«Родом я из Поморья, окраины России, застуженной и бесцветной для глаза постороннего и души равнодушной», - так начинает В. Личутин очерк «Помни род свой, и песню, и слово...» («Литературная учёба», 1978, № 1). В жизни писателя, как и в жизни В.Белова и В.Шукшина, был период, когда он, потомок вольных новгородцев, землепашцев по материнской и поморов по отцовской линиям («моя родовая фамилия уходит в такие глубокие века, что ещё Ломоносов приглашал Якова Личутина из Мезени кормщиком в первую русскую экспедицию Чичагова»), стыдился своего происхождения, и малая родина казалась «затрапезной и невзрачной».
За этим показательным признанием ВЛичутина стоит политика государственного космополитизма, национального нигилизма, дискриминации сельского жителя, России и её народа, что и оказало влияние на сознание будущего художника. Но настал момент, когда родовая память проснулась в нём, поразился он воле и силе характера своих предков, очеловечивших суровый край, создавших высокую культуру, поразился богатству родного языка, поверил в свой народ, землю, чужая боль стала его болью... Появились книги...
В 70-е годы некоторые критики, пытаясь определить истоки творчества писателя, называли в числе его учителей АЧапыгина. Следующее высказывание Личутина не только опровергает эту версию, но и помогает понять своеобразие его мировоззрения, его отношение к народу: «Чапыгин не столько плотью, сколько духом как- то рано и исподволь отлучился от родного крестьянского мира <...> Как случилось, что Чапыгин позволил своему сердцу ожесточиться, и потому душа его, смятённая и взвихренная, улавливала лишь тягостные картины северной природы, вернее, она стремилась всюду отыскать тягость и дикость, ибо была как бы усыплена и построена особым образом на особый лад? Чапыгин словно бы не разглядел в человеке духовного назначения, с коим он поднялся из чрева мате- ри-земли <...> Вера в народ - то, чего не хватало Чапыгину в его начальных исканиях. Как бы там ни говорили, но есть для нас одна общая вера, вера в народ» (Личутин В. Душа неизъяснимая. - «Литературная учёба», 1980, № 5).
Эта вера - результат осмысления русской истории и культуры, результат познания своей «малой» Родины - Поморья. Русский Север, освоенный вольными новгородцами, не знал ни монголо-татарского ига, ни крепостного права. Поморье - край самобытней- шей архитектуры, живописи, словесного творчества, край, трудовой и бытовой уклад которого восхищали многочисленных паломников XIX и XX веков. Так, академик Бер писал: «Я был поражён прочностью, с коей мезенские промышленники следуют правилам, введённым обычаем. Эти правила используются точнее, чем писаные законы во всех государствах. Меня удивила всеобщая безопасность и неприкосновенность собственности при совершенном отсутствии полиции и правительства» (Цит. по: Личутин В. Дивись-гора. - М., 1986).
Здесь, «на краю земли», в «провинции», и происходят события в повестях и романах ВЛичутина (исключением являются «Домашний философ», «Любостай»), Г.Белая, говоря об обращении прозы 60-х годов к вопросам исторической памяти, приводит типичный взгляд на «глубинку»: «Жизнь провинции - это унылый звук колотушки, огромные засовы на дверях и окнах, тоскливо поскрипывающие половицы и аскетический кодекс домостроевской этики». В подтверждение сказанного исследователь приводит две фразы из рассказов Ю.Казакова, не только произвольно трактуя их, но и придавая одной символическое значение: «...Устойчивое, традиционное, исторически неизменное ассоциируется только с косным, вязким» (Белая Г. Художественный мир современной прозы. - М., 1983).
Всем своим творчеством ВЛичутин разрушает этот «левый» стереотип и, что особенно важно, уже с первых произведений избегает вульгарно-социологических схем в изображении человека и истории, схем, которые выпирают из многих книг советской классики, таких, как «Хорошо», «Владимир Ильич Ленин» В.Маяковского, «Разгром» А.Фадеева, «Железный поток» А.Серафимовича, «Хождение по мукам» А.Толстого и т. д.
В отличие от многих предшественников и современников Личутин придаёт особое значение вечному, метафизическому началу в человеке. Правда, критики, как правило, не замечают данную особенность, тем более когда речь идёт о дореволюционной России («Долгий отдых», «Скитальцы»), и в традиционном духе заклинают: «...В глухой поморской деревне, где вроде бы и эмоции-то человеческие только с едой и погодой могут быть связаны...» (Машовец Н. Общность цели. - М., 1979).
