Положение М.С. Горбачева оставалось неопределенным и неустойчивым. Окружение Черненко страшно боялось возвышения Михаила Сергеевича и делало все возможное, чтобы принизить его роль в партии. Во время болезни Черненко вести Политбюро Горбачеву по-прежнему не доверялось, хотя руководитель, возглавляющий Секретариат ЦК, мог председательствовать и на заседаниях Политбюро. В традициях партии это правило существовало многие годы. Теперь же заседания Политбюро откладывались, и лишь тогда, когда перерыв становился очень большим, Черненко в последнюю минуту звонил Горбачеву и просил провести заседание. Такая манера приводила в бешенство Горбачева. Он не был готов к ведению Политбюро, не знал вопросов во всей их глубине и искренне полагал, что подобные фокусы проделываются специально, чтобы поставить Горбачева в сложное положение, показать его некомпетентность. Не согласиться с ним в этом было трудно. Но Горбачев остывал и в конце концов был доволен, что может возглавить заседание и сесть на место председателя.
Перечень вопросов, выносимых в ту пору на заседания, определялся в значительной мере помощниками Черненко и К.М. Боголюбовым, возглавлявшим общий отдел ЦК. Учитывая болезненное состояние Константина Устиновича, повестки Политбюро готовились короткими, серьезные проблемы не выносились на обсуждение либо по ним не разворачивалась дискуссия. Заседания, как и во времена Брежнева, заканчивались за 30—40 минут принятием подготовленных резолюций. Во время своего председательствования на Политбюро Горбачев пока не менял практику, хотя уже и тогда старался обозначить глубину поставленных проблем, сложность их решения.
Близился август 1984 года. Погода стояла солнечная и жаркая, и врачи настоятельно рекомендовали Черненко уйти в отпуск. Е.И. Чазов, возглавлявший медицинскую службу обеспечения здоровья высшего руководства и связанный с Горбачевым давними приятельскими отношениями, постоянно докладывал ему о состоянии здоровья Константина Устиновича, других членов Политбюро, секретарей ЦК. Несколько раз я присутствовал при таких обсуждениях. Докладывая и в тот жаркий конец лета о необходимости отдыха и лечения Черненко, Чазов советовался с Горбачевым о трудностях, связанных с тем, куда ехать Константину Устиновичу. Одна из последних поездок Черненко к морю кончилась весьма плачевно. Он отравился копченой рыбой, и врачам едва удалось спасти его жизнь. Но с тех пор здоровье его ухудшилось настолько, что он стал фактически полным инвалидом.
Как истинный ставрополец, Горбачев на этот раз рекомендовал отдых в Кисловодске. Место это для отдыха действительно отличное: чистый и свежий воздух, есть все условия и для прогулок, и для лечения. В Кисловодске была построена специальная дача, укромно укрытая посадками деревьев и холмами от взглядов многочисленных отдыхающих. Туда-то и было рекомендовано поехать К.У. Черненко.
Но, видимо, врачи не знали, что прозрачный воздух Кисловодска по вечерам и ночью становился прохладным: с вершин гор в долину спускались остывшие, пахнущие свежим снегом воздушные потоки. Через несколько дней у Черненко началось обострение болезни в связи с простудой. Как-то в августовский полдень он позвонил М.С. Горбачеву. Я в это время находился у Михаила Сергеевича и слышал разговор по усиленной правительственной связи. Голос К.У. Черненко был слаб, прерывист. Он произносил несколько слов и замолкал, набираясь сил. Затем вновь быстро и невнятно говорил. Смысл всего разговора был тревожный. Константин Устинович не скрывал, что чувствует себя плохо и советовался, что делать дальше. Михаил Сергеевич успокаивал Черненко, считая, что это обострение болезни быстро пройдет и не надо делать поспешных шагов.
Несмотря на уговоры М.С. Горбачева переждать обострение болезни, консилиум врачей принял решение срочно эвакуировать генсека из неблагоприятного для его здоровья места под более надежную опеку московских медиков. Основания для этого, как выяснилось, были весьма серьезные. Болезнь ослабила Черненко, он с трудом вставал с постели, не мог стоять на ногах и уж тем более самостоятельно двигаться. Перед врачами, службой охраны стояла непростая задача — переправить генсека в аэропорт и доставить в столицу. Слава Богу, что заботливые и перспективно мыслящие руководители медицины и КГБ еще для Брежнева поручили сконструировать специальный лифт-подъемник, своеобразную лест- ницу-чудесницу, которая позволяла без особого труда поднимать высокопоставленных пассажиров на борт самолета. Без такой разгрузочно-погрузочной машины было уже трудно ездить в командировки Л.И. Брежневу, особенно после трагедии, происшедшей на Ташкентском авиационном заводе, где желающие взглянуть на генсека взобрались на леса, и эти конструкции, не выдержавшие многочисленных любопытных, опрокинулись, серьезно повредив плечо Леонида Ильича. Факт этот замалчивали, и о нем, видимо, мало кто знает, потому что в то время не считали случившееся специально подстроенным оппозицией покушением на лидера.
Во всяком случае, специалисты в спешном порядке создавали достойный наших руководителей самодвижущийся трап. То ли они долго проектировали, то ли не хватило каких-то деталей, но служба безопасности, чтобы не рисковать, приняла решение закупить подобный механизм за границей. Это импортное чудо техники и решили быстро перебросить на специальном самолете в Минеральные Воды. Все обошлось удачно и, главное, вовремя. Правительственные машины выруливали к взлетной полосе как раз в то время, когда заработал механический трап. Он поднял Черненко на необходимую высоту, и медики приняли больного в салоне правительственного лайнера.
