27 марта 1990 года. Утром этого дня народные депутаты СССР непрерывным потоком шли из гостиниц "Россия" и "Москва" в Кремль. В 10 часов в Кремлевском Дворце съездов начнется заседание, на котором будут объявлены результаты вечернего голосования по выборам президента СССР. Огромный зал полон народу. Сюда собрались не только депутаты, но и большое количество гостей: министров, работников различных ведомств, дипломатических представителей десятков государств мира. И кругом пресса: телевидение, радио, фотокорреспонденты.
Зал гудит, как огромный растревоженный улей. Ночная работа счетной комиссии не осталась тайной, и результаты выборов тихонько расползаются по депутациям. Но опыт кое-чему уже научил, и до официального сообщения слухам не слишком верят.
В фойе гремят звонки, призывающие депутатов занять места. Сажусь и я на свое место среди представителей Северной Осетии. Только что обошел Дворец съездов, был в месте сбора президиума. Члены Политбюро ЦК, собравшиеся в своей комнате, уже знают результаты подсчета голосов. М. С. Горбачеву об этом, видимо, сообщили еще на рассвете. И он хотя и уставший, невыспавшийся, но, чувствуется, удовлетворен итогами голосования. На лице его рассеянная улыбка, он небрежно принимает поздравления, отзывает в сторону помощников и дает поручение готовить текст присяги. Эта процедура для него и страны внове. Но помощники знают практику США и трудностей не видят. Впрочем, у них кое-что уже и заготовлено — за словами клятвы на верность народу Советского Союза дело не станет...
...Члены президиума съезда занимают свои места. Слово предоставляется председателю счетной комиссии. Зал замирает, слышно, как работают кондиционеры. И вот сообщение: М. С. Горбачев избран первым президентом СССР, набрав 1834 голоса из 2486. Депутаты встают, аплодируя новому главе государства. Теперь ему предстоит принять присягу, и 28 мая президент СССР, держа руку на Конституции СССР, клянется стоять на страже соблюдения ее духа и буквы. Так в Советском Союзе появился первый президент. Республики решили не отставать, и через полгода президентов в СССР было уже больше десятка.
На следующий день Михаил Сергеевич попросил зайти к нему. Вопрос один — для работы президента нужен соответствующий аппарат управления. Эта тема уже затрагивалась в разговорах и раньше, когда только вызревала идея выдвижения его на президентский пост. Но тогда разговор носил общий характер. Теперь же речь идёт о конкретных предложениях. Каким должен быть его аппарат, никто толком не представляет, особенно если учесть, что М. С. Горбачев остается и генсеком, у которого уже есть отлаженные структуры управления. При мне он соединяется с помощниками, затем с В. А. Крючковым, А. И. Лукьяновым и просит их подготовить для него предложения по созданию президентского аппарата.
— Подготовь и ты свои соображения, — заключает он, — аппарат должен быть небольшим, но эффективным.
Легко сказать: "аппарат должен быть небольшим и эффективным". Но это задача со многими неизвестными. Прежде чем заняться структурой и численностью аппарата, надо знать, остается ли Совет Министров СССР. Когда-то М. С. Горбачев обронил фразу, что больше ему не нужно такое правительство ни по численности министерств, ни по количеству работников. Я задаю этот вопрос и понимаю, что ответить на него президенту не так-то просто.
— Думайте, — бросает он, — потом обсудим.
Через некоторое время Михаил Сергеевич приглашает
к себе вновь и отдает мне предложения Крючкова, Лукьянова и Шахназарова по возможной структуре управления. Президент с ними познакомился; подходы и концепцииразных авторов не совпадают,иаппарат небольшимпока не получался.УГорбачева вызревали предложенияипо правительству. Он ходил по кабинету и рассуждал:
— Нам нужно пять-шесть общесоюзных министерств: энергетика, оборона, транспорт, экономика, финансы, ну и что-то еще — надо додумать. Решение всех остальных задач— на места, в республики. Но и оставшиеся в ведении центра министерства сократить и преобразовать. Совет Министров СССР, каким он был, больше не нужен. Все возглавляет президент, а для решения текущих хозяйственных вопросов следует создать Кабинет министров во главе с премьером. Заместителей поменьше, аппарат управления президента и премьера должен быть общий, все технические службы тоже.
Михаил Сергеевич продолжал рассуждать о структуре управления, говорил и о возможных руководителях правительства. Но я чувствовал, что это пока только первые подходы к решению проблем или скорее пожелания. Изменить управление сверху, ничего не трогая на местах, крайне сложно. Есть атомная промышленность и атомные электростанции, как быть тут? Нужны министерства иностранных дел, внешнеэкономических связей. А кому подчинить банки? Я задаю эти вопросы президенту и предлагаю, чтобы целостную концепцию структуры управления экономикой страны разработало новое правительство или его руководители. Горбачев соглашается с этим.
— В президентские структуры следует включить и подразделения для обслуживания Кабинета министров, — заключает Горбачев.
Недели через полторы после напоминания Горбачева я представляю ему схему президентского аппарата. Каким будет правительство, еще не ясно, предложения не готовы. На большом листе ватмана начертаны все подразделения аппарата, их взаимосвязь и подчинение. Михаил Сергеевич рассматривает схему, читает пояснительную записку и просит все это оставить у него. Через несколько дней он возвращает документы и просит одни службы объединить, что-то, напротив, сделать самостоятельным, добавляет новое подразделение, связанное с его обязанностями как Председателя Совета Обороны. Вводится должность первого заместителя Совета и аппарат его управления армией и оборонной промышленностью, МВД, КГБ. На эту должность он впоследствии утвердил О. Д. Бакланова.
Переделав заново схему, звоню М. С. Горбачеву. Он просит приехать в Большой Кремлевский дворец. В это время в зале дворца идёт борьба по выдвижению претендентов на пост Председателя Верховного Совета РСФСР. И главный среди них — Б. Н. Ельцин. Тут старые пристрастия и неприязни, и корпус народных депутатов разделился. Партия делает ставку на А. В. Власова, Председателя Совета Министров РСФСР. Итоги голосования показывают, что нужного числа голосов не могут набрать ни тот ни другой кандидат. Безрезультатно проходят два тура голосования. И тогда КПСС меняет своего претендента. Теперь в борьбу вступает И. К. Полозков.
М. С. Горбачев делает беспрецедентный шаг — он идёт на Съезд народных депутатов РСФСР, выступает с речью, в которой сквозит поддержка кандидатуры от партия, и остается в зале до исхода голосования. Ни до ни после избрания Б. Н. Ельцина он никогда как президент СССР не ходил на Съезды народных депутатов РСФСР. Там он появился только после августовских событий и присутствовал совсем уж в ином качестве, не выбирая места, где сесть, и, кажется, позабыв даже о флаге, что непростительно.
А тогда выборы Председателя Верховного Совета РСФСР были одним из главных вопросов. Чтобы решить, где ему разместиться, потребовалось созвать совещание лучших умов, помогавших думать президенту. На помощь привлекается такой специалист, как А. И. Лукьянов. Сесть в первом ряду — вроде не годится. Кто-то советует занять место в президиуме, но ряда на три- четыре выше депутатов, ведущих заседание Съезда. Идея отвергается потому, что туда М. С. Горбачев решил идти с союзным флагом президента.
Флаг и другая атрибутика были заведены Горбачевым впервые. То ли он сам видел, что президент США находится всегда рядом с флагом государства, то ли это подсказали его помощники, но он дал команду ставить рядом с ним флаг СССР, а на самолетах президента изобразить союзный герб. Служба безопасности все эти пожелания исполнила, и теперь в кабинете президента, в залах совещаний, в других помещениях, где он находился, в специальных подставках красовался алый флаг СССР.
