12. Дополнение. Ностратическая прародина: предварительная гипотеза

12. Дополнение. Ностратическая прародина: предварительная гипотеза

Задержка с публикацией данной книги дала автору время для дополнительных изысканий. Далее приводится их результат, который я успел включить в оригинал-макет книги.

Очевидно, что проблема прародины древних языковых семей – это «проблема-матрешка»: решив одну из них, тут же получаешь следующую, более сложную. Если признавать концепцию ностратической макросемьи языков, то неизбежно возникает вопрос о ностратической прародине – том времени и пространстве, в которых существовал народ – носитель ностратического праязыка, ставшего предком для всех народов как минимум индоевропейской, уральской, алтайской (включая корейский и японский языки), дравидской и картвельской языковых семей.

Именно в таком составе эта семья фигурирует в учебнике С. А. Бурлак и С. А. Старостина [195, с. 335-338]. Под вопросом они оставили ностратический характер эскимосско-алеутских, эламского, юкагирского, чукотско-камчатских языков [195, с. 334, 337, 382].

В то же время по мнению многих ученых «американскому исследователю Д. Макэлпину [322] принадлежит заслуга обоснования генетического родства эламского языка, представленного памятниками III-I тыс. до н. э., с дравидскими языками» [323, с. 39]. Т. е. доказано родство эламского языка не вообще с ностратическими, а конкретно с дравидскими. Насколько можно судить, среди специалистов по истории Древнего Востока концепция о родстве языков Элама и Хараппской цивилизации с современными дравидскими является общепринятой.

Безусловно, С. А. Старостин был великим лингвистом. Однако при всем уважении его статья о генетической принадлежности эламского языка [345] производит впечатление еще намного большей субъективности выводов, чем когда-либо позволяли себе Т. Гамкрелидзе и В. Иванов. Так, он не нашел никаких параллелей в ностратических языках эламским словам ba-ha ‘good’, siya ‘see’, i-iš-ti ‘meat’, ki-ir-pi ‘hand’. Мне почему-то кажется, что для этих слов есть прямые этимологические параллели даже в собственно индоевропейских языках. Да и в ностратических на сайте самого Старостина Starling читаем «bViV/baH ‘joy’» [346]. Но даже без этого сам С. А. Старостин среди 54 эламских слов из списка Сводеша нашел по 16 общих слов с афразийскими и прочими ностратическими языками и лишь 7 общих слов с сино-кавказскими [345]. Умножим эти цифры в два раза (100 слов вместо 54) и получим 30 % общей базовой ностратической лексики. Во всяком случае ностратическое происхождение эламского языка не вызывает сомнений.

Еще более непонятной «вкусовщиной» выглядит отрицание С. А. Старостиным принадлежности к ностратическим языкам афразийских (семито-хамитских). В данном учебнике он отделывается туманной фразой: «Афразийские языки некоторыми исследователями относятся к ностратическим, хотя по своей временнóй глубине они представляют собой вполне самостоятельную макросемью» [195, с. 334]. Однако это означает по сути полную ревизию ностратической концепции. Данная концепция по сей день основана на фундаментальной работе В. М. Иллич-Свитыча «Опыт сравнения ностратических языков (семито-хамитский, картвельский, индоевропейский, уральский, дравидийский, алтайский)» [131]. Причем согласно этой работе (Сравнительному словарю) среди ностратических языков наиболее близки между собой именно афразийский и индоевропейский! [324, с. 26-27]. Иначе говоря, выделение афразийских языков из числа прочих ностратических лингвистически никак не обосновано.

Таким образом, необходимо найти общую прародину для шести языковых семей: индоевропейской, афразийской, уральской, алтайской, эламо-дравидской и картвельской. При этом следует учитывать возможное родство с ностратическими языками еще некоторых языков Северо-Восточной Азии и Америки: эскимосско-алеутских, юкагирского, чукотско-камчатских языков, а также, возможно, индейских языков семьи пенути [323, с. 41-42]. Любопытно, что некоторые языки пенути демонстрируют особую близость как раз к индоевропейским [195, с. 155]. Ю. Л. Мосенкис приводит достаточно серьезный список лексических параллелей между ностратическими языками и самым известным из пенути – языком майя [341, с. 12].

