Г. А. Невелев. Андрей Евгеньевич Розен и его «Записки декабриста».

// С 2

Андрей Евгеньевич Розен и его «Записки декабриста»

«Записки декабриста» А. Е. Розена принадлежат к важнейшим историческим памятникам декабризма. Это одни из немногих декабристских мемуаров, в которых с такой полнотой и достоверностью рассказана судьба поколения людей 20-х гг. XIX в., ставших первыми русскими революционерами. Ненавидевшие деспотизм и рабство, мечтавшие о свободной России и потерпевшие жестокое поражение, они не примирились с постигшей их неудачей, не согнулись под тяжестью испытаний и, осознавая ответственность перед историей, оставили после себя значительное литературное наследие.

Андрею Евгеньевичу Розену складывавшимися жизненными обстоятельствами, казалось бы, с самого начала была уготована обычная судьба выходца из среды эстляндского дворянства: гвардейский офицер или чиновник на государственной службе, по выходе в отставку возвращающийся в свое родовое имение, где в занятиях хозяйством и в заботах о семье проходит остаток жизни. Он родился 3 ноября 1799 г. в семье эстляндского барона Е. О. Розена. До двенадцати лет воспитывался в доме родителей, а потом в Нарвском народном училище. В 1815 г. Розен был отвезен в Петербург и определен в 1-й Кадетский корпус, из которого был выпущен в апреле 1818 г. в чине прапорщика с назначением в л.-гв. Финляндский полк.

В военной службе Розен проявил себя добросовестным и умелым офицером. Он пользовался любовью и уважением нижних чинов, вызывал к себе дружеские чувства со стороны офицеров-однополчан и неизменно получал похвалу начальства. В 1820 г., опередив многих по

// С 3

службе, он был произведен в подпоручики и позднее назначен полковым адъютантом. Особенных успехов достиг он в строевой подготовке солдат. «Казалось, — вспоминал Розен, — сама природа создала меня быть экзерцирмейстером, потому что эта наука не стоила мне ни труда, ни больших приготовлений, как большей части моих сослуживцев. Глаз, привыкший с малолетства к порядку и к симметрии, рост мой и телосложение, звучный голос, знание устава, а всего больше — любовь и привязанность ко мне солдат сделали из моей учебной команды одну из лучших». С такими «достоинствами и знаниями можно было в то время легко выйти в люди и получить значение»[1]. В полку Розен сблизился с штабс-капитаном И. В. Малиновским и вскоре стал женихом одной из его сестер Анны Васильевны, или Annette. 19 апреля 1825 г. в полковой церкви в присутствии всех офицеров было совершено бракосочетание Розена, к этому времени уже поручика, и дочери первого директора Царскосельского лицея девицы Анны Васильевны Малиновской. Розены поселились на 3-й линии Васильевского острова, недалеко от казарм полка. Квартира была небольшая, «требования <...> были скромны», имелось лишь «одно желание взаимного счастья». Жизнь устраивалась вполне благополучно: Розен был удачлив в службе, обещавшей чины и награды, и в любви, обещавшей «беспрерывное счастье».

Розен был вовлечен в деятельность Северного тайного общества накануне восстания 14 декабря 1825 г. На следствии он решительно отрицал свою принадлежность к обществу. В Следственной комиссии по этому поводу было проведено специальное расследование, но никто из декабристов принадлежность Розена к тайному обществу не подтвердил. К.Ф. Рылеев на вопрос следствия о Розене ответил: «Принадлежал ли к числу членов тайного общества поручик барон Розен, мне неизвестно. За несколько дней до 14 декабря был он у меня, и потом видел я его у князя Оболенского; но при нем говорено было только о средствах, как заставить солдат не присягать вновь; о цели же общества, т. е. чтобы сим случаем воспользоваться для перемены образа правления, я не упоминал,

// С 4

и потому я полагаю, что он в общество принят не был»[2].

С.П. Трубецкой показал: «<...> не помню, чтобы я слышал его имя в числе членов общества». П.Г. Каховский сообщил следствию, что не знает Розена и ему «неизвестно, принадлежал ли он к тайному обществу». И.И. Пущин отвечал, что «Розен <...> к тайному обществу не принадлежит». Е. П. Оболенский утверждал: «Барон Розен членом общества принят не был и известился о существовании оного только 11 декабря, если Репин накануне ничего не объяснял ему, что мне неизвестно», и включал его в число посторонних обществу лиц, «известных о намерениях 14 декабря и принимавших участие в оном». Штабс-капитан л.-гв. Финляндского полка Н.П. Репин сообщил следствию: «Утвердительно сказать, кем и когда поручик барон Розен был принят в общество, я не могу, <...> но предполагаю, что сие было почти в одно время со мною, то есть дня за два до происшествия. Особенных рассуждений о цели и намерениях общества он со мною лично не имел, но говорил один раз, что ему известно намерение многих не присягать и что он со своей стороны не отказывается сделать то же»[3].

Таким образом, принадлежность Розена к тайному обществу осталась недоказанной, и правитель дел Следственной комиссии А. Д. Боровков в справке о нем писал, несколько смягчая, правда, в пользу Розена собранные на него показания: «Членом не был и о существовании тайного общества не знал, но пред 14 декабря находился у Рылеева и Оболенского, и при нем говорили о средствах поднять солдат»[4].

В «Записках декабриста» Розен сообщает обстоятельства, при которых он узнал о тайном обществе и готовящемся восстании. 10 декабря 1825 г., вечером, он получил записку от Н. П. Репина, в которой тот просил «немедленно приехать к нему». Розен «тотчас поехал» и «застал его одного в тревожном состоянии». Н. П. Репин «в кратких и ясных словах изложил <...> цель восстания, удобный случай действовать для отвращения гибельных

// С 5

междоусобий»[5]. Хотя на следствии Репин показал, что «в то же время слышал от Розена о том, что ему все сие известно. <...> Но, не зная, кто именно сообщил ему об оных, уличить его в том, что он есть действительно член общества, не могу»[6], но, судя по всему, именно от Репина 10 декабря Розен впервые узнал если не о существовании тайного общества, то во всяком случае о его намерениях и «коренной» цели. По свидетельству Е.П. Оболенского, «обязанность» Н. П. Репина, узнавшего о существовании общества еще в начале 1825 г. от П.Н. Свистунова [7], но привлеченного к его делам лишь за три дня до 14 декабря И. И. Пущиным [8], «состояла в том, чтобы в Финляндском полку произвесть то же самое, что и в других полках», т. е. «стараться распространить действия общества»: «О намерениях 14 декабря сообщено им было поручику барону Розену и еще нескольким офицерам, коих фамилий не упомню, которых, однако же, членами общества не принял»[9].

По версии «Записок декабриста», в тот же вечер 10 декабря Розен с Н. П. Репиным поехали к К. Ф. Рылееву, куда «вскоре приехали Бестужевы и князь Щепин-Ростовский» [10]. По утверждению Д. А. Щепина-Ростовского, он был у К. Ф. Рылеева 11 декабря вместе с М. А. Бестужевым, штабс-капитаном В. Ф. Волковым и подпоручиком М.Ф. Кудашевым [11]. М. А. Бестужев показал на следствии, что был у Рылеева вместе с Д. А. Щепиным-Ростовским 12 декабря[12]. Однако по свидетельству А.А. Бестужева, М.А. Бестужев был у Рылеева 9 декабря, «назавтра он привез Щепина, а потом на другой день Волкова и князя Кудашева»[13]. Итак, 10 декабря 1825 г. А. и М. Бестужевы и Д. А. Щепин-Ростовский действительно были у К. Ф. Рылеева, и, следовательно, свидетельство Розена в «Записках декабриста» о посещении им в тот день Рылеева справедливо. Н. П. Репин

// С 6

первоначально утверждал, что впервые был у Рылеева вечером 11 декабря и «до сего времени» с членами тайного общества «никакого знакомства не имел и ни они у меня, ниже я у них никогда прежде сего не бывал»[14]. Но после представленного ему Следственным комитетом свидетельства Е. П. Оболенского: «<...> 10 декабря вечером мы приехали к Рылееву <...>»[15] — он изменил свои показания: «<...> бывши в первый раз у Рылеева (10 или 11-го числа в точности не упомню) и встретившись там с князем Оболенским <...>»[16].

На следствии Розен показал, что приезжал к Рылееву только 11 декабря: «<...> в пятницу 11-го числа декабря <…> поехал я с штабс-капитаном Репиным навестить Рылеева. <...> Во время разговора приезжали Кавалергардского полка корнет Муравьев и офицер, мне незнакомый <...>»[17]. А.М. Муравьев писал: «10 или 11 декабря приехал я <С...> поздно вечером к господину Рылееву, где нашел я поручика барона Розена, лейб-гв. Финляндского полка, и другого офицера того же полка, но мне неизвестного»[18] (т. е. Н. П. Репина. — Г. Н.). И А.М. Муравьев и Розен в своих показаниях следствию сообщали, что у Рылеева они были накануне совещания у Оболенского, которое состоялось 12 декабря. Таким образом, документально подтверждаются и сведения «Записок декабриста» и показания Розена на следствии. Обе версии являются, очевидно, равнодостоверными: Розен был у Рылеева и 10 и 11 декабря.

Сопоставление свидетельств позволяет восстановить события этих дней. 10 декабря, утром или днем, на совещании у К. Ф. Рылеева С. П. Трубецкой известил присутствовавших, «что по всему видно, что император отказывается от престола»[19]. После этого все разъехались по полкам «приготовить членов к действию в случае новой присяги и стараться распространить действия общества

// C 7

в полках»[20]. Е. П. Оболенский и И. И. Пущин отправились в л.-гв. Финляндский полк. Оболенский заехал к полковнику А. Ф. Моллеру и полковнику А. Н. Тулубьеву, а Пущин к Н. П. Репину «с тем, чтобы узнать, нет ли надежды, что Финляндский полк не присягнет»[21]. И. И. Пущин объявил Н. П. Репину, «что есть намерение воспользоваться днем присяги для произведения предположенного переворота, а для подробнейшего узнания привез его к Рылееву»[22]. Там они застали вернувшегося раньше Е. П. Оболенского и С. П. Трубецкого. Пущин вскоре уехал. Репин «остался и говорил с князем Трубецким»[23]. Из последующего разговора с Рылеевым Репин «удостоверился о действительном существовании общества, о намерениях оного на 14 декабря[24]. Однако Рылеев Репина в тайное общество не принимал, полагая, что его привез Пущин «уже как члена»[25]. По словам Е. П. Оболенского, Н. П. Репин попросил его приехать к нему на другой день, «дабы увидеться с офицерами и более утвердить их в намерении общества, им известном». По свидетельству Репина, Оболенский сам вызвался быть у него[26]. Возвратившись к себе вечером, Репин послал записку Розену. «Это было в 8 часов». Открыв ему план и цели тайного общества, Репин «просил <...> содействия»[27]. По свидетельству Репина, Розен «был на сие согласен»[28]. Затем они отправились к К. Ф. Рылееву, к которому вскоре приехали А. и М. Бестужевы и Д. А. Щепин-Ростовский.

11 декабря Розен был у Н. П. Репина на совещании офицеров л.-гв. Финляндского полка, на котором выступил Е. П. Оболенский. По словам Оболенского, он получил согласие офицеров полка на «их содействие к сей цели»[29]. По показанию Розена, в конце совещания Оболенский

// C 8

сказал: «Что мы не одни в сем согласны, могу вам доказать завтра, приезжайте ко мне один или двое и убедитесь, увидя офицеров других полков»[30]. Однако Е. П. Оболенский рассказывал об этом несколько иначе: «Барон Розен представил мне, что они, жертвуя всем для пользы отечества в столь важном случае, каков ныне предстоит, желают быть сколь возможно более уверенными в содействии прочих членов, и потому предложил мне собрать по одному члену от всех полков, которые согласны действовать к общей цели, для общего совещания. Я согласился на его предложение и назначил ему быть на другой день у меня»[31]. «Князь Оболенский, — показывал Розен на следствии, — тотчас уехал, прочие, напившись чаю, разъехались скоро». После совещания Розен и Репин отправились к К. Ф. Рылееву, к которому «во время разговора» приезжали А. М. Муравьев и офицер, «одетый в сюртук с красным воротником». По свидетельству Розена, совещание у Репина началось в пять вечера; по словам Оболенского, он там «просидел два часа»[32]. Следовательно, Розен и Репин могли поехать к Рылееву в восьмом часу вечера.

