На площади Ратуши еще царило возбуждение, когда в зале муниципальных советников собрались вновь избранные члены Коммуны.
В результате голосования были избраны 16 мэров, адъюнктов и либералов разных мастей (108), несколько радикалов (109), и около 60 революционеров всех оттенков (110).
Как они избирались? Должно быть высказано все, суровая правда должна, наконец, заменить замшелую лесть старой романтической школы, величающей себя «революционной» школой. Есть нечто, более ужасное, чем поражение: неправильное истолкование или забвение причин.
Достаточно тяжелая ответственность лежит на избранных членах Коммуны, но мы не должны сваливать все на одну сторону – избиратели тоже несут долю ответственности.
В воскресенье 19-го марта ЦК сказал людям: «Готовьтесь к своим коммунальным выборам». Парижане, таким образом, имели в своем распоряжении целую неделю для выработки наказа и избрания его исполнителей. Несомненно, сопротивление мэров и захват военных постов отвратили от округов многих революционно настроенных избирателей, но оставалось еще достаточно граждан для участия в выборах.
Никогда наказ не был более необходимым, ибо в повестке дня стоял вопрос об обретении Парижем общественного устройства, приемлемого для всей Франции. Никогда раньше Париж не нуждался настолько в просвещенных и практичных деятелях, способных одновременно вести переговоры и сражаться.
Между тем никогда обсуждение не было столь скверно организовано. Лишь немногие деятели напоминали об осмотрительности людям, обычно сверх щепетильно относящимся к выборам, и которые только что совершили революцию, чтобы избавиться от своих представителей. Комитет 20-и округов выпустил манифест, весьма содержательный в нескольких пунктах, который мог бы послужить наброском наказа. Два делегата из МВД попытались статьей в Officielубедить парижан в важности их голосования. Ни одна из мастных ассамблей не выработала общей программы для Парижа, лишь два или три округа составили нечто похожее на наказ.
Вместо голосования за программу, избиратели голосовали за имена. Те, кто требовали Коммуну и отметились в Кордери или во время осады, были избраны без того, чтобы от них требовали дальнейших объяснений, некоторые, такие как Флуранс, избирались дважды, несмотря на просчеты 31-го октября. Лишь 7 или 8, и то не лучших, из безвестных членов ЦК были названы, правда, они решили не баллотироваться на выборах. Общественные митинги во многих округах выявили чрезвычайно красноречивых ораторов, романтиков во время осады, но страдающих недостатком знания практической жизни. Эти кандидаты нигде не испытывались. В пылу борьбы они не задумывались о завтрашнем дне. Возможно, воображали, что видимая цель была простой демонстрацией, а не поиском нового порядка вещей.
Избрали только 24 рабочих, и из них треть принадлежала, скорее, к митингующим, чем к Интернационалу или рабочим обществам. Другие делегаты народа были избраны из буржуазной среды и из так называемых свободных профессий, бухгалтеров, публичных деятелей – было не менее двенадцати из таких докторов и адвокатов. Эти люди, кроме нескольких действительно пытливых, ветераны они или новички, были столь же несведущи, как работники политического и административного аппарата буржуазии, хотя и являлись незаурядными личностями. Сохранность ЦК зависела от того, что он не был перегружен великими людьми, каждый из которых носился бы со своей формулой. Совет Коммуны, наоборот, изобиловал типографскими рабочими, представителями общественных группировок, полу знаменитостями, и отсюда шло бесконечное соревнование и соперничество.
Таким образом, поспешность и небрежность революционных избирателей привели в ратушу значительное число деятелей, большей частью надежных, но избранных без учета их способностей, и к тому же, склонных поддаваться пафосу, капризам, без какой-либо решимости хладнокровно руководить людьми в условиях противоборства.
Время и опыт, несомненно, исправили бы этот недостаток, но времени не хватало. Народ способен править не более чем час, и горе тем, которые не подготовлены, не вооружены с головы до ног. Последствия выборов 26-го марта непоправимы.
