Июль 1914. Дневник брата Олега — Мобилизационный план — Государь объявляет о начале войны — Возвращение родителей из Германии — Приготовления к отъезду в полк.
Не успел Олег явиться по начальству, объездить с визитами офицеров и отдежурить по полку, как сильное воспаление легких в связи с плевритом приковало его к постели и изменило все предположения и планы.
Перед самой войной он вернулся в полк, несмотря на то, что по состоянию своего здоровья мог бы и не возвращаться. Вот что он пишет по этому поводу в своем дневнике:
«Утром 18-го явился в полк. Мне сообщили, что в состав полка я не записан и что мне советуют, в виду слабого здоровья и незнания строевого дела, зачислиться ординарцем в Главную Квартиру. Я пошел ругаться и даже, кажется, переубедил В.» (Должно быть, ротмистр граф Велепольский, командир 5-го эскадрона).
После долгих хлопот Олегу действительно удалось, добиться оставления его в полку:
«Меня, — пишет он в дневнике, — назначили в штаб полка. Командир сказал: «Я вам специально сообщаю, что вы будете вести дневник полка и будете моим корреспондентом». «Надеюсь, что я у вас долго не останусь», — отвечал я, на что командир возразил:
«Это уж мое дело!»
«Несмотря на столь определенные обязанности, мне обещали, что если я буду хорошо себя чувствовать, меня назначат опять в строй».
Олег был очень недоволен таким положением, он жаждал боевых подвигов, а совершать их при несении обязанности ординарца казалось ему невозможным. В Дневнике Олега имеются краткие записи его переживаний в эти знаменательные дни:
«Мы все пять братьев идем на войну со своими полками.
Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская Семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчеркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне только радостно, что мы, Константиновичи, все впятером на войне».
Настроение Олега было восторженно-приподнятое:
«17 июля, в девять часов пять минут вечера, была получена в полку телеграмма о мобилизации. Уже к 19 июля строевой состав был готов к выступлению. Лошадей по конской повинности полк получил к утру 20 июля. Мобилизация прошла быстро и спокойно. Всеми было замечено, какой порядок царил между приходящими запасными. Много принято было добровольцев, которые ежеминутно подходили к офицерам с просьбой принять их в ряды нашего полка», — так начинает полковой дневник мой брат Олег.
По мобилизационному плану все, что нужно было делать для приведения полка в боевую готовность, было рассчитано не только по часам, но и по минутам. Я был счастлив, что иду на войну: это всегда было мечтой моей жизни.
Мне сшили в полку солдатскую шинель, но погоны на шинелях мы носили в начале войны золотые.
29 июля я получил повестку явиться на молебен в Зимний Дворец к 3 с половиной часам дня. Олег, Игорь и я поехали на автомобилях из Павловска в Петербург. По дороге встретились с великой княгиней Марией Павловной и великим князем Борисом Владимировичем. Их автомобили стояли, так как случилась какая-то неисправность с автомобилем Марии Павловны. Вместе с ней ехали ее дочь Елена Владимировна с мужем, королевичем Николаем Греческим.
В Зимнем Дворце все Семейство собралось, как всегда, в комнатах Государя и Государыни. Николай Николаевич сидел в кресле в комнате, рядом с Малахитовой гостиной. Он только что был назначен Верховным Главнокомандующим и был возбужден. Мы вошли в Николаевский зал за Государем и Государыней. Зал был полон, главным образом, офицерами. Был отслужен молебен, по окончании которого Государь громким и ясным голосом объявил о начале войны. В своей замечательной речи он сказал, что благословляет любимые им войска гвардии и Петербургского военного округа, и что он не заключит мира, пока хоть один вражеский солдат останется на русской земле.
Когда Государь сказал, что он благословляет гвардию, Николай Николаевич опустился на одно колено и весь зал за ним. Жена Иоанчика, Елена Петровна, бросилась к Государю и поцеловала ему руку за то, что он выступил на спасение Сербии.
Государь пошел в залы, выходившие на Дворцовую площадь, и вышел на балкон. При виде Государя и Государыни вся огромная толпа, запрудившая Дворцовую площадь, опустилась на колени.
Николай Николаевич, проходя мимо лейб-казачьего караула, взялся за свою казачью шашку и сказал казакам, что в продолжение войны он всегда будет ее носить.
