Весна—лето—осень 1917. Я продолжаю настаивать на свадьбе — Тайное венчание — Решение выйти в отставку — На даче в Финляндии — Моя жена встречается с Керенским, чтобы получить разрешение уехать за границу — Большевики свергают Временное правительство — Поездка на Рождество в Финляндию и возвращение в Петроград.
Перед самой революцией, когда дяденька был у себя в Крыму, я как-то пришел к матушке и просил ее разрешить мне обвенчаться с А. Р. Матушка была в это время нездорова и лежала в постели у себя в спальне. Она дала свое согласие, но потом жалела об этом и считала, что дала его в минуту слабости, тем не менее, она не считала возможным взять его обратно. Все же она хотела знать дяденькино мнение по этому вопросу. Она написала ему в Крым и поручила бар. Менду, бывшему адъютанту моего покойного отца, отвезти письмо. Менд рассказывал, что дяденька сперва как будто был склонен дать свое согласие на брак, но затем переменил намерение и ответил матушке, что не согласен. Я помню, что матушка дала мне прочесть это письмо и что я его прочел при ней. К ответу дяденьки я отнесся хладнокровно и матушка была этим удивлена, так как думала, что я буду очень расстроен и рассержен. Спокоен я был потому, что решил, что так или иначе, а мы все-таки обвенчаемся и потому мнение дяденьки не могло изменить моего решения.
В начале апреля позвонил мне Сандро Лейхтенбергский и спросил, как я отношусь к, вопросу о своей свадьбе — он тоже собирался жениться на Надежде Николаевне Игнатьевой, рожденной Каралли. Сандро сообщил, что его двоюродная сестра, Тина Зарнекау, знает священника, который может нас обвенчать. А. Р. и я согласились. Конечно, мы могли бы обвенчаться в любой церкви, но так было удобнее.
Нашу свадьбу мы назначили на 9 апреля по старому стилю, на Красную Горку. Сандро Лейхтенбергский также назначил свою свадьбу на это число, сразу после нашей.
Я никому не сообщил о нашем намерении, кроме близких нам людей. Я ничего не сказал даже матушке, чтобы нам не помешали. О дяденьке и говорить нечего. Только очень незадолго до свадьбы я сказал Иоанчику и просил никому не говорить. Сперва он сочувственно отнесся к предстоящему моему браку, но затем переменил свое мнение и на свадьбе не был.
Я очень волновался в день свадьбы и, хотя она была в воскресенье, не пошел к обедне в Мраморный дворец, боясь, как бы чего-нибудь не случилось и свадьба не расстроилась.
Наше венчание состоялось в 3 часа дня. Я поехал в церковь с сестрой А. Р., Л. Р. Чистяковой, братом Игорем и моим сослуживцем по полку, штабс-ротмистром кн. Барклаем де Толли-Веймарном. На Троицком мосту я увидел баронессу Менд, жену бывшего адъютанта отца. Я уверен, что она пошла по мосту, чтобы поглядеть, как А. Р. и я поедем венчаться. Я не помню, был ли сам барон Менд на нашей свадьбе, но, во всяком случае, — он о ней знал.
По дороге в церковь я также увидел на Морской улице прогуливающихся братьев Константина и Георгия. Они тоже меня видели.
Приехав в церковь св. Царицы Александры, я дал шоферу письмо к матушке и приказал сразу же отвезти его. Я писал ей, что, когда она будет читать это письмо, я буду венчаться с А. Р., и что я прошу ее помолиться за нас.
А. Р. поехала в церковь в автомобиле А. И. Путилова, со своей теткой и В. Я. Чистяковым. Она тоже встретила Константина и Георгия. Костя по венчальному платью А. Р. догадался, что она едет венчаться. Поэтому он поспешил вернуться домой и затем приехал на свадьбу. Не помню, как он узнал, в какой церкви мы венчаемся.