Очевидно, в палеолите-мезолите Европа и Передняя Азия были не менее пестрыми в языковом плане, чем, скажем, индейская Америка или Новая Гвинея. В дальнейшем основная часть этих языков исчезла бесследно, и лишь некоторые оставили субстратные следы в известных нам языках. Ведь только за двадцать пять тысяч лет эпохи позднего палеолита языки Homo sapiens могли разойтись куда угодно, причем двигались племена, изменялся климат и т. д. Двадцать пять тысяч лет – достаточное время для расхождения языков до полного несходства.

Поэтому в лучшем случае нам удастся проследить «ниточку» преемственности археологических культур, предположительно родственных предкам носителей известных в дальнейшем языков. Но это будет лишь предположительный след в океане неизвестных нам этнических групп, не оставивших прямых наследников в культурном, а порой и в биогенетическом плане. 

Результат работы в самом лучшем случае останется в виде наиболее правдоподобной и непротиворечивой гипотезы. Ведь в отличие от языковых семей типа индоевропейской здесь нет древней гидронимии, почти нет древних нарративно-мифологических источников, очень мало доказательных этнографических материалов.

По сути, в реконструкции прародины языковых надсемей типа ностратической, сино-кавказской, аустрической, нигеро-кордофанской мы можем опираться на четыре группы исторических источников. Во-первых, это сами данные лингвистической реконструкции. Однако они вряд ли могут адекватно воспроизвести природные условия прародины. Эти данные важны скорее в плане установления самого факта родства языковых семей и характера связей между ними.

Следующая группа исторических источников – это надежно установленные данные о прародине отдельных языковых семей и характере их формирования. При этом становится возможным установить связь таких прародин с конкретными археологическими культурами. Таким образом, подключается третий и важнейший для нас исторический источник – данные археологии.

Дальнейший ход реконструкции исторической прародины языковых надсемей состоит в поиске археологической ретроспективы – генетических корней указанных конкретных археологических культур в более ранние эпохи.

Наш шанс состоит в том, что необходимо непротиворечиво связать между собой исторической преемственностью все те археологические культуры, которые являются прародинами отдельных языковых семей надсемьи. В частности, в отношении ностратической надсемьи это как минимум индоевропейские, афразийские, уральские, алтайские и дравидские языки. Кроме того, данные реконструкции культурной лексики дают определенную привязку по дате существования такой прародины.

Наконец, определенную помощь могут оказать данные антропологии, хотя они и не абсолютно надежны – как, впрочем, и любые данные в нашей зыбкой области.

В идеале было бы неплохо также разобраться с причинами «двоюродного» родства между собой, скажем, сино-кавказских и ностратических языков. Т. е. реконструкция ностратической прародины должна, в свою очередь, создавать условия для дальнейшей реконструкции более древней общей прародины ностратических и сино-кавказских народов и т. д.

Итак, сначала о времени ностратической общности. Оно определяется по двум показателям: характер общеностратической культурной лексики и данные глоттохронологии. «Учитывая, что глоттохронологические расчеты для отдаленных периодов могут давать завышенные результаты, наиболее вероятной остается цифра 11-12 тысяч лет до н. э.» [136, с. 14]. Однако в этой же работе дан убедительный  анализ ностратической культурной лексики, который позволяет отнести время распада ностратической общности к эпохе конца мезолита – начала неолита, т. е. примерно к VIII тыс. до н. э. Это реконструируемые слова со значением ‘укрепленное поселение’, ‘глина, обмазывать глиной’, ‘горшок’, ‘время сбора урожая’, ‘теленок’, ‘ягненок’, ‘молодняк, приплод’, ‘защищать, заботиться, кормить, пасти’, ‘дикий’ (а значит, должен был быть и ‘домашний’!) [136, с. 18-20]. На данные же глоттохронологии ввиду их крайней неточности здесь можно смело не обращать внимания.

Теперь о прародинах отдельных семей. Естественно, считаем доказанным расположение индоевропейской прародины в районе нижнего и отчасти среднего течения Днепра. Из остальных языковых семей наиболее общепринято связывать уральскую языковую семью с культурами ямочно-гребенчатой керамики [8]. Есть вполне убедительная точка зрения о генезисе культуры ямочно-гребенчатой керамики:

«Специфические особенности неолита ямочно-гребенчатой керамики формируются именно на Десне и Сейме, откуда, возможно, и начинается распространение этой культуры на юг и в основном на север. …Культурное взаимодействие лисогубовской и днепро-донецкой культур в конце V или на рубеже V и IV тысячелетий до н. э. [исходя из калиброванных дат – в конце VI тыс. до н.э. – И. Р.] приводит к трансформации их в неолит ямочно-гребенчатой керамики, по-видимому, на основе лисогубовской культуры, ибо последняя сообщила материальной культуре памятников с ямочно-гребенчатой керамикой их специфические черты.

