1913. В Киеве — Всероссийская конная выставка — Первая Российская Олимпиада — Кавалерийские маневры.
Осенью в Киеве открывалась Всероссийская конская выставка, под председательством дяденьки, а также первая Российская Олимпиада, под председательством великого князя Дмитрия Павловича. Дяденька взял меня с собой в Киев.
По приезде дяденьку встречал на вокзале командующий войсками Киевского военного округа генерал-адъютант Николай Иудович Иванов. Он был сыном простого солдата, как и покойный адмирал Макаров, погибший на «Петропавловске», под Порт-Артуром. После этого нельзя сказать, что в России, при царском режиме, высшие посты занимали только аристократы.
Мы с дяденькой остановились в Киевском дворце, в котором останавливался Государь в 1911 году, когда был убит Столыпин. Во время Великой войны в этом дворце жила Императрица Мария Федоровна. Дворец был сравнительно небольшой, но очень удобный. При нем был большой сад, выходивший на Днепр.
Открытие конской выставки началось, как было принято в Императорской России, с молебна. На молебне было много народа, в большинстве причастного к коннозаводству. Выставка была очень интересная, и мы с дяденькой ежедневно ее посещали. Дяденька купил, по моему выбору, серую лошадь завода графини Браницкой, для моего брата, Игоря, который в следующем году поступал в лейб-гусары.
В один из этих дней в павильон выставки привезли в кресле на колесах старую графиню Браницкую. Это была очень древняя старуха и говорила только по-французски. Жила она постоянно в своем имении, в Белой Церкви, и жила по-царски, так как была страшно богата. В Белой Церкви стоял Бугский Уланский полк. Когда назначался новый командир полка, было принято запрашивать графиню Браницкую, будет ли он ей приятен. На первый взгляд кажется странным и совершенно непонятным, как можно было запрашивать о назначении командира полка даму, да еще к тому же не русскую, но если вдуматься в этот вопрос, станет ясным, что этот обычай был совсем не лишний. Графиня Браницкая пользовалась в своем округе огромным влиянием и приглашала к себе офицеров Бугского полка, в интересах же русской политики было заслужить симпатии польского общества к русской армии. Поэтому важно было назначение таких командиров, которые были достаточно светскими людьми и умели бы заслужить симпатии в польском обществе. Поэтому командирами Бугского полка назначались большею частью такие гвардейские офицеры, как Безобразов, Одоевский-Маслов, Рооп и Бюнтинг.
Через некоторое время после нас приехал в Киев великий князь Дмитрий Павлович в сопровождении своего бывшего воспитателя Лайминга, который управлял его делами. При Дмитрии также состоял полковник Толстой. Они все тоже остановились в Киевском дворце и были на дяденькином иждивении. Я поехал с Дмитрием на открытие первой Русской Олимпиады. Оно было очень торжественно и началось с молебствия, в присутствии ген. Иванова и киевских властей. После молебна спортивные организации, киевские кадеты и гимназисты проходили перед Дмитрием церемониальным маршем. Предварительно мы с Дмитрием обошли их фронт и Дмитрий с ними здоровался. Меня очень интересовало, как Дмитрий будет благодарить за прохождение киевских гимназисток. Он вышел из этого трудного положения, сказав им: «Хорошо ходите!».
Дмитрий громко, во всеуслышание, объявил об открытии Первой Русской Олимпиады. Дмитрию было тогда двадцать два года, но он держал себя, как старый и опытный великий князь. Он совсем не стеснялся и чувствовал себя, как рыба в воде. Дяденька же, которому в это время было 53 года, стеснялся, и, в конце концов, все эти завтраки и обеды в Киевском дворце и представительство на выставке не доставляли ему никакого удовольствия.
Дмитрий был очень способным человеком и председательствовать на Олимпиаде ему было совсем не трудно. Он свободно разговаривал с посторонними людьми, которых ему представляли. Мы с ним каждый день ездили на спортивные состязания на стад, и сидели в палатке. Вместе с нами сидел и мой командир полка ген. Воейков, Главнонаблюдающий за физическим развитием народонаселения Российской Империи. Он был даже в форме офицерской фехтовальной школы, в фуражке с краповым околышем и белыми кантами.
Как и с дяденькой, мы ездили с Дмитрием служить панихиду на могиле великой княгини Александры Петровны и посетили пещеры. При всех своих положительных качествах, Дмитрий не был сведущ в церковных обрядах и спрашивал меня, как поступать в тех или иных случаях.