12 декабря Розен и подпоручик А. И. Богданов в качестве представителей л.-гв. Финляндского полка присутствовали на совещании у Е. П. Оболенского. На этом совещании была объявлена политическая программа тайного общества, был принят план восстания и «постановлено» о дальнейших мерах по «основанию нового правления». По свидетельству Розена, «все из присутствовавших были готовы действовать, все были восторженны, все надеялись на успех»[33]. По словам Е. П. Оболенского, «всякой из членов представлял большую или меньшую возможность, которую каждый имел поднять роты и действовать на солдат»[34]. Розен, впрочем, сказал К. Ф. Рылееву и Е. П. Оболенскому, что привести войска на Сенатскую площадь могут только полковой или батальонные командиры. «Так пусть офицеры одни, верные государю своему, явятся на площадь», — возразили они, а

// C 9

на вопрос мой: «Что будет там со стадом без пастыря?» — ответили мне: «Все там будет, увидите и узнаете»[35]. В «Записках декабриста» этот эпизод совещания у Оболенского изложен несколько иначе: «Принятые меры к восстанию были неточны и неопределительны, почему на некоторые мои возражения и замечания князь Оболенский и Булатов сказали с усмешкою: «Ведь нельзя же делать репетиции!»[36].

Возражения Розена привели в смущение некоторых присутствовавших, в том числе Д. А. Щепина-Ростовского, который, по свидетельству А. А. Бестужева, «начал колебаться»[37]. К. Ф. Рылеев «решительно объявил им, что они собрались ныне для того более, чтобы взаимным честным словом обязаться быть на площади в день присяги с тем числом войск, которое каждый может привести, в противном случае находиться на площади самому. <С...> Все, прекратя разговор, обязались честным словом действовать сообразно сему и разъехались»[38]. Очевидно, именно в этот момент, под конец совещания, к Розену подошел поразивший его «совершенным самоотвержением» К. Ф. Рылеев и «спросил <...> наедине! можно ли положиться наверно на содействие» л-гв. Финляндского полка, и когда Розен «представил ему все препятствия, затруднения, почти невозможность, то он с особенным выражением в лице и в голосе сказал <С...>1 «да, мало видов на успех, но все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды»[39]. После совещания Розен сразу поехал к Репину, пересказал ему «слышанное и виденное», а на другой день, в воскресенье 13 декабря, сообщил то же полковнику А. Н. Тулубьеву и другим офицерам[40], пришедшим навестить его по случаю полкового

// C 10

праздника. «На вопрос их, как следует поступить тому, кто в день восстания будет в карауле», Розен ответил «положительно и кратко, что тот для общей безопасности и порядка должен держаться на занимаемом посту»[41]

13 декабря, во второй половине дня, Н. А. Бестужев и К. Ф. Рылеев поехали в казармы Финляндского полка к Н. П. Репину, у которого хотели «узнать об успехе сделанного ему поручения преклонить офицеров своего полка не делать новой присяги», разыскали его на квартире сестры и привезли к Н. А. Бестужеву. К. Ф. Рылеев и Н. А. Бестужев «начали убеждать Н. П. Репина, чтобы он употребил все усилия к склонению офицеров своего полка не делать новой присяги». Н. П. Репин, «хотя представил несколько отговорок, что он сказывается больным и потому не может выйти к фрунту, сверх того, что рота его стоит в деревне, но со всем тем обещал действовать на офицеров, сколько будет в его возможности», но добавил: «Моллер и Тулубьев, который еще поутру с энтузиазмом дал свое слово, оба отказываются: Моллер по своим расчетам, Тулубьев—следуя ему. Я не могу ручаться ни за одного солдата»[42].

После разговора с Н. П. Репиным К. Ф. Рылеев уехал, дав слово возвратиться вечером и известить «об окончательных намерениях к завтрашним действиям». В десять вечера Рылеев приехал с Пущиным и объявил, что «в завтрашний день, при принятии присяги, должно поднимать войска, на которые есть надежда <...>»[43].

К вечеру 13 декабря офицерам л.-гв. Финляндского полка разослали уведомления «о назначении следующего дня к принятию присяги». Ночью Розену принесли приказ прибыть к полковому командиру в 8 часов утра. Розен не стал скрывать от жены предстоящих опасностей — он «мог ей совершенно открыться — ее ум и сердце все понимали»[44]. Командир полка Н. Ф. Воропанов приехал в девять утра и прочел собравшимся у него на квартире офицерам письмо Константина к Александру I с отречением, манифест 16 марта 1823 г. о передаче прав

// C 11

на престол вел. кн. Николаю Павловичу, два письма Константина от 26 ноября 1825 г. с «повторным» отречением и манифест 12 декабря 1825 г. о восшествии на престол Николая I. Розен выступил вперед и сказал:, «Если все <...> письма и бумаги верны с подлинниками, в чем не имею никакой причины сомневаться, то почему 27 ноября не дали нам прямо присягнуть Николаю?»[45]. Однако попытка Розена задержать приведение полка к присяге не была успешной и не получила поддержки других офицеров. 1-й батальон полковника А. Н. Тулубьева (кроме взвода Розена, который накануне держал караул в Галерной гавани и еще не успел смениться) присягнул в казарме. 2-й батальон полковника А. Ф. Моллера в девять утра занял караулы по второму отделению — от Зимнего дворца до Адмиралтейства.

Из казарм Розен отправился в Зимний дворец к разводу 2-го батальона, назначенному на десять утра, и по пути заехал к Н. П. Репину (по причине болезни не находившемуся на службе) с известием, что «читали манифест» и полк присягнул[46]. Возвратившись домой, Розен нашел записку К. Ф. Рылеева, который извещал, что его ожидают в казармах л-гв. Московского полка. В «Записках декабриста» Розен пишет: «Было 10 часов утра, лошади мои стояли запряженные. Взъехав на Исаакиевский мост, увидел густую толпу народа на другом конце моста, а на Сенатской площади каре Московского полка. Я пробился сквозь толпу, прошел прямо к каре, стоявшему по ту сторону памятника, и был встречен громким «ура!»[47]. В связи с преобладанием источников, указывающих другое время прихода л.-гв. Московского полка на Сенатскую площадь — около 11 часов утра, М.В. Нечкина отмечает: «Необходимо ввести небольшую поправку к свидетельству Розена о том, что он в десять часов утра выехал из дому и с Исаакиевского моста уже увидел построенное каре. Розен не мог ехать почти час от Финляндских казарм, где квартировал, разве что он задержался дорогой или ехал из какого-либо другого места»[48].

// С 12

Ошибка мемуариста очевидна. На следствии Розен показал следующее: «Во втором часу оделся, чтобы ехать во дворец к назначенному выходу. В сие время приехал ко мне подпоручик Базин, говоря, что на площади множество войска и народу. Я в полной форме поехал с ним. Доезжая до конца моста, нельзя было дальше ехать от тесноты. Мы соскочили из саней, не знаю, куда пошел подпоручик Базин, но я, видя на площади войско с знаменами, вошел в ближайшее каре л[ейб]-г[вардии] Московского полка <...>»[49]. Замечание «во втором часу» в этом свидетельстве следует читать как «в одиннадцатом часу», так как точкой отсчета времени в данном случае для Розена было 9 часов утра, когда полковой командир объявил офицерам полка о восшествии на престол нового императора[50]. И подпоручик И.А. Базин приехал к Розену в тот момент, когда тот готовился ехать во дворец «к выходу», т. е. к торжественному молебствию, первоначально назначенному на 11 часов утра. Неверное указание времени выезда Розена из дому в «Записках декабриста»: «было 10 часов утра» — объясняется тем, что изложение событий дня 14 декабря сдвинуто здесь на один час раньше. Так, начиная рассказ о дне восстания, Розен сообщает в своих мемуарах: «<…> всем офицерам велено было собраться в квартире полкового командира в 7 часов утра»[51], тогда как в действительности офицеры полка были собраны на квартире Н. Ф. Воропанова в 8 часов утра[52].

Итак, в 11 часов утра Розен отправился на Сенатскую площадь, пробился сквозь толпу, «вошел» в каре л.-гв. Московского полка «и был встречен громким «ура!»[53]. В рапорте командира л.-гв. Финляндского полка Н. Ф. Воропанова этот эпизод изложен так: «Поручик Розен при первом появлении Московского полка рот приехал на санях и бросился в каре, где пробыл не более

// С 13

пяти минут»[54]. Здесь Розен увидел Д. А, Щепина-Ростовского, М. А. Бестужева и И. И. Пущина. На вопрос Розена, где Трубецкой, Пущин ответил: «Пропал или спрятался; если можно, то достань еще помощи, в противном случае и без тебя тут довольно жертв»[55]. И. И. Пущин уже знал о положении в л.-гв. Финляндском полку от Н. П. Репина, который, получив от Розена известие о том, что присяга в полку прошла успешно, сразу отправился на Сенатскую площадь. Пущин видел Репина около каре и, расспросив, что делается в л.-гв. Финляндском полку, по свидетельству А. А. Бестужева, сказал, «чтобы он без солдат и не являлся». Н. П. Репин уехал, «обнадеживая, что это будет»[56]. Когда Розен приехал в казармы полка, где находился 1-й батальон и куда только перед тем вернулся из караула его стрелковый взвод, Репин был уже там[57]. Розен вбежал первый во двор казарм и закричал: «Выходи!» Потом прошел по всем ротам, приказал солдатам одеться, вложить кремни, взять патроны и выстроиться на улице, «говоря, что должно идти на помощь нашим братьям». Офицерам Розен сказал, «что был в каре возмутившихся, что все полки идут к площади и что нам должно туда идти». Командир 1-го батальона полковник А. Н. Тулубьев «согласился» [58]. Прибывшие к этому времени бригадный командир генерал-майор Е.А. Головин, получивший соответствующий приказ от командующего Гвардейским корпусом генерал-лейтенанта А. Л. Воинова, и генерал-адъютант Е. Ф. Кемеровский, посланный Николаем I за батальоном, повели

// С 14

выстроившуюся поротно колонну на Сенатскую площадь [59].

 

Схема расположения войск на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. (по Г. С. Габаеву)

Восставшие (около 3.000 чел. пехоты):
Коре А. Бестужева — Л.-гв. Московск. полк (671 чел.).
1. Фас М. Бестужева (2 1/2 роты);
2. Фас кн. Щепина (2 роты);
3. Цепь кн. В. Оболенского (около 40 чел.);
Л-гв. Гренад. п. (около 1.250 чел.);
4. Фас Сутгофа (1 рота);
5. Фасы Панова (1 бат.—4 роты).
Колонна Н. Бестужева — Гвард. экипаж—около 1100 чел.
6. 1 бат. (8 рот и арт. команда).
Нейтральные (около 500 чел. пехоты):
7. Л.-гв, Финлянд. п. бар. Розена (2 1/2, роты).