На первом заседании присутствовали лишь около 60 избранников. На его открытии прибыли члены ЦК, чтобы поздравить Совет. Беслай, председательствовавший по возрасту, капиталист с доброжелательным складом ума, обратился со вступительной речью. Он радостно приветствовал молодую революцию: - Предоставление Коммуной Парижа избирательных прав – это предоставление избирательных прав всеми коммунами Республики. Ваши враги утверждали, что вы били по Республике. Как по свае, которую нужно вбить глубоко в землю. Республика 1793 года была солдатом, который хотел объединить под своей командой все вооруженные силы страны. Республика 1871 года – это рабочий, который больше всего желает пользоваться свободой для созидания мира. Коммуна займется всем тем, что имеет местное значение, департамент = тем, что регионально, а правительство – тем, что носит общенациональный характер. Давайте не выходить за эти пределы, страна вместе с правительством будут с радостью и гордостью аплодировать революции. – Это была наивная иллюзия старика, хотя он и имел опыт продолжительной политической деятельности. Такая программа, хотя и крайне умеренная, была ничем иным, как похоронным звоном для крупной буржуазии, что выявило данное заседание.
Уже раздавались раздраженные голоса. Вспыльчивые и импульсивные члены Совета повели себя беспокойно и хотели, чтобы Коммуна объявила себя всемогущей. Тирар, избранный по своему округу, воспользовался этим, чтобы выйти из Совета, заявив, что у него чисто муниципальный мандат, что он не может признавать политический характер деятельности Коммуны. Он вручил свое прошение об отставке и с иронией помахал Совету в знак прощания: - Передаю вам искренние добрые пожелания, возможно, вы добьетесь успеха в вашей деятельности - и т.п.
Наглость этого бессовестного деятеля, занимавшегося в течение восьми дней разжиганием гражданской войны, а теперь отказавшегося от мандата, выданного ему избирателями, вызвала всеобщее негодование. Самые нетерпеливые потребовали его ареста, другие настаивали на аннулировании его мандата. Он убрался безнаказанно, потому что заявлял с трибуны в Версале: - Если вы войдете в ратушу, то необязательно выйдете оттуда.
Несомненно, именно этот инцидент побудил Совет проголосовать за закрытость своих заседаний под тем неуклюжим предлогом, что Коммуна не парламент. Решение произвело неблагоприятный эффект, нарушив прекрасные традиции великой Коммуны 1792-93 г.г., так как придало Совету вид собрания заговорщиков. Двумя неделями позже он счел необходимым отменить это решение, когда газеты заполнили свои страницы фантастическими сообщениями, естественно вследствие закрытых заседаний. Но гласность никогда не выходила за рамки кратких отчетов в Officiel. Совет не допускал на свои заседания публику, чье присутствие помогло бы избежать многих ошибок.
На следующий день Совет разделился на комиссии, облеченные различными функциями. Были учреждены военная, финансовая, юридическая комиссия, а также комиссии общественной безопасности, труда и биржи, продовольствия, иностранных дел, социального обслуживания и образования. В исполком вошли Лефрансэ, Дюваль, Феликс, Пиат, Бергер, Тридо, Оде и Вайан. Дюваль, Бергере и Оде вошли также в военную комиссию.
Проголосовали за то, чтобы все указы подписывались Коммуной. Об этом голосовании быстро забыли, когда объявили о прибытии членов ЦК. Их впустили после полчасового ожидания. – Граждане, - обратился к Совету цековский представитель, - ЦК передает вам свои революционные прерогативы. Мы возвращаемся к исполнению функций, определяемых нашим статусом.