Вот и в тот день, когда решался вопрос, где размещаться М. С. Горбачеву на Съезде народных депутатов РСФСР, многое определял флаг. Поскольку зал и президиум отпали, то возникло предложение сесть набалконе. Там был виден и флаг,и президент. Получалось вроде бы в стороне от депутатов, нои над ними. Это должно было вдохновлять сторонников партийной кандидатуры, выдвинутой в Председатели Верховного Совета РСФСР. Но то ли флаг был недостаточно виден, то ли президент, но поход его на Съезд не принес ожидаемого результата: И. К. Полозкова не избрали.
В те дни были достигнуты и некоторые положительные результаты. Позвав меня приехать в Большой Кремлевский дворец, М. С. Горбачев взял схему структуры аппарата и, пока шло обсуждение кандидатур, внимательно ее изучил и серьезно почеркал. Еще раз упразднил несколько подразделений, другие добавил, изменил подчиненность некоторых отделов, выведя их непосредственно на себя, утвердил численность аппарата и порядок назначения работников. Все заведующие отделами и его окружение утверждались распоряжениями президента и подчинялись непосредственно ему. Вносить предложения и возглавить аппарат он попросил меня.
Предстояло сформировать отделы, обеспечивающие всевысшие звенья руководства — президента и вице- президента СССР, Совет Безопасности, Совет Обороны, институт помощников и советников М. С. Горбачева, Г. И. Янаева. Численность этого института была по прежним стандартам огромна. В последнее время туда только у президента входили В. А. Медведев, А. Н. Яковлев,Г. И. Ревенко, С. Ф. Ахромеев, В. В. Загладин, В. Г. Егоров, В. И. Карасев, В. Н. Игнатенко,
B. А. Ожерельев, А. С. Черняев, Г. X. Шахназаров, а также Г. В. Пряхин, В. С. Гусенков и несколько референтов. К аппарату помощников на американский манер относились и их собственные службы, включающие помощников, консультантов, референтов, секретарей, машинисток-стенографисток. Своим распоряжением М. С. Горбачев утвердил также большое количество своих внештатных советников. Это были — JT. И. Абалкин, C.А. Ситарян, В. П. Осипян и ряд других видных ученых, экономистов, политологов.
Скоро М. С. Горбачев утвердил схему президентского аппарата, но жизнь постоянно вносила в нее коррективы. Поначалу Кабинет министров, как я говорил, должен был быть целиком подчинен президенту и состоять из шести — восьми министерств. Но намерения быстро разошлись с делами. Я с удивлением увидел, что формируется полноценный и самостоятельный орган управления под стать прежнему Совету Министров СССР. Как у простейших живых организмов из одной клетки воссоздается нечто целое, так здесь возродилась мощная управленческая структура. С "подачи" премьера В. С. Павлова, всего Кабинета министров М. С. Горбачев вносил предложения, а Верховный Совет СССР утверждал образование все новых и новых министерств. Они практически не отличались от прежних.
Соответственно рухнула и идея создания единого "небольшого и эффективного" аппарата управления и обслуживания. Аппарат Кабинета министров превышал две тысячи человек, и обслуживало его вместе с министерствами около 16 тысяч хозяйственных и технических работников. В аппарате президента СССР в августе 1991 года вместе с техническим персоналом насчитывалось менее 400 человек. Поэтому никакого объединения, а следовательно, и сокращения этих структур быть не могло. Распоряжения о создании совместного аппарата, подписанные М. С. Горбачевым, игнорировались. Он знал об этом и просил:
— Ну как-то уладьте с Павловым вопрос. Почему все должен делать я? Вы-то хоть что-то можете решить?
Что я мог решить? Если не выполнялись указы президента СССР по жизненно важным вопросам государства, то можно ли было "уладить" проблему сокращения и объединения аппарата? Она игнорировалась Кабинетом министров, и М. С. Горбачев видел это и молчал. Видимо, усталость или какие-то иные причины были столь сильны, что он подчас не мог настоять на своем и не решался никому отказать в просьбе, особенно если она исходила от каких-то влиятельных лиц. Это наглядно проявилось при решении вопроса о дальнейшем использовании здания бывшего Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ).
И. С. Силаев, Председатель Совета Министров РСФСР, обратился к президенту с просьбой передать это здание в его распоряжение. Он обосновывал просьбу необходимостью разместить там российские министерства и службы, близостью здания к Белому дому. М. С. Горбачев поручил В. С. Павлову положительно решить вопрос. Через некоторое время по поводу этого помещения пишет записку А. И. Лукьянов. Ссылаясь на стесненность в работе народных депутатов СССР, он просит передать помещение Верховному Совету СССР.И президент вновь поручает В. С. Павлову со вниманием отнестись к просьбе А. И. Лукьянова. Затемэто здание просит мэр Москвы Г. X. Попов, и опять положительная резолюция Горбачева с просьбой передать здание Моссовету. Наконец, по поводу помещения обращается Б. Н. Ельцин, и вновь следует поручение внимательно рассмотреть и решить вопрос. Такой подход был и ко многим другим проблемам, в том числе принципиального характера.
Превращение генсека партии в президента СССР происходило тяжело и непоследовательно. Многие методы, стиль работы, замашки, приобретенные за долгие годы секретарствования в Ставрополье и Москве, остались неизменными в деятельности высшего руководителя государства. М. С. Горбачеву требовалась и какая-то структура наподобие Политбюро ЦК, где можно выступать и давать поручения, рассматривать возникающие вопросы и прежде всего законодательные акты по различным проблемам жизни общества. Такую идею подсказал ему, видимо, А. Н. Яковлев, и она, как хорошее семя, пала на добрую почву и дала всходы. Вскоре был создан Президентский совет. В него вошли как представители правительства, так и общественные деятели — Ч. Айтматов, Н. Рыжков, В. Ярин, А. Яковлев, В. Распутин, С. Шаталин, В. Медведев и некоторые другие. Вошел в этот совет и я.
Идея создания подобного совета была хороша, но он представлял некую добровольческую организацию. В Конституции СССР такой орган не предусмотрен, численность и состав его определялись целиком президентом. Не было у совета и четких обязанностей. Он собирался всего раз пять—семь, на нем рассматривались некоторые текущие вопросы, проблемы конверсии оборонной промышленности, экономики. Но ни квалификация участников заседания, ни положение их не позволяли решать проблемы глубоко и серьезно. Давать же какие-то советы М. С. Горбачеву стало пустым занятием. Михаил Сергеевич в них не нуждался. Так что заседания совета велись нерегулярно, а скорее хаотично. Я заметил, что собирать его было в тягость президенту, а скоро он просто стал ему мешать. Наглядно это проявилось, когда однажды М. С. Горбачев попросил высказаться по обстановке в стране. Впервые члены совета почувствовали, что они нужны и могут обрисовать ситуацию и высказать предложения, как улучшить дела.
Вот тогда-то президент услышал то, чего совершенно не ожидал. В. Ярин, В. Распутин и некоторые другие говорили о том, что творится в стране, что народ устал от экспериментов, шатаний и от болтовни. Слово "перестройка" у большинства вызывает аллергию, ибо хорошее дело запакощено, стало издевательством над здравым смыслом. Я видел, как М. С. Горбачев багровел, и знал, что это дурной знак. Не дав высказаться всем, президент прервал заседание и больше не спешил его собирать.