Через несколько часов Константин Устинович оказался в больнице и началось его интенсивное лечение. Недели через две-три ему стало лучше. Он часто звонил Горбачеву, другим членам Политбюро, расспрашивал о делах, давал советы и поручения. Но холодок в отношениях его с Михаилом Сергеевичем оставался.
Болезнь Черненко серьезно повлияла на его работоспособность. Генсек вышел из больницы ослабленным и немощным.
Теперь на заседания Политбюро, как рассказывали, еще до того, как туда должны были войти его участники, К.У. Черненко часто практически вносили на руках, усаживали за стол председателя, пододвигали бумаги, затем приглашали занять места остальных. И он, задыхаясь и багровея, говорил несколько фраз, невнятно зачитывал то, что ему приготовили помощники. Время заседаний сократилось еще больше. Мне никогда не приходилось видёть среди членов Политбюро, секретарей ЦК столь панического настроения. Они предчувствовали исход болезни и понимали свою ответственность за рекомендацию Пленуму ЦК этой кандидатуры. Разговоры в ту пору среди них были откровенными, и многие из них мрачно смотрели на перспективу.
А в это время М.С. Горбачев разворачивал активную работу. Как второй секретарь ЦК, он хотел выступить на идеологической конференции, которая была определена решениями сентябрьского (1983 года) Пленума ЦК еще при Ю.В. Андропове. Такое выступление было важно для утверждения Михаила Сергеевича как второго человека в партии, как лидера, формирующего идеологию КПСС. Раньше на такой конференции должен был выступать К.У. Черненко, но ни по состоянию здоровья, ни по новому статусу генсеку было неудобно выходить на трибуну с докладом на подобной конференции, и этим инициативно воспользовался М.С. Горбачев, полагая, что идеология партии должна находиться в руках второго человека в стране. Так было при М.А. Суслове, и эту традицию стремились сохранить.
Когда решение о подготовке доклада определилось окончательно, Михаил Сергеевич пригласил своих помощников и сказал, что следует подобрать группу идеологов и приступить к работе над докладом. Такая группа была сформирована и утверждена. В нее вошли руководитель группы консультантов отдела науки ЦК КПСС Н.Б. Биккенин, директор Института мировой экономики и международных отношений АН СССР А.Н. Яковлев, заведующий отделом науки ЦК В.А. Медведев, директор Института философии АН СССР Г.Л. Смирнов, работник Госплана СССР С.А. Ситарян и несколько инструкторов и консультантов идеологического отдела. На 19-й даче в Серебряном Бору эта команда осенью 1984 года приступила к работе.
Оценивая с сегодняшних позиций подготовленный тогда текст, можно сказать, что он включал ту философскую концепцию перестройки всех сфер нашего общества, которая была затем развернута на XXVII съезде партии. Я всегда считал, что наши трудности коренились в значительной мере в недостатках, присущих действовавшим у нас в ту пору принципам экономического развития, узости рамок производственных отношений, политической системы. Методология планирования недостаточно развитой дефицитной экономики, сложившаяся в 30-е годы, тиражировалась и продолжала действовать даже в условиях, изменивших лицо страны. Она не соответствовала новым условиям, не воспринимала научно-тех- нический прогресс, более того, активно его отторгала. Концепции развития экономики, сложившиеся в послевоенные годы и заложенные в планы двадцатилетней программы партии, привели к тому, что мы с достойной лучшего применения настойчивостью продолжали наращивать арифметически производство стали, цемента, угля, нефти, минеральных удобрений. И по этим показателям в 1980 году выполнили или сильно приблизились к намеченному рубежу.
Если бы в мировой экономике главными были именно эти показатели, мы, видимо, могли сказать, что верно решаем поставленные задачи. Но время, достижения науки и техники, структурные сдвиги в экономике западных стран сыграли с нами роковую шутку. Если это представить графически, то СССР к 1980 году, как я говорил, должен быть в одной точке, где, как предполагалось, окажется и Америка, и мы к намеченной точке приблизились, но США и ряд других капиталистических государств оказались совсем в другой стороне. Они не стали гнаться за валовыми показателями, а используя разделение труда, даже сократили производство многих видов продукции, таких, как уголь, нефть, металл, цемент, покупая это все за рубежом. Зато мощно нарастили электронную и химическую промышленность, развили аэрокосмический комплекс, добились многих других технологических преимуществ, особенно в машиностроении, за счет чего свели на нет все наши старания, обеспечив себе одновременно снижение затрат, повышение эффективности экономики, использование ресурсосберегающих принципов производства.
Советский Союз вел глобальное наступление по всему фронту хозяйственного строительства, а США вырвались вперед за счет своеобразных выбросов протуберанцев, на острие которых были достижения науки. Мы оказались не просто в тяжелом экономическом положении с отраслями-монстрами, требующими все новых и новых вложений. Экономика оказалась в отрыве от научно-технического прогресса. Наша модель развития с точки зрения эффективности экономики была тупиковой ветвью. Тем самым ЦК КПСС, Совмином СССР, планирующими органами, учеными-экономистами была совершена ошибка стратегического характера. Даже понимая неэффективность выбранного пути, руководители экономики не нашли в себе смелости сломать действующий принцип, использовать опыт капиталистических государств. Из критической оценки прошлого опыта и возникла идея структурной перестройки экономики, изменения принципов планирования, перехода на рельсы научно-технического прогресса. Нужно было экстренно решать эти проблемы, одновременно ускорив и социально-экономическое развитие страны, повышение уровня жизни народа.