Все Семейство прошло в комнаты Государя и Государыни, которые я совсем не знал, так как они не жили в Зимнем Дворце обычно. Я знал только кабинет и гостиные рядом с Малахитовой гостиной, в которой собиралось Семейство перед выходами. Государь и Государыня прощались с теми из нас, кто уходил на войну. Государь спросил Олега об его здоровье, усомнившись, может ли он идти на фронт. Олег ответил, что может.
Такого человека, как Олег, нельзя было удержать дома, когда его полк уходил на войну. Он был весь порыв, и был проникнут чувством долга.
Мария Павловна подошла и в слезах благословила нас от лица наших родителей, которые еще не приехали из заграницы. Она думала, что мы уйдем на войну до их возвращения. Я никогда не забуду этой трогательной минуты.
Из Зимнего Дворца я поехал с Олегом и Игорем в часовню Спасителя, на Петербургской стороне, а оттуда в Петропавловскую крепость, помолиться у могил наших предков и попросить Их помочь нам быть их достойными на поле брани. Из крепости мы поехали на Смоленское кладбища, на могилу Ксении Блаженной, которую я очень чту. Вернувшись в Мраморный дворец, мы зашли к дяденьке проститься. Прощание, конечно, было очень трогательное. Дяденьке нездоровилось, так как он простудился в Стрельне, сидя по вечерам после обеда, в саду, до поздних часов и ведя с тетей Олей и дядей Георгием Михайловичем оживленные разговоры о войне.
Иоанчик предложил братьям причаститься перед отъездом на войну. Он заказал в Павловской дворцовой церкви раннюю обедню. Служил наш духовник архимандрит Сергий. Перед обедней он сделал нам общую исповедь. Церковь была совсем пуста, пришли только Елена Петровна, А. Р., и какая-то простая женщина, которая, когда мы причащались, громко плакала и причитала.
Я предложил Олегу и Игорю съездить проститься к дяде Павлу Александровичу, к которому я питал нежные чувства. Мы приехали в Царское Село, в его новый дворец. Дядя Павел принял нас внизу, в своем роскошном кабинете. На первый взгляд дядя Павел производил впечатление сухого и гордого человека, — на самом же деле он был очень добр и радушен.
Наконец, слава Богу, мои родители благополучно приехали из Германии, где застала их война. Отец перед самой войной был в Бад-Вильдунген, где лечил почки, а матушка с братом Георгием и сестрой Верой — сперва в Бюкебурге, у своей старшей сестры, а затем у своей матери. Отец сперва не хотел верить в возможность войны и не уехал вовремя, а потом был вынужден срочно выехать на автомобиле, который ему предоставил светлейший князь Ливен. Отец затем где-то встретился с матушкой и они выехали в Россию. Но в это время была объявлена война.
Поезд, в котором находились мои родители, остановили недалеко от русско-немецкой границы и поставили возле него часовых. Чуть ли не в коридоре вагона родителей стоял немецкий часовой, причем двери купе приказано было не закрывать. Таким образом, родители провели ночь. На следующий день их всех посадили на автомобили с опущенными занавесками и перевезли через границу. Их предупредили, что если они будут высовываться, то в них будут стрелять. По дороге, уже в России, их высадили из автомобилей и предоставили дальше идти пешком. Должно быть, немцы считали, что им самим ехать дальше небезопасно.
И так, пешком, мои родители, брат Георгий одиннадцати лет, сестра Вера восьми лет, фрейлина матушки бар. С. Н. Корф, кн. Шаховской, воспитатель Георгия француз Бальи-Конт, Верина англичанка и прислуга пошли по шоссе, на восток. Своего адъютанта, Сипягина, присоединившегося на пути, и своего старого камердинера Фокина отец отправил обратно, за отставшим багажом.
Но Сипягина немцы объявили пленным и так он никогда больше в Россию и не вернулся, а Фокин вернулся через несколько недель, через Данию. Бедные родители и все бывшие с ними шли пешком, пока не встретились с разъездом уланского Смоленского полка. Начальник разъезда штаб-ротмистр Бычко узнал моего отца и помог всем добраться до ближайшей станции железной дороги. Родители затем уже благополучно прибыли в Павловск. На отца сильно подействовали пережитые волнения, но, как всегда, он ничего не говорил, а переживал их молча, в своей душе.
