Гейдриха назначают заместителем рейхспротектора – Поездка в Копенгаген – Переговоры с Клаузеном – Датские национал‑социалисты готовят переворот – Информационный резервуар Европы – Трения между Гиммлером и Гейдрихом – Гейдрих угрожает Канарису.
Вконце февраля Гейдрих пригласил меня с женой к себе домой. Здороваясь с ним, я заметил по выражению его лица, что произошло что‑то важное. За столом, во время беседы, Гейдрих неожиданно шепнул мне: «Меня назначили», И пока лакей вносил шампанское, он показал мне еще не подписанный приказ о назначении его заместителем рейхспротектора Богемии и Моравии. Я внимательно прочел документ и сразу же обратил внимание на то, что объем его полномочий далеко выходил за рамки функций заместителя рейхспротектора. У меня создалось также впечатление, что из тактических соображений Гейдрих был назначен заместителем чисто номинально, практически же он получил должность протектора. При этом первоначальный круг обязанностей этого должностного лица претерпел такие изменения, что в этом без труда можно было распознать руку Бормана. Поскольку подписи Гитлера под приказом еще не было, мы могли внести в него некоторые изменения. В начале марта 1942 года назначение состоялось.
Когда я нанес Гейдриху первый визит в Праге, я встретился и с фюрером датской национал‑социалистической партии Клаузеном. Я использовал эту встречу для обсуждения возможности использования Дании в качестве предполья в разведывательной деятельности против Англии и России. У нас уже имелся там неплохой задел, который нужно было только активизировать. Сам Клаузен хорошо знал Россию и создал в соответствии с моими указаниями датскую разведку, в руководстве которой мне удалось занять ведущее положение. Я избрал эту осторожную форму сотрудничества потому, что не хотел обременять и без того слабую датскую партию дополнительными заботами.
Через некоторое время я сам поехал в Копенгаген. Необходимо было выяснить финансовую сторону дела и более четко сориентировать работу датской разведки с учетом наших интересов. Клаузен, уже истративший на партийную работу часть денег, отпущенных на разведку, намеревался создать за наш счет и разведку внутри страны. Это уж было слишком. На переговорах с Клаузеном, длившихся по целым дням, между нами происходили такие столкновения, что мне приходилось быть очень резким. Я отчетливо сознавал, что датчанину не нравится моя манера вести переговоры и он инстинктивно испытывает ко мне неприязнь. Как и у Тербовена в Норвегии, его антипатия подогревалась, видимо, моим очень сдержанным отношением к выпивке. Может быть, Клаузен также заметил, что я наблюдал, какое действие оказывает на него алкоголь, делая при этом свои расчеты. Загнанный в угол, он становился все агрессивнее и однажды назвал меня, в дополнение к прочим титулам, «треххвостой лисой». Я с ним тоже не очень нежничал. Через два дня он изменил свой высокомерный тон и сдался. Однако на третий день он вновь попытался заупрямиться. Вызывающим тоном он сказал, что, разумеется, разведка имеет очень большое значение для Германии, но не менее важна для него, Клаузена, его датская партия. И тут он стал излагать передо мной свою авантюристическую идею, согласно которой датское движение Сопротивления благодаря помощи англичан настолько усилилось, что настало время нанести ответный удар – силой свергнуть ныне стоящее у власти в Дании неспособное правительство и поставить на его место датских национал‑социалистов. Для этого он потребовал срочно начать подготовку диверсионных групп и предоставить ему большое количество взрывчатых материалов. В заключение он показал мне список с именами всех, кого он наметил арестовать.
На мгновение я онемел. Неужели он на самом деле думал сделать меня сторонником своих авантюр? Он еще долго распространялся на эту тему, но у меня было такое ощущение, что все это были не его собственные мысли, а действует он по указке фанатичных и склонных к авантюрам советчиков. Наверняка кто‑то хотел использовать мой визит для принятия соответствующего решения, чтобы удовлетворить собственную жажду власти с помощью немецких штыков.
После того, как Клаузен выложил мне все это, я прервал беседу. Учитывая опасность, угрожавшую нам в связи с этими планами, я счел целесообразным срочно переговорить с нашим посланником в Копенгагене, так как, в конце концов, Дания была нашим крупнейшим поставщиком мяса и жиров, и именно в этот период войны ее нужно было охранять от всевозможных потрясений. Посланник выразил мне свою озабоченность по этому поводу, но не смог дать мне никакого рецепта, чтобы охладить разгоряченные головы. Я решил применить испытанное средство – тактику изматывания.