— Ты посмотри, какую чушь они несли, — нервно ходя по кабинету, говорил позже Горбачев. — И это люди, которым я доверял, вытащил их черт знает откуда. А Ярин-то, ну хорош! От Валентина Распутина я, правда, другого и не ожидал.
Судьба Президентского совета была предрешена. То ли понимая никчемность этого органа, то ли испытывая неудовлетворенность его составом, а может быть, в результате критики в Верховном Совете СССР, депутаты которого считали, что многие никчемные решения рождаются в Президентском совете, но М. С. Горбачев скоро его упразднил. Причем сделано это было второпях, настолько быстро, что члены совета узнали о своей отставке после принятия решения. Знаю, что многих такая бесцеремонность обидела до глубины души.
— А ты-то хоть знал, что нас упразднили? — спрашивал меня А. Н. Яковлев.
Я отрицательно качал головой, не меньше их обескураженный случившимся.
— Чудны дела твои, Господи, — говорил А. Н. Яковлев, жестоко уязвленный неожиданным разгоном совета.
Впрочем, скоро у него состоялся разговор с президентом. М. С. Горбачев пытался загладить эту бестактность. Обещал сохранить за А. Н. Яковлевым все материальное обеспечение и предложил ему возглавить вновь создаваемый институт президентских советников. Однако этого слова сдержать ему не удалось. Советником становился и В. А. Медведев, в прошлом, как и А. Н. Яковлев, член Политбюро ЦК и член Президентского совета. Он, конечно, не хотел и не мог попасть в подчинение А. Н. Яковлеву, поэтому пришлось и того и другого делать старшими советниками. Не пожелал сохранить М. С. Горбачев и прежнее их транспортное обслуживание, о чем мне сказал Ю. С. Плеханов. То же произошло и с заработной платой, ибо здесь разница в окладах не была бы понятна другим президентским помощникам и могла образовать узел дополнительных противоречий.
То, что президент СССР не сдержал слово, наводило на грустные размышления. А. Н. Яковлев тяготился своими обязанностями, а в середине лета 1991 года пришел к М. С. Горбачеву с заявлением об уходе.
— Приходил Александр, — сказал он, — оставил заявление об уходе и обстоятельную записку, мотивирующую этот его шаг. Я просил не торопиться, подумать. Возьми заявление, но хода ему не давай.
В начале июля А. Н. Яковлев уехал в отпуск на Валдай и оттуда прислал Горбачеву новое заявление об отставке. На этот раз М. С. Горбачев вернул его подписанным.
Меня это обеспокоило, но не удивило. После неожиданного заявления Э. А. Шеварднадзе об отставке удивляться было нечему. Обстановка вокруг президента была давно нездоровой, какой-то неискренней и гнетущей. Он никому и, полагаю, никогда не доверял, ревниво относился к деятельности и успехам других. Но внешне это не всегда бросалось в глаза, и люди поначалу тянулись к нему.
В первые годы работы на новом посту Михаил Сергеевич, как я уже говорил, был окружен заинтересованным вниманием ученых, литераторов, журналистов, политических деятелей, ему было легко встречаться с той частью интеллигенции, которая не только ждала перемен, но и искала лидера, способного объединить и возглавить все здоровые силы общества. Люди бескорыстно старались помочь Михаилу Сергеевичу, выдвигали новые идеи, приносили разработки, выношенные многими годами размышлений, и делали все, чтобы перестройка не только началась, но закрепилась, принесла положительный результат.
Это был период, когда большинство верило в возможности улучшения жизни в стране при Горбачеве, создания свободной творческой обстановки во всех сферах общества. Однако уже тогда настораживала некоторая скованность Михаила Сергеевича по отношению к тем, кто пришел помогать ему. Было такое ощущение, что он не до конца им верит, сомневается в искренности и потому никогда не говорит откровенно. Эта стена отчужденности, бездеятельности, некорректность в отношениях вели к тому, что многие стали искать предлоги для ухода от Горбачева.
Я знал о его старых, со студенческой скамьи отношениях с А. И. Лукьяновым. Мне всегда казалось, что давняя связь позволяет ему с доверием опираться на помощь и советы А. И. Лукьянова. Но этого не происходило. Он часто пренебрежительно говорил о Лукьянове, оего "профессорском" тоне, поучающих рекомендациях.
— Что он меня пугает негативным общественным! мнением, почтой, — часто с возмущением говорил Михаил Сергеевич. — Меня поддерживает народ, и менторский тон неуместен.
Разумеется, я не знал всех тонкостей их отношений в прошлом и настоящем, но хорошо видел, что Горбачев с трудом переносил Анатолия Ивановича. Все это мешало деловым отношениям. Подливала масла в огонь и Раиса Максимовна, невзлюбившая дамскую половину семьи Лукьяновых. По некоторым репликам и замечаниям создавалось впечатление, что Михаил Сергеевич болезненно воспринимает популярность, которую приобретал А. И. Лукьянов в Верховном Совете СССР. Кроме того, Лукьянов был более начитан и образован, и это раздражало Горбачева. Он часто, не сдерживаясь, отпускал колкости в адрес Лукьянова. Конечно, у Анатолия Ивановича были свои недостатки — обидчивость, мнительность, но он честно исполнял свой долг и те указания, которые давал ему Горбачев. Это не спасло Анатолия Ивановича, и на VI Съезде народных депутатов СССР Горбачев фактически настоял на его виновности в августовских событиях и сдал прокуратуре для ведения следствия. Такое впечатление осталось у многих депутатов, да, полагаю, всех, кто видел эту омерзительную сцену по телевидению.
Яуже говорил о том, что рекомендовал М. С. Горбачеву А. С. Черняева в качестве помощника по международным вопросам. Это был по-настоящему грамотный и энергичный человек.
Работал он, как говорят, не за страх, а за совесть. Не было ни одного соглашения между СССР и другими странами, включая вопросы разоружения, которые миновали бы А. Черняева — горбачевского мини-Шеварднадзе, не были бы им обогащены и одобрены. Думаю, что не вина этого старого партийного работника, фронтовика, как мне когда-то казалось, преданного Родине, что он был втянут в подготовку документов, различных соглашений о разоружении, выводе войск и т. п., нанесших урон нашему государству, армии, российским интересам. Генсек вводил в заблуждение и более опытных людей.
Вот почему я не удивился, когда однажды Горбачев сказал, что не все важные документы надо доверять Анатолию Сергеевичу.
— У него в семье пятый пункт не в порядке, так что ты строго секретную информацию не посылай, может далеко "убежать".
Это предупреждение его прояснило для меня и то, почему Горбачев так долго не хотел утверждать Черняева своим помощником.
Я не знал никого из семьи Черняева, не знал и о генетических корнях его родственников, но полагал, что Горбачев о своем окружении имеет проверенные данные и знает, кому и что можно доверять. Но все это выглядело как-то не по-людски, не по-товарищески.
Еще более шокирующим стало утверждение Горбачева, что его помощник В. Н. Игнатенко, устраивая интервью с ним, получает деньги от некоторых зарубежных представителей средств массовой информации. В это было трудно поверить. В. Н. Игнатенко много лет работал в аппарате ЦК КПСС, помогал писать книги Брежневу "Малая земля", "Возрождение" и другие. Его включили в состав группы литераторов, удостоенных Ленинской премии, присужденной за телевизионный сериал о становлении и развитии социалистического государства. Наконец, его неплохо знал и рекомендовал М. С. Горбачеву А. Н. Яковлев. Тем не менее, Горбачев, отказывая в доверии своему помощнику, ссылался на то, что имеет достоверные данные, и запретил направлять ему особо секретные документы, высказывая опасения, что они могут быть проданы иностранцам.