Это была одна из идей, заложенных в докладе. Намечались там и некоторые пути решения проблем, те методы, которые позволили бы исправить положение. Между прочим, уже тогда был предложен метод более активного использования рыночных механизмов. Надо сказать, что в дискуссиях на эту тему в группе "спичрайтеров" выявились расхождения. Осторожно к этой идее относился и М.С. Горбачев, которому многократно приводились аргументы в пользу того, что рынок, товарно-денежные отношения существуют и при социализме и игнорировать такой метод в условиях кризиса в экономике нельзя. Но слишком глубоко засели тогда в сознании многие догмы, чтобы было легко от них отказаться.
М.С. Горбачев еще хорошо помнил все перипетии, которые развернулись вокруг вопроса о рыночных механизмах в середине 60-х годов, и чем кончилось использование шиковских методов. Он осторожничал. И его можно понять. Готовясь к новой должности, Горбачев, видимо, не хотел пугать тех, кто никогда не выговаривал слова "рынок" без бранных слов. А может быть, он действительно не знал этой проблемы и искренне верил, что развитой социализм уже не нуждается ни в каких рынках. Боюсь говорить здесь со всей определенностью, не зная точно, что созревало тогда в голове М.С. Горбачева, но полагаю, в отношении к рынку он исходил из многих вариантов, учитывая и свое будущее.
Доклад включал и другие концепции. Он опубликован и известен. Но вряд ли известны те трудности, которые возникли в связи с предстоящим выступлением М.С. Горбачева. Перед рассылкой документа секретарям ЦК, а такое правило тогда существовало и неизменно соблюдалось, М.С. Горбачев переговорил с К.У. Черненко. Константин Устинович, во-первых, встретил настороженно саму идею такого совещания, сказав, что в свое время был Пленум ЦК по этим вопросам и нет нужды их муссировать вновь. Но М.С. Горбачев был готов к такому повороту дела, ибо ему заранее стали известны аргументы, которые выдвигались окружением Черненко (а значит, и им самим) против выступления Горбачева на конференции. Михаил Сергеевич ответил тогда, что выполняет решения Пленума ЦК на этот счет, затем предложил, чтобы на конференции со вступительным словом выступил генсек. М.С. Горбачев умел уговаривать людей, тем более таких нестойких, как Черненко. Константин Устинович, насколько я его знал по работе в Верховном Совете СССР, а затем в ЦК КПСС, был неуверенным, колеблющимся человеком, который в глаза не любил или не мог отказывать.
Быстро сломался он и в данном случае, особенно когда речь зашла о его выступлении. Но на этом перипетии не кончились. Выступать Черненко, конечно, не мог, а направлять приветствие колебался. Кроме того, просмотрев доклад, к которому дали комментарии его помощники, он довольно откровенно высказался, что материал неудовлетворителен. В нем нет даже ссылки на выступление Черненко на сентябрьском (1983 года) Пленуме ЦК. Но и к этому Горбачев был готов. Он сказал, что считает необходимым цитировать Черненко не как бывшего руководителя идеологического фронта партии, а как нынешнего генсека. Были даны разъяснения и по некоторым другим позициям. Когда Горбачеву бывает что-то нужно, он выступает напористо, агрессивно и порой грубовато. Такой метод оказывается действенным, особенно с людьми деликатными, не хамоватыми. В общем стало ясно, что конференция состоится и выступать с докладом будет М.С. Горбачев. Он посмотрел замечания Константина Устиновича в тексте, попросил учесть некоторые из них, не носящие принципиального характера, и пошёл на трибуну.
Многократно анализируя итоги этой конференции, ее содержательную сторону и внешний эффект, все больше прихожу к выводу, что она сыграла важную роль в судьбе Горбачева. Его заметила партийно-хозяйственная элита, причем заметила не только как агрария.
На трибуну поднялся моложавый, энергичный, по- своему симпатичный человек и произнес вполне квалифицированный доклад, в котором было немало свежих мыслей, намечалась большая перспектива.
Люди, а на конференции присутствовали главным образом творческие работники, наглядевшиеся на Брежнева, Андропова, Черненко, вдруг поняли, что есть новые молодые силы в руководстве партии, которые смогут изменить положение в стране. Велико было значение и философско-экономических концепций доклада, которые в будущем в той или иной мере были приняты на вооружение.
В целом аудитория с удовлетворением восприняла выступление. Хотя действовали силы, которые в ходе обсуждения доклада и позже в печати пытались исказить, приуменьшить его значение. Горбачев это хорошо запомнил и спустя годы продолжал перечислять имена людей и названия газет, которые не очень-то поддерживали его выступление в ту пору. Это отношение к докладу Горбачева определило судьбы многих идеологических работников, и некоторые из них, несмотря на все старания в будущем, не могли поправить ошибки. Горбачев не забывал обид и никогда никому не прощал промахов.
В канун конференции умер Дмитрий Федорович Устинов, и Горбачев почувствовал себя особенно беззащитным. Это было серьезным ударом по планам Михаила Сергеевича. Он тяжело переживал утрату и опасался возможных изменений в его судьбе. Но тяжелая болезнь Черненко, хорошо прошедшая конференция уже не позволяли так просто отодвинуть Горбачева.
Через несколько дней после конференции Горбачев с Яковлевым улетели в Лондон, где состоялась его первая встреча с М. Тэтчер. Эта дама уже тогда прозорливо разглядела в своем госте перспективного лидера. Но дело, видимо, было не только в прозорливости леди, но и в ее хорошей информированности. Думаю, уже тогда определенные силы Запада остановили свой выбор на Горбачеве как возможном лидере страны и по возможности поддерживали его.
