(Наши храбрые солдаты ведут себя так, что вызывают высокую оценку и восхищение зарубежных стран. Выступление Тьера на Национальной Ассамблее 24-го мая 1871 г.)
Защитники баррикад, лишенные подкреплений и боеприпасов, теперь остались без еды и полагались на ресурсы своих кварталов. Многие из них, чрезвычайно изнуренные, уходили на поиски пропитания. Их товарищи, видя, что они долго не возвращаются, все больше приходили в отчаяние. Между тем командиры баррикад предпринимали все возможное, чтобы удержать их на месте.
В 9 часов поступил приказ Брюнелю уйти с улицы Роял. Он отправился в Тюильри сообщить Бергере, что еще может держаться, но в полночь Комитет общественной безопасности снова приказал ему отступить. Вынужденный покинуть позицию, которую успешно защищал два дня, храбрый командир сначала эвакуировал всех раненых, а затем свою пушку по улице Сен-Флорентин. Затем ушли федералы, встреченные выстрелами на улице Кастильоне.
Это были версальцы, которые заняв улицы Мира и Нёв де Капусин, вторглись на совершенно пустынную Вандомскую площадь и у отеля Рин повернули к баррикаде на улице Кастильоне. Федералы Брюнеля, покидавшие улицу Риволи, перебрались через ограду сада, вышли на набережные и вновь заняли ратушу. Противник не посмел их преследовать и лишь на рассвете занял морское министерство, которое было брошено задолго до этого.
Остаток ночи пушки молчали. Ратуша утратила воодушевление. Федералы спали на площади. Члены комитетов и функционеры пользовались короткими мгновениями затишья для отдыха в своих кабинетах. В три часа прибыл из Нотр-Дама штабной офицер с поручением от отряда федералов. Он пришел сообщить Комитету общественной безопасности, что в госпитале Отель Бога скопилось восемьсот пациентов, которые могут пострадать от боев в городе. Комитет распорядился эвакуировать собор для спасения этих несчастных людей.
И вот поднялось солнце, превосходя в яркости зарево пожаров. День занялся лучистым, но не было, ни одного луча надежды для Коммуны. У Парижа не осталось правого фланга, центр был прорван. Сдержать наступление невозможно. Продолжение сопротивления могло лишь свидетельствовать об убежденности парижан.
Рано утром версальцы возобновили наступление по всем направлениям. Они усилили давление в направлении Лувра, Пале-Рояля, Банка, Кредитного банка, площади Монтолон, бульвара Орнано и путей Северной железной дороги. С четырех часов они обстреливали Пале-Рояль, вокруг которого развернулись ожесточенные схватки. К семи часам они были у Банка и Биржи. Оттуда версальцы спустились к собору Св.Евстафия, где встретили упорное сопротивление. С врагами-мужчинами сражалось много детей. Когда федералов окружили и уничтожили, дети заслужили честь не избежать гибели.
На левом берегу войска с трудом продвигались по набережным и по той части шестого округа, которая примыкала к Сене. В центре ночью защитники покинули баррикаду Круа-Руж, так же как баррикаду на улице Ренн, которую тридцать человек удерживали в течение двух дней. Затем версальцы получили возможность вступить на улицы Ассас и Нотр-дам-де-Шамп. На крайне правом фланге они достигли Вал-де-Грас и продвинулись к Пантеону.
В восемь часов около пятнадцати членов Совета собрались в ратуше и решили оставить ее. Только двое возражали. Третий округ, представлявший собой пересечение узких, хорошо забаррикадированных улиц, прикрывал ратушу с фланга. Ей угрожали атаки с фронта и набережных. В таких условиях обороны отступить означало бежать, лишить Коммуну остатков престижа, но они смогли уразуметь две здравые идеи лишь через несколько дней. Они боялись всего, потому что ни о чем не ведали. Уже командир Пале-Рояля получил приказ эвакуировать здание и уничтожить его путем поджога. Он возражал, говорил, что способен еще держаться, но приказ повторили. Состояние смятения было таково, что член Совета предложил отступить из Бельвиля. С таким же успехом можно было оставить одновременно Шато д’О и Бастилию. Как обычно, время проходило в обсуждении мелочей. Управляющий ратушей в нетерпении ходил взад и вперед.