Не во всем доверял он и Шахназарову, часто жалуясь, что решения по карабахской проблеме утекают к армянской диаспоре.
После того, как с одного из заседаний Совета Безопасности утекла крайне доверительная зарубежная информация и стала достоянием тех, о ком в ней говорилось, он поручил В. А. Крючкову расследовать это обстоятельство, а также распорядился не приглашать больше на заседания Совета Безопасности своих помощников и советников. Да и круг доверительных вопросов для обсуждения на Совете был резко сужен.
Вообще-то среди помощников генсека своеобразное место занимал Георгий Хосроевич Шахназаров. Уже сам его внешний вид впечатлял своей монументальностью: густая шапка серебристых волос, мефистофельский профиль лица цвета старой бронзы с налетом патины.
В аппарате ЦК после начала перестройки многие узнали, что Шахназаров из очень древнего, кажется армянского или азербайджанского, рода, о чем Георгий Хосроевич много, но достойно говорил.
Шахназаров, разумеется, был замечателен не только своим благородным происхождением. Это был своего рода человек-реликвия. Он знал практически всех руководителей КПСС и мирового коммунистического движения. Георгий Хосроевич был в аппарате ЦК при нескольких последних генсеках. И при всех вождях был незаменим, плавно колебался в воззрениях вместе с линией партии. Сколько ему было лет, мало кто знал, да и не годы определяли его значение. Универсальность знаний этого человека обернулась способностью теоретически прокладывать дорогу всем руководителям, которые с удовлетворением узнавали, что, оказывается, действуют согласно марксистско-ленинской теории, во всяком случае, согласно чему-то научному. При Горбачеве талант Георгия Хосроевича расцвел и засверкал новыми гранями, потому что время востребовало именно таких людей. Георгий Хосроевич сидел всегда улыбающийся. Когда ему объясняли, о чем шла речь и что от него требуется, он преображался, дремлющий в нем талант просыпался и Шахназаров быстро набрасывал страницу за страницей хорошего текста. И если что-то оказывалось не так, то в отличие от других помощников не спорил, а писал другой текст, который был более правильным и еще ярче. Он мог писать на любую тему, шла ли речь об экономике, политике, армии, экологии, и все, что выходило из-под его пера, было талантливым.
— Какого журналиста удалось подцепить, — нередко восторгался Горбачев. — И не капризничал, соглашаясь работать. Не то что Ситарян, которого я несколько раз буквально упрашивал идти в помощники. А этот сразу как-то буднично, но достойно сказал: с вами — хоть куда. Каков, а?
— Ничего не скажешь, старый конь борозды не испортит, — поддержал я генсека.
— Вот именно. Еще бы поменьше ему представительствовать в международных организациях и болтать, особенно по телевидению.
— Ну этим-то все мы грешим, — успокоил я Горбачева.
Среди людей, которые обслуживали Горбачева, многие создавали весьма нервозную обстановку в аппарате. Каждый боролся за свое влияние, свои особые привилегии, а некоторые из них писали записки и жаловались на недооценку их роли. Обстановка усугублялась еще и тем, что недоверие президента стало распространяться и на высших должностных лиц. М. С. Горбачев был недоволен отдельными действиями Э. А. Шеварднадзе, полагая, что тот работает на себя и заботится прежде всего о росте своего авторитета. Лишился былого доверия А. Н. Яковлев, который, как считал Горбачев, также начал "вести своюигру". Михаил Сергеевич все чаще отправлял его на загородные дачи готовить те или иные документы.
Мне всегда казалось, что подлинный лидер, тем более такой огромной страны, как наша, не должен и не может копаться в мелочах и дрязгах, которые существуют при дворах практически всех фараонов. Следить, кто что сказал, как взглянул, куда и с кем пошёл, — дело не великих мира сего, в лучшем случае их челяди. Да и то лишь при одном условии, что их не втянут в дворцовые интриги. Увы, Горбачев еще не достиг должного для государственного деятеля опыта и величия и втягивался в разного рода события, случавшиеся с его соратниками. Но особенно раздражала генсека-президента возрастающая популярность кого-то из них. Он никак не мог допустить, чтобы о том или другом из них много говорили и писали. Он буквально терял самообладание, когда узнавал, что кого-то хвалят сильнее, чем его. По опыту я знал, что этим людям скоро придёт конец. Генсек- президент отправит их в политическое небытие.
Одна из глубоких причин краха Ельцина на поприще секретаря Московского горкома КПСС как раз и состояла в том, что о нем заговорили, и не только в Москве, как о смелом и решительном деятеле, громящем старые устои. Выступления его в московских газетах читали в разных городах страны, что выводило Горбачева из равновесия. Этого было более чем достаточно, чтобы Ельцина не стало в столице как лидера. Нечто подобное произошло и с некоторыми другими руководителями партии и государства. Почувствовав угрозу своему авторитету, он тут же неуважительно отзывался о людях, будь то премьер-министр, или министр иностранных дел, или секретарь ЦК.
Но столь же нетерпимым был он и к жертвам критики в печати или на сессиях Верховного Совета. Это практически означало, что президент скоро "сдаст" такого политического деятеля на съедение средствам массовой информации.
Вряд ли ошибусь, если скажу, что большинство своих соратников он подозревал в неверности и корысти, желании лишить его власти. Иногда дело приобретало анекдотический характер. Михаил Сергеевич не любил, как я уже говорил, когда ему звонили в загородную резиденцию. Однако сам звонил настолько часто, что, казалось, просто забывал, что пятнадцать минут назад уже разговаривал на данную тему. Иногда он и вовсе звонил без видимой причины.
— Ты где сейчас? — спрашивал он и, услышав ответ,- говорил: — Ну хорошо, я тебе еще позвоню.
Поскольку подобные звонки шли и другим, я все больше склонялся к мысли, что эти проверки отражали мнительно-болезненное состояние человека, который мало кому верит. И в этом я скоро убедился.
В конце лета 1990 года, отдыхая в Крыму, Михаил Сергеевич неожиданно позвонил мне около 11 часов утра. По голосу, характеру разговора я понял, что он возбужден и расстроен каким-то происшествием.
— Ты знаешь, где сейчас Яковлев? — спросил он меня нервно.
Ответил, что не знаю, сегодня суббота и, наверное, где-нибудь на даче.
— Нет, нет, — быстро говорил Горбачев. — Я звонил на дачу — его там нет. Ну а хоть где Бакатин-то, ты знаешь?
Я удивился этому вопросу еще больше, теряясь в догадках: что, собственно, от меня требуется.
Ну где могут быть люди в выходной день летом, рассуждал я, ну не на даче, так, наверное, в лесу. Наконец, в речке купаются.
— Ты, как всегда, ничего не знаешь, — бросил он. — На месте нет и Моисеева, начальника Генерального штаба, — сказал Михаил Сергеевич трагическим голосом. — Мне доложили, что все они выехали в охотничье хозяйство. Если что-то узнаешь, позвони мне сразу. — И он положил трубку.
Разговор оставил у меня неприятное чувство и какое- то внутреннее беспокойство. Мне была непонятна его тревога от того, что кто-то выехал отдыхать в лес или на рыбалку. Но откуда он все это знает, находясь у моря? — задавался я вопросом. Видимо, кто-то постоянно и обстоятельно следил и информировал его по всем этим вопросам.
Минут через 40 раздался снова телефонный звонок. Михаил Сергеевич говорил, что дозвонился до машин, которые находились в лесу, где-то, кажется, в Рязанской области, но, кроме водителей, там никого нет, все куда-то удалились и к телефону не подходят. Водители пошли их искать.