Правительственные войска (пехота — ок. 9.000 чел., кавалерия около 3.000 чел. и артиллерия —36 орудий):
8. Л.-гв. Преображ. полк 1 рота;
9. Л.-гв. Финлянд. полк 1 1/2 роты;
10. Л.-гв. Конного полка (2 эск.):
11. Л.-гв. 1-го Конно-пион. 1 3/4 эск.;
12. Л.-гв. Финлянд. п. караул (около 25 чел.);
13. Л.-гв. Павловск. п. сводн. бат. (3 роты);
14. 1-го Конио-пионерского 1/4 эск.;
15. Кавалерг. п. 1/4 вен.;
16. Л.-гв, Семеновск. п. 2 бат. (8 рот);
17. Л.-гв. Гренад. п. св. рота (137 чел.);
18. Л.-гв. Конного п, 5 эск.;
19. Л.-гв. Преображ. п. (1 3/4 бат. — 7 рот);
20. Л.-гв. Московск. п. св. бат. (641 чел.);
21. Л.-гв. Измайловск. п. 2 бат. (8 рот);
22. Л.-гв. Егерск. п. 2 бат.;
23. Кавалерг. п. 6 3/4, эск,;
24. Л.-гв. 1 арт. бриг. 2 2/3 роты — 32 оруд.

 

На середине Исаакиевского моста батальон остановили и приказали зарядить ружья. В этот момент у Розена был план пробиться сквозь стоявший впереди карабинерный взвод и роту преображенцев под командой капитана П.Н. Игнатьева, занявшую всю ширину моста со стороны Сенатской площади. Сделать это было вполне возможно. В своих солдатах Розен был уверен. Во время движения колонны от казарм полка к мосту Розен убеждал их «не идти против бунтовщиков»[60]. Первый карабинерный взвод, стоявший впереди и явно не желавший двигаться дальше (что впоследствии и выявилось), под давлением сзади расступился бы. Пройти через первую роту л.-гв. Преображенского полка, заграждавшую проход от Исаакиевского моста на площадь, также не составило бы большого труда. Так, эта рота чуть позднее пропустила на площадь пришедших по льду Невы лейб-гренадер поручика А.Н. Сутгофа, причем, по свидетельству командира роты капитана П. Н. Игнатьева, «когда лейб-гренадеры отдельными командами, всходя с Невы, беспрепятственно бежали возле на присоединение к своим, чтоб стать в ряды мятежников, солдаты роты его величества приподнимали их сумы и, удостоверяясь по их тяжести, что полное число боевых патронов в них заключалось, острились между собою, уверяя, что их пули не попадут» [61]. Преображенцы были настроены по отношению к восставшим весьма миролюбиво, а «из мятежнической толпы высылали к роте неоднократно нижних чинов л.-гв. Московского полка для переговоров»[62].

Так же были настроены и финляндцы. Сохранилось свидетельство чиновника Н. С. Щукина, находившегося 14 декабря на Сенатской площади и видевшего солдат

// С 15

2-го батальона л.-гв. Финляндского полка, державших караул на Сенатской гауптвахте: «<...> на углу дома Кусовникова подле канавы мимо меня прошли солдаты, сменившиеся с Сенатской гауптвахты. «Кричите, ребята,— сказал один из них московским, — вот мы отобедаем и придем пособлять вам. Кричите!»[63]

Однако Розен отказался от своего первоначального плана. Он убедился в том, что «восстание не имело начальника» и не было «единства в предприятии», и не хотел «напрасно жертвовать людьми»[64]. Но, «не будучи в состоянии оставаться в рядах противной стороны», Розен принял вполне оправданное с военной точки зрения решение — остановить свой взвод и шедшие за ним три роты полка и перекрыть таким образом продвижение правительственных войск по Исаакиевскому мосту на Сенатскую площадь. В тот момент, когда генерал-адъютант Е. Ф. Комаровский и генерал-майор Е. А. Головин скомандовали батальону: «Вперед!» — взвод Розена по приказу своего командира громко повторил: «Стой!» Стоявший впереди карабинерный взвод «тронулся с места в большом замешательстве»[65], но капитану А. С. Вяткину удалось вывести его на площадь. Командир третьей роты капитан Д. Н. Белевцов отвел свою роту назад по мосту и затем по льду Невы вышел с ней к Английской набережной. В показаниях следствию Розен писал, что на вопрос генерал-адъютанта Е. Ф. Комаровского, «отчего они не следуют за первым взводом», его «взвод отвечал: «Мы не знаем, куда и на что нас ведут. Ружья заряжены, сохрани бог убить своего брата, мы присягали государю Константину Павловичу, при присяге и у обедни целовали крест!»[66] По воспоминаниям самого Е. Ф. Комаровского, взвод Розена ему отвечал: «Мы не присягали, худого ничего не делаем, по своим стрелять не будем»[67]. Когда генерал-майор Е. А. Головин «приказал людям идти вперед, то несколько голосов из фронта

// С 16

отозвались: «Да куда же вы нас ведете? Это наши» — «Они бунтовщики». — «Если они бунтовщики, то мы их перевяжем; зачем нам стрелять по своим; да мы еще не присягали новому государю»[68].

Когда стрелковый взвод первой карабинерной роты л.-гв. Финляндского полка остановился на середине Исаакиевского моста, отмечает Розен в «Записках декабриста», «был уже второй час пополудни», следовательно, третий час. С этого момента и до первых выстрелов картечью по восставшим в начале пятого «с лишком два часа» стоял Розен «неподвижно, в самой мучительной внутренней борьбе, выжидая атаки на площади, чтобы поддержать ее тремя с половиною ротами», готовыми следовать за ним повсюду[69]. «Решение Розена остановить полк на мосту, — отмечает М. В. Нечкина, — требовало сильной воли и ясного сознания необходимости помочь восставшим. Так действия этого «нечлена» тайного общества стали элементом существенной помощи восставшим <...>»[70].

Н. П. Репин предвидел положение, в котором оказался во время восстания Розен, когда накануне, 13 декабря, говорил К. Ф. Рылееву; «Во всем полку один только Розен отвечает за себя, но я не знаю, что он будет в состоянии сделать»[71]. В каре восставших знали о событиях на Исаакиевском мосту. По показанию солдат взвода Розена, Н. П. Репин «подходил к ним и одобрял их поведение», а унтер-офицер Ф. Волков, стоявший в карауле на Сенатской гауптвахте, видел, как он потом «несколько раз ходил на Петровскую площадь к сборищу мятежников и опять назад возвращался»[72]. Поведение Розена 14 декабря не вызвало сомнения ни у кого из декабристов и было ими понято правильно. Так, И.Д. Якушкин отмечал в своих «Записках»: «Поручик Розен, честнейший немец и во всем преданный товарищ, не пришел, однако, на площадь; может быть, он надеялся, оставшись при полку, действительнее споспешествовать начатому предприятию

// С 17

своих товарищей»[73]. Лишь Д.И. Завалишин в 1881 г. в своей неопубликованной статье «Событие 14 декабря 1825 года и беспристрастное суждение о нем» писал: «Нельзя также не сделать здесь заметки относительно одного показания барона Розена, что он не повел Финляндский полк на присоединение к восставшим оттого, что считал дело проигранным, но тем же оправдывались и другие, даже в таких полках, где было и много членов общества. Таким образом, вместо того, чтобы делать дело как следует, соответственно тому предприятию, в котором участвовали, все самовольно распоряжались по своему усмотрению, и дело было проиграно оттого, что думали наперед уже, что оно проиграно, и ничего не делали, чтоб его выиграть»[74].

К исходу пятого часа восстание было разгромлено. Розен попросил подошедшего к взводу Репина навестить жену и «успокоить на его счет», развернул свой взвод (пропустив мимо два эскадрона конногвардейцев), провел его по мосту на Васильевский остров и поставил возле манежа 1-го Кадетского корпуса. В это время к взводу подъехал генерал-адъютант А.Х. Бенкендорф. В его воспоминаниях этот эпизод описан весьма карикатурно: «Рота, остановившаяся близ 1-го Кадетского корпуса и чувствовавшая за собою наибольшую вину, хотела также занять свое место в строю и идти с прочими, но, знав уже о ее поведении во время бунта, я приказал ей построиться особо и объявил, что честь принести присягу новому императору, от которой она отказалась утром, ей должно заслужить отыскиванием преступников и приведением их ко мне обезоруженными. Рота тотчас повиновалась этому приказанию и побежала ловить участвовавших в бунте»[75]. В действительности все обстояло несколько иначе. Когда собрался весь батальон и приехал полковой священник Н. В. Музовский, Розену приказали отойти от взвода. «Солдаты сомкнулись в круг, священник стал их расспрашивать и готовить к присяге»[76]. Тогда Розен «быстро ворвался в круг и громко, во всеуслышание

// С 18

объявил священнику, что солдаты мои ни в чем не виноваты, они слушались своего начальника»[77]. Взвод Розена присягнул, и его «назначили занять Андреевский рынок и караулить тамошний небольшой гостиный двор». Утром следующего дня Розен сменился в карауле и на два часа приехал домой.

По версии «Записок декабриста», он был арестован 15 декабря рано утром, по следственным показаниям — «в 4 часа пополудни»[78]. Первоначально содержался в караульном помещении л.-гв. Кавалергардского полка, затем на дворцовой гауптвахте, а 5 января 1826 г. помещен в каземат № 13 Кронверкской куртины Петропавловской крепости.

В следственном деле Розена — материалы двух допросов. Первый допрос снял 22 декабря генерал-адъютант В. В. Левашов в присутствии Николая I. Розен отвечал на «вопросные пункты» осторожно и уклончиво. Он «не мог сказать всю правду, не хотел назвать никого из членов тайного общества и из зачинщиков 14 декабря»[79]. Он объявил, что «обществу тайному не принадлежал» и «никаких слухов насчет 14-го числа» и о замыслах «бунтовщиков» не слышал; происшествие на Исаакиевском мосту днем 14 декабря во время продвижения 1-го батальона л.-гв. Финляндского полка на Сенатскую площадь для участия в подавлении восстания объяснял тем, что его взвод не был приведен к присяге новому императору и, оставшись верен присяге Константину, отказался идти вперед. Его действия как командира взвода — остановка тронувшихся было вперед унтер-офицера и двух рядовых — были вызваны только опасением, «чтоб сие не привело неустройства всему взводу»[80].

И еще один раз, вечером 8 января 1826 г., Розен был допрошен в Следственном комитете. Ему вновь были заданы вопросы о его принадлежности к тайному обществу, но он решительно подтвердил ранее данные им показания: «а) Никогда и никем не был принят в тайное общество, никогда никакому не принадлежал и потому никого в какое-либо тайное общество принять не мог.

// С 19

b) Никогда не имел никаких побуждений, чтоб вступить в тайное общество, с) Не знавши сего общества, не знал и цели его, ни средства к достижению оной»[81]. Полученные от комитета 9 января 1826 г. «вопросные пункты» для письменного ответа убедили Розена, что следствие предупреждено во многих отношениях и что скрывать" свои действия в день 14 декабря нет смысла. В своих письменных показаниях Розен описал их довольно подробно и, в частности, сообщил, что после того, как от взвода отъехал Е. Ф. Комаровский, «хотели идти вперед унтер-офицеры Кухтиков и Степанов и четыре человека с правого фланга», он «подбежал к этим людям, возвратил их на свои места, угрожая заколоть шпагою того, кто тронется с места». Когда до взвода начали долетать пули и «люди было осадили», он «их остановил, говоря: «Стой смирно и в порядке, вы оттого не идете вперед, что верны присяге, данной государю, так стой же; я должен буду отвечать за вас; я имею жену беременную, имение, следовательно, жертвую гораздо большим, чем кто-либо, а стою вперед вас; пуля, которая мимо кого просвистела, того не убивает»[82]. Сложнее было дать ответ на «вопросный пункт», «кто именно из членов, где и в какое время имел совещание о возмущении 14 декабря», и при этом не назвать и не подвергнуть опасности никого из принимавших участие в совещаниях 11 декабря у Н. П. Репина и 12 декабря у Е. П. Оболенского. Умело составленные Розеном ответы были причиной одной только очной ставки между ним и подпоручиком л.-гв. Финляндского полка А.И. Богдановым, состоявшейся 24 апреля 1826 г. Розену удалось убедить следствие, что хотя А. И. Богданов и присутствовал 12 декабря у Е. П. Оболенского, но в совещании практически не участвовал и «во время разговора уехал»[83]. На этом следствие для Розена закончилось. Позднее, в «Записках декабриста» он мог с удовлетворением отметить: «Я был так счастлив, что никто за меня даже не был арестован, никто из моих солдат не был наказан, ни удален на Кавказ»[84].