Неожиданно из башни вырвалось пламя, и через час от ратуши остались одни тлеющие угли. Старое здание, засвидетельствовавшее многие предрассудки, где народ часто устанавливал власть, которая впоследствии его расстреливала, теперь раскололось и рухнуло вместе с его обитателями. Вместе с грохотом рушившихся павильонов, сводов и дымоходов, глухих ударов и громких взрывов слились резкие звуки от артиллерийских залпов из большой баррикады Сен-Жак, которые велись по улице Риволи.
Военное ведомство и все службы переместились в мэрию одиннадцатого округа. Делеклюз возражал против эвакуации ратуши и предостерегал, что уход из нее обескуражит многих бойцов.
На следующий день оставили Национальную типографию, где 24-го мая «Офисиель» Коммуны печатался в последний раз. Этот день отставал от жизни как и «Офисиель». Он содержал прокламации вчерашнего дня и оповещения о некоторых подробностях сражения на утро вторника.
Бегство из ратуши разделило оборону надвое, затруднило связь. Штабные офицеры, которые не дезертировали, добирались до новых штабов с большим трудом. Их останавливали на каждой баррикаде и принуждали носить булыжники. Когда они предъявляли срочные депеши, им отвечали: - Сегодня эполеты больше не в чести. – Раздражение, которое они внушали долгое время, прорвалось в это утро. На улице Седан, близ площади Вольтера, охрана 166-го батальона опознала молодого офицера генштаба, графа де Бофора, который несколько дней назад адресовал батальону некоторые угрозы. Когда его арестовали за попытки нарушения режима позиции, Бофор, в раздражении, пригрозил батальону чисткой. Днем раньше, близ Маделин, батальон потерял шестьдесят человек, и решил отомстить за счет Бофора. Офицера арестовали и подвергли суду военного трибунала, который учредили в магазине на бульваре Вольтера. Бофор привел доказательства, которые сняли с него обвинение. Тем не менее, судья постановил, что офицер должен остаться на службе в батальоне в качестве простого часового. Некоторые из присутствовавших возразили и назвали его капитаном. Бофор вышел с торжествующим видом. Толпа, не знавшая о его разъяснениях, при виде его на свободе зароптала. На него набросились часовые, и Бофор неблагоразумно вытащил револьвер. Его немедленно схватили и возвратили в помещение магазина. Начальник генштаба не посмел вступиться за своего офицера. Срочно прибыл Делеклюз и попросил отсрочки расправы до суда. Но толпа не хотела ничего слышать. Пришлось ей уступить, чтобы не вызвать более ужасные последствия. Бофора вывели на свободное место за мэрией и расстреляли.
Примерно во время этого взрыва ярости на кладбище Пер-Лашез отдавали последние почести Домбровскому. Его тело отвезли туда ночью, и когда проезжали мимо Бастилии, произошла трогательная сцена. Федералы местных баррикад остановили кортеж и поместили тело у подножья Июльской колонны. Часть людей с факелами в руках образовали круг, и все федералы, один за другим, подходили, чтобы поцеловать генерала в лоб под торжественную барабанную дробь. Тело завернули в красный флаг и положили в гроб. Верморель, соратник генерала, его адъютант и около двухсот часовых стояли с непокрытыми головами. – Это он, - говорил Верморель, - которого обвиняли в предательстве! Он отдал жизнь за Коммуну одним из первых. А мы, что делаем мы, вместо того чтобы следовать его примеру? – Он продолжил свою речь обличением трусости и паникерства. Его речь, обычно сумбурная, в этот раз под воздействием страсти текла плавно и гладко, как расплавленный металл. – Поклянемся, уйти отсюда только после смерти! – Это было его последнее слово, которому он остался верен. Его голос временами заглушал артиллерийский салют, грохотавший всего в нескольких шагах. Некоторые из присутствовавших людей пролили слезы.
Счастливы те, кого могут похоронить таким образом! Счастливы те, кого хоронят во время битвы под артиллерийский салют и слезы соратников!
В тот же момент был расстрелян версальский агент, который хвастал, что мог подкупить Домбровского. К полудню версальцы, усилившие натиск на левом берегу, взяли штурмом школу Изящных искусств, Институт, Монетный двор, который его директор Камелина покинул в последнюю минуту. Накануне окружения на Иль Нотр-Дам Ферре приказал эвакуировать Префектуру полиции и разрушить ее. Предварительно, однако, выпустили 450 заключенных за мелкие преступления. Задержали лишь одного, Вайсета. Его расстреляли на Понт-Нёф перед статуей Анри IУ. Перед смертью он произнес эти странные слова: - Вы ответите за мою смерть по счету Фабрицио (187).