Лисогубовская культура представляла собой культурное явление, общее для всего Днепро-Донского Лесного и Лесостепного междуречья, генетические корни которого уходят в ранненеолитические культуры Юга Украины (приазовской, сурско-днепровской, буго-днестровской)» [326, с. 139,138]. 

А все перечисленные культуры начала неолита, как уже было сказано выше, восходят к мезолитической культуре Кукрек. В том числе к кукрекской культуре восходит и праиндоевропейская сурско-днепровская культура. Таким образом, естественно сформулировать гипотезу: прародина ностратической языковой макросемьи соответствует территории кукрекской мезолитической культуры на юге Украины в VIII тыс. до н. э.

«В мезолите Украины и Восточной Европы в целом кукрекская культура представляет своеобразное явление, которому неизвестны даже приблизительные аналогии. Характерным для этой культуры является высокое развитие техники скалывания микролитических пластин и одновременно частое использование отщепов при изготовлении орудий. Здесь отмечается большое количество микролитических, в том числе «карандашевидных» нуклеусов, скребков, преимущественно округлой, высокой формы, на отщепах и специфических «кукрекских» резцов на обломках кремня. …Наиболее характерной чертой культуры является значительное распространение вкладышей кукрекского типа, совсем неизвестных в других культурах Европы. Изготавливались они из пластин средних размеров, у которых предварительно отламывались концы и получался прямоугольник длиной 2-4 см. …В комплексах с удовлетворительной сохранностью изделий из кости (Каменная Могила, Игрень 8) обнаружены костяные наконечники дротиков с пазами для вкладышей, наконечники стрел и т. д. …Есть основания говорить о выделении среди памятников кукрекской культуры в Украине и Молдавии трех ее основных вариантов: крымско-приазовского, днепровского и северопричерноморского. В пределах Полтавщины, кроме того, выделяются две стоянки – Ахтырка и Хухра-Зайцы, которые условно могут быть причислены к памятникам кукрекского типа» [329, с. 113-114].

Данная гипотеза – лишь одна из возможных. Значительное правдоподобие ей придает то, что она позволяет дать довольно вероятный ответ на один из вопросов генезиса индоевропейцев: основы своего языка они взяли именно от сурской, а не днепро-донецкой культуры. Если бы, например, уральцы взяли язык от «днепро-донецких» (что ведь теоретически тоже возможно!), а индоевропейцы – от «сурских» (или наоборот) – то их языки были бы вообще неродственны, поскольку родство между этими культурами не прослеживается. Если бы и те и другие перешли на язык «днепро-донецких», то это была бы вообще единая языковая семья. А так родство между уральцами и индоевропейцами в эпоху сложения культуры ямочно-гребенчатой керамики было примерно как между современными балтами и славянами – примерно 40 % общих слов из основной лексики (списка Сводеша), почти три тысячи лет раздельного развития.

Однако в связи с этим возникает «днепро-донецкая проблема» – проблема роли носителей днепро-донецкой культуры в этногенезе индоевропейских и в целом ностратических народов. Не исключено, что именно с «днепро-донецкими» связан широко распространенный среди ностратических народов образ великана-богатыря. «У женщин днепро-донецкой культуры массивность скелета была больше, чем у современных русских мужчин. Массивность скелета также характерна для людей позднего палеолита. Однако скелеты днепро-донецкой культуры еще более массивны, чем позднепалеолитические» [261, с. 45]. Можно предположить, что именно этот антропологический элемент обусловил высокую агрессивность и тягу к экспансии ностратических племен.

Во всяком случае, в отличие от индоевропейцев какое-либо принципиальное технологическое и военно-технологическое превосходство ностратических народов перед многими их соседями не просматривается. Может быть, они были особенно хорошими рыбаками и/или особенно эффективно пользовались луком и стрелам? В общем виде проблему причины успеха ностратических народов следует считать пока нерешенной. Во всяком случае, можно предполагать, что важную роль сыграло то, что носители кукрекской культуры на юге Украины уже в мезолите самостоятельно одомашнили крупный рогатый скот (а также, возможно, свиней и кур), т. е. стали древнейшими в мире пастухами (см. раздел 5.3).