19 июня 1826 г., когда процесс по делу декабристов подходил к концу, у Розена родился сын, названный в

// С 20

честь дедушки, отца декабриста, Евгением, или сокращенно по отголоску Энни. 12 июля 1826 г. был объявлен приговор. Верховный уголовный суд признал Розена виновным в том, что он «лично действовал в мятеже, остановив свой взвод, посланный для усмирения мятежников»[85]. Розен был отнесен судом к пятому разряду «государственных преступников» и приговорен к «ссылке в каторжную работу на 10 лет, а потом на поселение»[86]. Николай I утвердил приговор Верховного уголовного суда Розену без изменений. Высочайшим указом от 22 августа 1826 г. было повелено «оставить его в работе на шесть лет, а потом обратить на поселение в Сибирь»[87]. 3 февраля 1827 г. во время последнего свидания в крепости Розен умолял жену не следовать за ним, пока сын «не укрепится после прорезывания зубов, пока не заговорит, не будет тверд на ногах, чтобы мог перенести и дальний путь и неизвестное жилье»[88]. Через два дня, вечером 5 февраля, Розена заковали в ножные кандалы, и фельдъегерская тройка зимней петербургской ночью увезла его на каторгу в читинскую тюрьму. Комендант Петропавловской крепости генерал-адъютант А. Я. Сукин в тот же вечер доложил военному министру генералу от инфантерии А. И. Татищеву: «<...> сего 5 февраля пополудни в 11 часов для препровождения по назначению сданы присланному <С…> из инспекторского департамента Главного штаба его императорского величества фельдъегерю Яковлеву с жандармами» «государственные преступники» Розен, Н. П. Репин, М.Н. Глебов и М.К. Кюхельбекер [89].

Восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге, ставшее историческим символом декабризма как революционного явления, было высшей и заключительной точкой развития декабристского движения и одновременно началом новой жизни участников тайных обществ, наполненной иными духовными ценностями и особым историческим смыслом. Во время политического процесса, в долгие годы заточения и изгнания узники постигали подлинный исторический смысл событий,

// С 21

приведших их в «каторжные норы» Сибири. Декабристы все более осознавали себя как исторических деятелей, провозгласивших идеи, рожденные эпохой. «В разговорах, — вспоминал И. Д. Якушкин, — очень часто речь склонялась к общему делу, и, слушая ежедневно часами рассказы, сличая эти рассказы и поверяя их один другим, с каждым днем становилось все более понятным все то, что относилось до этого дела, все более и более пояснялось значение нашего общества, существовавшего девять лет вопреки всем препятствиям, встречавшимся при его действиях; пояснялось также и значение 14 декабря, а вместе с тем становились известными все действия комитета при допросе подсудимых и уловки его при составлении доклада, в котором очень немного лжи, но зато который весь не что иное, как обман»[90].

Осознание декабристами исторического значения своей революционной борьбы приводило их к убеждению в том, что и в Сибири, в условиях каторги они «призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили»[91]. Свою важнейшую обязанность декабристы видели теперь в том, чтобы сохранить истину, опровергнуть ложь правительственных сообщений, донести до современников и потомков правду о 14 декабря 1825 г. «Всякая преследуемая истина, — писал А. М. Муравьев, — есть сила, которая накопляется, есть подготовляемый день торжества»[92]. Стремление «огласить правду» и подготовить «день торжества» истины было главным стимулом литературной деятельности узников сибирской каторги.

По свидетельству Д. И. Завалишина, замысел создания коллективной «истории 14 декабря» возник еще в читинской тюрьме, вероятно, в 1828 г. Для этого была создана специальная комиссия, приступившая к собиранию исторических материалов. В Чите и Петровском Заводе многие декабристы писали воспоминания, в большинстве своем до нас не дошедшие[93]. Из декабристских мемуаров, написанных во время сибирской каторги, известно

// С 22

«Воспоминание о Рылееве» Н. А. Бестужева, которое считается самым ранним и единственным дошедшим до нас мемуарным произведением, созданным, по словам М. К. Азадовского, «не в одиночестве, не в тиши дарованного судьбой последнего уединения», но возникшим в декабристской среде и подвергшимся «предварительной критике и проверке декабристского коллектива»[94].

К числу «каторжных» мемуаров следует, очевидно, отнести и «Записки декабриста» Розена. «Я составил краткие очерки или таблицы моих записок, — отмечал он, — в 1828, 1829, 1830-х годах, начал писать их подробно в сороковых годах и снова переписал и дополнил их с наступлением 1866 года»[95]. В отличие от большинства мемуаров участников тайных обществ, написанных в Сибири или после амнистии и ретроспективно отразивших взгляд на события 14 декабря в какой-то момент или период жизни их авторов, «Записки декабриста» создавались около 40 лет. Их начал писать в читинской тюрьме молодой человек, оказавшийся причастным к важнейшему событию русской истории первой половины XIX в., и завершил умудренный жизнью старик, переживший многих своих соузников и в 70—80-е гг. явившийся одним из «последних декабристов», хранителем их наследства. «Записки декабриста» создавались, таким образом, не как воспоминание о прожитой жизни, а как хроника происходящей жизни, как записки и размышления современника.

Идейные судьбы участников тайных обществ и декабризм как революционное движение и идеологическая система развивались не синхронно. Декабристы к моменту 14 декабря находились на разных этапах своего развития, различались по степени и формам проявления революционности, но их объединял характер революционности, тип личности и тип социального поведения. В отличие от таких мемуаристов, как М. А. и Н. А. Бестужевы, Е. П. Оболенский, И. И. Пущин, С. П. Трубецкой, И. Д. Якушкин и другие, сыгравших выдающуюся роль в декабристском движении, Розен был представителем так называемых рядовых декабристов, становление революционной личности которых началось незадолго до 14 декабря 1825 г. Розен был «рядовым» и в этом

// С 23

смысле глубоко типичным декабристом, индивидуальная судьба которого, при всей кажущейся случайности его принадлежности к декабристским обществам и ограниченном участии в восстании на Сенатской площади, отразила историю жизни и идейной эволюции значительного числа малоизвестных или даже безвестных участников движения. Именно о них писал К. Ф. Рылеев в своих; «собственноручных показаниях», данных вечером 14 декабря 1825 г. в Зимнем дворце: «Открыв откровенно и решительно, что мне известно, я прошу одной милости — пощадить молодых людей, вовлеченных в общество, и вспомнить, что дух времени такая сила, пред которою они не в состоянии были устоять»[96].

Поручик л.-гв. Финляндского полка, вовлеченный событиями бурного времени междуцарствия в деятельность тайного общества и ставший участником восстания на Сенатской площади скорее в силу внешних обстоятельств, чем по внутреннему революционному убеждению, Розен стал декабристом в полном смысле этого слова уже после 14 декабря, оказавшись в обстановке «споров, прений, рассказов», в «кипучем водовороте духовной жизни», которая, по свидетельству М. А. Бестужева, царила в казематах читинского острога и Петровского Завода[97]. Каторга явилась для Розена, как и для многих других его соузников, «школой и основой <...> умственного и духовного воспитания»[98]. Если дух времени, слабо осознанные оппозиционные настроения и стремительный порыв благородных чувств, основанных на глубоко усвоенных представлениях о чести, дружбе и незыблемости данного слова, привели Розена в ряды заговорщиков, определили его участие в восстании и его поведение во время процесса по делу 14 декабря, то декабристская среда Читы и Петровского Завода помогла Розену, говоря словами Н. А. Добролюбова, «удержаться сознательно на той высоте, на которую его поставило непосредственное чувство»[99]. Позднее, в 1868 г., Розен говорил

// С 24

лейпцигскому журналисту Ю. Экардту, «что осознание того, что страдаешь во имя высокой цели в обществе благороднейших людей, облегчает тяжелые испытания ссылки и что он охотно вернулся бы в тюрьму холодной Читы, если бы смог вернуть своих старых, давно умерших друзей. Никогда, — добавил он взволнованно, - не был я в лучшем обществе»[100]. Эта мысль пронизывает главы «Записок декабриста», посвященные сибирской каторге и ссылке.

Розен узнал историю движения, к которому примкнул лишь за несколько дней до восстания, и близко познакомился с виднейшими деятелями тайных обществ в тюремных казематах, где, по словам В. С. Толстого, «все, не стесняясь, рассуждали и подробно рассказывали друг другу как о жизни тайных обществ, так и обо всех подробностях, случившихся при снятии показаний в Следственной комиссии»[101]. Потребность осмыслить происшедший в его жизни переворот и «по истине выставить сущность исторического факта» 14 декабря заставила Розена взяться за перо. Понимая, что является участником и очевидцем важнейших исторических событий, он поставил целью жизни собрать и сделать достоянием потомков достоверные «сведения о стремлениях и об участи его друзей и товарищей», «совестливым образом передать то, что <...> сам испытал, видел и слышал и что почерпнул из самых верных источников»[102]. Отправляясь из тюрьмы Петровского Завода на поселение в Курган в 1832 г., он написал на портрете, выполненном с него Н. А. Бестужевым: «Воспоминание есть единственный рай, из которого ни в коем случае нет изгнания. Андрей Розен»[103].

Личность мемуариста, поражавшего современников своей «бодростью, свежестью ума, энергией» даже в тяжелейшие моменты жизни, не романтическим типом поведения, столь характерным для большинства декабристов, но рационализмом и серьезностью, подчас доходившими до педантизма, прочностью нравственных правил

// С 25

трудовой жизни, «верой в свои духовные силы»[104], и общественное значение деятельности историка позволили создать столь содержательное и глубоко правдивое в основе своей мемуарное произведение, каким являются «Записки декабриста». «Это был человек рыцарского характера, прямой, правдивый, всегда важный, серьезный и неуклонно точный в исполнении всего, что у него положено было для каждого часа, <...> бодрый, энергичный, со светлым умом и памятью, он проводит время в непрестанных трудах, сочиняет, переводит»,— вспоминал о Розене его соузник А.П. Беляев [105]. Г. П. Данилевский, познакомившийся с Розеном в 1865 г., характеризуя его деятельность на посту мирового посредника Изюмского уезда Харьковской губернии, писал: «Бодрый, высокий и румяный старец, с седою бородою, он ежедневно объезжает свои волости в некрытом фургоне без рессор; оставаясь дома, либо за полночь ежедневно стоит, не разгибаясь, за письменной конторкой, либо верхом, с переломленной в тяжкие годы испытаний ногою, объезжает свое степное хозяйство, делает удачные опыты травосеяния, с любовью следит за литературой и ведет огромную служебную и частную переписку»[106].