Версальцы, пренебрегая Префектурой, вступили на улицу Тарран и смежные улицы. Их сдерживала в течение двух часов баррикада на площади Аббэ, которую помогли обойти с фланга жители данного квартала. Восемнадцать федералов были расстреляны. Правее, войска вышли на площадь Сульпис, где заняли мэрию шестого округа. Отсюда они вошли на улицу Сальпис с одного конца и с другого конца через улицу Вогирар проникли в Люксембургский сад. После двухдневного боя отважные федералы на улице Вавен отступили, взорвав при этом пороховой погреб в Люксембургском саду. На короткое время смятение прервало бой. Люксембургский дворец не имел обороны. Несколько солдат пересекли сад, перебрались через ограду на улице Суффло, прошли бульвар и застигли врасплох баррикаду на этой улице.
Перед Пантеоном воздвигли три баррикады. Первую у входа на улицу Суффло. Ее только что захватили версальцы. Вторую - в центре. Третья тянулась от мэрии пятого округа до Юридической школы. Варлен и Лисбон, едва ускользнув из Круа-Руж, снова поспешили навстречу врагу. К сожалению, федералы не слушались команд. Они оставались в обороне. Вместо контратаки против горстки солдат, появившихся у входа на улицу Суффло, они дали время для подхода к солдатам подкреплений.
Основная часть версальских войск достигла бульвара Сен-Мишель, выйдя к нему по улицам Расина и Медицинской школы, которую обороняли женщины. Из-за истощения боеприпасов федералы прекратили стрельбу с моста Сен-Мишель. Это дало возможность солдатам пройти бульвар компактной массой и дойти до площади Мобера. В то же время, справа, они взобрались наверх по улице Муффетар. В четыре часа высота Сент-Женевьев, почти покинутая федералами, была взята со всех склонов, а ее горстка защитников рассеяна. Так, Пантеон, как и Монмартр, пал без серьезной борьбы. Как на Монмартре сразу же начались казни. На улице Сен-Жак было расстреляно один за другим сорок пленников, на глазах и по приказу полковника.
Риго убили по соседству. Солдаты, увидев, как федеральный функционер, стучится в дверь дома на улице Гэй-Луссак, открыли по нему огонь, но не попали. Дверь открылась, и Риго вошел в дом. За ним побежали солдаты и ворвались внутрь. Они задержали домовладельца, который подтвердил личность Риго, и поспешил его сдать. Солдаты вели Риго к Люксембургскому дворцу, когда на улице Роял-Коллар их встретил полковник и спросил имя пленника. Риго храбро ответил: - Да здравствует Коммуна! Долой убийц! – Его немедленно поставили к стене и расстреляли. Да зачтется ему этот мужественный поступок!
Когда в мэрии одиннадцатого округа узнали о падении Пантеона, стойко защищавшегося в 1848 году, сразу поднялся крик о предательстве. Но что они предпринимали для защиты этой главной позиции? В мэрии, как и в ратуше, они только рассуждали.
В два часа члены Совета, ЦК, высшие функционеры и руководители служб собрались в библиотеке. Делеклюз выступил первым. Было так тихо, что малейший шепот мог помешать ему говорить слабеющим голосом. Он говорил, что не все потеряно, что надо мобилизоваться и держаться до конца. Его прервали приветственные возгласы. Он предложил каждому высказать свое мнение. – Предлагаю, - сказал он, - чтобы члены Коммуны, опоясавшись своими шарфами, провели смотр всех батальонов, которые можно собрать на бульваре Вольтера. После этого мы поведем их на неприятельские позиции, которыми следует овладеть.
Идея показалась значительной и воодушевила присутствовавших. С того заседания, когда Делеклюз заявил, что делегаты народа должны уметь погибать на своем посту, он никогда не волновал сердца так глубоко. Временами его голос заглушался шумом, в котором смешались грохот артиллерийских орудий, бивших с Пер-Лашез, и неясные крики гвардейцев батальонов, окружавших мэрию. Вот он, среди краха надежд, этот выпрямившийся старик, с сияющими глазами, с поднятой правой рукой, бросающей вызов отчаянию. Вот они, эти вооруженные люди, сделавшие передышку в сражении, чтобы выслушать этот голос, который, казалось, восстал из могилы. Ни одна из трагедий нынешнего дня не могла быть более торжественной.