В дилогии Личутин показал амбивалентность личности сельского буржуа Петра Чикина (хищническое отношение к человеку уживается в нём с нежной любовью к лошадям, вера в Бога с неверием, расчётливость с неподвластной разуму любовью к Павле Шумовой, с похоти начавшейся, своенравие, нетерпимость, злоба с мягкостью, терпением, лаской...), но критики увидели в нём лишь «мироеда». В «Поморской хронике» писатель изобразил разные типы бесов от власти, критики же единогласно записали в главные «фармазоны» Михаила Креня, учитывая его происхождение. В «Долгом отдыхе» ВЛичутин создал ангельской чистоты образ русской женщины Тины Богошковой, но он, естественно, выпал из поля зрения исследователей, более увлечённых социально-политическими проблемами и «странными женщинами», «гражданами убегающими»...
ВЛичутин не умещается в привычные критические схемы и в другом. Уже в первой своей повести «Белая горница» (1972) писатель обратился к событиям накануне коллективизации. Ал. Михайлов так объяснил данный шаг начинающего автора: «Думаю, что немалую роль в этом сыграла явная тяга к необычным, драматическим и экзотическим (разрядка моя. -Ю.П.) ситуациям, к столкновениям, к крутым характерам. Возможно, по первости у Личутина недоставало уверенности, умения, наконец, отваги, чтобы извлечь такие человеческие характеры из современной действительности, из привычной среды» (Михайлов Ал. Поморские сюжеты. - «Литературное обозрение», 1974, № 4). Реакция исследователя, как и вышесказанное, свидетельствует, в первую очередь, о следующем: Личутин начал с того, к чему многие писатели шли довольно долго, прокладывая путь от современности к далёкому и близкому прошлому.
Выход романа «Долгий отдых» (1974), события в котором происходят в первой трети XIX века, как и последующие публикации («Вдова Нюра», «Фармазон», «Скитальцы»), показал, что обращение к истории - это не тяга к экзотичности и не боязнь современности, а потребность, естество Личутина-художника. История для него не только осмысление настоящего через прошлое, не только ретроспектива, необходимая для перспективы, но и возможность воссоздать утраченные или почти утраченные этические и эстетические идеалы патриархального крестьянства.
По устоявшейся традиции из русского крестьянства «левые» делают козла отпущения, видят в нём главного виновника неудавшегося социального эксперимента. Дескать, и сознание деревенского жителя было добуржуазным, недемократическим, и интересы дальше околицы не простирались и т.д. и т.п. Всем своим творчеством ВЛичутин, как и В.Белов, С.Залыгин, Б.Можаев, В.Распутин, ВЛихо- носов и другие «правые», опровергает подобные взгляды, реабилитирует крестьянство, его веру, культуру, духовно-нравственные ценности, быт, мягко говоря, не уступавшие ценностям «класса-водите- ля». Реабилитирует в том числе и через реалистическое изображение раскрестьянивания деревни.
Интерес к человеку, стоящему у власти, обозначился с первых произведений ВЛичутина и не ослабевает до сих пор. Сумароков в «Долгом отдыхе» и «Скитальцах», Аким Селиверстов, Афанасий Ми- щуков, Мартын Петенбург, Иван Тяпуев в «Поморской хронике» - вот только некоторые герои, позволяющие рассмотреть данную проблему многопланово, на широком историческом фоне (с первой трети XIX века до 70-х годов XX столетия). Но я остановлюсь только на типе «бесов», «фармазонов», которые восприняли октябрьскую революцию как собственную победу.
«Наше время пришло» - так оценивает происходящее в стране герой «Поморской хроники» председатель коммуны Мишуков. Он, как и «фармазон» Иван Тяпуев, будучи выходцем из деревни, по сути, крестьянином-христианином не является. С детства эти герои осознают себя (и данное ощущение сохранится на протяжении всей жизни) внутренними эмигрантами, «малым народом». Крестьянский мир воспринимается ими не только как чужой, но и враждебный, подлежащий уничтожению. Поэтому несправедливо отождествлять этих якобы крестьян с крестьянской вселенной, что уже стало правилом хорошего тона у «левых». Конечно, не революция породила «малый народ», существовал он задолго и до неё (взять хотя бы Балашкина, Серого, Кузьму Красова из бунин- ской «Деревни»), существовал, естественно, не только в среде крестьянства... Но лишь после известных событий «челкаши» различных мастей пришли к власти, и «корчевать», «прижать» сельского жителя стало для них не просто установкой, идущей сверху, но и потребностью души, сущностью характера, формой самоутверждения.
