60. Е.П. Оболенскому
1863 г. Июля 4-го дня. Петровский Завод
Письмо твое, мой дорогой Евгений Петрович, от 14 апреля меня обрадовало; я уж не знал, что и думать о твоем молчании, сам же боялся писать, полагая, что тебя нет дома, вероятно, куда-нибудь уехал. Письмое твое, странное дело, мною здесь получено 3 июня; где оно так долго ходило, это только одному почтовому департаменту известно, а не нам смертным; но все же спасибо, мой любезнейший Евгений Петрович, за твою память и теплые чувства ко мне. Не можешь себе представить, что значат для меня ваши письма из России. Желал бы я, чтобы ты взглянул тогда на меня, что со мною тогда делается, получивши из России письма; // С 218 ведь это все равно, что кто бы мне отворил бы окошки, сидевши в темной комнате несколько месяцев; я все ожидал и теперь ожидаю обещанной тобою некрологии Михаила Михайловича; что же не посылаешь, да еще лучше было, если бы ты к этому и приложил бы карточку покойника.
Несколько времени я был крепко болен — ревматизм в правой ноге свалил меня в постель; такая жестокая боль была, что я почти кричал, но опиум с каломелем утишили этот приступ боли, и хотя не совсем, но все же теперь с костылем по комнате двигаюсь.
Все твои известия так для меня любопытны, что я их и чувством и умом пожираю, так сказать. Это не то для меня, что в газетах пишут: там я ничему не верю; мы там всегда и победили и правы; все виноваты, кроме нас; народ — шайка, начальники — разбойники. Я это приписываю бедности нашего русского языка: на нем иначе нельзя выражаться, другие слова еще не усвоены им.
Ты спрашиваешь моего мнения насчет несчастной этой Польши, говоришь, что это у вас там вопрос жизненный. Я бы сказал тебе мое мнение, но боюсь быть пристрастным. Ты знаешь, что я малоросс; мой отец покойник рассказывал мне, что он, бывши большим уже мальчиком, помнит, когда наши церкви были на откупу у жидов, говаривал, что он бывал за границею в молодых летах, т. е. за Днепром, и был иногда свидетелем, как иногда католические студенты били православных священников и их всячески оскорбляли. При имени ляха он дрожал и эту дрожь передал нам, своим детям, рассказывая о бедствиях своей любезной Малороссии. Я хотя и теперь дрожу при имени ляха, но у меня в голове уже не то, что у наших было стариков. Я помню слезы моей матери, когда она нам рассказывала, что хотя церкви и были свободны от откупов, но все же по какому-то влиянию жида они ему платили и льстили, чтоб он с ляхом не ворчал, что они часто в церкву ходят, рассказывала (и при этом всегда плакала), как они прятались, чтобы тихонько от ляха и жида учиться русской или славянской грамоте и читать на славянском языке молитвы. Но, сохрани боже, об этом узнает лях, или ксендз или жид — беда, разорение целому дому. Я бы мог томы написать подобных рассказов моих стариков, но время ли теперь такое, чтобы русским мстить за старое; в том ли теперь вопрос? Жаль мне крепко, что не имею времени все написать, и рассказы наших стариков; передать их дрожь от имени ляха, их ненависть к ним и описать наше поколение и их взгляд на вещи.
Так, мой Евгений Петрович, оставим все эти вопросы: они мутят мои мысли и коробят мое сердце. Скажу тебе, что нечаянно для меня я получил позволение жить в Петербурге и в Москве1. Я бы этому обрадовался, если бы была возможность мне ехать; но ехать на неизвестное, жить с людьми, которых не знаю, хотя и считаются родными, что я буду там делать и проч., бросить свой угол, все это меня удерживает; что будет // С 219 дальше — не знаю, после тебе скажу. Конечно, если мне удалось бы поехать, я бы хотя на несколько часов свернул бы на Калугу, в этом нет сомнения.
Завалишина из Читы, против его желания, перевели в Казань, и его» туда, как говорят, везут. Он не хотел ехать до смерти своей тещи, которой 85 лет, но теперь должен ехать; ожидаю от него письма. Поверишь ли, у нас здесь все так по-старому, что как при тебе было, так и до сих пор все идет; так ли это у вас? Вы этим не хвалитесь, как мы.
Мое глубочайшее почтение и мой искренний поклон всему твоему родному; обнимаю и жму руку твою.
Твой навсегда Ив. Горбачевский.
Прошу тебя, упоминай, какие письма, т. е. от которого числа мои письма получаешь.
Петру Николаевичу мое глубочайшее почтение и мой сердечный привет и поклон.
Прошу тебя, напиши мне когда-нибудь о своих детях подробнее, ведь по чувству они мне близкие.
На письме помета Оболенского: «Пол. авт. 10. Отв. авг. 14».
1 В марте 1863 г. племянники Горбачевского О. И., В. И. и А. И. Квисты обратились в III Отделение с просьбой разрешить ему жить в Петербурге или в Москве, на что последовал ответ шефа жандармов В. А. Долгорукова: «По всеподданнейшему моему докладу высочайше разрешено дворянину Горбачевскому иметь жительство в С. Петербурге на поручительстве просителей с учреждением за ним секретного надзора» (ЦГАОР, ф. 109-И, 1 эксп., д. 61, ч. 29, л. 23 об.).
Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.