«Записки декабриста», в полной мере отразившие черты и самый тип личности их автора, написаны не в стиле романтического повествования о прошлом, но представляют собой строгое по форме и добросовестное по исполнению историческое описание, отличающееся обстоятельностью и полнотой сообщаемых сведений. Однако определить жанр «Записок декабриста» как мемуаров или хроники явно недостаточно и неточно. Это скорее историческая автобиография, в основу которой, помимо воспоминаний автора, положены многочисленные и разнообразные документальные материалы. Прежде всего, это не дошедшие до нас мемуарные свидетельства декабристов, записанные Розеном в казематах Читы и Петровского Завода, на поселении в Кургане и на Кавказе. В Чите и Петровском Заводе «мы были вместе 85 человек,

// С 26

— отмечал он, — с 20-ю другими встретился на поселении и на Кавказе»[107]. По словам Розена, декабристы знали о составлении им «Записок»[108]. «В Чите, в Петровском Заводе, в Кургане, на Кавказе, за границею и везде при благоприятных встречах» он знакомил их со своими воспоминаниями, пользовался их памятью и советами[109]. Осенью 1869 г. Розен читал главы «Записок декабриста» П. Н. Свистунову, М. А. Бестужеву и М. И. Муравьеву-Апостолу, «которые выслушали его чтение с большим удовольствием и отозвались о его труде с искреннею похвалою»[110]. В работе над «Записками» он использовал современную ему статистику, русскую и заграничную периодическую печать, мемуарную литературу, исторические сочинения. «Записки декабриста» по своему характеру, содержанию и источникам представляют собой историко-мемуарное произведение и в известном смысле являются результатом коллективного творчества. Однако свойственный Розену исторический фатализм, усиленный фатализмом религиозным, не позволил ему превратить его «Записки» в собственно историческое исследование. Рассматривая происшедшее как исторически необходимое и единственно возможное, Розен неизбежно вставал на путь исторического оправдания «зла» и примирения «врагов». То, что стало историей, по его мнению, не могло быть предметом восхваления или осуждения. Свой долг историка он видел лишь в «доставлении верных сведений», полагая, что историческая правда неизбежно раскрывается в достоверных исторических фактах. «Толковые и беспристрастные читатели сами найдут правду»[111], — писал он Д. И. Завалишину 22 апреля 1873 г.

«Записки декабриста» состоят из трех частей. Первая часть, посвященная детским и юношеским воспоминаниям, восстанию на Сенатской площади в Петербурге, процессу по делу 14 декабря 1825 г. и декабристской каторге,

// С 27

является в полном и точном смысле этого слова мемуарами. «Вторая часть моих Записок, — писал Розен в предисловии к своему труду в феврале 1870 г., — касается моей родины; а третья часть — некоторых из важных современных вопросов, новейших великих событий и громадных преобразований в моем отечестве»[112]. Вторая; и третья части «Записок декабриста» представляют собой обширные историко-публицистические очерки по истории Эстляндии, истории России второй четверти XIX в. и, особенно подробно и обстоятельно, истории общественных реформ начала 60-х гг. Эти исторические очерки придавали воспоминаниям декабриста о прожитой жизни характер публицистических размышлений современника, очевидца и участника исторических событий века.

Нам известны лишь хронологические рамки работы Розена над «Записками декабриста», указанные им самим: 1828 г. и 1866 г. Розен не оставил прямых или косвенных свидетельств, которые позволили бы точно датировать написание отдельных глав или частей его воспоминаний и установить источники сообщаемых в них сведений. Ограничимся поэтому предположительной реконструкцией творческой истории «Записок декабриста».

В 1828—1830 гг., находясь в читинской тюрьме, Розен «составил краткие очерки или таблицы» услышанных им рассказов о тайных обществах, восстаниях в Петербурге и на юге, следствии и суде над декабристами. Возможно, это были конспекты («краткие очерки») рассказов и хронологические «таблицы». Рассказчиками явились читинские соузники Розена. По приезде в Читу в конце марта 1827 г. Розен и прибывшие с ним в одной партии Н. П. Репин, М. Н. Глебов и М. К. Кюхельбекер стали первыми жильцами так называемого дьячковского каземата. В конце августа — начале сентября 1827 г. они переселились в новый острог—«большой» каземат, имевший «четыре большие комнаты, в каждой из оных жили от 10 до 17 человек»[113]. Е. П. Оболенский писал из Читы 12 марта 1830 г.: «Нас в одном доме или в четырех больших комнатах 42 человека»[114]. И. Д. Якушкин вспоминал,

// С 28

что «большой каземат был невообразимо дурно построен; окна с железными решетками были вставлены прямо в стену без колод, и стекла были всегда зимой покрыты толстым льдом»[115]. В комнатах было и холодно и темно. В однообразной тюремной жизни, когда «один день походил на другой, год на год не было новых, внешних впечатлений», все занятия и размышления Розена сосредоточились на «внутреннем усовершенствовании». Вспоминая жизнь в Чите, Розен писал в своих «Записках»: «В часы, досужные от работ, имели мы самое занимательное и поучительное чтение; кроме всех журналов и газет, русских, французских, английских и немецких, дозволенных цензурою, имели мы хорошие библиотеки Н. М. Муравьева, С. Г. Волконского и С. П. Трубецкого»[116]. Свободные часы Розен проводил в беседах с товарищами, в чтении книг, на лекциях «каторжной академии», в занятиях русской словесностью с А. И. Одоевским. «Образованность умных товарищей имела большое влияние на тех из нас, которые прежде не имели ни времени, ни средств обогатиться познаниями»[117], — писал впоследствии Розен о значении читинской тюрьмы для его умственного и духовного становления после 14 декабря 1825 г.

Одновременно с конспектированием рассказов своих новых товарищей Розен, очевидно, набрасывал и собственные воспоминания о детских годах, воспитании в Кадетском корпусе, службе в л.-гв. Финляндском полку, времени междуцарствия, восстании 14 декабря 1825 г., аресте и последующем процессе. При этом возникла возможность сопоставления воспоминаний, проверки и уточнения сообщаемых фактов. Приведем пример. На следствии Розен показал, что вечером 11 декабря 1825 г. вместе с Н. П. Репиным он отправился к К. Ф. Рылееву, «которого застали больного и читающего всеобщую историю»[118]. В «Записках декабриста» этот эпизод изложен так: «С Репиным поехал я к К. Ф. Рылееву <...>. Мы застали его одного, сидевшего с книгою в руках — «Русский ратник», — и с большим шерстяным платком, обвернутым

// С 29

вокруг шеи по причине болезни горла»[119]. Здесь Розен уже сообщает уточненные, возможно тем же Н. П. Репиным, крайне интересные сведения о том, что К. Ф. Рылеев накануне восстания читал книгу Т. С. Мальгина «Российский ратник, или Общая военная повесть о государственных войнах, неприятельских нашествиях, уронах, бедствиях, победах и приобретениях от древности до наших времен по 1805 год».

По свидетельству Розена, составление «кратких очерков», или «таблиц», было закончено в 1830 г., но, очевидно, записи делались и позднее. В августе 1830 г. узников Читинского острога перевели в новую тюрьму, построенную при Петровском чугуноплавильном заводе. Во время пешего перехода из Читы в Петровский Завод Розен находился в особенном волнении. Еще в Чите он получил письмо от жены с известием о ее скором приезде. Прошение на высочайшее имя о разрешении следовать за мужем на жительство в Сибирь А. В. Розен подала 20 декабря 1828 г.[120]. Разрешение на отъезд она получила 23 августа 1829 г.[121], но ей было объявлено о невозможности ехать вместе с сыном. А. В. Розен обратилась к А. X. Бенкендорфу, но он подтвердил объявленную ей высочайшую волю.

М. В. Малиновская, младшая сестра А. В. Розен, согласилась взять мальчика на воспитание. 17 июня 1830 г. А. В. Розен выехала из Москвы. 31 июля она была уже в Иркутске. Подписав требуемые бумаги о лишении всех прав состояния, А. В. Розен отправилась дальше. 27 августа в деревне Онинский бор, в 167 верстах от Верхнеудинска, она соединилась с мужем. В письме к А. Ф. Бриггену от 11 мая 1834 г. Розен вспоминал: «Свидание наше <...> было трогательно и вообще доставило мне случай убедиться в любви и участии ко мне добрых моих товарищей, бывших свидетелями нашего свидания; многие из них плакали в первый раз в зрелом возрасте»[122]. А. В. Розен проделала огромный путь в 5,5 тыс. верст, проходивший через 11 губерний и 27 городов России. Приезд ее в Сибирь не являлся для нее актом самопожертвования. «Жизнь несколькими градусами

// С 30

севернее или южнее не есть большая разница для людей, не поставляющих своего блаженства в одних только чувственных наслаждениях»[123], — писала она брату, И. В. Малиновскому, 2 июля 1831 г. И в тюрьме Петровского Завода, и в последующем на поселении А. В. Розен была «совершенно счастлива, как только можно того желать»[124].

По выходе на поселение в июле 1832 г., в Кургане, круг декабристского общения Розена уменьшился. Его постоянными собеседниками здесь были М. А. Назимов, M. M. Нарышкин, И. Ф. Фохт, Н. И. Лорер, В. Н. Лихарев, А. Ф. Бригген. Вспоминая жизнь в Кургане, Розен писал: «Я старался употребить мои досуги на приготовление быть наставником и учителем детей моих: много читал, писал, сочинял <...>, сундук большой наполнен был моими рукописями»[125]. Это свидетельствует о том, что работа над мемуарами продолжалась и в Кургане. Не случайно в «Записках декабриста» встречается замечание: «Воспоминания мои написаны были в тридцатых годах»[126], а в письме к М. А. Назимову от 1 января 1875 г. Розен писал о своей мемуарной работе: «Если бы я не начал ее тому 40 лет назад, то теперь была бы невозможна»[127].

21 июня 1837 г. военный министр А. И. Чернышев сообщил секретно в III Отделение А. X. Бенкендорфу и командующему Отдельным Кавказским корпусом Г. В. Розену о состоявшемся высочайшем повелении «находящихся на поселении государственных преступников Нарышкина, Лорера, Лихарева, Назимова, Розена и Фохта определить рядовыми в Отдельный Кавказский корпус, назначив их в разные батальоны под строгий присмотр и с тем, чтобы они непременно несли строевую службу по их званию и без всяких облегчений[128]. А. В. Розен и Е. П. Нарышкина получили разрешение следовать за своими мужьями.

// С 31

Вначале Розен был определен в Мингрельский егерский полк под Тифлисом, но по состоянию здоровья был назначен на службу в 3-й Кавказский линейный батальон, расположенный в Кисловодске.

На Кавказе Розен пробыл недолго. 20 ноября 1838 г. он подал прошение об отставке. В январе 1839 г. Розен был уволен от службы по «расстроенному здоровью» и получил высочайшее разрешение покинуть Кавказ и жить «безвыездно на родине под надзором полиции»[129].

По свидетельству Розена, писать подробно «Записки декабриста» он начал в 40-х гг. Эти годы он провел на своей родине, в Ментаке, и потом в Большой Солдине, небольшом поместье под Нарвой. Здесь, на основе составленных в читинской тюрьме «кратких очерков», или «таблиц», более поздних записей, Розен написал первую часть своих воспоминаний. В конце 1840-х — начале 1850-х гг. в работе наступил перерыв. Вспоминая об этом времени, Розен писал: «В течение восьми лет я не продолжал записок моих, даже не перечитывал их»[130]. В 1856 г. Розены навсегда покинули Прибалтику и переселились в Каменку, имение жены в Изюмском уезде Харьковской губернии. В Каменке Розен был школьным учителем, основал крестьянский банк, избирался присяжным заседателем окружного суда, шесть лет состоял мировым посредником 2-го участка Изюмского уезда. В конце 1850-х — начале 1860-х гг. возобновилась работа над «Записками». В эти годы были написаны вторая и третья части «Записок декабриста». С наступлением 1866 г. Розен снова переписал и дополнил свои мемуары[131].

// С 32

Необходимость дополнений была вызвана, в частности, публикацией в конце 50-х — начале 60-х гг. мемуарных и мемуарно-публицистических произведений декабристов. В изданиях Вольной русской типографии А.И. Герцена и Н.П. Огарева увидели свет воспоминания Н. А. Бестужева, сочинения М.С. Лунина, отрывки из воспоминаний И. И. Пущина, И. Д. Якушкина и Н.Р. Цебрикова. В русской заграничной демократической печати были опубликованы записки М. А. Фонвизина и Е. П. Оболенского. В России были напечатаны отрывки из воспоминаний И. И. Пущина, Н.В. Басаргина, статьи Д. И. Завалишина. Вышли книги М. А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I», Е. П. Ковалевского «Граф Блудов и его время», в Париже анонимно на французском языке издана «Правда об императоре Николае» Н. И. Сазонова. Эти сочинения также заставили Розена вновь вернуться к своим воспоминаниям о междуцарствии, восстании на Сенатской площади, процессе по делу 14 декабря, сибирской каторге, солдатчине на Кавказе. Хотя Розен называет 1866 г. как заключительный этап своей работы над «Записками декабриста», он просматривал текст и вносил в него изменения вплоть до 3 февраля 1870 г., когда написал предисловие и поставил последнюю точку в «Записках» перед тем, как в первый раз в полном виде отдать их в печать.