Для Совета наступил момент подтверждения своей власти. Единственный представитель населения, сосредоточивший максимум ответственности, он теперь завладел всей властью. Совет не мог терпеть существования рядом ЦК, который, несомненно, всегда помнил о своем прежнем верховенстве и стремился его вернуть. На предыдущем заседании Совет отдал должное ЦК, проголосовавшему за то, что муниципалы заслуживали править как в Париже, так и во всей Республике. Теперь же членам Совета следовало, ловя ЦК на слове, заявить, что его роль завершилась. Вместо авторитетного решения на этот счет, стороны прибегли к взаимным обвинениям.
Один член Совета напомнил об обещании ЦК распуститься после выборов. Если ЦК не добивался власти, то не было необходимости в его сохранении. Варлен и Беслай защищали стремление ЦК сохраниться, против выступили Журде и Риго. Делегаты ЦК, которые уступили бы властному слову, устояли перед лицом такой слабости. – Именно Федерация, - говорили они, - спасла Республику. Последнего слова еще не сказано. Распустить ЦК значит подорвать вашу силу. ЦК не претендует на участие в правлении. Он остается звеном связи между вами и Национальной гвардией, верной защитницей Революции. Мы снова стали тем, чем были, - большим семейным советом Национальной гвардии.
Это сравнение произвело заметное впечатление. Дебаты продолжились, а делегаты ЦК ушли, не добившись никакого результата.
Затем, без предисловия, вскочил, как попрыгунчик, Феликс Пиат и предложил отменить воинскую повинность.
3-го марта он тайком выбрался из Национальной Ассамблеи точно так же, как 31-го октября улизнул из ратуши, а через несколько дней выскользнул из тюрьмы. 18-го марта он не проявлял активности. В то время как Делеклюз участвовал в революционной борьбе с первого дня, Феликс Пиат дожидался ее триумфа, а накануне выборов вышел шумно протестовать перед ЦК, «который учит гордого смиряться, а гения унижаться». Когда его избрали примерно 12 000 голосами в десятом округе, он устремился вперед занять место в ратуше.
Ожидавшийся двадцать лет час, наконец, пробил, он приготовился актерствовать. В толпе драматургов, чудотворцев, романтиков, фантазеров и реликтов якобинства, плетущихся с 1830 года по пятам социальной революции, он занимался лишь тем, что призывал к цареубийству и революционному восстанию. Он писал послания, использовал аллегории, произносил тосты, призывал и взывал, разглагольствовал по поводу актуальных событий, попутно чиня старые поделки монтаньяров и покрывая их легким гуманитарным глянцем. В годы империи его неистовые манифесты доставляли радость полиции и бонапартистским газетам. Это были великолепные подачки людям, которые не могли извлечь из них ни практической идеи, ни грана здравого смысла. Это упоение было притворным, более чем наполовину. Этот растрепанный сценический безумец становился за кулисами в определенной степени хитрым и осторожным. По существу он был всего лишь желчным скептиком, искренним только в самообожании. Он вошел в Коммуну с карманами, набитыми декретами.
Когда он зачитывал свое предложение, оно встречалось романтиками с восторгом и сразу принималось. И все же, еще утром Совет ничего подобного не предпринимал и только констатировал в своей прокламации, которой представился Парижу: «Наши первые действия таковы: сегодня - аренда жилища, завтра – просроченные счета, восстановление и упрощение службы социального обеспечения, а также реорганизация Национальной гвардии». Вечером же он немедленно вторгся в государственные дела. Утром Совет был Коммуной, вечером – Конституционной ассамблеей.
Если члены Совета хотели превратить революцию из коммунальной в национальную, им следовало прямо сказать об этом. Им следовало смело выдвинуть свою программу и продемонстрировать Франции необходимость своего дела. Но что означал этот декрет, сымпровизированный в спешке, без предварительного уведомления и без последствий? За одно вместо другого даже не принимались. Под предлогом неприемлемости парламентаризма важные вопросы игнорировались.
Затем Совет выпустил постановление о всеобщем освобождении от квартирной платы в период между октябрем 1870 и июлем 1871 года. Версаль предлагал лишь проволочки, и это было несправедливо. Совет освободил от квартплаты на том здравом основании, что собственники должны жертвовать чем-то ради общего дела, но он не освободил от налогов многих промышленников, которые скандально наживались во время осады. Это было противозаконно.