Предлагалось изобилие весьма решительных резолюций. На столе лежал открытым большой ящик с динамитом. Неверный жест мог взорвать мэрию. Говорили о подрыве мостов и канализационной системы. Какая была польза от этих разговоров? Сейчас требовалось немного разного снаряжения. Где главный инженер, говоривший, что, если захочет, пропасть разверзнется и поглотит врага? Он сбежал. Сбежал также начальник генштаба. После казни Бофора он почувствовал, как тлетворный ветер срывает его эполеты. Вносились новые предложения, они будут вноситься до самого конца. ЦК решился заявить, что отдает себя в подчинение Совету общественной безопасности. Наконец, решили, что командир 11-го легиона должен собрать всех федералов, которые укрылись в одиннадцатом округе. Может, ему удастся сформировать колонны, о которых говорил Делеклюз.
Делегат от военного ведомства посетил оборонительные позиции. Серьезные приготовления были сделаны в Бастилии. Заканчивали сооружение баррикады на улице Сен-Антуан, у входа на площадь. Другая баррикада у входа в предместье прикрывала улицы Шарентон и ла Рукетт. Но здесь, как и повсюду, не были обеспечены фланги. Патроны и снаряды складывались вдоль стен домов и были подвержены опасностям вражеского обстрела. Подходы к одиннадцатому округу спешно укреплялись, а на пересечении бульваров Вольтера и Ришар-Ленуар воздвигли баррикаду из бочек, булыжников и тюков бумаги. Это сооружение, неприступное с фронта, также было легко обойти. Перед ним у входа на бульвар Вольтера и площадь Шато д’О соорудили из булыжников стенку высотой в два метра. Укрывшись за этой линией укреплений с двумя артиллерийскими орудиями, федералы в течение суток препятствовали выходу на площадь Шато д’О всех версальских колонн. Справа уже имелись оборонительные сооружения у подножья улиц Оберкампф, д’Ангулем и Фабург дю Темпл, улицы Фонтэн-о-Руа и авеню Амандье. Выше, в десятом округе, Брюнель, прибывший этим утром с улицы Роял, вновь оказался на передовой. В том же положении находились Лисбон и Варлен, жаждущие новых опасностей. Большая баррикада перегородила перекресток бульваров Мажента и Страсбург. Перегородили улицу Шато д’О. Бойцы заполнили баррикады на Порт Сен-Мартен и Сен-Дени, которые сооружали день и ночь.
К десяти часам версальцы смогли овладеть вокзалом Северной железной дороги, обойдя улицу Стефенсон, а также баррикады на улице Дюнкерк. Но Страсбургская железная дорога, вторая линия обороны Ла Вийетты, выдержала их штурм. Наша артиллерия сильно их потрепала. На холмах Шомон, Ранвийе, руководивший обороной этих кварталов, установил три 120-миллиметровых гаубицы, два 7-дюймовых орудия у храма Сибиллы и два 7-дюймовых орудия на нижнем холме, в то время как пять орудий располагались на фланге улицы Пуэбла и прикрывали Ротонду. В Карьер д’Америк располагались две батареи из трех пушек. Орудия на Пер-Лашез непрерывно били по захваченным кварталам. Их поддерживало орудие крупного калибра 24-го бастиона.
В девятом округе грохотала артиллерийская канонада. Мы потеряли большую территорию в предместье Пуассиньер. Несмотря на свои успехи в Галле, версальцы не смогли войти в третий округ, прикрытый бульваром Севастополь, мы контролировали улицу Турбиго у казарм принца Евгения. Второй округ, занятый почти полностью, еще держался по берегам Сены. До самой ночи оказывали стойкое сопротивление баррикады на авеню Виктория и набережной Жевре от моста Нёф. Наши канонерки были брошены, противник захватил и вооружил их снова.