Мишуков, Тяпуев, Гриша Чирок, Куклин («Поморская хроника» ВЛичутина), Козонков, Сапронов, Кузёмкин («Плотницкие рассказы», «Кануны» В.Белова), безымянный уполномоченный и председатель сельсовета Сорокин («Драчуны» МАлексеева) - вот далеко не полный перечень «бесов» от власти, широко представленных в современной прозе. Живую жизнь, её проблемы и противоречия, лад и красоту названные персонажи, в отличие от Ильи Ланина и Мартына Петенбурга (ВЛичутин «Поморская хроника»), выхолащивают, приводят в «порядок» с помощью параграфов, процентов, кличек, с помощью насилия, что, естественно, вызывает протест. Председатель сельсовета Михаил Сорокин («Драчуны»), удивлённый «пропастью кулаков», найденных уполномоченным, выступает против такого подхода к судьбам людей, подхода, выглядевшего на бумаге довольно безобидно - крестики, птички, чёрточки: «Речь ведь идёт не о деревьях, на которых лесники делают зарубки - вот это списать, а это оставить». Олеша Смолин отказывается подписывать акт при раскулачивании Федулёнка (В.Белов «Плотницкие рассказы»), Илья Ланин, защищая человеческое достоинство, а в конечном счёте жизнь Коны Петенбурга и попа Захария, борется с беззаконием, не осознавая, что беззаконие это возведено в закон (ВЛичутин «Поморская хроника»).
Для ВЛичутина, как и В.Белова, художника наиболее близкого ему по мировосприятию, важен не только сам факт сопротивления народа подобным «бесам» (что не вписывается в различные концепции «левых», а потому ими не замечается), но и реальное наполнение, направленность этого протеста. Главное здесь то, что представители традиционно-христианской нравственности, в отличие от «малого народа», «пролетарских гуманистов», не могут разрешить себе право крови по совести.
ВЛичутин в самом начале своего творчества высказал неудовлетворённость тем, что нынешний молодой писатель даже в своей «главной» книге пока мало размышляет о вечном. Вечные вопросы в разное время встают перед многими героями прозы художника: Донатом Богошковым и Тайком («Скитальцы»), Нюрой Питеркой («Вдова Нюра») и Александрой («Иона и Александра»), Иваном Тя- пуевым и Михаилом Кренем («Фармазон»), Геласием и Феофаном Солнцевым («Последний колдун»), Баныкиным и Фисой («Домашний философ»), И то, какой ответ находит каждый из них, во многом определяет их веру, их жизненный путь.
Из всех «размышляющих» героев В Личутина, пожалуй, наиболее пострадал от критиков Тимофей Ланин - представитель современной интеллигенции в повестях «Душа горит», «Крылатая Серафима» и в романе «Фармазон». Он был причислен к ряду «забуксовавших мечтателей», пассивных наблюдателей жизни, предпочитающих «лучше уйти, чем бороться» (Бондаренко В. Время обязывает. - «Литературная газета», 1981, № 40), послушно идущих вослед за «почти классическим носителем идеи безыдейности вампиловским Зило- вым» (Михайлов А. Умеренные новаторы или трезвые реалисты? - «Литературная газета», 1982, № 8).
Можно найти фактические неточности в этих оценках, но главное не в них. Причина, вызвавшая сколь резкую, столь и необъективную критику, - рефлексия героя. На рубеже 80-х годов многие, как и сейчас, жаждали действия, поступка, поэтому предпочтение отдавали не Михаилу Пряслину («Дом» ФАбрамова), не Тимофею Ланину, а Гехам-мазам, которые, надеялся В.Бондаренко, будут «опорой в строительстве» (Бондаренко В. Время обязывает. - «Литературная газета», 1981, № 40).
Выход из сложившейся ситуации вроде бы простой - дело нужно делать. Такой совет дают Ланину некоторые герои, так считает и критик В.Этов: «А меж тем ответ сам в руки просится. Не размышляй о счастливом - стань им: не рефлексируй - действуй» (Этов В. Чем жив человек - «Литературное обозрение», 1982, № 12). Но рефлексия, если перефразировать Ю.Бондарева, это подготовка к действию и, думаю, сама - внутреннее действие. Именно так, как подготовку к действию я рассматриваю идейно-нравственные искания Тимофея Ланина в романе «Фармазон».