Мне пришлось редактировать доклад для публикации, готовить другие материалы. Горбачев часто интересовался, как идут дела, давал различные новые поручения, тем более что политическая активность жизни общества нарастала. Приближались выборы в Верховные Советы Союза и РСФСР. Подготовка к этой кампании занимала много времени. Теперь я сидел за составлением предстоящих речей. В Верховный Совет СССР Горбачев дал согласие баллотироваться на Ставрополье, а в РСФСР положение для него поворачивалось по-новому. По установленному статусу второго лица в руководстве партией Михаил Сергеевич должен был избираться в Москве. И это его волновало, беспокоило и окружающих. Встреча с москвичами была ответственной: по существу должны состояться столичные смотрины "периферийного человека с перспективой". Ответственной была, разумеется, и поездка на Ставрополье.
Как второму лицу в партии, его выступлению отводилось больше половины полосы формата "Правды", тогда как просто члены Политбюро могли рассчитывать лишь на треть полосы. Это значило, что можно донести до читателя многие мысли, которые накопились у окружения Горбачева. Вскоре речь на встрече с избирателями была готова и назначена дата отлета в Ставропольский край.
А в это время накал "дворцовых" интриг и борьбы достиг апогея. Черненко болел и много времени проводил в больнице. Он чувствовал, как силы покидают его, а на горизонте мощно маячила непонятная, чуждая и даже враждебная для него и многих других моложавая фигура. Силы, группировавшиеся вокруг больного генсека, предпринимали последние попытки, чтобы не дать М.С. Горбачеву проявить себя как лидеру, идущему на смену К.У. Черненко. Если волей Д.Ф. Устинова удалось пересадить М.С. Горбачева за столом заседаний Политбюро на положенное место, то переход в кабинет второго лица пока не состоялся. Противникам М.С. Горбачева удавалось держать его в прежнем кабинете. Для тех, кто разбирался в партийной субординации, это был знак неполноценности второго секретаря ЦК. М.С. Горбачева все это сильно задевало. Формальным предлогом затягивания переезда было то, что К.У. Черненко, мол, еще не вывез из своего бывшего кабинета свои вещи. Сейчас он болен и ему не до того, чтобы разбираться, что взять, что оставить. Только в самый канун отъезда в Ставрополье неожиданно было получено согласие на переезд Горбачева в новый кабинет, расположенный на пятом этаже. В нем долгие годы размещался главный идеолог партии М.А. Суслов. Отдав команду немедленно переезжать, Горбачев с легким сердцем улетел в Ставрополь. Но борьба за высоты власти не была еще выиграна. С отъездом Михаила Сергеевича предпринимались попытки остановить его продвижение, не дать закрепиться формально как второму лицу в партии и государстве.
Разместились мы в краевой резиденции — двухэтажной вилле в центре города. М.С. Горбачев решил еще раз взглянуть на текст выступления. Он нервничал, вставлял все новые и новые фрагменты, что-то вычеркивал. Я опасался, что текст серьезно пострадает и его трудно будет спасти. Эти вставки, сделанные, как говорится, на ходу, за пять минут до выступления, никогда ни к чему хорошему не приводили, а часто являлись источником ошибок и недоразумений.
И вот в момент напряженной работы пришел представитель ТАСС и сказал, что принято решение для публикации выступления Горбачеву отвести в газетах место, как остальным членам Политбюро ЦК. Это он воспринял как тревожный знак, свидётельствующий о том, что развернувшаяся борьба привела к перевесу противников Горбачева. По просьбе Михаила Сергеевича я позвонил в его приемную в Москве, стараясь узнать, что там происходит и не приостановлен ли переезд в новый кабинет, но там сказали, что перенос вещей идёт и вроде все спокойно.
Доложил обо всем Горбачеву. Он выслушал нервно, заводясь от каждого слова "с пол-оборота", срывал неудовольствие на присутствующих. Давно заметил, что он может оскорбить собеседника в момент раздражения, даже когда кто-то высказывает дельные мысли. Не любил Горбачев советчиков, имидж вечного лидера не позволял ему прислушиваться к кому-то, принимать "чужую" идею сразу. Иногда в ответ на какое-то предложение говорит, что так и собирался сделать и все продумал и нечего ему подсказывать, либо, углубляя мысль, начинает развивать и обосновывать ее, демонстрируя свое понимание проблемы. Как мне говорили многие, такая реакция Горбачева отбивала охоту давать ему какие- либо советы, не создавала условий для плодотворной совместной работы.
Позже на заседаниях Совета Федерации в Ново-Ога- рево эта тенденция проявилась особенно ярко. В то время Михаил Сергеевич, видимо, слабо знал обсуждавшуюся проблему и не мог в заключительном слове отделить главное от второстепенного, обобщить мнения выступавших. Поэтому часто он подхватывал мысль какого-то оратора, перебивал его и начинал доказывать, что он так и думал и вот почему эта мысль правильна. Однажды Б.Н. Ельцин не выдержал и сказал, что пусть Горбачев не мешает и даст возможность завершить ему выступление. Сказано это было, во всеуслышание и довольно резко. Впрочем, в 1991 году эти пощечины уже не обижали Горбачева. Он на минуту затихал, виновато смотрел большими карими увлажненными глазами на оппонента. Печально было наблюдать, как Михаил Сергеевич, человек, которому еще совсем недавно все внимали, все больше теряет лицо, заискивает и обосновывает свои суждения какими-то блеклыми неубедительными аргументами.