Перед тем, как продолжить переговоры с Клаузеном, я позвонил Гейдриху, который сразу же понял ситуацию и приказал сохранять спокойствие в Дании, потребовав от Клаузена повиновения. Столкновения между мной и Клаузеном, которого я ожидал, не произошло. Уже до начала нашей следующей встречи он был в подпитии. Я слушал его некоторое время, ожидая момента, когда он сам сделает роковой шаг. И этот момент наступил: если мы не примемся всерьез за подготовку его планов, выкрикнул он возбужденно, он от всего отказывается. Я приказал остальным присутствующим покинуть помещение. Затем я сказал: «У меня нет ни времени, ни желания слушать вашу пьяную болтовню. Ваши намерения не совпадают с интересами рейха. Мы можем обойтись и без г‑на Клаузена. Это мое последнее слово и помните, не пытайтесь еще раз шантажировать руководящие инстанции рейха. Я не знаю, будет ли у вас в противном случае возможность наблюдать дальнейшие события в качестве стороннего наблюдателя».
Клаузен побледнел как полотно и испуганно съежился на стуле. Теперь он начал жалобно оправдываться, говоря, что и для него все это очень тяжело. Я постарался его утешить, но в остальном остался тверд. Ему ничего не оставалось делать, как удовлетвориться этим.
Постепенно Клаузен примирился с необходимостью подчиниться нашим указаниям. Ему удалось также, с помощью некоторых наиболее опытных и способных разведчиков, установить контакты с коммунистами в Дании и Швеции. Некоторым из наших доверенных людей, датчанам, удалось даже проникнуть в зарубежные резидентуры русской разведки. Так, через некоторое время возникла хорошо налаженная связь с Россией, через которую мы получали великолепную информацию политического характера.
В течение последующих месяцев мой личный рабочий план включал создание «национальных разведок» в возможно большем количестве европейских стран. Я даже подумывал о создании федерации европейских разведок, которая была бы своего рода «информационным резервуаром». Я планировал также, в тесной связи с этим, возродить известную консульскую академию в Вене. Раньше в этом учебном заведении готовились кадры императорско‑королевской дипломатической службы. Я предполагал использовать эту академию главным образом для обучения пополнения из стран Восточной, Юго‑Восточной и Южной Европы. С помощью наших дружественных отношений с арабским миром я хотел привлечь к этому и мусульманское население Балкан, а также тюркские народы Советского Союза. Главнейшим принципом работы этих разведок было решительное использование их против России, причем в первую очередь мы должны были учитывать наши собственные интересы. Венгерская, румынская, хорватская, сербская, болгарская и турецкая разведки уже высказали готовность начать сотрудничество. После объединения наших усилий на первых этапах, планировалось привлечь Испанию, Португалию и Францию. В Италии следовало ожидать трудностей; ни военная, ни политическая разведки Италии не выразили желания примкнуть к нам. Швеция и Швейцария, учитывая положение дел, не брались в расчет. В Финляндии же моя подготовительная работа шла довольно успешно.
Я доложил о своих намерениях Гейдриху. Он покачал головой и прямо ответил, что не возлагает больших надежд на такого рода планы. Такие дела нужно обдумывать более тщательно. Вскоре он перешел на другую тему, которая явно занимала его гораздо больше. Речь шла о трениях, вновь возникших в его отношениях с Гиммлером. Причиной их он считал то, что Гиммлер завидует его успехам в протекторате, и ему явно не нравится то, что Гитлер очень доволен его, Гейдриха, служебными делами и охотнее всего беседует с Гейдрихом с глазу на глаз, без Гиммлера или Бормана. Гейдрих назвал при этом Гиммлера «бюрократической задницей», завистником, не дающим ему спокойно жить. При этом я заметил, да на это намекнул и сам Гейдрих, что из‑за этих разногласий ему было довольно‑таки не по себе. Правда, сказал он, его еще защищает пока успех, которым пользуется его работа у фюрера, но он плохо представляет себе, как ему избавиться от «тесной обуви» – Гиммлера и Бормана. Прибегнуть открыто к помощи Гитлера было опасно, так как тот реагирует на такие вещи, как правило, отрицательно. Кроме того, в таких случаях он, пожалуй, еще более ревностно, чем Гиммлер, отстаивает принципы ордена СС (идею верности).
Затем Гейдрих заговорил о последних событиях на Восточном фронте, затронув, главным образом, неудовлетворительное снабжение наших войск минувшей зимой. При этом он разразился самой безудержной руганью в адрес высокопоставленных генералов из главного командования сухопутных войск и главного командования вермахта. «Будь моя воля, – сказал он, – я бы за каждого сотого немецкого солдата, погибшего от обморожения, поставил бы к стенке одного из виновных в этом, начиная от генерал‑квартирмейстера и кончая мелким интендантом».
Перед тем, как закончить нашу беседу, он коснулся моих отношений с Канарисом. Он потребовал от меня в будущем более энергично и решительно действовать против Канариса и еще более четко разграничивать сферы деятельности между военной и политической разведками. Явно между ним и Канарисом возникли новые разногласия. Он дал мне понять, что на этот раз он ни при каких обстоятельствах не намерен уступать Канарису, независимо от того, чем закончится дело.