— Зачем они там собрались вместе? Для чего кучкуются? Что они задумали? — нервно спрашивал Горбачев.
Я осторожно высказал предположение, что они собирают грибы.
— Да ты что, там ведь с ними еще несколько генералов, видимо, что-то задумали. Настроение у меня было испорчено. Понял, что он будет звонить часто и я надолго останусь привязанным к телефону. Но позвонил Горбачев только поздно вечером и уже спокойнее сказал, что он разговаривал с Моисеевым и тот объяснил, что приехал в охотничье хозяйство отдохнуть и случайно встретил там Яковлева с Бакатиным.
— Но до Александра я так и не дозвонился, говорят, где-то в лесу. Это неспроста. От него я подобного не ожидал, — заключил Горбачев.
Я знал, что не очень он доверяет и Бакатину, особенно встревожившись, когда тот стал "набирать очки" своими выступлениями в Верховном Совете и на Съездах народных депутатов. Всячески уговаривал его выставить свою кандидатуру в президенты России.
— Рыжкова ему не обойти, — говорил он, — но польза будет — оттянет голоса.
Такие проверки Михаил Сергеевич устраивал часто, и, чем сложнее у него становились отношения с Яковлевым, Бакатиным или Шеварднадзе, тем пристальнее он следил за их деятельностью и часто говорил:
— Александр все рвется в лидеры, чего ему не хватает?
В ту пору, как я говорил, отношения между Горбачевым
и Яковлевым были уже натянутыми, и Александр Николаевич все чаще подумывал о том, что надо уйти на другое место работы. Среди окружения Горбачева было какое-то поветрие — покинул президента его помощник академик Н. Я. Петраков, отдалился академик С. С. Шаталин. Сложил полномочия Шеварднадзе. Уже не было Н. И. Рыжкова, Е. К. Лигачева, таяло окружение в среде членов ЦК, решил уйти и помощник Горбачева Маршал СССР С. Ф. Ахромеев.
Этот честный и преданный Родине человек оказался в трагическом положении, приведшем его в конце концов к роковому решению. В августе 1991 года С. Ф. Ахромеева нашли мертвым в его кабинете. Его, солдата, прошедшего всю войну, достигшего высших военных должностей и почестей за службу народу, за заботу об обороне страны, теперь шельмовали за то, что приобрел какую-то утварь для дачи. Стыдно было читать в печати, слышать из уст народных депутатов, не знающих, что такое война, но превратившихся в пламенных борцов с привилегиями, о мифических "злоупотреблениях" маршала. Эта мелочность низких людей, у которых не хватило мужества если не защитить Ахромеева, то хотя бы избавить его от наскоков. Никто из них не возвысил голос и не сказал: люди, что же мы делаем с фронтовиком, человеком, которому столь многим обязаны? Где теперь эти люди? История поднимет из архивов стенограммы выступлений и назовет имена тех, кто травил нашу армию, ее заслуженных военачальников.
Меня, да и других поражала, глубоко уязвляла и позиция Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами страны, Председателя Совета Обороны, президента СССР М. С. Горбачева, который отступился от своего помощника, Маршала Советского Союза, широко известного во всем мире.
Мне пришлось быть вместе с Сергеем Федоровичем в США. Я видел, как американские военные, Р. Рейган с уважением и вниманием относились к С. Ф. Ахромееву. С почетом его встречали и тогда, когда он уже не был начальником Генерального штаба страны. И вот теперь его отдали на съедение мелким крохоборам. Разве такое предательство президента не могло не нанести незаживающей раны ветерану, старому солдату в маршальских погонах? И разве не наплевательское отношение лидеров государства, не пожелавших проститься с ним, привело к тому, что над могилой С. Ф. Ахромеева так преступно и грязно надругались мародеры?
А ведь, как я уже сказал, маршал готовился уйти в отставку. Месяца за два до случившегося С. Ф. Ахромеев подал заявление президенту о своем уходе и откровенно сказал, что в сложившихся условиях третирования его, шельмования военных, поспешного, непродуманного, а главное, одностороннего разоружения не имеет права занимать пост рядом с президентом и не будет участвовать в разрушении армии и государства. М. С. Горбачев был озадачен таким поворотом дел и просил Сергея Федоровича повременить, поработать еще. В свое время он привлек С. Ф. Ахромеева в свой аппарат, полагая прикрыть его именем те не всегда оправданные уступки, которые делались на переговорах с США в то время. Он и не скрывал этого.
— Понимаешь, зачем он мне нужен? — откровенничал Михаил Сергеевич. — Пока он со мной, решать разоруженческие вопросы будет легче. Ему верят наши военные и оборонщики, уважают на Западе...
Маршал СССР Сергей Федорович Ахромеев подал заявление об уходе от Горбачева, но события повернулись так, что он ушел из жизни, не в силах изменить своим принципам, присяге, товарищам по оружию, вместе с которыми прошел боевыми дорогами тысячи километров, укреплял армию, воспитывая солдат и офицеров в верности Родине. Обстановка в окружении М. С. Горбачева накалялась. Она уже давно не была творческой. Если и в прошлом меня тяготил казенный характер работы, то со временем это стало уже угнетать* М. С. Горбачев последние два года был раздражительным, он все чаще срывался, не мог управлять своими эмоциями. Реформы давно перестали продвигаться вперед. На верхних этажах власти велась борьба нечистоплотными методами. Я подумывал перейти куда-то в газету или журнал и ждал подходящего момента, чтобы попросить об отставке, хотя предполагал, что встречено это будет болезненно. Но нужно было на что-то решаться. Посоветоваться об этом я мог, пожалуй, только с академиком Л. Ф. Ильичевым. Судьба свела меня с ним в начале 60-х годов. Было это так.
Вызывает меня как-то главный редактор "Правды" П. А. Сатюков и, не глядя на меня — имел такую привычку при разговорах, — говорит:
— Ильичев Леонид Федорович просил ему порекомендовать несколько журналистов для работы с ним, так я назвал и вашу фамилию.
Видимо, по моему выражению лица он почувствовал мое недовольство. Откровенно говоря, я тогда не знал толком, кто такой Л. Ф. Ильичев, но понял, что меня могут оторвать от дела, которое я любил.
— Да вы успокойтесь, рекомендовал я многих, поопыгнее вас и постарше, шансов у них больше, — рассудительно, спокойным голосом продолжал П. А. Сатюков, — но и вы тем не менее не отказывайтесь, если спросят, иначе неловко будет.
Так и пошли мы в ЦК, несколько человек. Поднялись на третий этаж основного корпуса, что окнами выходит на Старую площадь. Сидим, ждем. Вот очередь и до меня дошла. Вхожу в кабинет — светлый, просторный, с большим столом заседаний, крытым зеленым сукном, как это тогда было принято. Леонид Федорович сидит за большим столом, усаживает меня и начинает расспрашивать о моей подготовке в области политэкономии, истории КПСС, философии. Потом я узнал, что некогда он преподавал философию во Владикавказском сельхозинституте, многое знал о Тимирязевке.
Человек он подвижный, стремительный, порывистый, часто встает и прохаживается по кабинету. Приглядываюсь повнимательнее: роста небольшого, полноват и лысоват, но лицо симпатичное, глаза внимательные, ум острый, ироничный. Таким он мне запомнился и таким был до последних дней жизни.