Вот и тогда, весной 1984 года, он, неуверенный и издерганный, упрекал в неспособности сделать выступление так, как нужно, хотя перед этим все было им одобрено. Впрочем, Михаил Сергеевич был отходчив, быстро менял настроение и не помнил те некорректности, а то и грубость, которые допускал по отношению к другим. Несмотря на это, я тогда старался все-таки высказывать ему свои соображения и что-то советовать. Мы серьезно еще в дни подготовки поездки разошлись с ним относительно программы посещения Ставропольского края. Он хотел побывать в самых дальних, самых глухих селах, на мелких фермах, где никогда не был. Я исходил из того, что Горбачев должен, напротив, встречаться с крупными коллективами, побывать на промышленных предприятиях среди рабочих, ибо селяне его знали лучше, посетить институт или что-то в этом роде. Такую мою линию, когда я ее изложил, поддерживал и B.C. Мураховский, первый секретарь крайкома партии, человек мудрый, опытный и доброжелательный, но Горбачев был упрям, и только после двух дней поездок, когда он встретился в дальних селах с 4—5 десятками животноводов и чабанов, свезенных для этого за десятки километров, Михаил Сергеевич понял, что совершает ошибку. Во- первых, народу собиралось немного, а во-вторых, газеты практически не могли быстро публиковать отчеты о его встречах в силу того, что это были отдаленные районы. Материалы задерживались, становились неактуальными. Только когда была изменена схема поездок, дело пошло лучше.
Во время посещения Горбачевым края он решил завернуть к матери. Мария Пантелеевна жила в селе Привольное Красногвардейского района. Дом ее был небольшим, но ухоженным, аккуратно оштукатуренным и покрашенным. Обустроен был и участок: заасфальтированные дорожки, добротные хозяйственные постройки. К приезду гостей в доме готовился ужин, на который были приглашены несколько человек — родные и близкие, секретарь райкома партии, похожий на Горбачева до такой степени, что можно было их спутать. Были приглашены я и начальник охраны. Остальные сопровождающие ужинали в другом помещении.
Это был ужин-ритуал. Приготовлены любимые крестьянские блюда, простые, но вкусные.
Подняли по рюмке водки, в том числе и Мария Пантелеевна, в которой чувствовалось еще крепкое здоровье и сила, проглядывали следы былой красоты.
Подходили все новые люди из села, здоровались, скромно присаживались за стол, вспоминали прошлое. Но я заметил одну деталь: никто не заискивал перед М.С. Горбачевым, никто не стремился сказать приятное. Крестьяне — люди солидные, и не в их нравах угождать, особенно тем, кого знали еще пацанами, бегающими "под стол пешком".
Дом, в котором мы ужинали, был построен сравнительно недавно. М.С. Горбачев вырос в другой, видимо, уже развалившейся хате. Но чувствовалось, что эта земля — гнездовье Горбачевых, их родственников и родственников их родственников. Из этих поездок, посещения дома, рассказов Горбачева и Раисы Максимовны, многих ставропольчан у меня складывалась довольно полная картина быта и нравов этого "святого семейства", его радостей и трагизма.
Эту поездку в Привольное я вспомнил, читая газетные публикации о дальнейшей судьбе дома и Марии Пантелеевны. Лишение Горбачева всех должностей, переход его на пенсию самым печальным образом отразились на жизни его матери. Местные власти перестали проявлять прежнюю заботу о Марии Пантелеевне, отвернулись от нее и многие соседи. К старшему сыну она ехать не могла и не хотела, хотя бы потому, что отношения ее с Раисой Максимовной были напряженные и неприязненные. Даже в пору серьезной болезни в конце 80-х годов Мария Пантелеевна отказалась лечиться в Москве, не желая видёть невестку. Наверное, все эти причины и вынудили Марию Пантелеевну принять опекунство от А. Разина, возглавляющего музыкальную студию "Ласковый май", и продать студии свой дом. Но одинокому старому человеку все равно было трудно, и скоро она переехала к младшему сыну Александру, хотя его жилищные условия были несравнимы с возможностями бывшего президента СССР.
В 1994 году Горбачев, гонимый то ли угрызениями совести, то ли нелестным общественным мнением, то ли потерей недвижимости, приехал в Ставрополь. Как мне рассказывали ставропольчане, это было печальное явление. Краевое начальство не встретило и не приняло его, не захотели увидёться с ним и многие старые знакомые. Люди, знавшие его, переходили на другую сторону улицы, чтобы не дать воли своему гневу. Михаил Сергеевич прошелся по городу в сопровождении своей охраны и скоро уехал в Привольное. Он звонил руководителю "Ласкового мая", проявив в разговоре прежнюю напористость. То ли тон изменил ему, то ли время для такого тона прошло, но желаемого экс-президент не достиг и втянулся в судебную тяжбу: "Горбачев против "Ласкового мая".
...После выступления М.С. Горбачева перед избирателями, во время которого он сильно нервничал, ибо стояли камеры центрального телевидения и речь должна была прозвучать на всю страну, прощального ужина, когда все с облегчением расслабились, мы погрузились в самолет в надежде чуть-чуть отдохнуть и отвлечься. Офицеры охраны, врач и я, как всегда, сидели вместе в одном из салонов самолета, пили чай. Никогда ни раньше, ни позже я не испытывал желания сидёть с четой Горбачевых и ужинать в их кругу. Это были обычно вымученные сидения, хотя не могу сказать, что кто-то из них когда-нибудь был негостеприимен. Раиса Максимовна старалась постоянно угощать, но что-то мешало чувствовать себя легко и раскованно. Не раз я слышал и от других, что между четой и гостями висел незримый занавес, царила неприязненная аура, господствовала обстановка отчужденности, отсутствовала простота в отношениях.