Рымаря я отправил в церковь заранее, чтобы он не пускал никого из посторонних. На нашей свадьбе, как и на свадьбе Сандро, пел квартет брата Игоря.
Костя и Игорь остались на свадьбу Сандро и были его шаферами. Мы с Ниной (теперь я буду так называть мою жену, Антонину Рафаиловну), поехали домой на Каменноостровский. По дороге шофер Игоря (мы ехали на его автомобиле) спросил меня, чья была свадьба, и крайне удивился, когда я сказал, что моя.
После обеда в тот же день я поехал к матушке, Не помню — вызвала ли она меня, или я поехал по собственному почину. В передней меня встретил управляющий двором матушки, кн. Шаховской, и сказал: «Вас можно поздравить?» В самой форме обращения почувствовалось критическое отношение к моему браку и это мне было очень неприятно.
Матушка меня встретила, если не ошибаюсь, в кабинете отца. Она была расстроена, что весьма понятно, принимая во внимание ее воспитание и взгляды, а также, конечно, влияние окружавших ее людей. Но она меня благословила и обняла. Я просидел с матушкой несколько минут и вернулся обратно на Каменноостровский, в квартиру Нины, которая отныне стала и моей.
На следующий день я отправился в Петропавловскую крепость помолиться на могиле отца, дедушки и бабушки, а также Императоров Павла Петровича и Николая Павловича, чтобы испросить их благословения нашему браку.
В Петропавловском соборе я встретил диакона, который меня поздравил с законным браком и спросил, почему моя свадьба была не в Мраморном дворце. В газетах уже появилось описание нашей свадьбы в то утро.
Дяденька был очень недоволен, что наша свадьба была отпразднована, по его мнению, слишком громко и с гостями (хотя их было очень мало). Я не решался к нему ехать, а он меня к себе не звал.
Как мне представляется, матушка и дяденька были особенно недовольны тем, что я повенчался, не испросив предварительного разрешения Государя. Но неофициально я это разрешение имел уже несколько месяцев тому назад, благодаря доктору Варавке, который говорил с императрицей Александрой Федоровной. Только в то время матушка и, конечно, дяденька, об этом не знали. Моя сестра Татиана мне говорила уже после смерти дяденьки, что он ничего не имел против того, чтобы мы повенчались с Ниной тайно, но он был против того, чтобы наш брак был признан официально.
В виду того, что Государь, отрекшись, передал бразды правления великому князю Михаилу Александровичу, и он таким образом стал Главой Императорского Дома, я написал ему письмо, в котором сообщал, что женился. Это письмо я послал с камердинером в Гатчину, где тогда жил Михаил Александрович;
В ответ я получил милую поздравительную телеграмму.
На курсах мои товарищи меня поздравляли. Вскоре должны были начаться экзамены. Я был совершенно уверен, что их выдержу и решил перейти на службу в Генеральный Штаб. Однако, судьба решила по-иному. Революция развивалась и положение в стране становилось все хуже и хуже. Доблестная Императорская армия, покрывавшая себя неувядаемой славой со времен Петра Великого и до наших дней, распадалась. При таких условиях я решил не держать выпускных экзаменов в Академии и уйти в отставку.
Приняв это решение, мы с Игорем поехали к бывшему военному министру ген. Поливанову, чтобы спросить его совета. Поливанов был близок к А. И. Гучкову, который в то время был военным министром. Он нас любезно принял и посоветовал на службе не оставаться. Теперь я думаю, что мы напрасно к нему ездили, так как он принадлежал к тем людям, которые рыли Государю и монархии яму. Дяденька тоже не одобрил нашего визита к Поливанову.
Затем предстояло поехать к военному министру Гучкову. Он принял меня в своем большом министерском кабинете и разрешил выйти в отставку. Тут же была написана бумага о моем увольнении со службы и подписана Гучковым. С этого дня я больше формы не носил, а ходил в штатском.
