Вы здесь

(01) Глава первая. Мой отец. Целовал, но руки не подавал — Куинджи не дает ему взять в плаванье свою «Ночь на Днепре» — Запрет вставлять иностранные слова в русскую речь — Молитвы Музыка. Книги Дневник — Командир Преображенского полка...

Мой отец. Целовал, но руки не подавал — Куинджи не дает ему взять в плаванье свою «Ночь на Днепре» — Запрет вставлять иностранные слова в русскую речь — Молитвы Музыка. Книги Дневник — Командир Преображенского полка — . Генерал-инспектор военно-учебных заведении — Председатель Русского музыкального общества — Основатель женского пединститута в Петербурге — Президент Академии наук — Нелицемерно признанный всеми поэт К Р.

 

Светлый образ отца стоит перед моими глазами: большого роста, с русой бородкой и очень красивыми руками, с длинными пальцами, покрытыми кольцами.

Здороваясь с нами, детьми, он нас целовал, беря за лицо, но руки не подавал. Когда же здоровался с нами в день причастия, перед тем, как идти в церковь, он нас не целовал: до причастия целоваться не положено. И тогда подавал руку.

По утрам, в восемь часов, когда отец выходил в столовую пить кофе, он посылал за нами своего камердинера. Наши няни, Вава и Атя, приводили нас. Отец обычно бывал одет в серую тужурку и сидел в углу, на диване, за небольшим, на возвышении, столом.

В столовой висела громадная картина, изображавшая убитого шведского короля Карла XII, несомого на носилках своей гвардией, кисти Седерстрема. Отец любил живопись. В его приемном кабинете в Мраморном Дворце, среди других, висела картина Куинджи «Ночь на Днепре»; отец купил ее, будучи молодым морским офицером. Картина ему понравилась, и он решил ее приобрести. Куинджи ответил, что «она не для вас, молодой человек»: он не узнал отца. Картину отец все-таки приобрел и, уходя в плавание, решил взять с собою. Узнав об этом, Куинджи собирался возбудить процесс, считая, что его знаменитая картина в плавании испортится. Но отец картину все-таки взял и никакого процесса не было.

Дети Константина Константиновича к 1909 году (слева направо): Иоанн, Гавриил, Татиана, Константин, Олег, Игорь, Георгий, Вера.

По вечерам, когда мы, дети, ложились спать, отец с матушкой приходили к нам, чтобы присутствовать при нашей молитве. Сперва мой старший брат, Иоанчик, а за ним и я, становились на колени перед киотом с образами, в нашей спальне, и читали положенные молитвы, между прочим, и молитву Ангелу-Хранителю, которую, по семейному преданию, читал ребенком Император Александр II. Отец требовал, чтобы мы знали наизусть тропари двунадесятых праздников и читали их в положенные дни. Часто и дяденька (младший брат отца, великий князь Дмитрий Константинович) присутствовал при нашей вечерней молитве; когда мы ошибались, родители или дяденька нас поправляли.

Отец был с нами очень строг, и мы его боялись. «Не могу» или «не хочу» не должны были для нас существовать. Но отец развивал в нас и самостоятельность: мы должны были делать все сами, игрушки держать в порядке, сами их класть на место. Отец терпеть не мог, когда в русскую речь вставляли иностранные слова, он желал, чтобы первым нашим языком был русский. Поэтому и няни у нас были русские, и все у нас было по-русски.

В молельной у отца, в Мраморном дворце, между кабинетом и коридором, висело много образов и всегда теплилась лампадка. Каждый день приносили в молельню из нашей домовой церкви икону того Святого, чей был день. Эти иконы, все в одном и том же стиле, дарили отцу мои дяди, Сергей Александрович и Павел Александрович.

Позднее, когда мы подросли и уже самостоятельно приходили к отцу здороваться, дежурный камердинер нам говорил, что нельзя войти, потому что «папа молится». Помолившись, отец здоровался с нами и шел в столовую. Напившись кофе, он тут же, за столом, просматривал газету, которая клалась подле его прибора.

В Петербурге, Павловске или Стрельне, если отец бывал свободен, мы ходили с ним гулять пешком.

Прогулки с отцом, в которых часто принимала участие и матушка, мы очень любили.
Дома отец иногда садился за рояль, — он отлично играл и был прекрасно музыкально образован. Учил его Рудольф Васильевич Кюндингер, отец называл его «Руди». Он приходил раз в неделю и отец под его руководством играл в «готической» комнате» после чего Руди всегда оставался завтракать. У отца было дивное туше, и он особенно хорошо играл прелюды Шопена и я очень любил его слушать и смотреть на его красивые пальцы, бегавшие по клавишам.