Наша оборона добилась единственного успеха на холме Кай, где благодаря Вроблевски, она принимала характер наступления. Ночью версальцы изучали наши позиции, а на рассвете попытались атаковать. Федералы не стали дожидаться их атаки и бросились им навстречу. Версальцы были отброшены. Четыре раза они возвращались и четыре раза отступали. Их солдаты, утратив боевой дух, не слушались приказов офицеров.
Таким образом, Ла Вийетта и холм Кай, были двумя крайними точками нашей линии обороны, но сколько в ней оставалось прорех! Из всего Парижа в полном распоряжении федералов на воскресенье находились одиннадцатый, двенадцатый, девятнадцатый и двадцатый округа. Третьим, пятым и тринадцатым округами они владели частично.
В этот день жестокие казни приняли такой размах, который на несколько часов оставил Варфоломеевскую ночь далеко позади. До сих пор уничтожались только федералы и люди, которым был вынесен смертный приговор. Теперь же солдаты не щадили никого. Когда версалец кого-то замечал, то этот несчастный был обречен. Когда версалец зачищал дом, ничто не укрывалось от его внимания. «Они больше не являются солдатами, выполняющими свой долг», - писала консервативная газета «Ла Франс». На самом деле, это были гиены, жаждавшие крови и грабежа. В ряде мест достаточно было посмотреть в их сторону, чтобы быть застреленным. Обыскивали трупы (188), и корреспонденты зарубежных газет называли эти хищения последним досмотром. В тот же день Тьер имел наглость информировать Ассамблею: - Наши храбрые солдаты ведут себя так, что вызывают высокую оценку и восхищение зарубежных стран.
Затем выдумали легенду о поджигательницах, рожденную страхом и подхваченную буржуазной прессой. Легенда стоила жизни сотням несчастных женщин. Распространялись слухи, будто какие-то фурии бросали контейнеры с горящим бензином в погреба. Каждую плохо одетую женщину или женщину, несшую молочный бидон, ведро, пустую бутылку, признавали поджигательницей. На ней рвали в клочки одежду, ее толкали к ближайшей стене и убивали револьверными выстрелами. Наиболее идиотский аспект легенды состоял в том, что поджигательницы действовали в кварталах, занятых армией.
Беженцы из оккупированных кварталов приносили вести об этих казнях в мэрию одиннадцатого округа. Там, в более замкнутом пространстве и более опасной обстановке, господствовала та же суета, что и в ратуше. Узкие дворы были забиты фургонами, боеприпасами и порохом. На каждой ступеньке главной лестницы сидели женщины за шитьем мешков для баррикад. В Свадебном зале, куда Ферре переместил офис Комитета общественной безопасности, делегат при помощи двух секретарей отдавал приказы, выписывал пропуска, с величайшим спокойствием допрашивал людей, которых к нему приводили, и объявлял свои решения вежливым, мягким и глухим голосом. Далее, в комнатах, занимаемых Военным ведомством, некоторые функционеры и руководители служб получали и отправляли депеши. Некоторые из них, как и в ратуше, выполняют свой долг с абсолютным хладнокровием. В это время определенные люди проявляли необыкновенную силу характера, особенно, из числа второстепенных деятелей движения. Они чувствовали, что все потеряно, что они обречены на смерть, возможно, даже от рук соратников, ибо подозрительность достигла крайней степени, но оставались в горниле борьбы со спокойной душой и ясным разумом. Правительства больше не существовало, за тем исключением, что руководство Национальной обороны располагало большими ресурсами, большим интеллектом, большим героизмом, чем Совет Коммуны, никогда еще не падавший так низко во мнении избирателей.
В 7.30 в тюрьме Ла Рокетт, куда были доставлены из Мазаса три сотни заложников, стало очень шумно. Среди гвардейцев, возмущенных казнями версальцев, стоял делегат Комиссии общественной безопасности, который говорил: - Поскольку они расстреливают наших людей, следует казнить шесть заложников. Кто войдет в расстрельную команду? – Я! Я! – закричали со всех сторон. Кто-то вышел и сказал: - Я отомщу за своего отца. – Другой произнес: - Я отомщу за своего брата. – Они застрелили мою жену – сказал третий гвардеец. – Каждый обосновывал свое право на возмездие по-своему. Отобрали тридцать человек и вошли в тюрьму.
Делегат просмотрел тюремную книгу регистрации, указал на архиепископа Парижа Дарбоя, председателя Палаты кассационного суда Божана, банкира Жекера, иезуитов Аллара, Клерка и Дюкудре. В последний момент Жекера заменили кюре Дегюрри.