Весьма интересна генетическая классификация ностратических языков [Рис. 89]:

Рис. 89. Последовательность языковой дивергенции ностратических языков [324, с. 28].

Таким образом, все ностратические языки разделяются на западные (индоевропейский, афразийский, картвельский) и восточные (дравидский, уральский, алтайский). При этом наиболее близкими друг к другу оказываются именно уральские и эламо-дравидские языки. Если наша гипотеза ностратической прародины верна, то на территории эламо-дравидской прародины должна существовать археологическая культура, близкая или тождественная культуре ямочно-гребенчатой керамики.

1)

2)

Рис. 90. Нерасписная керамика Далмы [327, с. 72] (1)
и ямочно-гребенчатая керамика Украины (2) [326, с. 42-43].

Учитывая иранское происхождение истоков культуры Хараппы, вполне логично искать эламо-дравидскую прародину где-то на территории Ирана. Именно там, в районе от Тебриза до Хоррамабада (Иранский Азербайджан) обнаружена нерасписная керамика Далмы [Рис. 90, 1]. Ее поверхность «орнаментирована оттисками трубчатой кости, гребня, острого предмета, пальцев, а также защипами или шишечками …она находится выше слоя с расписной керамикой, датируемой по С14 4216 г. до н. э.» [327, с. 71-72]. Вероятно, дата не калибрована, тогда речь должна идти о конце VI тыс. до н. э. Легко убедиться в поразительном сходстве этой керамики с ямочно-гребенчатой [Рис. 90, 2]. 

Очевидно культурное и этническое родство носителей этих двух культур. Вскоре носители культуры Далмы позаимствовали у своих новых соседей традиции расписной керамики [327, с. 73]. Однако можно смело утверждать, что следы переселения протодравидов с территории Украины в Иран археологически зафиксированы.

На сегодня нельзя однозначно определить, как попали  носители ямочно-гребенчатой керамики из донских степей в Иран: через Кавказ или вдоль восточного побережья Каспийского моря. Кажется, путь через Кавказ выглядит предпочтительнее. Заодно он может объяснить появление в Закавказье прото-картвелов – предков современных грузин. Вроде бы никто не спорит с тем, что прародина картвелов располагалась примерно там, где они живут и сейчас.

Следует помнить, что «неолит Кавказа – тема, наименее разработанная в кавказоведении и, по-видимому, во всей археологии СССР» [328, с. 55]. На этом фоне достаточным выглядит упоминание о находке в районе г. Степанакерта плохо сохранившегося неолитического могильника, в котором найден «красный черепок, свойственный неолиту ямочной керамики» [328, с. 64]. В любом случае, если ностратические племена добрались из Украины до Ирана, то пояснение причин их появления в Закавказье не встречает принципиальных трудностей.

А как же быть в таком случае с афразийскими (семито-хамитскими) народами? – Возможно, в книге Дж. Мелларта содержится ответ и на этот вопрос: «Керамика типа обнаруженной в Далма Тепе прежде была неизвестна в Иране, но она может быть сопоставлена с украшенной простым резным орнаментом посудой, найденной в Маттаре и Хассуне, с резной и тисненой орнаментикой керамики Киликии, Сирии, Ливана и Палестины или Фессалии, Македонии и Балкан (комплекс Старчево). Все культуры имеют общую черту: они принадлежат к «вторичным» неолитическим культурам. …Причины появления такой керамики еще полностью не выяснены, но возможно, что она указывает на проникновение более отсталого населения из района Иранского Курдистана, где в то время культуры расписной керамики еще не сформировались» [327, с. 72-73].

Как видим, крупнейший специалист по неолиту Ближнего Востока подчеркивает пришлый («вторичный») характер культуры создателей керамики с «тисненым орнаментом» и предполагает распространение ее в Сирию и Палестину с северо-востока, из района Иранского Курдистана. Эта посуда не тождественна ямочно-гребенчатой керамике, однако имеет с ней ряд общих черт. Характерно, что на такую керамику наносились спиральные отпечатки ногтя или раковин, а также насечки, нарезки, вдавленные треугольники или овалы и отпечатки шнура [327, с. 60-61]. Все это имеет прямые аналогии в буго-днестровской, сурской и даже среднестоговской культуре. Еще более характерно, что в верхних слоях знаменитого раннеземледельческого поселения Иерихон кроме обычных скорченных известны вытянутые погребения по северному обряду [327, с. 45]. Не эти ли пришлые пастухи-северяне уничтожили данное поселение?