JI. Ф. Ильичев вовсе не спрашивал, желаю ли я работать с ним и не говорил о том, что мне предстоит делать, Вел я разговор прямой и откровенный, совсем не желая понравиться. И около месяца оставался спокоен, видя, что мной никто больше не интересуется, поэтому был серьезно взволнован и огорчен, когда П. А. Сатюков пригласил к себе и показал решение о моем назначении в аппарат Л. Ф. Ильичева.
Это переворачивало не только мои планы, но по существу всю мою жизнь. Однако через несколько лет я вернулся в "Правду", а лет через 12 был снова "призван" на партийную работу, приблизившись к "кухне", где делалась самая большая политика сверхдержавы.
Был Леонид Федорович сам газетчиком, как говорят, до мозга костей. Отлично писал и редактировал материалы, как ответственный секретарь "Правды", блестяще вел редакционные летучки, на которые собирались все журналисты. Сам он болезненно переживал свой переход еще в 50-е годы в отдел печати МИД, а затем агитпроп ЦК КПСС. Обладал он и громадным опытом политической работы, когда я встретился с ним в конце 1989 или начале 1990 года и сказал о своих планах, он задумался.
— Мне кажется, в стране происходят некие крупные i изменения, и видёть все это важно изнутри, а человеку \ пишущему особенно. Не торопись, подумай. Я тоже поначалу очень жалел, что мне пришлось уйти из печати. А потом понял, что в познании я приобрел, может быть, больше, чем потерял.
А как кончилась его работа в "Правде", он мне поведал "в лицах". Рассказчик он великолепный. Богатый язык, очень интеллигентная речь и манера говорить. Да и период, о котором он рассказал, интересен.— Было это, — Леонид Федорович Ильичев морщит лоб, — где-то в начале 50-х годов. Сталин меня знал хорошо, позванивал изредка по делу. И вот однажды звонит в 12 часов ночи и приглашает на "ближнюю" дачу. Это в Волынском, ты знаешь. Через час приезжаю. На даче, кроме Сталина, Маленков, Берия и еще кто-то — сейчас запамятовал. Они уже сидели за накрытым столом и ужинали. Пригласили меня. Спросив, что буду пить, наливают грузинского вина. А я ужасно голоден, времени второй час ночи. Работали тогда вообще допоздна, а в газете — до рассвета. Пошло это со времен войны, но так и осталось до последних дней жизни Сталина. Да... так вот, наливают мне вина, как сейчас помню: рубиновый цвет и вкус божественный, букет — великолепный... И тост поднимают за Сталина. А фужер великоват, тогда посуда у Сталина вместительная была. Пьют, смотрю, все с удовольствием, со знанием дела и до дна. А я отпил половину и чувствую — задыхаюсь, остановиться надо. Ставлю фужер, тянусь к закуске, и тут до меня слова Берии доходят. Он следит за мной внимательным взглядом и возмущенно говорит, вроде ни к кому не обращаясь, но имея в виду меня:
— За товарища Сталина надо пить до дна.
Я что-то лепечу о работе, самочувствии. А Берия уже стоит и трагическим голосом говорит:
— Товарищ Сталин, разрешите я допью его бокал за ваше здоровье.
У Сталина только глаза поблескивают насмешливо, а может, выпил уже достаточно и шальные мысли витают в его голове. Мне даже дурно стало. Схватился я за бокал и держу накрепко, а Берия руки мои пытается оторвать.
— За товарища Сталина хочу выпить, — и тонкие губы его белеют и кривятся в усмешке.
Чувствую, он пьян, и, чем все кончится, предсказать трудно. Тогда я встаю, говорю здравицу в честь Сталина и, собрав все силы, допиваю фужер.
Тяжело он мне дался. В таких объемах я не пивал, да тогда и вообще пил редко. Сижу и чувствую, что во мне хмель растекается, каждую клеточку дурманит, аппетита уже нет, лишь дурнота наваливается. Смотрю, а уже бокал снова полон, и гост теперь за Берию. Ну, думаю, пропал. Отпил немного, поставил фужер за графин и пытаюсь дотянуться до закуски. И кусок поросятины присмотрел, как слышу — Сталин говорит:
— А почему товарищ Ильичев за нашего уважаемого Лаврентия не хочет выпить? Обиделся или не в ладах с нашими органами? Если обида, тем более надо выпить мировую.
— Товарищ Сталин, — лепечу не своим голосом, — да я еще дух не переведу...
И чувствую, что могу что-то не то сказать, мол, не вождь же он, но умолкаю.
— Нэ может он, — обращаясь к собравшимся, не глядя на меня, говорит с явным акцентом Сталин. — Давайте, товарищ Ильичев, я выпью ваш маленький бокал за уважаемого Лаврентия, нашего друга.
И опять я хватаюсь за фужер и уже без здравиц пью, захлебываясь. Пили мы еще за кого-то, и меня уже не надо было просить, я лишь изредка взглядывал на тот высмотренный мной кусок поросятины, а потом заметил, что его уже нет. Да и есть мне расхотелось. Воспоминания одолели, байки и анекдоты журналистские рассказываю, вижу — все смеются, с интересом на меня смотрят. Запомнил я, что когда уходил, то Маленков, помогая одеться, поддерживал меня за плечо.
...Только через несколько лет я узнал, что было потом. А потом было следующее. Все вернулись за стол, и Сталин спрашивает:
— Так что будем делать с главным редактором "Правды"? Назначать ли Ильичева?
— Пьет много, товарищ Сталин, — говорит Берия. — Да и на язык не воздержан. Посолиднее бы надо человека, поосновательнее.
— Согласен, Лаврентий, — сказал Сталин, — предлагайте, кого назначать.
— Вот так все это было, — продолжает Л. Ф. Ильичев, с печалью вспоминая события сорокалетней давности. — Назначение мое не состоялось, а пришел главным редактором "Правды" Шепилов. С тех пор газетная работа у меня закруглялась. А с переходом в МИД и ЦК вовсе кончилась. Но я не жалею. Не жалей и ты, а когда сможешь — пиши, перо из рук не выпускай.
Через несколько месяцев Л. Ф. Ильичев ушел из жизни. Академик, заместитель министра иностранных дел, журналист, бывший секретарь ЦК КПСС, он был большим ценителем живописи. Собрав за многие годы десятки великолепных полотен знаменитых художников с мировым именем, он подарил их музеям, в том числе и своему родному городу Краснодару.
Возможно, и правильный совет дал мне Л. Ф. Ильичев, но обстановка становилась все более чуждой. Не осталось с Михаилом Сергеевичем практически никого, с кем он начинал в 1985 году радикальные реформы. Одних он "ушел", другие ушли сами, и я был как маленький островок в непонятном и все более чуждом мне окружении.
Впрочем, оставались люди, которым, как говорил М. С. Горбачев, он доверял полностью, — Д. Т. Язов и В. А. Крючков. Президент по нескольку раз в день звонил им, часто встречался. Они постоянно докладывали ему о положении дел в стране, армии, о политических течениях, проводимых ими мерах или намечаемых акциях. Михаил Сергеевич ежедневно просматривал или внимательно изучал сотни страниц различной информации. Он просил и меня поддерживать с Крючковым и Язовым постоянный контакт, советоваться и помогать им в чем можно. Но, несмотря на эти частые общения, президент нередко передавал через кого-то им просьбу подготовить тот или иной документ. Сначала я не придавал этому значения, а потом понял, что доверие доверием, а М. С. Горбачев страхуется, решая какие-то деликатные вопросы через других.