Как любовь к женщине для героя неразрывно связана с любовью братской, всеобщей, так и поиск собственного пути неотделим для него от судеб мира, личные проблемы - от проблем общечеловеческих.
Лишь в начале романа, когда Ланин попадает в критическую ситуацию (лодка с людьми осталась без управления в штормящем море), мы не видим его душевных терзаний. В отличие от других, Тимофей не только спокоен, но и, кажется, даже доволен таким положением дел. Он устранился от общих переживаний и подаёт голос лишь в тех случаях, когда нужно усовестить, примирить озлобленных людей.
Стоило вернуться Ланину в деревню, и вновь нет ему покоя. Не оправдались надежды на новую работу - душевного обновления не произошло. Но затем рефлексия героя совершает качественный скачок. От впервые появившегося сомнения - «Не во мне ли проклятый червь?» - до необходимого вывода - «излечи себя». А как лечить, чем? Как преодолеть душевную раздвоенность?
У части героев современной прозы подобные вопросы не возникают вообще. Их жизнь, деятельность лишены традиционных ду- ховно-нравственных ориентиров; решение вечных вопросов, озаряющих истинным смыслом жизнь каждого человека, герои откладывают на потом, на «старость», когда только и придёт «прозрение: что есть зло и добро». Они, уверенные в своей непогрешимости, готовы «лечить» кого угодно, только не себя (хотя начинать им необходимо именно с этого), и методы выбирают своеобразные.
Доходит до применения физической силы (может, от убеждения «добро должно быть с кулаками»?). Так, герой романа Е.Евтушенко «Ягодные места» недоумевает: «А как не бить в морду, если она морда». На возможность накладок в такой ситуации справедливо указал О.Волков: «...Где критерий столь своеобразной оценки личности? А ну как ошибётся герой в определении «морды»?» (Волков О. Ягодные места: вокруг да около. - «Наш современник, 1983, № 12).
Но чаще силовое давление на «неугодных» принимает формы более изощрённые. В этом преуспели Пушкарёв и Ковригин АПро- ханова («Место действия», «Время полдень»), Семираев С.Есина («Имитатор») и многие другие герои современной прозы.
Тимофей Л анин живёт в иной системе нравственных координат, и средством борьбы со злом в себе и мире видится ему доброта. При этом излечение мира, по мнению героя, должно происходить больше из себя, через себя. Да, постоянная работа над собой необходима, но не стоит уповать в борьбе со злом только на самоизлечение, самоусовершенствование. К этому близок порой Тимофей Ланин: «Проникни, лишь накрой пластырем доброты - и всё образуется в тебе, и всё излечится в мире. Только каждый должен, каждый излечить себя...». Одновременно самоизлечение всех и мира не произойдёт и произойти не может, в первую очередь, потому, что не «всё зло в нас самих».
И осознаёт, скорее даже догадывается, Тимофей Ланин, что в борьбе с людьми, для которых зло стало жизненной философией, нормой жизни, мало противопоставлять им только одну доброту. Поэтому он понимает «как бы месть» Мартына Петенбурга, сам является первым идейным противником в спорах с главным «фармазоном» Иваном Тяпуевым. Конечно, можно пожелать Ланину быть более активным, последовательным в борьбе с тем же Тяпуевым, в борьбе со злом в себе и мире. Правда, было бы удивительно, если бы с ним так быстро произошли подобные метаморфозы. Хотя и добр по своей натуре Тимофей Ильич, но доброта не стала нормой его поведения. Именно это отличает Ланина от подвижников «Поморской хроники», но в то же время он не стоит в одном ряду с «несостоявшимися» молодыми героями из дилогии писателя.
Современному сельскому жителю, современной деревне посвящена большая часть произведений ВЛичутина. В критике одной из проблем дилогии, состоящей из «Обработно - время свадеб» и «Последнего колдуна», называется проблема молодёжи - «молодёжь в город сбегает» (Н.Подзорова). Какая же сторона или стороны деревенского уклада не удовлетворяют молодых людей, покинувших родное гнездо?
И сын председателя, и Степан, и Милка оставили Кучему, видимо, не столько из-за трудностей крестьянской жизни, сколько из-за того, что их влекут довольно смутные идеалы иной жизни- «красивой, весёлой».
Сказались государственная политика, издержки школьного, семейного воспитания, самовоспитания и, конечно, пропагандируемый кино, литературой, средствами массовой информации роман- тически-туманный образ жизни, где труженику-земледельцу отводились самые последние роли или места вообще не находилось.