Справа налево: Великий князь Константин Константинович и его жена Елизавета Маврикиевна. Их дети: Иоанн, Гавриил, Татиана, Константин, Олег и Игорь. Конец 90-х годов 19-го века

Отец много читал и писал. Он внимательно следил как за русской, так и за иностранной литературой и прочитывал по возможности все новые книги. Всю свою жизнь он вел дневник, который писал в тетрадях в желтых кожаных переплетах, и завещал напечатать его через девяносто лет после своей смерти.

По вечерам, после обеда, отец, с сигарой во рту, вновь садился за письменный стол. В его маленьком, уютном кабинете всегда так хорошо пахло сигарами... В семейном кругу он не любил говорить о своих делах, а тем более — тревогах. Когда у него бывали неприятности, он переживал их молча, «носил их в своем сердце», — потому оно и не выдержало долго.
Такой я видел жизнь отца в течение длинного ряда лет, но — надо сказать прямо — жизнь его выходила далеко за пределы семьи, основное в его жизни было вне ее. Он принадлежал России.
Строевой начальник, отечески заботившийся до мелочей о своих солдатах, знавший всех унтер-офицеров сперва Измайловского, а затем Преображенского полка по фамилиям; главный начальник, а затем генерал-инспектор военно-учебных заведений, много раз исколесивший Россию в поездках по корпусам и военным училищам; энергичный работник в Комитете трезвости, старавшийся оздоровить Россию; видный деятель и преобразователь Комитета грамотности, мечтавший всю Россию сделать грамотной и боровшийся с Победоносцевым за народную школу; основатель и фактический руководитель Женского педагогического института в Петербурге; враг неразумных преследований учащейся молодежи; долголетний президент Академии Наук, связавший свое имя со многими важными в ней начинаниями; создатель при ней Разряда изящной словесности и сам первый свободно избранный почетный академик; организатор известных в свое время «Измайловских досугов»; председатель Русского музыкального общества, поддерживавший со многими, в частности с Чайковским, деятельную переписку; наконец, видный литературный деятель, нелицемерно признанный всеми поэт К. Р., оставивший, кроме богатого литературного наследства в виде оригинальных произведений, переводы Гётевской «Ифигении в Тавриде», Шиллеровской «Мессинской невесты», Шекспировского «Гамлета», сам воплощавший на сцене их великие образы; оставивший ценнейшие комментарии к этим мировым сокровищам и в конце жизни создавший «Царя Иудейского», в котором, по общему признанию, глубочайшее религиозное чувство соединилось с утонченным изобразительным даром. И во всей этой многосторонней деятельности — кипучая энергия, желание всегда довести до конца начатое.

Второй сын генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, отец родился в 1858 г. и c малолетства готовился к морской службе.

Но морская служба отца не увлекла, да и здоровье не позволило ему в ней оставаться. Он перешел в сухопутные войска.

Перейдя в пехоту, отец хотел поступить в лейб-гвардии Павловский полк, но мой дед потребовал, чтобы он поступил в Измайловский, по той причине, что отец мой числился в этом полку со дня своего рождения. Таким образом, 15 декабря 1883 г. он стал измайловцем. Будучи поэтом и большим любителем драматического искусства, отец организовал в Измайловском полку так называемые «Досуги», — литературные собрания, на которых устраивались также и любительские спектакли. В феврале 1900 года в Эрмитажном театре был поставлен «Гамлет», и я помню, как в вечер спектакля, когда отец уехал в театр (он играл самого Гамлета), лакей Крюков с большим трудом внес в гостиную родителей мраморный бюст Офелии: это был подарок матушки — отцу. Он должен был увидеть его, вернувшись со спектакля.
В офицерском собрании Измайловского полка театральные представления происходили на складной сцене — подарок знаменитого актера Александринского театра В. Н. Давыдова. Давыдов почти всегда режиссировал спектакли «Досугов».

Великий князь Константин Константинович.

22 апреля 1891 г. отец был назначен Командующим лейб-гвардии Преображенским полком, во главе которого он оставался до марта 1900 г. При нем одно время, до вступления на престол, командиром первого батальона был Наследник Цесаревич Николай Александрович (будущий Император Николай II). По общим отзывам, это был усердный и исполнительный офицер.
Вступив в командование полком, отец старался улучшить условия жизни солдат с первого дня прибытия их в полк. Офицеров он нередко приглашал к завтраку и обеду, причем иногда и с женами. Помню, как после одного из таких обедов, одна из Преображенских дам учила матушку в большой гостиной танцовать «па де катр», который тогда был в большой моде.