Д. Т. Язова я знал меньше, а с В. А. Крючковым меня познакомил несколько лет назад А. Н. Яковлев, когда Владимир Александрович работал еще в разведке. Он пригласил нас к себе на дачу, и я впервые увидел человека, о котором немало слышал. В. А. Крючков обладал спокойным и веселым нравом, тонким и добрым юмором, часто шутил, с близкими ему людьми устраивал забавные розыгрыши и в нерабочей обстановке был компанейским веселым человеком. Насколько я знал, он был трезвенником и практически не пил. И только на официальных обедах набивал льдом стакан, наливал содовую воду, сдабривая все это глотком виски. Он почему-то считал, что талая вода полезна, и льда не жалел.
В. А. Крючков, Д. Т. Язов, да еще, пожалуй, Б. К. Пуго, министр внутренних дел, были основной опорой и поддержкой М. С. Горбачева до того момента, пока им не стало ясно, что со страной, армией, обществом может произойти беда, грозящая расколом Союза, национальными столкновениями, возросшим потоком беженцев, развалом экономики. В. А. Крючков, насколько я знаю, докладывал президенту добытую нашей разведкой информацию западных спецслужб о целях развала СССР, необходимых мерах для окончательного уничтожения нашего государства как великой державы.
Вместо упраздненного Президентского совета был образован и утвержден на сессии Верховного Совета СССР Совет Безопасности. Это был уже конституционный орган. В него вошли В. В. Бакатин, А. А. Бессмертных, В. А. Крючков, В. С. Павлов, Б. К. Пуго, Е. М. Примаков, Д. Т. Язов, Г. И. Янаев. Большинство из них, насколько я знал, были привержены идеям реформирования жизни общества, укрепления могущества страны. Они поддерживали М. С. Горбачева в его борьбе с возникающими трудностями до тех пор, пока дело не дошло до распада государства, экономического хаоса и кровопролития. И здесь пути их не могли не разойтись.
В. В. Бакатин и Е. М. Примаков не имели определенных должностей и выполняли отдельные поручения. У остальных были высокие посты и ответственные должности. Положения о Совете Безопасности не было, и, чем ему надо заниматься, никто не знал. И меньше всего знал об этом Михаил Сергеевич, поскольку, собрав Совет несколько раз, он убедился, что, кроме хлопот и дополнительной нагрузки, ничего не будет. Президент уже давно решал все вопросы самостоятельно либо выходя непосредственно на того или иного исполнителя и в советах не нуждался. Демократические принципы, которые он исповедовал на публике, ему давно мешали. Президент СССР практически перестал информировать членов Совета, руководителей правительства по большинству внутренних и международных вопросов, рассылать записки бесед с тем или иным государственным или общественным деятелем, как это практиковалось в прошлом. Собрав 1 августа 1991 года Совет Безопасности, М. С. Горбачев буквально в двух словах сказал о визите Д. Буша в Москву. Создалось впечатление, что президент США приезжал посмотреть Кремль и пройтись с Горбачевым по Красной площади. Сообщение было столь скудным, что позже члены Совета заходили ко мне или по телефону спрашивали, нет ли дополнительной информации. Итоги этого визита так и остались тайной для Совета Безопасности, не говоря уже о руководстве партии, Верховного Совета.
Кстати, это был необычный визит. М. С. Горбачев привлек к переговорам с Д. Бушем очень узкий круг доверенных лиц, а чаще всего беседовал с ним вообще с глазу на глаз, старался при первой возможности уединиться. Так, однажды за обедом, когда еще официанты разносили кофе, Михаил Сергеевич, вставая из-за стола, сказал:
— Джордж, я прошу Вас пройти со мной.
Они вышли из-за стола и черным ходом одни с переводчиком спустились из кремлевских палат на Ивановскую площадь Кремля, а затем прошли на Красную площадь. У них уже давно установились доверительные отношения и шел откровенный разговор. Начало ему было положено еще во время визита Горбачева в Вашингтон. Там во время поездок его сопровождал Дж. Буш. Михаил Сергеевич отлично понимал, что время Р. Рейгана истекает и нужно налаживать отношения с его преемником. Д. Буш, вице-президент США, имел тогда неплохие шансы стать президентом, о чем не стесняясь говорил в своем окружении. Знал об этом и генсек.
И вот как-то, когда Дж. Буш сопровождал Горбачева в Вашингтоне в машине, направлявшейся от советского посольства до Белого дома, между ними состоялся откровенный и доверительный разговор, смысл которого, как рассказывал Михаил Сергеевич, заключался в том, чтобы очертить перспективы перестройки. Он не сказал, в чем заключаются эти перспективы, но несколько раз я был свидётелем, как он просил своих личных посланников, направляющихся в Вашингтон, передать Дж. Бушу, что "договоренности в машине остаются в силе и он будет следовать их выполнению до конца". Видимо, в ту поездку М. С. Горбачев принял на себя какие-то обязательства, о выполнении которых регулярно информировал.
Эта личная и тесная связь Горбачева и Буша придавала уверенность генсеку-президенту в реализации курса, который он вел, начиная с поездки в Вашингтон. Однако в США лидеры государства и бизнеса были прагматиками и раскошеливались охотнее на различные денежные премии М. С. Горбачеву, другие личные награды, чем на обещанные кредиты, — за малым исключением они так и не дошли до нашей страны. Кредиты были заморожены и не позволили нам облегчить экономическое положение, которое с каждым месяцем ухудшалось. Я думаю, это понимал М. С. Горбачев, осознавая, что дружба дружбой, а табачок врозь. Политику, которая выписывает вензеля, подвержена шараханьям, Запад не хотел, да и не мог кредитовать.
Истинные результаты многих переговоров и обязательств оставались недостаточно ясными для руководства страны, Верховного Совета. Совету Безопасности, как я говорил, вообще придавалось малое значение. Заседания его были нерегулярными. На них чаще всего выносились второстепенные, а подчас и случайные вопросы. О чем на них шла речь? В апреле 1991 года на одном из заседаний была заслушана информация о деятельности Совета Федерации. Обсуждался вопрос об исполнении республиками обязанностей по отчислению средств в союзный бюджет. Руководители республик ведут линию к обособлению, подозревая, что их грабят другие регионы страны. Говорилось о непонимании многих экономических проблем, некорректности выступлений на заседании Совета Федерации. Обсуждались и возможные меры по улучшению дел.
30 апреля Совет Безопасности заслушал вопрос о землетрясении в Грузии и помощи республике. Рассматривалась также возможность принятия указа президента СССР о введении особого режима работы в отдельных отраслях народного хозяйства страны в связи с забастовками и перерывами в работе.
8 мая 1991 года обсудили возможности вступления СССР в Международный валютный фонд и Мировой банк, а 1 июля под председательством Г. И. Янаева — положение в Нагорном Карабахе. Горбачев участвовать в этом заседании отказался, проведя время в кабинете за чтением шифротелеграмм. Последнее заседание, как я говорил, было в августе и касалось визита Дж. Буша, хода ново-огаревского процесса. Совет Безопасности рассмотрел также ситуацию в агропромышленном комплексе. Решений никаких не принималось, заседания носили чисто информационный характер. Кстати сказать, по сельскому хозяйству не мог принять должное решение и Кабинет министров СССР. Рычаги управления оказались уже в республиках, поэтому вопрос был передан на рассмотрение Совета Федерации.