Неожиданно меня пригласили в салон Горбачевых. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна предложили сесть, угостили чаем. И вот тогда произошел разговор, который запомнился и покоробил меня, хотя я старался не подать виду. Мне было сказано, что я оправдываю надежды четы и что они решили оставить меня в качестве помощника. Были какие-то анкетные вопросы, какие-то советы и пожелания, но внутренне я весь негодовал, плохо слушал и слышал, а при первой возможности ушел.
Что же происходит? — думал я. Казалось, что мы делаем одно общее дело, а выходит, что мою аренду просто продлили. К Горбачеву я шел не за чинами, так как понимал, что буду работать плохо — выгонят, а хорошо — никуда не отпустят. Желание было одно — насколько можно помочь энергичному человеку в улучшении дел в стране, укреплении ее экономики, улучшении жизни людей. Я всегда гордился страной, в которой жил сам, жили мои предки, родные, друзья, знакомые. Гордился тем, что в великой стране у меня много друзей — и не только в Москве, но и в республиках — грузин, армян, узбеков, таджиков, украинцев, белорусов, молдаван, казахов. И я искренне любил и уважал народы, которые в трудную военную годину встали плечом к плечу с русскими, белорусами, украинцами и отстояли нашу общую великую Родину от фашизма, принеся огромные жертвы. С благоговением относился я к узбекам, казахам, туркменам, таджикам, всем, кто поделился хлебом, дал кров эвакуированным женщинам и детям из многих западных районов страны в годы войны, кто приютил и воспитал сирот. Я сам был в эвакуации и считал, что нет такой силы, которая заставила бы забыть об этом бескорыстном подвиге братства всех народов Советского Союза.
И я шел работать с одним из лидеров партии, чтобы помочь сделать страну столь же экономически мощной, сколь велика была ее духовность, отлично сознавая, что предстоит изнурительный труд. Но я не мог ни по характеру, ни по моим убеждениям превращаться в чью-то личную вещь да еще видёть, что твою судьбу определяют семейно. И если добросовестность в работе воспринята как покорность, то это была серьезная ошибка. Попытка устроить трехлетний экзамен, а потом величественно объявить, что мне разрешают и впредь работать по 16 часов в сутки, выглядела смешной. Тогда я серьезно задумался, смогу ли работать с человеком, который неверно истолковывает мое сотрудничество с ним, смотрит на подчиненных как на своих дворовых. Я искал объяснения такому поведению и все больше склонялся к мысли, что быстрый подъем этого крестьянского парня к вершинам власти опередил рост его культурного уровня, интеллигентности. Я и прежде замечал за Горбачевым какое-то чванство, проявление барственности, пренебрежение к подчиненным. В общем оправдывались слова, которые говорили о Горбачеве ставропольчане, хорошо изучившие этого человека: ты ему будешь нужен, пока полезен. Так сказал М. Михайлов, хорошо знавший Горбачева и с которым мне пришлось работать в начале 60-х годов.
Но общее дело, которое пойдет на благо нашей Родине, заставляло меня перешагнуть через личные обиды. И я старался стать выше, как тогда еще казалось, неловкости в выражении Горбачевым своих желаний. И тогда и позже я искренне, без колебаний отдавал все силы для улучшения дел в стране. 1988 год стал для меня годом прозрения. Я вдруг обнаружил, что судьба государства, рост его могущества — не главная цель Горбачева. На волне царившей тогда эйфории в его поведении начали просматриваться тенденции вождизма, себялюбия, корысти, популизма. Дела отходили все больше на второй план. Для меня это был сигнал, я внимательнее стал анализировать обстановку, но не меньше, чем прежде, трудиться, обязанности свои выполняя честно.
...Близилась весна 1985 года. Завершались последние акты драмы с участием еще одного лидера великой державы. К.У. Черненко был настолько серьезно болен и слаб, что практически не мог стоять. А в это время начинались выборы в Верховный Совет РСФСР и Константину Устиновичу предстояло баллотироваться в Москве. Учитывая его состояние здоровья, все заботы по организации выборов взяли на себя лидеры партийной организации столицы. В.В. Гришин, первый секретарь горкома КПСС, сам занимался избирательной кампанией генсека, собирал представителей общественности Москвы. От имени Черненко зачитывалось его предвыборное выступление. Такая акция не успокаивала людей, а лишь порождала различные слухи о здоровье Константина Устиновича. Говорили, что Черненко уже недвижим. И это было недалеко от истины. Тогда в больнице была организована запись его выступления по телевидению, вручение депутатского мандата. Рядом находился Гришин, некоторые другие партийные и советские работники Москвы. Эта телевизионная демонстрация "мощей", как злословили тогда, скорее напугала людей. Многие увидели не просто предвыборное выступление, а завещание Черненко, передачу им власти "по наследству", представление нового лидера — В.В. Гришина. Обеспокоило это и Горбачева, а также многих других геронтофобов, кто уже начал опасаться престарелых лидеров.
М.С. Горбачев и раньше хорошо представлял, что в Политбюро, аппарате ЦК имеются влиятельные силы, которые его не приемлют. Теперь это воспринималось уже как организованное действие, благословленное некоторыми авторитетами в Политбюро. Но если кто-то и надеялся выдвинуть Гришина на первую роль, то замысел такой был нереален. Еще минувшим летом авторитет московского лидера был подорван. Ему ставилось в вину вскрывшееся взяточничество некоторых руководителей столичной торговли, приписки в жилищном строительстве, о чем подробнее будет сказано дальше. Средства массовой информации сделали свое дело, и слухи о нечистоплотности руководства Москвы дошли до партийных организаций, всего населения столицы.