Я очень любил видеть отца верхом, перед полком. В строю он был очень элегантен и красиво сидел на лошади. Весной полк уходил в Красное Село и оставался там с апреля по август. Отец всю неделю проводил в лагере и приезжал в Павловск или Стрельну только по субботам, к вечеру, и оставался до вечера воскресенья; он приезжал в коляске тройкой, которой неизменно правил ямщик Филипп, возивший отца со дней коронации Императора Александра III.

Мы очень любили ездить в Красное Село, к отцу, в лагерь. Будучи командиром Преображенского полка, отец жил в лагере в большом доме, который был построен для Императора Николая II, когда тот был еще наследником. В доме было очень уютно, а в саду, в траве, лежала большая, голубая майоликовая лягушка.

Мы приезжали в Красное в собственных ландо, на почтовых четверках, и в тот же день возвращались обратно. Пили у отца чай, ходили по лагерю, заходили в конюшню и садились на его серую кобылу Маруську, а конюх Петр Заздравный водил ее под уздцы. Однажды мы приехали к отцу в лагерь, когда полк возвращался с маневров. Полк выстроился перед передней линейкой, отец на лошади скомандовал: «Под знамя, слушай на-краул», музыка заиграла полковой марш и знамя унесли. Это было торжественно и преисполнило меня восторгом.
Однажды приехала с нами в лагерь тетя Оля (королева эллинов, Ольга Константиновна). Я помню, что мы куда-то шли и вышли на Красносельское шоссе.

В это время проезжал на тройке великий князь Владимир Александрович с командиром Гвардейского корпуса, князем Оболенским. Увидев тетю Олю, Владимир Александрович вышел из экипажа, стал перед ней на одно колено и поцеловал ей руку. Он любил такие шутки.
В 1900 году мой отец был назначен Главным начальником Военно-учебных заведений. Начался новый плодотворный период его жизни. Вступая на новое и крайне ответственное поприще, отец, следуя указаниям своего ума и сердца, поставил себе ясное задание: в военно-учащихся, решивших отдать свои силы на служение престолу и Родине, видеть прежде всего детей, нуждающихся не только в строгости, но и в моральной поддержке, в отечески-благожелательных советах и указаниях. Надо было отбросить строго-формальные с ними отношения, стать ближе к ним. Так отец и поступал. За свое пятнадцатилетнее пребывание во главе Военно-учебных заведений, он побывал во всех кадетских корпусах и училищах, разбросанных по разным углам России.

Благодаря своей исключительной памяти, отец легко запоминал фамилии кадет и юнкеров. Когда, гуляя, отец встречал кадета или юнкера, он или прямо называл его по фамилии, или клал ему на лоб руку и приказывал назвать первую букву своей фамилии. После этого он его называл, редко при этом ошибаясь. Юнкера и кадеты очень любили отца и до сих пор с благоговением чтут его память. В Париже, уже в эмиграции, один бывший кадет, магометанин, показал мне Коран, который подарил ему мой отец после того, как узнал, что он не читает Корана. «Какой же ты магометанин, — сказал мой отец, — если ты не читаешь Корана!» Этот кадет так ценил подарок отца, что захватил его с собою, покидая родную землю.

Многое из поэтического наследства отца осталось еще в рукописях, неопубликованным, и обширные указания на это мы находим в переписке отца с его сестрой, где он откровенно говорит о «муках творчества», и где целый ряд страниц заполнен или стихами, еще не увидевшими света, или вариантами уже опубликованного.

Он не говорил с нами, детьми, о своих литературных работах. С нами он вообще мало говорил и никогда не делился своими литературными впечатлениями. Конечно, в этом была наша вина, так как никто из нас, кроме павшего смертью храбрых в 1914 году брата Олега, литературой не интересовался. С ним отец был, пожалуй, более близок, они больше понимали друг друга.
Когда на отца находило поэтическое настроение, он думал только о стихах и забывал об окружающем. Бывало, приедет в Академию Наук, президентом которой он был, или в Главное управление Военно-учебных заведений и, подъехав, не выходит из экипажа. Мысли его витают вне окружающего, в мире поэзии. Кучер Фома говорит ему: «Ваше императорское высочество, приехали!» Отец возвратится к действительности и выйдет из экипажа.

Венцом всего творчества отца была драма «Царь Иудейский», из земной жизни Иисуса Христа. Св. Синод был против постановки этой возвышенной драмы, в которой сам Христос ни разу не появляется на сцене. Есть основание думать, что идея драмы подсказана была отцу Чайковским. В октябре 1889 г. Петр Ильич писал отцу об этой евангельской теме.

Такие светлые личности, какой был мой отец, встречаются не часто в жизни. Прошло почти сорок лет со дня его смерти, а его незабвенный образ стоит передо мной, как живой.

Я чувствую, как мне не хватает его, и временами так хотелось бы пойти к нему и поговорить с ним «по душам»...