Дяденька тоже вышел в отставку, но продолжал носить форму с отставными погонами. Когда же погоны больше нельзя было носить, и за их ношение жестоко преследовали, дяденька надел штатское платье. Обыкновенного платья он, однако, носить не хотел, потому что терпеть его не мог, и придумал себе костюм вроде того, как носят шоферы, то есть однобортную тужурку со стояче-отложным воротником, штаны вроде бриджей и обмотки. Он велел отрезать голенища от своих высоких сапог и сделал из них штиблеты. Тужурка, штаны и фуражка с козырьком были коричневого цвета. Получилось оригинально и прилично. Он мог так ходить, не привлекая к себе ничьего внимания.
В Академии атмосфера стала сильно портиться. В ней даже был устроен большой завтрак, на котором присутствовал старый анархист князь Кропоткин, бывший когда-то в Пажеском корпусе фельдфебелем и следовательно — пажем Государя Императора. Было это в начале царствования Александра II. За этим завтраком штабс-капитан Гербель произнес речь в духе революции. Значительно позже я узнал, что он погиб где-то на востоке, в какой-то командировке.
Наступило лето и мы с женой во что бы то ни стало хотели уехать на дачу, чтобы не оставаться в душном городе. В Павловск, на дачу Нины, мы не хотели ехать, потому что боялись, что нам там будет небезопасно, так как там нас знала «каждая собака». Поэтому жена сдала свою дачу актрисе Н. Бакеркиной, а сами мы сняли дачу в Финляндии. Наша дача находилась в нескольких верстах от станции Перкиярви, по Финляндской ж. д., и принадлежала некоему Снесареву, бывшему служащему в редакции газеты «Новое время». К сожалению, мы заплатили сразу всю наемную плату, около 8.000 рублей, что было очень дорого по тому времени, и когда Снесаревы начали нас притеснять, не могли уехать, а продолжали жить в оплаченной даче.
В доме была интересная библиотека, которой мы с увлечением пользовались.
Сандро Лейхтенбергский купил себе усадьбу возле станции Перкиярви, перевез туда все свои вещи и поселился там со своей женой. Свой дом в Петрограде, на Английском проспекте, он продал. Таким образом он спас все свое имущество. Мы хотели поступить так же, но наш проект так и остался проектом.
Мы раза два или три были у Сандро и однажды у него ночевали. И он, и его жена были прекрасными хозяевами и очень мило устроили свой дом. У Сандро было много красивых вещей, принадлежавших когда-то его бабке, великой княгине Марии Николаевне. Были хорошие картины и семейные портреты работы Гау, которые я очень любил. Впоследствии дом Сандро сгорел, но вещи удалось спасти.
К нам часто приезжали гости из Петрограда. В конце мая приезжал брат Игорь, а также венчавший нас батюшка. Карлуша его полюбил, брал в зубы концы его рясы и так ходил с ним рядом, что было высшим проявлением его любви и радости. Батюшка любил ходить на озеро, ловить рыбу.
Был и кн. Барклай и вместе с Чистяковым купался с лодки в озере, а я сидел на веслах.
Но, в общем, мне было скучно и тянуло обратно в Петроград, в котором оставались матушка и братья.
Живя на даче мы с ужасом узнали, что по распоряжению революционных властей, Государь и Государыня с наследником и великими княжнами отправлены в Тобольск.
Мы стали серьезно подумывать о выезде заграницу. Взвесив все обстоятельства, жена решила побывать у А. Ф. Керенского и попробовать, не отпустит ли он нас заграницу.
В августе мы с женой поехали в Петроград, куда мы попали очень не вовремя, потому что наш приезд совпал с неудавшимся выступлением ген. Корнилова против Временного Правительства. В связи с этим арестовали великого князя Михаила Александровича и перевезли из Гатчины в Смольный институт. Затем был арестован великий князь Павел Александрович. Оставаться в Петрограде нам было небезопасно, поэтому, переночевав в квартире Чистяковых, мы вернулись обратно в Финляндию. Жена все же успела побывать у Керенского.