Эти ошибки в политике, воспитании больно ударили по психологии как деревенского, так и городского жителя. Радюшин говорит по этому поводу: «А колхозник - это как ругань, матерщина, даже хуже матерщины. Если в городе обкостить кого хошь обидно, назови деревней или колхозником, тут тебе сразу оплеух накладут...».
Неудивительно, что в городе у Степана, как и у других героев повести, не произошло приобщения к истинным ценностям. Парень живёт бездумной, безответственной, лёгкой жизнью. Лёгкость оборачивается разочарованием, неудовлетворенностью. Ситуация не меняется на родине, в деревне. Вернувшись домой, женившись, герой, несмотря на желание и попытки, так и не смог начать новую жизнь, не нашёл согласия ни с людьми, ни с природой, ни с самим собой.
«Обработно - время свадеб», первая часть дилогии, прочитанная как законченное произведение, даёт основание предполагать, что любовь Степана и Любы состоялась, но уже начало «Последнего колдуна» заставляет усомниться в этом. На протяжении всего повествования герой не может разобраться в своих чувствах. Временами возникает нежность, но носит она лишь сиюминутный характер. Резкие перепады в чувствах свидетельствуют не о сложности, противоречивости натуры героя, а о духовной, душевной незрелости. Жизненное кредо молодого человека можно определить так грешить и каяться, грешить и каяться...
Возразят: но ведь изменяет герой только с Милкой, это старая и, может, единственная любовь даёт о себе знать.
При встрече с девушкой в городе в душе Нечаева происходит видимость борьбы между долгом и желанием. Он осознаёт доступность, дешевизну «любви» девчонок, «откровенно раскрытых для чужого взгляда», но именно она манит парня, именно это привлекает его в Милке.
Вернувшись домой, свои чувства, отношения с женой Степан проверяет воспоминаниями (явно не в пользу Любы) о теле Милки, которое встаёт перед героем путеводной звездой. И пусть не ему приходит в голову мысль: «Да и возможно ли вот так сразу положиться друг на друга и породниться душой?» - об этом можно сказать вполне определённо, что руководствуясь соображениями тела, нельзя обрести супружеское родство. И время в такой ситуации не союзник. Время приводит героев к разрыву.
И здесь, когда речь идёт о любви, нужно указать на негативную тенденцию, проявившуюся в некоторых произведениях ВЛичутина.
Так, из большей части повести «Последний колдун» явствует, что весь секрет любви Степана Нечаева, вся «гамма чувств», испытываемая им, сводится к «греховному томительному желанию». И как после таких мыслей героя: «Поиграй, поиграй, милая... Сейчас я тебя уломаю, и пикнуть не успеешь» - воспринимать свидетельство писателя: «...Настойчиво убеждал себя, и почти верил тому, что вовсе не любил Милку»?
В повести «Вдова Нюра» ВЛичутин вносит инородный элемент в образ святой женщины Нюры Питерки («И лишь через много-мно- го лет, на самом краю жизни Питерка пожалела, что не согрешила ни разу...»), а в «Домашнем философе» писатель уже с позиций современных «странных женщин» дочерпывает до «истины»: «Она (56-летняя Фиса Петровна. -Ю.П.) желала изменить мужу, не зная лишь одного, что это желание сидит в ней издавна, а может, и родилась Фиса для переменчивой мгновенной любви, чтобы когда-то хмельно и безрадостно утонуть от неё».
ВЛичутин, изображая духовно-нравственную деградацию современного человека, не только задаёт шукшинский вопрос: «Что с нами происходит?», - но и указывает на те ценности, через которые возможно возрождение.
Параскева Нечаева говорит Радюшину: «В людях, как в море, всё есть». Позже Феофан Солнцев как бы уточняет слова женщины: «Располовинен человек, раздвоен. Но что-то крепит его». Об этом скрепляющем начале и человека, и мира много размышляет герой, в чьих думах нет места домашней философии (главному делу Петра Баныкина из повести «Домашний философ»).
Хотя и говорит Феофан Прокопьевич, что «главную-то жизнь человек проживает не на работе, а в себе», что «посох не в руках моих, посох во мне», но эта жизнь в себе, этот посох - лишь камертон жизни общей. Об этом свидетельствуют дневниковые записи и суждения Солнцева, не фиксируемые на бумаге, где современные проблемы рассматриваются в связи с вечными: образ жизни сельчан (отношение к земле, природе, взаимоотношения между людьми), прошлое, настоящее, будущее, заботы о родном языке, раздумья о любви и смерти, радости и горе, страхе и бесстрашии, суеверии и тайне, мельтешении и постоянстве. Одним словом, о душе.