Накануне ухода на войну в полку был молебен на Софийском плацу днем, после обеда. Полк в этот день представлял из себя необычайную картину: наши серые лошади были выкрашены в зеленый цвет, чтобы быть менее заметными, моя Ольнара с удивлением осматривала себя, поворачивая голову, и видимо боялась самой себя. Полк выстроился в конном строю. Посреди каре стоял аналой и духовенство. Первый взвод 4-го эскадрона был назначен для приема штандарта, под моей командой. Я поехал во главе взвода к дому командира полка и выстроил взвод развернутым фронтом перед командирским подъездом.
Мне не впервые было везти штандарт к полку, но тот день был особенный, полк уходил на войну, и я чувствовал это и сильно переживал. Приняв штандарт, я повез его на Софийский плац. Не доезжая до полка, я снова построил фронт взвода и, согласно уставу, скомандовал «шашки вон!» Раздались звуки полкового марша. Полк встречал свою святыню, штандарт — эмблему верности и преданности престолу и отечеству. Как я счастлив, что мне пришлось подвозить штандарт к полку в этот незабвенный день!
На молебен приехал верховный главнокомандующий Николай Николаевич, в качестве старого командира нашего полка. Ему подвели командирскую лошадь, ту самую, которую он только что купил у кронпринца. Я думаю, что если бы Николай Николаевич это знал, он был бы очень недоволен: когда была объявлена война, он приказал сжечь свою форму прусского гусарского полка, шефом которого он состоял.
На молебен собрались родственники и знакомые офицеров полка. А. Р., ее сестра и двоюродная сестра Т. тоже приехали. По окончании молебна полковой батюшка, о. Иоанн Блажевич, обходил полк и кропил его святой водой. Николай Николаевич благословил полк небольшой иконой. Он держал ее в поднятой руке и очень громко и нервно говорил. Затем он обратился к полку с речью, страшно кричал и махал шашкой.
Полк прошел по-полуэскадронно перед великим князем. Проезжая перед Николаем Николаевичем, я салютовал ему шашкой. Олег был в строю 5-го эскадрона. Одно время его чистокровная Диана начала было шалить, но он с ней справился. А. Р. говорила потом, что во время прохождения на Олега было страшно смотреть: так он был худ.
По окончании торжества великий князь и все офицеры полка пошли в офицерское собрание.
После отъезда Николая Николаевича, наш старый командир, генерал-адъютант бар. Мейендорф, состоявший при особе его величества и командовавший нашим полком во время Русско-турецкой войны, сказал офицерам речь. Говорил он густым и спокойным басом, поучая нас, как мы должны держать себя на войне.
23 июля полк выступил на войну. Олег пишет в полковом дневнике: «В течение 23-го июля, шестого дня мобилизации, эскадроны, пятью эшелонами прибывали на станцию Александровскую, где происходила погрузка»...
Утром в этот день, перед отъездом в полк, я пришел к родителям проститься. Отец поставил меня на колени в углу, перед образами, в своем кабинете, и благословил меня. При этом он мне сказал, чтобы я помнил, кто я, и соответственно этому себя держал и добросовестно служил. Он добавил, что мой дед сказал ему то же самое, когда отец уезжал на Турецкую войну в 1877 году. Родители проводили меня на подъезд и долго смотрели мне вслед, пока мой автомобиль удалялся по липовой аллее.
Я приехал в эскадрон. Он весь был в конюшне, лошади были поседланы. Входя по очереди во взводные конюшни, я здоровался с гусарами: «Здорово братцы, поздравляю вас с походом!» Я никогда не забуду этих минут. Какое счастье поздравлять свой родной эскадрон с походом и вместе с ним идти на войну! Часто ли такое счастье доставалось офицерам полка! С 1878 года и по 1914, то есть в течение целых 36-ти лет, наш полк не воевал. Офицеров, бывших с полком на Турецкой войне, давно уже в полку не было. Из них я знал лишь нашего старого командира полка генерал-адъютанта бар. Мейендорфа и командира Гвардейского корпуса ген. Безобразова. У нас были офицеры, участвовавшие в Русско-японской войне, как полковники Греве и Гревс, ротмистр граф Велепольский и мой эскадронный командир, ротмистр Раевский, но они были на ней в других полках, так как наш полк в Русско-японской войне не участвовал.