В первой, декабристской части мемуаров Розена наиболее полно и глубоко отразились прогрессивные черты его мировоззрения. Из глав воспоминаний, рассказывающих об истории движения, восстании 14 декабря 1825 г., годах заточения и изгнания, предстает революционная личность декабриста.

Во второй и третьей частях «Записок», посвященных Эстляндии и проблемам общественной жизни России 50—60-х гг. XIX в., проявились сословная ограниченность мемуариста, умеренность и неглубокость его революционности, сравнительно быстро эволюционизировавшей от декабризма к остзейскому дворянскому либерализму. В значительной степени это было связано, вероятно, с тем, что эти части создавались в 40 — 60-е гг., когда их автор, бывший каторжник, вернулся на родину и стал помещиком. Мировоззрение Розена этого периода определялось уже не столько его декабристским прошлым, сколько новым общественным положением

// С 33

и социальной принадлежностью к остзейскому дворянству. В своем поместье Большая Болдина Розен отказался от барщины, перевел крестьян на оброк и затем отдал землю им в аренду. Опыт хозяйствования в 40 — 50-е гг. определил характер аграрных взглядов мемуариста. Введенную им систему арендного хозяйства Розен рассматривал как наиболее совершенный тип крестьянского устройства, а безземельное освобождение крестьян считал основой решения аграрного вопроса в России.

В конце 50-х гг., когда началась подготовка крестьянской реформы, Розен создает свой проект освобождения крестьян. Основой проекта явилась остзейская реформа безземельного освобождения крестьян. В письме к Е. П. Оболенскому от 13 июля 1858 г. Розен писал: «Труд мой есть компиляция из Прибалтийских трех уложений, прежних и новейших»[132]. К началу 60-х гг. позиция Розена изменилась. Он не мог не видеть негативные стороны эстляндского способа безземельного освобождения: «Тут крестьяне получили только личную свободу, без земли, отчего оставались в некоторой зависимости от владельца земли, или подвергались участи бездомного работника, или увеличивали собою число пролетариев»[133]. Понимая необходимость освобождения крестьян с землей, Розен с энтузиазмом встретил крестьянскую реформу 1861 г. и в роли мирового посредника был активным участником ее проведения в жизнь, полагая, что в этом состоит его гражданский долг. Объясняя мотивы своей общественной деятельности в годы крестьянской реформы, он писал: «Во мне таится сила и стремление 120 товарищей, которые желали содействовать к освобождению крестьян, но были сосланы после 14 декабря и не дожили»[134]. Однако русский способ решения аграрного вопроса не представлялся Розену универсальным. Реформа 19 февраля 1861 г., по его мнению, была неприемлема для Эстляндии, где не было крестьянской общины и часть земель была уже выкуплена крестьянами и стала их собственностью.

Подчеркивая экономические и социальные особенности

// С 34

Прибалтики, Розен пытался защитить остзейский край, подвергавшийся резкой критике в русской прессе 60-х гг. «Но в своем стремлении защитить остзейцев Розен иногда шел дальше своих подлинных убеждений, оправдывая и то, в целесообразности и оправданности чего он уже не был уверен до конца»[135]. Это обстоятельство во многом объясняет противоречивость позиции Розена в остзейском вопросе, которому посвящена вторая часть его «Записок». Она открывается «Кратким очерком истории моей родины». По мнению С. С. Волка, этот очерк восходит к декабристской традиции в освещении прошлого Прибалтики[136]. Более правильным представляется мнение С. Г. Исакова, полагающего, что наряду с влиянием декабристских идей Розен испытал сильное воздействие идей немецко-прибалтийской историографии. Причем его понимание истории Прибалтики ближе к либерально-помещичьей концепции остзейской прессы, чем к прогрессивной прибалтийской историографии[137].

С этих же позиций Розен подходил и к полемике по остзейскому вопросу в России в 60-е гг. Защищая остзейский край от нападок консервативно-либеральной печати, требовавшей установления внутригосударственного единообразия и обвинявшей остзейцев в сепаратизме, Розен доказывал «исторически законное основание» учреждений и привилегий местного рыцарства[138]. Остзейские порядки, не лишенные недостатков, представлялись ему более совершенными, чем общерусские. «В прибалтийских губерниях, — писал он, — от сильно развитого в них принципа самоуправления, все еще обретается значительное превосходство, которое не должно быть уничтожено самовольно, насильственно»[139]. В полемике по остзейскому вопросу Розен решительно выступил против русской шовинистической печати. Но он не был апологетом остзейского порядка. Ему были чужды консерватизм и реакционность, проявленные лагерем остзейцев в развернувшейся полемике. Он стремился к политическому

// С 35

компромиссу и охотно допускал использование русского опыта и традиций в Прибалтике. Защищая остзейцев, Розен объективно выражал взгляды либеральной части местного дворянства, заинтересованной в сохранении и прогрессивном развитии остзейского общественно-политического уклада[140]. Вторая и третья части «Записок декабриста», насыщая мемуары Розена современным материалом, придавали им большую политическую актуальность и общественное звучание.

В самом начале составления «Записок декабриста» Розен не предназначал их для «печатного станка». Он начал писать воспоминания для узкого круга современников — «своих детей, родных и товарищей, с которыми <...> провел примечательнейшую часть своей жизни»[141],— и для потомков. Обращенность к будущим поколениям, являющаяся одной из важнейших особенностей декабристских мемуаров, была основана на убеждении, что «за скальпель истины возьмется будущий век»[142]. Но «Записки декабриста», вопреки первоначальному замыслу их автора, быстро преодолели рамки «исторических» мемуаров. История под пером мемуариста перерастала в современность, а воспоминания из дополняющего жизнь литературного занятия становились главным делом его жизни.

Осенью 1856 г. в Европейскую Россию начали возвращаться амнистированные декабристы. Они сразу оказались в центре общественного внимания. Интерес к истории первого революционного выступления в России и судьбе его участников был одним из проявлений назревавшей в России революционной ситуации. Мемуарные и мемуарно-публицистические произведения декабристов, публикация которых началась в конце 50-х — начале 60-х гг. XIX в., воспринимались как своеобразное политическое завещание, оставленное современному поколению борцов их предшественниками.

В середине 60-х гг. Розен решил опубликовать «Записки декабриста», полагая, что для этого наступило время. Формальное снятие цензурного запрета на печатание

// С 36

декабристских материалов давало, кроме того, возможность ответить на возражения и полемические замечания, вызванные прижизненным изданием воспоминаний, и таким образом отстоять истину. Понимая, однако, сложность издания «Записок декабриста» в России, Ровен в 1865 г. посетил Париж и Брюссель, где вел переговоры с издательствами о возможности опубликования своих мемуаров[143]. Подробности этих переговоров неизвестны. Но, судя по всему, они не были успешными. Возвратившись в Россию, Розен подготовил немецкий перевод своих «Записок» и в начале сентября 1868 г. в надежде найти издателя приехал в Лейпциг. В Лейпциге его познакомили с двумя виднейшими представителями либеральной журналистики и книжного дела города — с Г. Фрейтагом, писателем, редактором известного лейпцигского журнала «Die Grenzboten», и К. Гейбелем, книгопродавцем и владельцем крупнейшей издательской фирмы «Dunker el Humblot». По совету К. Гейбеля, в конце сентября 1868 г. Розен встретился с молодым лейпцигским журналистом, изучавшим право в Дерптском университете и хорошо знавшим Эстляндию, Ю. Экардтом. Позднее, став известным историком и дипломатом, Ю. Экардт вспомнит в своих мемуарах: «С письмом моего друга, издателя К. Гейбеля, осенним скучным днем ко мне вошел пожилой, но все еще хорошо выглядевший человек и представился: «Андрей Розен, один из последних оставшихся в живых декабристов»[144]. Ю. Экардт с большим интересом познакомился с воспоминаниями Розена, но нашел немецкий перевод их неудачным. С согласия Розена Ю. Экардт существенно сократил рукопись и практически заново перевел ее (по его словам, «фраза за фразой») на немецкий язык. «Записки декабриста» в переводе Ю. Экардта появились в отрывках и без указания автора в последних номерах за 1868 г. журнала «Die Grenzboten»[145], в котором Ю. Экардт был помощником

// С 37

редактора и имел долю капитала. Эта публикация имела огромный успех у подписчиков и еще более укрепила общественную репутацию журнала Г. Фрейтага[146].

По возвращении из Лейпцига в конце 1868 г. Розен предпринял попытку издания своих воспоминаний в России. Он отнес рукопись «Записок декабриста» издателю «Русского вестника» и «Московских ведомостей» M. H. Каткову, который, прочитав, вернул рукопись со словами: «Много интересного и нового, но для печати неудобно»[147]. Разговор с М. Н. Катковым убедил Розена в невозможности опубликования его произведения в России. Весной 1869 г. Розен вновь приехал в Лейпциг и заключил договор с книгоиздательством С. Гирцеля. В начале лета 1869 г. первая часть воспоминаний Розена в переводе Ю. Экардта вышла анонимно в Лейпциге отдельным изданием на немецком языке[148].

Книга «Aus den Memoiren eines russischen Dekabristen» (Из мемуаров русского декабриста) была издана тиражом в 30 тысяч экземпляров. Она вызвала большой читательский интерес, разошлась быстро, и С. Гирцель, по словам Розена, имел большой доход[149]. Приобрести ее, по-видимому, было непросто. А. И. Герцен сообщал Н. П. Огареву 31 (19) июля 1869 г.: «Книгу декабриста достал». В этот же день он написал А. А. Герцену: «Я теперь читаю «Aus den Memoiren eines russischen Dekabristen». Это писал барон Розен, бывший в Сибири, интересно — и я пришлю Ольге»[150]. 19(7) сентября 1869 г. А. И. Герцен сообщил Н. П. Огареву, что Н. А. Тучкова-Огарева «перевела страниц 50 Розена на французское»[151].

Воспоминаниями Розена заинтересовался редактор парижского журнала «Revue des Deux Mondes» Ш. де Мазад,

// С 38

который предполагал начать их публикацию в своем журнале[152]. Обзор книги Розена появился в английском журнале «Edinburgh Review»[153]. Этот обзор под названием «Заговор и ссылка декабристов» был опубликован также на французском языке в журнале «Revue Britannique»[154]. Обе публикации в английских журналах принадлежали переводчице и литератору Ф. Ле-Бретон, выступавшей в печати под псевдонимом Хефелл[155]. В 1872 г. книга Розена вышла на английском языке в Лондоне. Ее перевел и «роскошно издал» лондонский издатель Э. Д. Милдмей, поддерживавший деловые связи с лейпцигскими издательскими фирмами[156]. Лондонская газета «The Athenaeum» откликнулась рецензией на это издание[157]. Об английском переводе «Записок» Розена сообщил русским читателям журнал «Русский архив»[158]. В 1874 г. в Лейпциге вышло второе издание немецкой книги Розена. «Записки» Розена явились для европейской общественности первым мемуарным произведением на немецком и английском языках, автор которого был участником восстания на Сенатской площади в Петербурге и провел долгие годы в Сибири. Книга Розена была одним из наиболее известных и популярных произведений о России на европейском книжном рынке конца 60-х — начала 70-х гг.