Их вывели на плац. Дарбой, запинаясь, сказал: - Я не враг Коммуны. Я сделал все, что мог. Я дважды писал в Версаль. – Он взял себя в руки, когда понял, что смерть неизбежна. Божан не мог держаться на ногах. – Кто нам вынес приговор? – спросил он. – Суд народа. – О, это неправедный суд, - ответил председатель судебной палаты. Один из священников бросился на будку часового и обнажил грудь. Заложников повели дальше, и, повернув за угол, они увидели расстрельную команду. Некоторые стрелки из нее попытались заговорить с заложниками, делегат приказал их замолчать. Заложников поместили у стены, командир расстрельного взвода сказал им: - Не мы приговорили вас к смерти, но версальцы, расстреливающие пленных. – Затем по его команде раздались выстрелы. Заложники пали на землю на одинаковом расстоянии друг от друга. Остался стоять с поднятой рукой один Дарбой, раненый в голову. Повторный залп уложил его рядом с другими (189).
Слепое правосудие революций карает в лице первых встречных их касту за совокупность преступлений.
В 8 часов версальцы приблизились к баррикаде у ворот Сен-Мартин. Их снаряды задолго до этого превратили район в зону пожаров. Под воздействием огня федералы были вынуждены отступить.
Этой ночью версальцы расположились лагерем перед Страсбургской железной дорогой, улицей Сен-Дени, ратушей (занятой к 9 часам войсками Виноя), Политехнической школой, монастырем ордена Св.Марии Магдалины и парком Монсури. Эти объекты располагались веером, ось которого составлял мост Менял. Правую сторону формировал тринадцатый округ, левую – улицы предместья Сен-Мартин и улица Фландр, дуга укреплений. Веер мог закрыться у Бельвиля, который находился в центре.
Париж продолжал отчаянно гореть. Ворота Сен-Мартин, собор Св. Евстафия, улица Роял, улица Риволи, Тюильри, Пале-Роял, ратуша, театр Лирики, левый берег от здания Почетного легиона до Дворца юстиции и Префектуры полиции горели ярким пламенем во тьме ночи. Языки пламени создавали огнедышащую архитектуру арок, куполов, призрачных зданий. Грозные взрывы производили огромные клубы дыма, летящие вверх мириады искр. Каждую минуту на горизонте возникали и исчезали вспышки. Это били по занятым кварталам пушки форта Бисетр, с Пер-Лашез и холмов Шомон. Батареи версальцев отвечали из Пантеона, Трокадеро и Монмартра. Теперь выстрелы следовали один за другим через равные интервалы. Теперь стоял непрерывной грохот по всей линии противостояния. Целились наугад, вслепую, бессознательно. Снаряды часто взрывались во время полета. Весь город охватил вихрь пламени и дыма.
Что за люди составляли эту горстку бойцов, которые без командиров, без надежды, без путей отхода обсуждали свою последнюю битву, как если бы подразумевали победу! Подлые реакционеры обвиняли их в поджогах, словно огонь на войне не был законным оружием, словно снаряды версальцев произвели пожаров в городе, по крайней мере, не столько же, сколько снаряды федералов, словно отдельные спекуляции приверженцев режима не внесли свою долю в разрушение города (190). И те самые буржуа, которые призывали пруссаков к «сожжению всего» (191), называют этих людей негодяями за то, что они предпочли скорее погибнуть в руинах, чем изменить своим убеждениям, бросить свое имущество и семьи на милость коалиции деспотов, которые в тысячу раз превосходили по жестокости иностранцев.
В 11 часов в комнату Делеклюза вошли два функционера и сообщили ему о казни заложников. Он выслушивал их доклад, не прекращая писать. Затем спросил: - Как они умирали? – Когда функционеры ушли, он повернулся к соратнику, который с ним работал, и, закрыв лицо руками, воскликнул: - Что за война! Что за война! – Однако он слишком хорошо знал природу революций, чтобы погружаться в бесплодные рефлексии, и, овладев собой, произнес: - Мы знаем, как надо умирать!
Всю ночь депеши поступали одна за другой без перерыва. Все требовали пушек и людей, угрожая покинуть такую-то и такую позицию.
Но где найти пушки? А люди стали столь же редкими, как бронза.