В своих воспоминаниях она описала свидание с Керенским, которое я здесь и привожу:
«Однажды, проезжая по набережной Зимнего Дворца, мой муж остановил извозчика у одного из подъездов дворца, вызвал швейцара, старого дворцового служащего, и сказал ему: «Голубчик, не в службу, а в дружбу, нельзя ли устроить, чтобы Керенский принял мою жену?» Зная моего мужа, швейцар немедленно исчез и скоро вернулся, доложив, что премьер-министр меня ждет. Мы подъехали к личному подъезду Государя. Войдя в дверь, я увидела двух солдат на часах и бежавшего навстречу мне швейцара: «Министр Керенский вас ожидает, ваше высочество!» Солдаты взяли на караул.
Я совершенно растерялась, как от данного мне швейцаром титула, так и от этой помпы со стороны солдат. Когда швейцар меня уговаривал сесть на скамейку лифта, на которую садился Государь, я отказалась это сделать, так как мне тяжело было пользоваться скамейкой, которая служила Царю. «Какая русская революция странная!» — подумала я.
Наверху меня встретил матрос, который меня так же приветливо титуловал, а за матросом — лейтенант Кованько, адъютант Керенского. Все это было весьма помпезно. Кованько провел меня по анфиладе комнат. Войдя в какую-то большую гостиную, я увидела несколько офицеров. При моем появлении они все встали и поклонились. Вдруг слышу тихий голос: «Здравствуйте». Возле меня стоял Керенский, среднего роста человек с бегающими глазами и желтым цветом лица, Он провел меня в соседнюю комнату. По моим рассказам, муж предполагает, что это были апартаменты Александра III. Керенский любезно предложил мне кресло.
— Чем могу служить?
— Я хотела бы посоветоваться с вами. Как нам быть дальше? Говорят о наступлении немцев, о голоде и о большевиках. Куда нам ехать?
Керенский сделал серьезное лицо и сказал, что все не так страшно. Немцы сейчас не пойдут, голод всюду одинаков, а большевики сплошная ерунда, их не много, они не имеют поддержки в народе.
На мой вопрос о возможности отъезда заграницу, подумав, он сказал:
— Куда же вам ехать? Франция, Англия, Япония вас к себе не примут, в Швеции под королем уже давно колеблется трон, так же, как и в Дании. Вам остается только Норвегия, куда вы можете поехать совершенно свободно, тем более, что вы живете в Финляндии и ваш выезд может пройти незамеченным.
— Но для этого нужно иметь ваше разрешение на выезд, — сказала я — и деньги, которых у нас нет.
— По поводу разрешения вы пришлите кого-нибудь к моему адъютанту, а что касается денег, то сегодня вечером состоится заседание, на котором будет обсуждаться вопрос о всей семье Романовых, и если все министры согласятся, то через два-три дня вы получите официальную бумагу о ваших деньгах.
Разговор был закончен. Керенский проводил меня до порога, передал своему адъютанту и с той же помпой, с солдатами на караул, я вышла из дворца».
Я ожидал жену, сидя на извозчике, подле Зимнего дворца.
Когда мы вернулись обратно на дачу, у нас начались столкновения с Снесаревыми, которые стремились нас выжить с дачи. Когда мы протестовали против крыс, бегавших по дому, они говорили, что их крысы ручные и даже имеют свои имена. Снесаревы придирались ко всему. Конечно, если бы мы сразу вперед не заплатили им все деньги за дачу, они бы этого не делали. В конце концов, нам пришлось уехать до срока.
Нам обоим очень не хотелось возвращаться в город, но мы не нашли другого пристанища в Финляндии.