«А душу человеческую какую отправим в будущее, в котором обличье? Каменном, железном, пластмассовом или живом, болючем?» - один из главных вопросов, волнующих героя. И очень важно: дело и слово у Феофана Солнцева в жизни не расходятся.
Уже то, что, будучи слепым, бывший учитель обихаживает себя, ведёт хозяйство, говорит о многом. Но главное - совестливый, сопереживающий всему живому, общественно-активный характер героя проявляется в тех случаях, когда он сталкивается с несправедливостью, человеческой злобой.
Из множества людей, собравшихся вокруг избы Геласия Нечаева, с ухмылкой наблюдающих за тем, как разрушают дом его, лишь слепой заступается за немощного старика. Феофан Солнцев с гневом обращается не только к разрушителю, но и к собравшимся на «бесплатное представление». «А вы... вы-то люди? - с болью и тревогой взывает к ним - ...Вы жалейте друг друга, не каменейте, люди! Будьте милосердны!»
Народные идеалы воплощаются в той или иной степени в образе жизни героев старшего поколения. О них довольно много говорилось в критике. Достоинства... Недостатки... И только вскользь упоминалась или вообще пропускалась одна из главных, если не главная, особенность их мироотношения - отношение к труду.
Вспомним, что советует Стёпушке Радюшин, когда молодой человек сетует на отсутствие в жизни веселья? Председатель говорит: «Ты работой веселись». Что это, жест человека, старшего по возрасту, представителя власти, обязанного воспитывать молодёжь, или убеждения его? Заметим, что Радюшин воспитывает «несовременно», без ссылок на привычные формы досуга: кино, танцы и т.д. «Работой веселись» - это глубокое, нутряное убеждение крестьянина, характерное для многих героев дилогии, находящих в труде душевное удовольствие, удовлетворение этических и эстетических потребностей.
«Я, грешник, на кой живу, коли работать незамог», - думает восьмидесятилетний старик Геласий, вся жизнь которого была одна «работа до поту». Это «на кой» говорит о многом: и об ответственности перед жизнью, людьми, матерью-природой, и о том, чем терзается старик перед смертью: труд его был не только ради живота своего и близких своих...
Поля, жена Геласия, была «больна», заражена работой. «Осподи, хорошо-то как. Будто двадцать лет с себя сбросила». Это говорит шестидесятилетняя Параскева Нечаева, промокшая насквозь, притащившая на себе не менее полутора пудов рыбы. Слова героини и последовавшей затем «радостный короткий сон» - вот гармония души и тела, трудовая страда, счастье человека-труженика, пока недоступное ни Степану, ни Милке.
Для Геласия и его жены, для Парасевы Осиповны и Домнушки, Радюшина и Вени Лекало труд - это естественная потребность, смысл и мерило жизни. Названные герои не только кормили, производили, удовлетворяли честным, подчас тяжелейшим трудом свои и чужие потребности (что уже много), но и дарили, пусть даже неосознанно, кислород жизни, влияли на нравственный климат её, держали на своих плечах крестьянскую вселенную и страну в целом.
Нет ничего удивительного в том, что ВЛичутин, оценивающий современную жизнь с позиций этой крестьянско-христианской вселенной, был зачислен «левыми» в шовинисты, расисты, враги перестройки. Нет смысла опровергать миф, созданный Н.Ивановой («Огонёк», 1989, № 11), достаточно сравнить его с оригиналом - с выступлением писателя, которое вызвало такую реакцию («Литературная Россия», 1989, № 15).
По мнению ВЛичутина, одна из причин кризиса нашего общества - это отсутствие национальной этики у верхних эшелонов власти. Развивая эту мысль, писатель на исходе 1989 года предложил собственному народу следующий выход из тупика: «Русскому человеку нужно вернуться в себя: для этого путей много, они многообразны и все сходятся в одну точку - в русскость...» («Советская Россия», 1989,15 октября).
В. Личутин не ищет счастья, идеала на «цивилизованной» стороне. Он справедливо считает, что у России свой путь и своё предназначение. К осознанию этого предназначения и призывает писатель в беседе с Григорием Калюжным, напоминая всегда актуальные заповеди: «Той земле не устоять, где начнут уставы ломать»; «Церковь, разделившаяся в себе, не устоит. Также не устоит и всяк народ, разделившийся в своей сути» («Наш современник», 1989, № 12).
1990