Во всяком случае, гипотеза о том, что предки афразийцев пришли на Ближний Восток через Иран с Украины, имеет солидное археологическое обоснование. В последующей истории, как мы уже убедились, этот путь повторило множество других завоевателей. А вот в обратном направлении не прошел ни один. Возможно, предки афразийцев пришли на Ближний Восток независимо от предков эламо-дравидов и позднее их. Но в любом случае очевидно, что этническое родство части неолитического населения Ближнего Востока и Украины можно доказать археологически.

При этом сначала афразийцы должны были оказаться на территории Ирака, которую и следует условно считать «афразийской прародиной». «Наличие среди контактной афразийско-шумерской лексики слов основного фонда, по-видимому, указывает на афразийский субстрактный язык, на который наложился шумерский в IV тыс. до н. э.» [338, с. 60]. Возможно, исключительный интерес в этом смысле представляет сохранившаяся в Ираке до наших дней легенда о том, что Эдем (рай, т. е. прародина людей!) находился у места слияния рек Тигра и Евфрата [339, с. 318].

Отметим также указание Дж. Мелларта на наличие подобной керамики на Балканах. Это – археологическое подтверждение гипотезы о существовании там в древности ностратических, но не индоевропейских языков. 

По нашему мнению, Вяч. Вс. Иванов наиболее методологически правильно подходит к определению степени внутреннего родства афразийских и алтайских народов в пределах западно-ностратической и восточно-ностратической ветвей языков:

«Стоит заметить, что с общеностратической точки зрения понятие «алтайской» семьи оказывается несколько более расплывчатым. По сути дела речь идет об очень широкой группе (наиболее) восточных ностратических языков, которые могут быть возведены не к общеалтайскому, а к общевосточноностратическому. По целому ряду хронологических соображений приходится поставить аналогичный вопрос и в отношении наиболее западной ностратической группы – афразийской, которая, судя по очень отдаленным связям с другими языками Африки, возможно должна быть возведена не к общеафразийскому, а к общезападноностратическому, тогда как выделившийся из общезападноностратического общесемитский хронологически соотносился с общеиндоевропейским и общекартвельским.

Не представляется целесообразным восточно-ностратические черты, выявляемые (при несомненности субстатных австронезийских элементов) в японском, возводить обязательно к общеалтайскому; вероятно и альтернативное толкование их как следов общевосточно-ностратического, к которому может быть возведен общеуральский (и возможно юкагирский как отдельный восточно-ностратический язык, близкий к уральскому) и дравидийский (вместе с эламским и, вероятно, языком протоиндийского письма), а также все те диалекты, которые объединяются общим термином «алтайские» [тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские, корейский. – И. Р.]» [325, с. 24].

Иными словами, алтайская и афразийская «языковые семьи» предстают лишь конгломератами наиболее периферийных ностратических языков. Их носители с одной стороны граничили с развитыми народами и испытывали их давление, но с другой стороны были «опрокинуты в пустоту»: в сторону пустых пространств соответственно Сибири и Африки. Пример позднейшего завоевания арабами Северной Африки и русскими Сибири показывает, что продвижение в эти пространства могло осуществляться исторически мгновенно, на протяжении жизни всего одного поколения.

Вторжение афразийцев в Африку можно датировать концом VI тысячелетия до н. э., когда в Египте появились тасийская и фаюмская неолитические культуры. Между прочим, им были свойственны сосуды из глины с примесью травы и толченых раковин [330, с. 117-120]. На территории Украины подобная керамика появилась значительно ранее.

Как известно, среди афразийцев встречаются все градации перехода от европеоидной до негроидной расы: от блондинов среди некоторых берберских племен до ярких негроидов среди чадских народов. Примерно такая же градация от европеоидов до монголоидов наблюдается и среди уральских и алтайских народов. Причем очевидно, что среди населения лесной зоны Восточной Европы монголоидный элемент был широко представлен еще в эпоху мезолита [331, с. 52-53]. В любом случае европеоидное льяловское население в волго-окском районе представляло собой пришлый, чужеродный элемент [331, с. 5]. По всей видимости, это население ямочно-гребенчатой керамики ассимилировало местные, еще мезолитические по культуре племена. Вполне вероятно и дальнейшее движение этого населения на восток, в частности, из бассейна Среднего Дона.