Несмотря на то что Совет Безопасности был утвержден как конституционный орган, серьезно влиять на практические дела ни в какой области он не мог. И это бессилие лишь подчеркивало глубину кризиса власти, неспособность ее навести порядок. По существу, блокированными оставались деятельность Кабинета министров и указы президента СССР. Руководители глав государств, некогда входивших в Советский Союз, все чаще встречались без Горбачева и вопреки его желанию. Президент СССР действиями республиканского руководства был объективно отстранен от принятия решений. Но М. С. Горбачев до конца этого еще не понимал. Ему казалось, что, сосредоточив партийную и государственную власть, получив чрезвычайные полномочия, генсек-президент безоговорочно управляет великой страной. На самом деле М. С. Горбачев крепко держал только вожжи, а коней его экипажа давно выпрягли и они тащили теперь чужую телегу в другую сторону. Но чтобы понять ситуацию, нужно тонкое политическое чутье, которое на 61-м году жизни вдруг изменило президенту.
2 марта 1991 года М. С. Горбачеву исполнилось 60 лет. В нашей стране для большинства мужчин это порог, когда можно оформлять пенсию по старости. Но это для тех, кто стоит у станка, трудится в поле, в конторе, институте. У политиков, как они считают, пора зрелости только наступает. Такого мнения придерживался и М. С. Горбачев. На пенсию он не собирался, хотя силы его заметно таяли: он все чаще и больше повторялся, нередко терял нить беседы, забывал, кому что поручал или говорил. Да и старые болячки давали о себе знать — сильные головные боли, высокое, "трансформаторное" давление. Последнее его особенно беспокоило, и он страшился инсульта или чего-то подобного, полагая, что это у него наследственное...
Как-то зимой 1983 года он неожиданно сказал, сильно озадачив меня:
— Ты знаешь, я ведь скоро умру...
Михаил Сергеевич печально смотрел куда-то в пустоту, охваченный своими грустными размышлениями.
— Что это вас в мистику повело? Или врачи запугали?
— Отец умер в моем возрасте, у меня симптомы такие же.
Я хорошо знал, что в ту пору он был здоров, еще крепок, а что касается давления, атеросклероза, других сосудистых заболеваний, то их имеют практически все, особенно если любят сидёть в кресле и хорошо поесть. Мнительность по поводу своего здоровья была у него велика. В молодости он лечился в Железноводске и все время заставлял врачей искать у себя то, чего не было и в помине. Имел он хороший аппетит и если от чего-то воздерживался, то скорее по причине переедания, необходимости сохранения веса. Раза два в неделю у него были "разгрузочные" творожные дни. Генсеку готовился специальный сметанный творог, и на этом надо было "продержаться" сутки. Но он часто не выдерживал. Заказывал себе кофе, который подавался с печеньем, выпечкой, бутербродами, конфетами, зефиром и пастилой. У меня складывалось впечатление, что вся эта игра в диету ведет к тому, что вес набирает он еще больший.
Во время долгих заседаний Политбюро, если генсек не находился на разгрузочной диете, ему и другим членам партийного руководства подавали полноценный обед. Предпочитал он простую пищу, и особенно любил гречневую кашу с бараньим боком или говядиной. Утром ему также готовили каши, и на ужин мне приходилось видёть приготовленную ему гречневую кашу. Правда, это подавалось наряду со многим другим, чем изобиловал стол.
...И вот генсеку исполняется 60 лет. Дата юбилейная. У Хрущева, Брежнева в такой-то день дым коромыслом стоял. Все руководство собиралось, друзья-товарищи, родственники, близкие. Тосты звенели: за здоровье великого и мудрого, за успехи в строительстве нового общества. Награды высокие1 обмывались по всем правилам питейного искусства. У М. С. Горбачева все было иначе, скромнее. За великого и мудрого тоста не предложил бы и самый искусный подхалим. За успехи в строительстве тем более. Да и друзей-товарищей не имел генсек, держа всех на дальней дистанции.
В общем, орденов не было, высокопарных речей тем более. И в этом я Горбачева поддерживал. Не считал, что нужна помпезность. В конце концов, не время ликовать на обломках экономики страны. Но мини-прием все-таки состоялся. В зале Секретариата ЦК собрались секретари ЦК, Московского обкома и горкома партии и поздравили Горбачева. Несколько минут посидели за столом, послушали исповедальную речь генсека, в которой он говорил о роли партии в своей жизни и перестройке. Говорил он вроде искренне, и я часто обманывался, слушая, какие он плел кружева, чтобы усыпить бдительность и на практике сделать все наоборот. Или он и сам верил в то, что говорил, как верил и в то, что делает правильно. Человеческая душа — потемки, лабиринт, и, чтобы добраться до Минотавра и вернуться обратно, одной нити Ариадны маловато.
В заключение принесли шампанское. Осушили бокалы и сфотографировались. М. С. Горбачев сразу уехал в Кремль, где предстояло продолжить прием поздравлений на уровне Совета Безопасности, руководителей правительства и Верховного Совета. Н. Е. Кручина ушел распорядиться, чтобы подали еще вина оставшимся в одиночестве после этой казенной получасовой встречи со своим лидером партийным работникам.
А в Кремле в это время началась вторая серия поздравлений. И хотя Горбачев предполагал, что выступит Павлов, слово взял А. И. Лукьянов. Он произнес поздравительную речь и вручил подарок. Затем последовали поздравления Д. Т. Язова, который подарил саблю в ножнах с инкрустацией и эфесом из желтого металла. Б. К. Пуго вручил М. С. Горбачеву коробку с пистолетом Макарова с дарственной надписью и обоймами с патронами. Это был уже второй пистолет Макарова. Первый, с золотой инкрустацией, ему раньше подарил В. М. Чебриков. Так что президент СССР был хорошо вооружен. Один пистолет он хранил в сейфе и несколько раз давал мне подержать его, показывая, как надо заряжать оружие и целиться, другой, возможно, носил с собой.
Бакатин, с его тонким чувством изящного, подарил генсеку мраморную голову, как он считал, поэта, правда ни на кого конкретно не похожего, видимо работы какого-то кладбищенского ваятеля. Горбачев, так и не найдя в мраморном шедевре сходства ни с одной известной ему личностью, велел отправить его на склад Управления делами ЦК КПСС. Далекие от подлинного искусства хозяйственники пытались оприходовать отвергнутый дар как голову Суворова в молодости, но у них этот номер не прошел. Во всяком случае, эту "поэму в камне" бережно хранили. Дальнейшую судьбу подарка не знаю.
В. А. Крючков, некоторые другие отправили свои подарки прямо на дачу генсека. Дары поступали от глав государств, посольств, ряда наших ведомств. Все это были личные подарки, так как общим от ЦК и Совета Безопасности была большая палехская шкатулка дивной работы с изображенным на верхней крышке Кремлем, о чем просил М. С. Горбачев.
Затем очередь поздравлять дошла до помощников и советников президента, которые нашли-таки много красивых слов, но лучшими по своей теплоте и оригинальности Михаил Сергеевич признал слова А. С. Черняева и Г. X. Шахназарова и рассказывал об этом даже на заседании Совета Безопасности.
После речей, традиционных объятий, нередко с горячими поцелуями, каждая когорта поздравляющих направлялась в соседнюю комнату, где был накрыт большой стол и разносились напитки. Наполненные рюмки и фужеры вызвали новую волну вдохновения. Правда, далеко не у всех. Многие, пригубив рюмку, покидали этот зал, занятые своими непростыми делами. Этим по существу и завершилась официальная церемония чествования. М. С. Горбачев уехал на дачу. Никого из соратников он к себе не звал, и, думаю, никого из партийного и государственного руководства у него никогда и не бывало там. Несколько удивленные сухостью и не назойливостью проведенного "мероприятия", некоторые его сподвижники собрались в Кремле, выпили еще по рюмке и порассуждали, как это в правилах российской интеллигенции, о трудных временах.