Как ни тяжело было физическое состояние К.У. Черненко, но он то ли под давлением семьи, то ли с подачи подхалимов вдруг спешно начал заниматься личными делами. Н.Е. Кручина, управляющий делами ЦК, которого я знал много лет, не раз с озабоченностью говорил, что на него идёт сильное давление по заселению генсеком и его детьми новых квартир. Константин Устинович решил перебраться в квартиру, построенную для Брежнева в доме на улице Щусева. Дома этого я не знал, хотя до меня доходили слухи, что брежневская квартира была великолепной и большой, с хорошей планировкой. В том же доме жили М.С. Горбачев и некоторые другие руководители ЦК. Н.Е. Кручину беспокоило, что готовую квартиру теперь предстоит заново отделывать, обставлять мебелью из карельской березы, а это дорого и с материалом довольно трудно. Но поручение есть поручение, и он вынужден спешить, так как установленные сроки коротки. Знавший о заботах Кручины М.С. Горбачев был недоволен таким усердием управляющее делами ЦК и не раз с раздражением говорил, что Николай Ефимович лебезит перед Черненко и выполняет все причуды семьи.
— Видел, как Николай старается, землю роет, — говорил он иногда в сердцах.
А что было делать Н.Е. Кручине, человеку честному, исполнительному и в личном плане крайне щепетильному, если высшее руководство страны поручало ему обустроить квартиру генсека. Он и так переживал то, что видел в действиях московского руководства. Сам много лет проработав на целине практически от первой борозды и палатки до большого целиноградского хлеба, он слыл непривередливым и честным, простым человеком. За долгие годы работы на партийных должностях не нажил себе добра. Жил скромно сам, в таком духе воспитал и своих детей. Единственной его страстью и заботой было сельское хозяйство. Работая управляющим делами ЦК в Москве, он продолжал, как прежде, вставать с восходом солнца, нередко звонил в Целиноград, где знал всех директоров совхозов и большинство бригадиров, и узнавал, как дело с урожаем, не выпал ли дождь, или сколько обмолочено пшеницы. У него всегда можно было узнать о положении в земледелии других районов страны. Он и ко мне заходил, прежде всего, чтобы поделиться мыслями о состоянии дел в сельском хозяйстве, затянувшейся засухе или делился радостью о прошедших где-то дождях.
И вот теперь на его плечи легла забота о хозяйственно-финансовых делах партии, выполнении поручений генсека, Политбюро ЦК. Конечно, такие поручения надо было выполнять. Николай Ефимович не говорил о затратах на устройство квартиры Черненко, но они были немалые и беспокоили Кручину потому, что ложились целиком на бюджет партии, так как с давних пор было заведено, что не только дачи, но и квартиры генсеков обустраиваются на партийные деньги. Хозяйственники спешили с ремонтом квартиры, но въехать туда К.У. Черненко уже было не суждено. Наступила весна, и мир узнал о смерти очередного лидера Советского Союза. Константин Устинович умер 10 марта 1985 года в 19 часов 20 минут на 74-м году жизни.
Было воскресенье. Горбачев, информированный Е.И. Чазовым о близком кризисе, был готов к такому исходу. Он вспоминал, что известие о смерти застало его во время прогулки с Раисой Максимовной, которой он сказал, что, видимо, ему придётся взять на себя ношу лидера и всю полноту ответственности за судьбу страны. Михаил Сергеевич попросил общий отдел ЦК КПСС сообщить всем членам и кандидатам в члены Политбюро, секретарям ЦК, чтобы они срочно приехали в Кремль.
В Ореховой комнате собрались члены Политбюро, все остальные ожидали их выхода в зале заседаний Политбюро и его приемной. Уход из жизни Черненко не был ни для кого неожиданностью, но на этот раз к избранию нового вождя, пожалуй, никто не был готов. Со смертью Д.Ф. Устинова, а теперь и Черненко распалась прежняя достаточно единая коалиция сторонников брежневского курса развития страны. Выдвигать еще одного престарелого лидера теперь было опасно. Да и число претендентов резко сократилось. Только А.А. Громыко и В.В. Гришин могли претендовать на этот пост, но их возраст перешагнул семидесятилетний рубеж. Оставался Горбачев. Лучшей кандидатуры ни по возрасту, ни по образованию в Политбюро тогда не было. Но значительная часть его членов не воспринимала Михаила Сергеевича как лидера партии и страны. Трудно сказать, что мешало старейшинам ареопага доверить ему судьбу государства. Были ли препятствием его малый опыт партийно-хозяйственной работы, низкий авторитет среди руководства, или умудренные жизнью политики уловили неискренность в действиях и словах Горбачева, его властолюбие, сказать с уверенностью трудно. Скорее можно предположить все, вместе взятое, и еще такой аргумент, как простая боязнь за свое будущее. При Горбачеве для всех них места на вершинах власти уже не было.