Здесь уже говорилось о возможности «исторически мгновенного» продвижения из Восточной Европы в Сибирь. Характерно, что неолитическое население Западной Сибири, известное по могильникам Протока и Сопка, «обнаруживает сходство с неолитическим населением Прибалтики, Волго-Окского и Днепро-Донецкого регионов», только с большей монголоидной примесью. В то же время неолитическое население Восточной Сибири представлено четко выраженным монголоидным типом [331, с. 21]. По всей видимости, именно в ходе смешения этих двух групп населения появились алтайские народы, а возможно, также и юкагиры, эскимосы и т. д.

В. Н. Чернецов отмечал: «В среднем неолите и не позднее середины IV тыс. [т. е. первой половины V тыс. – И. Р.] наблюдается расселение древних уральцев, хорошо прослеживаемое по археологическим данным. Первоначально они осваивают низовья Иртыша и Оби, откуда движение направилось на запад и восток, достигая Енисея. Как можно судить по находкам последних лет, территория этого расселения охватила верхнее течение Енисея до Тоджи, Предсаянскую депрессию и левобережье Ангары до р. Белой. По нижнему течению Ангары оно распространилось и на правобережье, достигнув в конце IV тыс. р. Хеты в Заполярье. Судя по данным А. П. Окладникова, это движение продолжалось и далее на восток, по полосе, лежащей между полярным кругом и морским побережьем, определяя сложение выделенной им восточноарктической культуры. В пределах очерченного ареала можно наблюдать поразительную для такой обширной территории близость форм кремневых изделий, керамики и костяных орудий» [333, с. 13]. Упомянутую здесь восточноарктическую культуру можно связать с юкагирами (и, возможно, с эскимосами).

Затем сам В. Н. Чернецов подчеркивал, что в алтайском этно-культурном ареале Забайкалья, Маньчжурии и Приморья (и далее на восток, до Японии включительно) «сочетались две в корне отличные традиции обработки кремня», причем одна из них близко напоминает урало-сибирские изделия [333, с. 15-16]. И в керамике, скажем, неолита Восточной Монголии (р. Керулен) были также широко распространены ямочно-гребенчатые орнаменты [334, с. 62]. Подобная керамика «с прямым венчиком, шершавой поверхностью, украшенная в технике отступающего штампа или наколами гребенки» широко распространена и в раннем неолите Приморья [335, с. 111-112]. В регионе Восточной Монголии, Маньчжурии, Забайкалья и Приморья была широко распространена также посуда с полосами в виде сетки, однако такая посуда была обычна еще среди культуры ямочно-гребенчатой керамики, на севере Украины [326, с. 45]. Вообще исследователи отмечают большое сходство материальной культуры неолитических племен этого региона, в частности, Приамурья и Восточной Монголии [334, с. 70].

Еще один характерный момент. Как уже было указано выше, зачатки производящего хозяйства (скотоводства) возникли еще в кукрекской культуре мезолита. Так вот, хотя в связи с продвижением в лесные районы уральские племена перешли к экономике, основанной на рыболовстве, собирательстве и охоте, «племена с ямочно-гребенчатой керамикой, несомненно, в какой-то степени были знакомы с производящим хозяйством», о чем свидетельствуют кости крупного рогатого скота, каменные мотыги и серпы, а также пыльца культурной пшеницы [326, с. 139-140]. И в неолитической культуре на востоке Монголии были найдены остатки крупного рогатого скота (даже культа быка!), а также мотыг, пестов, зернотерок [334, с. 63, 66-67].

Таким образом, можно предположительно проследить прямую генетическую связь между носителями кукрекской культуры и предками народов индоевропейской, картвельской, дравидской, афразийской, уральской и алтайской языковых семей, а также юкагиров.

В заключение следует еще раз обратить внимание на мировую уникальность Каменной Могилы как исторического памятника не только общеиндоевропейской, но и общеностратической (кукрекской) эпохи. Думаю, что уровень созданного там музея все еще совершенно не отвечает мировому значению памятника.