Немецкие издания «Записок» Розена не остались незамеченными в России. В октябре 1868 г. «Биржевые ведомости» перепечатали из «Die Grenzboten» главу воспоминаний Розена, посвященную восстанию 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади, под заголовком «Из записок декабриста». Во вступительной заметке к публикации была дана краткая характеристика «Записок декабриста» и был указан источник текста: «Мы заимствуем содержание этого рассказа из одного полученного нами

// С 39

сегодня немецкого журнала»[159]. В июньской книге «Вестника Европы» за 1869 г. А. Н. Пыпин, работавший в это время над исследованием «Общественное движение в России при Александре I» и внимательно следивший за европейской литературой, поместил небольшую заметку о лейпцигском издании мемуаров Розена. Заметка А. Н. Пыпина содержала попытку раскрыть авторство «Записок декабриста»: «По нашей догадке, этот автор едва ли не то лицо, о котором другие воспоминания тогдашних людей говорят, что это был Р., «честнейший немец»[160], и обещание: «Если представится возможность, мы постараемся познакомить наших читателей с названными мемуарами»[161]. Такая возможность представилась довольно скоро. В октябрьской книжке журнала редактор-издатель «Вестника Европы» М. М. Стасюлевич напечатал подробное изложение воспоминаний Розена под названием «Мемуары из прошлого времени (1825— 1838 гг.)». «Автор записок, — отмечал M. M. Стасюлевич, — не выставил своего имени на книге, но в самом тексте объясняется вполне, кому принадлежат мемуары»[162]. М. А. Бестужев сообщал М. И. Семевскому в октябре 1869 г. о «Записках» Розена: «Немецкие экземпляры, кажется, есть в продаже у московских и петербургских книгопродавцев»[163]. По свидетельству Розена, в 1872 г. немецкое издание его «Записок» с дозволения русской цензуры продавалось «в императорском книжном магазине Шминдорфа на Невском проспекте № 5 сотнями экземпляров»[164].

29 сентября 1869 г. петербургская газета «Голос» поместила объявление: «Печатаются и в непродолжительном времени выйдут в свет Записки русского декабриста. Материал для истории военного возмущения 14

// С 40

декабря 1825 года и соучастников его»[165]. Розен пытался протестовать. В письме к издателю-редактору «Голоса» А. А. Краевскому он писал, что «никому не передал права печатать свою книгу воспоминаний» и поэтому находит «действие переводчика и издателя незаконным»[166].

Однако III Отделение с. е. и. в. канцелярии опередило Розена. 14 октября 1869 г. главноуправляющий III Отделением П. А. Шувалов в письме на имя министра внутренних дел А. Е. Тимашева обратил внимание на появившееся в «Голосе» объявление о выходе в свет книги «Записки декабриста» в связи с тем, «что такое объявление не могло появиться без испрошения предварительного высочайшего повеления»[167]. Начальник Главного управления по делам печати 23 октября 1869 г. распорядился «донести <...> немедленно, в какой типографии печатается означенная книга и кто издатель оной»[168].

Из С.-Петербургского цензурного комитета сообщили, что книга «Записки декабриста», изданная редактором петербургской газеты «Русский мир» А. С. Гиероглифовым и отпечатанная без предварительной цензуры в типографии Н. А. Неклюдова в количестве 1800 экземпляров, поступила 24 октября 1869 г. в цензурный комитет, но не было «принято никаких мер к задержанию этой книги, так как содержание ее, несмотря на дозволенные себе автором указания на произвол, имевший место во время произнесения приговора над политическими преступниками, едва ли дает повод применить к книге ст. 14 разд. III высочайше утвержденного 6 апреля 1865 г. мнения Государственного совета». 25 октября 1869 г. П. А. Шувалов объявил А.Е. Тимашеву о состоявшемся «высочайшем повелении о приостановлении распространения в публике отпечатанной на днях книги под заглавием «Записки декабриста». В тот же день обер-полицмейстер Петербурга сделал «распоряжение о невыпуске экземпляров сей книги из типографии»[169].

// С 41

26 октября 1869 г. арестованные экземпляры книги «в листах» были «сданы на хранение фактору типографии Н. А. Неклюдова И. И. Блюмквисту, с ручательством за целость». 10 сброшюрованных экземпляров были отправлены в Главное управление по делам печати. 27 октября 1869 г. И. И. Блюмквист обратился с просьбой в С.-Петербургский цензурный комитет «о взятии запечатанных листов «Записок декабриста» из типографии Н. А. Неклюдова, так как при типографии нет «удобного помещения». Из материалов Главного управления по делам печати устанавливается, что 23 декабря 1869 г. оставшиеся 1779 экземпляров были арестованы в типографии и переданы А. С. Гиероглифову. В тот же день А. С. Гиероглифов сдал их в Главное управление по делам печати[170]

Существует, однако, и другая версия о судьбе этих экземпляров. «Книга «Записки декабриста» барона Розена, — писал в своих «Воспоминаниях» В. Н. Никитин, — была цензурою задержана, спрятана в типографский сарай, который был запечатан, но через год, когда последовало распоряжение сжечь книгу, — в сарае нашли только 10 из 2000 экземпляров, хотя стены сарая, печати и замок оказались ничуть не поврежденными. Как, кто и когда растащил все экземпляры книги и куда их подевали — долго, тщательно доискивались, да так и отступились»[171]

«Записки» Розена были отпечатаны А. С. Гиероглифовым под названием «Записки декабриста. Материал для истории возмущения 14 декабря 1825 и его участников. Перевод с немецкого (с приложением Донесения Следственной комиссии по этому делу)», на обложке и титульном листе годом издания обозначен 1870 г.[172]. Книжке была предпослана заметка «От издателя», в которой раскрывался автор воспоминаний, далее был помещен перевод немецких «Записок русского декабриста»

// С 42

и в качестве приложения с особой пагинацией Донесение Следственной комиссии. Из отправленных в Главное управление по делам печати полностью сброшюрованных 10 экземпляров (или из оставшихся неарестованными и, вероятно, уже реализованных к этому времени А. С. Гиероглифовым 11 экземпляров) книги известен только один, хранящийся в Государственной публичной библиотеке им. M. E. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. В других сохранившихся экземплярах книги текст Донесения Следственной комиссии обрывается на 64-й странице, причем эти книжки по-разному сброшюрованы: в одних Донесение помещено перед «Записками декабриста», в других — после основного текста воспоминаний. Возможно, эти экземпляры были кем-то сброшюрованы из «листов», либо сданных в Главное управление по делам печати и подлежавших уничтожению, либо, если свидетельство В. Н. Никитина достоверно, что маловероятно, похищенных со склада типографии. Газета «Голос» сообщила о судьбе ранее объявленного издания: «<...> книга эта была представлена в здешний цензурный комитет, который во исполнение последовавшего предписания высшего начальства сделал распоряжение о невыпуске этой книги из типографии впредь до нового распоряжения»[173]

Из появившейся в февральской тетради «Русского архива» за 1870 г. заметки П. И. Бартенева о лейпцигских «Записках» Розена русский читатель также мог узнать о несостоявшемся издании А. С. Гиероглифова: «Автор этих записок барон Розен, один из сосланных вследствие мятежа 1825 года, сообщает много интересных подробностей о следствии над заговорщиками и особенно о пребывании сосланных в Сибирь. Книга эта должна была появиться и в переводе на русский язык, но задержана по распоряжению цензурного управления»[174]

Убедившись в невозможности опубликования «Записок» в России, Розен заключил в Лейпциге договор с издательской фирмой «Dunker et Humblot» и отдал в печать полный текст своих воспоминаний на русском языке. Книга вышла в свет, очевидно, весной 1870 г.[175]. Автор в книге не указан, однако авторство Розена было

// С 43

уже раскрыто в печати и не являлось секретом для читателей. Лейпцигские «Записки декабриста» 1870 г. несмотря на цензурные запрещения получили широкую известность. Особенный интерес они вызвали среди оставшихся к этому времени в живых декабристов. М. А. Бестужев считал, что «Записки декабриста» — «правдивые», но при этом иронически добавлял: «Полны даже слишком, а особенно, где он без надобности распространяется о своих домашних делах или отстаивает баронов прибалтийского края»[176].

В.С. Толстой оставил на полях и в тексте принадлежавшего ему экземпляра книги Розена многочисленные пометы, замечания, поправки. Позднее, в 1872 г., он написал автобиографические записки, озаглавленные им «К воспоминаниям декабриста Розена». В. С. Толстой сообщил ряд новых фактов, касающихся истории декабристов, в некоторых случаях поправил Розена. Но в своих дополнениях он не всегда точен, его оценки подчас односторонни, характеристики поверхностны и резки. Мнение С. В. Житомирской о том, что концепция Толстого «ближе к истине, нежели Розена»[177], — преувеличение. Их взгляды несколько различны, но при этом равноудалены от исторической истины.

Наибольшие возражения вызвала у В. С. Толстого вторая часть «Записок декабриста», посвященная остзейскому вопросу. Толстой был сторонником русификации остзейского края (хотя и осуждал ее насильственные меры) и с неприязнью относился к остзейским немцам. В своей критике Розена он проводил мысль консервативной прессы о том, что остзейцы служат престолу, а не русскому отечеству. Он выступал против особых «прав» и «преимуществ», служивших «для немецкого наплыва, а не для аборигенов», и осуждал Розена за его восхваление остзейского дворянства. Споря с Розеном, В. С. Толстой повторял основные доводы антиостзейской русской печати 60-х гг., переосмысливая в демократическом плане либеральные и консервативные взгляды на положение в Прибалтике[178].

Обстоятельный критический разбор «Записок декабриста»

// С 44

был дан в статье П. Н. Свистунова «Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и о декабристах», напечатанной в «Русском архиве». П. Н. Свистунов, в частности, писал: «Нельзя не признать, что рассказ о том, чему автор был очевидцем или в чем лично участвовал, заслуживает полного доверия. Тут высказано много правды без прикрасы и без утайки; но, к сожалению, все то, что дошло до него по слухам, принято им на слово без надлежащей проверки и потому во многих случаях не согласуется с действительностью»[179]. П. Н. Свистунов справедливо оспорил некоторые мнения Розена (в частности, о причинах возникновения декабристского движения), уточнил ряд фактов (история Северного тайного общества, деятельность M. M. Сперанского в Сибири, биографические сведения о М. С. Лунине, Ф. Б. Вольфе, А. М. Муравьеве). Но многие критические замечания П. Н. Свистунова отличались субъективизмом и нетерпимостью. Так, вопреки истине, он отвергал федерализм «Конституции» H. M. Муравьева, отрицал идею П. И. Пестеля об автономии Польши, полагал, что заглавие книги воспоминаний Розена не оправдывается ни ее содержанием, ни личностью мемуариста. Последнее утверждение касалось, главным образом, остзейских взглядов Розена. Они вызвали у П. Н. Свистунова искреннее возмущение и протест. «Упорная защита средневековых сословных привилегий нашей Балтийской окраины, — писал он, — равно и отчуждение (может быть, и не сознательное) от великой русской семьи изобличают в сочинителе человека вовсе чуждого по духу обществу людей, прозванных декабристами <...>. Во имя правды долгом считаю заявить, что мнения и чувства, выраженные автором «Записок декабриста» во второй части его книги, принадлежат лично ему, и ответственность за них не должна падать на существовавший некогда Тайный союз, хотя заглавие книги дает повод предполагать, что этим мнениям и стремлениям сочувствовали декабристы»[180].

Розен не согласился со многими из указанных рецензентом «неверностей». В своем «Ответе» П. Н. Свистунову он, однако, приветствовал возникшую полемику и

// С 45

«печатные толки» вокруг «Записок декабристов»: «<...>. они-то и необходимы, особенно пока еще в живых несколько лиц действовавших, и свидетелей, и зрителей действия»[181].