Тем временем в Петрограде становилось все хуже и хуже. Временное правительство оказалось в руках Совета солдатских и рабочих депутатов и 25 октября было, наконец, свергнуто большевиками.
В этот вечер я выходил (несмотря на протесты жены, которая очень боялась за меня) в подворотню нашего дома слушать стрельбу крейсера «Аврора» по Зимнему дворцу и смотреть на зарево пожара.
Мы сидели дома и мало кого видали. Я ходил в Мраморный дворец навещать матушку. Наши друзья и знакомые по-прежнему бывали у нас. Стало трудно с деньгами, приходилось распродавать свои вещи. Дивный альбом коронации Императора Александра II ушел за 50.000 рублей одному московскому купцу.
6 ноября вечером, в день полкового праздника, я надел форму моего полка. Мне хотелось в этот знаменательный день быть в полковой форме. На улицу я, конечно, не мог показаться, так как ношение погон преследовалось.
На Рождество нас пригласили наши знакомые Головины к себе в Финляндию. Вместе с нами поехали Чистяковы и московская балерина Вера Каралли, приехавшая погостить у нас. Мы остались у Головиных до Нового Года. 1 января 1918 г. мы уехали обратно в Петроград, вместо того, чтобы воспользоваться пребыванием в Финляндии и постараться там устроиться. Жене очень не хотелось возвращаться, но она уступила мне и Каралли. Как показали впоследствии обстоятельства, жена была совершенно права и правильно предвидела всю опасность, которая нам угрожала в Петрограде.
Из Финляндии мы везли много провизии и мясо, которое было уже трудно достать в Петрограде, но на границе финны у нас отняли почти всё. Видимо кто-то выдал нас финским таможенникам.
Не успели мы войти в нашу квартиру, как нам начали звонить по телефону наши друзья и упрекать что мы вернулись. Время было тревожное, начались аресты. Кроме того, мы узнали, что в ночь на 1 января застрелилась графиня Адлерберг, жена улана ее величества. Мы ее знали, и потому это печальное известие произвело на нас очень тяжелое впечатление. Мы стали жалеть, что вернулись.
У нас в гостиной висел прекрасный портрет Екатерины II, который я купил в магазине Фельтена, на Невском проспекте. Как выяснилось много позже, он был кисти М. Шибанова, крепостного художника графа Потемкина. Шибанов был послан графом в Академию и работал там под руководством Левицкого. Портрет был им написан в 1787 г. в Киеве, когда Екатерина остановилась там на пути из Петербурга в Крым. Она была так довольна портретом, что заказала несколько копий.
В свое время я купил этот портрет у Фельтена за 200 рублей. Теперь пришло время с ним расстаться: настали тяжелые времена и мы решились его продать. После многих перипетий с бесчестными людьми, которые хотели нас надуть, мы продали портрет датскому генеральному консулу М. Ланбергу за 12.000 рублей. Мы едва не плакали, расставаясь с портретом, и просили Ланберга продать его нам, если наши дела поправятся.
Много лет спустя мне удалось узнать, что портрет был вывезен Ланбергом заграницу и выставлялся на выставках старинных картин. С этого портрета сделаны гравюры, с него снимались копии пастелью и акварелью. На нем Екатерина изображена старушкой, с седеющими волосами, но нежным цветом лица, в дорожной меховой шапочке и темно-красном кафтане.
На первой неделе Великого поста мы говели. Ходили в домовую церковь института принцессы Терезии Ольденбургской, а также в Иоанновский монастырь, на Карповке, в котором похоронен протоиерей Иоанн Кронштадтский. В этом монастыре говели дяденька и тетя Оля, которая в то время жила у дяденьки, в его новом доме на Песочной набережной, купленном незадолго до революции.
По окончании службы, когда дяденька выходил из собора, я подошел к нему поздороваться. Мы подали друг другу руку и разошлись: так дяденька был недоволен мною за мою женитьбу. Это было первым нашим свиданием после моей свадьбы.