Вместе с тем эти люди понимали, что, упрямо выдвигая из своих рядов престарелых лидеров, они могут лишиться поддержки членов ЦК и народа. Общественное мнение в ту пору однозначно склонялось в пользу более молодого и энергичного генсека, с этим не считаться было нельзя. Может быть, поэтому все взвесивший В.В. Гришин, как рассказывал Михаил Сергеевич, первый предложил на пост генсека Горбачева. Возможно, так и было. Возведенный столичными слухами в преемники Черненко, Виктор Васильевич хотел избавиться от подозрений в желании взять власть в свои руки. И это надо было сделать перед лицом всех членов Политбюро, так как телевизионная передача, в которой демонстрировалось, как Гришин вручает документы по выдвижению кандидата в депутаты Верховного Совета СССР Черненко, произвела тогда неблагоприятное впечатление. Все это выглядело как благословение умирающим отцом сына на продолжение его дел и заветов. Надо отметить, что эта передача подстегнула волну неприязни к Виктору Васильевичу, с новой силой всколыхнула слухи о его причастности к различным нечистоплотным делишкам, творившимся в Москве. Нельзя, конечно, исключать и того, что в тот период в нем просто заговорила житейская мудрость. Он не знал, что, поддерживая Горбачева, в то же время обрекает себя на печальное будущее, завершившееся трагической смертью в очереди по переоформлению пенсии в районном собесе. Сердце старого человека, столь много сделавшего для Москвы, не выдержало и остановилось.
А тогда, 10 марта 1985 года, предложение Гришина повисло в воздухе. Его никто не поддержал. И эта заминка была плохим предвестником.
— Я тогда ответил, — вспоминал Михаил Сергеевич, — что не надо спешить. Утро вечера мудренее. Важно все обдумать и взвесить. Давайте решим вопрос завтра.
Горбачев предложил перейти из Ореховой комнаты в зал заседаний Политбюро и продолжить обсуждение в расширенном составе, где было больше его сторонников среди секретарей ЦК. Молчание членов Политбюро насторожило его, лишило уверенности, хотя он сел за стол председателя, но сдвинулся к краю его, и было не совсем понятно, где он сидит. Однако, набравшись сил, сказал несколько добрых слов о К.У. Черненко и попросил минутой молчания почтить память о нем. О причинах болезни и смерти докладывал Е.И. Чазов. Многие впервые узнали о перечне тяжелых недугов, которыми страдал избранный ими генсек: эмфиземе легких, отягощенной их склеротическими изменениями, нарушением проходимости бронхов и связанным со всем этим целым "букетом" осложнений в деятельности сердца, многих других органов.
Шло обсуждение первоочередных мероприятий, но разговор этот был неконкретный и вязкий. Даже попытка Горбачева решить вопрос о председателе комиссии по похоронам, куда входили многие присутствовавшие на заседании руководители, был встречен членами Политбюро глухим молчанием. Так и не получив поддержки, Михаил Сергеевич настоял на том, чтобы заседание Политбюро и Пленум ЦК состоялись на следующий день, 11 марта. Это было приемлемое предложение для противников Горбачева, так как позволяло им консолидировать силы и попытаться договориться о другом лидере, отсутствие которого было основным слабым звеном в противостоянии амбициям ставропольского агрария. Но эта оттяжка решения ключевой проблемы позволяла Горбачеву подтянуть своих сторонников, размыть ряды противников. В дальнейшем я еще скажу о расстановке сил в Политбюро и механизме формирования власти, методах действий Горбачева в этот переломный период жизни КПСС, всей нашей страны. Сейчас же отмечу, что его противники, главным образом из правительственных кругов, согласившись на оттяжку решения вопроса о преемнике Черненко, допустили грубейший промах. Они сделали ту же ошибку, которую допустил в свое время Маленков, считавший, что, возглавляя правительство СССР и председательствуя на заседаниях Политбюро, обладает абсолютной властью. Потому он легко доверил Хрущеву вести Секретариат ЦК с его огромным и всесильным аппаратом, тесно связанным с местными партийными комитетами и другими структурами, которые в неясные и трудные периоды больше ориентировались на ЦК и его аппарат, чем на руководство правительства и государства.
И в этот раз судьба нового генсека была в руках того, кто был ближе к республиканским, краевым и областным комитетам партии, кто владел всеми видами связи, включая шифровальную. Ни правительство, ни Верховный Совет практически не могли направить ни одной шифротелеграммы, так как все аппараты и шифры находились в здании ЦК под контролем его структур. А на местах они были в райкомах, обкомах, крайкомах КПСС, ЦК союзных республик.
После окончания заседания Политбюро ЦК Горбачев, Лигачев, Чебриков и еще несколько работников общего и организационно-партийного отделов остались для подготовки всех необходимых документов к предстоящему Пленуму ЦК, рассылки шифротелеграмм членам ЦК, в местные партийные комитеты с уведомлением о смерти генсека, созыве Пленума. Готовились и другие документы в связи с кончиной К.У. Черненко. Многим сотрудникам аппарата ЦК предстояла бессонная ночь, которая в значительной мере определила судьбу выбора нового генерального секретаря ЦК КПСС.
Утром М.С. Горбачев вызвал меня и сказал:
— В 17 часов Пленум ЦК, потребуется короткая, но емкая речь. Садись-ка за текст, позови Яковлева.
Сразу условились, что выступление не должно охватывать великие достоинства и дела усопшего, а смотреть вперед, намечать какие-то новые ориентиры. Такой речь и получилась.
С того памятного вечера, когда пришло известие о смерти Черненко, в руководстве партии наступила пора больших политических игр, маневров и компромиссов. Вряд ли какое-нибудь другое назначение на пост генсека так прорабатывалось, обсуждалось и организационно обеспечивалось. И вряд ли тогда кто-нибудь знал, что подобная подготовка была прелюдией наступления новой эпохи в жизни Советского Союза — эпохи крушения мифов, развала государственности, армии, разлада среди народов некогда великой страны.