Нам с Дмитрием показывали джигитовку нижних чинов конной батареи, стоявшей в Киеве. Они проделывали очень трудные номера и проделывали их лихо и отчетливо. Я обратил внимание, как замечательно хорошо они были одеты, во всяком случае, — не хуже гвардии, если не лучше.
Дяденька, Дмитрий Павлович и я одновременно уехали из Киева, но в разных направлениях: дяденька поехал в свой Дуборавский конный завод, в Полтавскую губернию, Дмитрий обратно в Красное Село, где еще оставалась Конная гвардия по окончании лагерного сбора, а я — в Межибужье, на кавалерийские маневры, на которые меня пригласил командующий Киевским военным округом генерал-адъютант Иванов.
Мы приехали в Межибужье рано утром и отправились на казенных автомобилях в расположение Ахтырского Гусарского полка, где первым делом посетили церковь, в которой полковой священник отслужил молебен перед образом Ахтырской Божьей Матери. Нас поместили в квартире командира полка, которая была в старом замке Чарторыйских, отнятом у них после польского восстания. Мне отвели маленькую комнату рядом со столовой.
Мы недолго оставались в замке и поехали на маневры. Мне дали лошадь Ахтырского полка. Седло, однако, было трудно мне подобрать из-за моих длинных ног. Я переменил несколько седел, пока полковой наездник не дал мне английское седло полкового адъютанта Псиола. Только тогда я почувствовал себя «в седле».
Ген. Иванов был по началу службы полевым артиллеристом и любил ездить полевым галопом, не разбираясь в местности; я скакал за ним, как и его свита.
На эти маневры приехали посредниками ген. Брусилов, мой бывший начальник дивизии, теперь командовавший 12-ым корпусом, и ген. граф Келлер, начальник 10-ой кавалерийской дивизии. Ген. Брусилов привез для себя ту же рыжую лошадь, прекрасно выезженную, на которой он еще ездил, когда командовал нашей дивизией.
Я помню, как мы с ген. Ивановым и посредниками стояли подле скакового круга, окруженного большой канавой и валом, через который пришлось Ахтырским гусарам прыгать во время маневра, на полевом галопе. Если они задерживались, ген. Брусилов их подбадривал. Поблизости залегла пехотная цепь. Ген. Иванов просил меня обойти солдат и поговорить с ними. Он хотел, чтобы в моем лице говорил с солдатами член Династии. Мне было это не легко, но я старался: подходил к лежавшим солдатам и задавал им разные вопросы.
На следующий день состоялся разбор маневра, а после него — большой обед. Ген. Иванов был все время очень любезен со мной, и тот факт, что он пригласил меня на маневры, был уже сам по себе очень трогателен: он показывал, как Иванов относился к членам Династии. Мы выехали в Киев обратно с вечерним поездом. На этот раз со мной в вагоне ехали ген. Брусилов и граф Келлер. Как собеседник, граф был очень приятен и симпатичен. Брусилов был похож на лису; я думаю, что и по характеру он был таков. Во всяком случае, оба эти генерала были выдающимися военачальниками и навсегда вошли в историю Русской императорской армии.
В Киеве я перешел из вагона ген. Иванова в другой поезд, чтобы ехать обратно в Павловск; ген. Иванов, Брусилов и граф Келлер меня провожали, чем я был очень тронут.
Я получил прекрасное купе 1-го класса, какие могли быть только в России, благодаря широкой колее. Всю дорогу до Павловска я сидел за столиком и изучал полевой устав.
В Павловске я остался несколько дней и уехал в Осташево, повидать родителей. В Москве я встретился с моим отцом и вместе с ним, в его вагоне, доехал до станции Звенигород, а оттуда на лошадях — в Осташево.
Отец со мной был очень ласков и даже однажды, когда я в его кабинете расположился в кресле, чтобы читать, пододвинул мне скамейку для ног. Я только несколько дней оставался в Осташево, откуда снова вернулся в Павловск.
В полку я подал рапорт об отчислении меня в свиту его императорского величества, потому что лечивший меня доктор Иванов считал, что мое здоровье не позволяет мне продолжать военную службу. Я сам это чувствовал, потому что был очень слаб, легко уставал на службе и в особенности — на маневрах. Очень скоро я уехал заграницу.