Наконец, члены Совета пренебрегли возможностью заявить о себе в провинциях, уже игнорировавшихся со стороны ЦК. Конечно, сформировали комиссию, чтобы выработать обращение к провинциям, но ее работа не удовлетворяла, поэтому учредили другую комиссию. Со сменами комиссий реализация программы Коммуны задержалась на 22 дня, и Совет позволил всем революционным движениям провинций угаснуть, прежде чем им дали какую-либо рекомендацию или идею.
Такие проволочки и беспорядок заставили Париж обеспокоиться тем, что у новой власти нет ни новых идей, ни понимания обстановки. Этим воспользовалась либеральная фракция Совета, чтобы выйти из него. Если бы желание мэра и избранных адъюнктов присутствовать на заседании Совета 20-го апреля было искренним, если бы их беспокоила судьба Парижа, они бы мужественно следовали своим мандатам. Подобно своим коллегам из провинций, они дезертировали, причем, они заслуживали еще больше порицания, поскольку не протестовали против своего избрания. Многие избранники вовсе не появлялись в ратуше, другие заламывали руки, причитая: - Куда мы идем? – Некоторые имитировали смертельную болезнь: - Видите, я на последнем издыхании. – Те, которые прежде вели себя напористо, теперь прибегали к неуклюжим отговоркам. Никто не проявлял мужества.
В результате их отставок (111), сомнительных выборов к 30-го апреля оставалось 22 вакантных места. В день, когда Совет подтверждал мандаты своих членов. Верный лучшим традициям Французской республики, Совет принял в свои ряды венгра Френкеля, одного из наиболее образованных членов Интернационала, избранного в тринадцатом округе. Шесть кандидатов не получили восьмую часть голосов, требовавшихся по закону 1849 года. Совет не стал руководствоваться этой статьей закона, потому что округа, где баллотировались эти кандидаты и где основную массу избирателей составляли реакционеры, пустели день ото дня.
Реакционеры, дважды подвергшиеся чистке, продолжали бегство в Версаль, усиливая его злобность и вражду. Город стал воинственным, все говорило о близости противоборства. Тьер уже отрезал Париж от Франции. 31-го марта директор почтовой службы Рампон, вопреки слову чести, данному им делегату ЦК Тейсу, сбежал, дезорганизовав работу своего ведомства, а Тьер блокировал прохождение всех товарных поездов и перехватывал всю корреспонденцию, предназначенную для Парижа.
1-го апреля он официально объявил войну. «Ассамблея, - телеграфировал он префектам, - заседает в Версале, где завершается формирование одной из лучших армий, которые когда-либо имела Франция. Благонамеренные граждане могут надеяться на окончание борьбы, которая будет прискорбной, но короткой». Циничное бахвальство той самой буржуазии, которая отказалась организовать силы для борьбы с пруссаками. «Одна из лучших армий» представляла еще собой остатки войска 18-го марта, усиленные пятью-шестью полками. Около 35 000 солдат, 3 000 лошадей, 5 000 жандармерии или муниципальной полиции составили единственный корпус, который сохранял какую-то прочность.
Париж не поверил бы в существование даже такой армии. Городские газеты требовали вылазки, рассуждая о походе на Версаль, как о прогулке. Самой нетерпеливой была Vengeur, в которой неистовствовал Феликс Пиат. Он требовал от Коммуны «раздавить Версаль. Жалкий Версаль! Он больше не помнит 5 и 6 октября 1789 года, когда одних женщин Коммуны было достаточно, чтобы схватить короля». В воскресное утро 2-го апреля этот же член исполкома заявил Парижу: - Вчера в Версале солдаты, от которых попросили проголосовать: «да» или «нет» походу на Париж, ответили «Нет!»