П. Н. Свистунов опубликовал «Отповедь», но Розен на нее не ответил. В письме к Д. И. Завалишину от 22 апреля 1873 г. Розен объяснил свою позицию: «Что же касается выходки Свистунова в «Русском архиве» против моих записок <...>, то вижу в ней только суетное желание поважничать знанием всех дел Тайного общества, между тем как сам же обнаружил свое неведение и окончательно зарапортовался отрицанием фактов. Относительно его замечания в «Отповеди» о моем авторстве, о национальности, вероисповедании, о любви к отечеству, одним словом, о моем образе мыслей, это нисколько не относится к делам Тайного общества, а только обнаруживает какую-то стачку со сторонниками и издателем «Русского архива» (П. И. Бартеневым. — Г.Н.) и явно выставляет обоих вовсе некомпетентными судьями былого времени и новых вопросов дня. Признаюсь, что не стоило отвечать на такую школьную «Отповедь», напоминающую манеру старинной «Северной пчелы»[182].

Кроме печатных были, конечно, и устные «толки». Запрещенное цензурой лейпцигское издание «Записок декабриста» 1870 г. вызвало большой интерес читающей России. Сын декабриста Е. И. Якушкин, читавший, статью П. Н. Свистунова в рукописи, в ноябре 1870 г. писал ему: «Книгу Розена я читаю теперь, — она имеет большое достоинство. Это первая книга, представившая дело в цельной картине; рассказ Розена о происшествиях, которых он был очевидцем, доставит будущему историку богатый материал.<...> Не можете ли вы достать мне записки Розена, которые я имел в руках только на короткое время. Мне хотелось бы написать введение к запискам Басаргина[183], и для этого книга Розена мне необходима»[184].

// С 46

П.А. Вяземский писал П.И. Бартеневу 24 февраля 1871 г.: «А что ни говори, книга Розена очень любопытна и едва ли не лучший рассказ из всех известных рассказов действователей той эпохи»[185]. Н.С. Лесков несколько раз читал «Записки декабриста» с карандашом в руках. Он делал отметки на полях книги, подчеркивал отдельные строки текста [186]. В 1878 г. М. И. Семевский прислал «Записки декабриста» Л.Н. Толстому, который вновь перечитывал их в 1904—1905 гг.[187]. «Записки декабриста» послужили Н.А. Некрасову одним из исторических источников для создания поэм «Дедушка» и «Княгиня Трубецкая»[188]. В 1872 г. Н. А. Некрасов послал Розену экземпляр своих стихотворений и предложил ему напечатать в «Отечественных записках» «хотя бы листов десять» из его воспоминаний. Розен в письме к М. И. Семевскому от 7 июля 1872 г., прося передать Н. А. Некрасову благодарность за доставленный экземпляр стихотворений, писал: «Тотчас по получении такого милого подарка поручил я издателю моих записок в Лейпциге — Дункеру и Гумблоту — выслать вам и Н. А. Некрасову по экземпляру «Записок декабриста» через господина Исакова или как они знают лучше и скорее»[189].

29 марта 1873 г. Розен писал М. А. Назимову: «Из Птб. были мне сделаны два предложения относительно моих Записок от Некрасова и Семевского, условия мои сообщены обоим, но они нерешительны, не уверены, а потому <...> и затрудняются»[190]. О широком распространении воспоминаний Розена свидетельствует также агентурное донесение, поступившее в III Отделение в апреле 1875 г., в котором, в частности, сообщалось: «В

// С 47

настоящее время в обращении появилось большое количество экземпляров «Записок декабриста» бар. Розена, изданных за границей и наполненных, как известно, глубочайшего порицания покойному императору Николаю Павловичу»[191].

В начале сентября 1873 г. Розен приехал в Лейпциг. В письме к М. А. Назимову от 1(13) октября 1873 г. он сообщал: «<...> получил я манускрипт моей французской книги, за исключением трех глав, погибших в Париже в 1871 году от керосина». Вероятно, речь шла о рукописи, отправленной в 1869 г. в Париж к Ш. де Ma-заду. Розену предстояло восстановить утраченные главы и пересмотреть весь текст. 22 октября (3 ноября) 1873 г. он писал М. А. Назимову: «Работа не дает получасика досужного, а силы и глаза уже далеко не те, кои мне помогали в 1869 г.» Работа над французской рукописью длилась весь ноябрь. 8(22) ноября 1873 г. он писал из Лейпцига: «Сижу за приготовлением французского издания после того, как в немецком и английском от тройных переводов вкрались ошибки и изуродованы имена». 23 ноября (5 декабря) 1873 г. Розен «подписал последнюю бумагу» и на следующий день покинул Лейпциг[192]. Однако французское издание в свет так и не вышло, и судьба его неизвестна[193].

По возвращении в Россию Розен вновь предпринял попытку издать «Записки декабриста» на родине. 14 декабря 1873 г. он обратился к начальнику Главного управления по делам печати М. Н. Лонгинову с ходатайством, в котором писал: «Прошу разрешения Вашего Превосходительства на печатание нового издания моих Записок, в коих я исключил все главы, относящиеся до моей личности, до моей родины, до царствования императора Николая и до новейших великих реформ 1861 года»[194]. 6 апреля 1874 г. Главное управление по делам печати объявило Розену, что «так как напечатанное в России

// С 48

в 1869 г. издание «Записок декабриста» <...> задержано по распоряжению высшего правительства, то настоящему ходатайству просителя не может быть дано никакого движения»[195]. Розен, однако, продолжал работу по подготовке нового издания своих «Записок». Текст воспоминаний был существенно переработан. «Все частное, семейное и личное» было «выпущено, а прибавлено все, что в течение последних пяти лет было <...> доставлено от товарищей, от вдов их и родных»[196]. В письме к М. А. Назимову от 1 января 1875 г. Розен сообщал: «<...> готовлю новое издание моих Записок, в коем выброшу из первого главы I и II, о моей молодости и прежней службе, сливаю главы XIV, XV, XVI в одну со значительными сокращениями и более внимательными дополнениями. Выбрасываю главы XVII, XVIII, XIX ,<…>. Сливаю главы XX до XXIV в одну сокращенную, потому что огромное преобразование с 1861 года, в течение 14 лет, описано гораздо полнее и лучше меня. От этого книга моя ничего не потеряет, кроме объема, вместо 645 страниц будет 400, но зато с интересными дополнениями»[197]. Замысел подготовки нового издания состоял еще и в том, чтобы представить на рассмотрение цензуры как бы совершенно новую рукопись «Записок декабриста», не связанную с предыдущими изданиями, подвергшимися запрету.

Весной 1875 г., когда работа уже близилась к концу, Розен получил переданное через М. А. Назимова предложение Н. А. Некрасова напечатать воспоминания в «Отечественных записках» — «отдельными главами и потом отдельно книгою»[198]. Розен ответил согласием. В письме к Некрасову от 25 мая 1875 г. он писал: «Желаю, чтобы новое издание было напечатано в России; желаю, чтобы вы, уважаемый Николай Алексеевич, приняли на себя редакцию по вашему умению и по вашей прозорливости. Даю вам право выбирать и забраковывать все, что хотите, из старого и из нового издания и

// С 49

только в нужных случаях, при пропусках, поставить каждый раз пять точек»[199].

14 июня 1875 г. Розен обратился в Главное управление по делам печати с новым ходатайством о разрешении опубликовать свои воспоминания в «Отечественных записках»[200]. Рассмотрев представленную Розеном рукопись и отметив в тексте подлежащие исключению места, С.-Петербургский цензурный комитет выразил сомнение в возможности издания «Записок декабриста», так как их автор относился к «политическим преступникам», чьи сочинения по высочайшему повелению от 12 февраля 1871 г. не допускались к печатанию в России[201]. Дело было передано на высочайшее рассмотрение. 26 января 1876 г. начальник III Отделения А.Л. Потапов уведомил министра внутренних дел А. Е. Тимашева о том, что Александр II «соизволил разрешить барону Розену напечатать помянутые «Записки», но с соблюдением цензурных правил[202]. Н. А. Некрасов сообщил об этом Розену телеграммой. По договору, заключенному 16 октября 1875 г., Розен предоставил Некрасову право напечатать «Записки декабриста» с теми сокращениями, которые потребуются по условиям цензуры. По завершении публикации в журнале Н. А. Некрасов должен был отпечатать две тысячи экземпляров отдельно, за счет Розена[203]. При цензуровании рукописи было изъято десять глав, «зачеркнуты красным карандашом сотни страниц»[204].

// С 50

Кроме того, было признано необходимым, «чтобы придать «Запискам» частный характер»[205], добавить I и II главы из лейпцигского издания 1870 г. Публикация «Записок декабриста» началась в февральской книжке «Отечественных записок» за 1876 г., продолжалась до ноября и затем приостановилась. Причина этого не была известна и Розену. «Не знаю, поправилось ли здоровье Н. А. Некрасова и почему прекратилось печатание продолжения моих Записок, разрешенного цензурою, в коем главы о наших кавказцах и об уничтожении крепостного состояния», — недоумевал он в письме к М. А. Назимову от 21 ноября 1877 г.[206]. 27 декабря 1877 г. Н. А. Некрасов скончался, и издательский договор, заключенный между ним и Розеном, прекратил свое действие.

В 1878 г. Розен вновь перерабатывает текст своих «Записок». 19 сентября 1878 г. он писал М. А. Назимову: «Теперь готовлю четвертое издание моих Записок, а в числе прибавлений будет новая глава под заглавием «Декабристы на Кавказе». Но работать становилось все труднее. Болели глаза, «все печатное и письменное» расплывалось, врач запретил ему читать и писать, «а это все равно, что дышать», — грустно замечает Розен в одном из писем. «Новых работ теперь предпринять не могу,— писал он М. А. Назимову 8 ноября 1878 г., — память и глаза не дают, а поправляю и дополняю прежние». Летом 1880 г. Розен приехал в Петербург с целью заключить договор о новом издании «Записок декабриста», но «ничего не мог устроить с журналистами, с книгопродавцами и с типографщиками»[207]. Переговоры с Г. П. Данилевским и А. А. Краевским о приобретении ими рукописи для последующего опубликования также окончились ничем. В 1881 г. к Розену с предложением обратилась парижская издательская фирма «Мг РІОП et С », но возникли финансовые трудности, и дело расстроилось[208].

Жизнь подходила к концу. Еще в 1877 г. Розен писал:

// С 51

«Небольшой литературный труд мой кончен. «Записки декабриста» напечатаны на 3 языках. «Очерк фамильной истории» на двух языках[209]. И еще напечатал «Шесть десятилетий моей жизни»[210], описанных отцом моим»[211]. В конце 1877 — начале 1878 г. он работал над «Взглядами на русскую периодическую прессу и на влиятельные партии в России». В 1879 г. переводит с немецкого сочинение «Об истинной и ложной авторитетности, с отношением к событиям настоящего времени». 17 ноября 1879 г. Розен сообщал М. А. Назимову: «На днях кончаю разбор о славянофильстве относительно России и о действиях периодической русской прессы. Это мой последний труд[212]. В 1882 г. вышло в свет подготовленное Розеном при участии Г. П. Данилевского «Полное собрание стихотворений» А. И. Одоевского[213]. Его перу принадлежали многочисленные заметки и статьи о декабристах, опубликованные на страницах «Русской старины» и «Русского архива». В письме к редактору «Русской старины» М. И. Семевскому от 20 августа 1870 г. он писал: «С вниманием читаю ваш журнал и не пропускаю ни единого слова, когда повествование касается моих отшедших товарищей. Поэтому считаю обязанностью отнестись к вам каждый раз, когда мною замечены будут или ошибка, или опечатка, или пропуски. Крепко стою за память отшедших товарищей»[214].

Литературная и публицистическая деятельность Розена 70-х — начала 80-х гг. снискала ему известность и авторитет хранителя декабристского наследства. 19 сентября

// С 52

1883 г. Розен с гордостью писал М. А. Назимову: «Меня прозвали историографом дела декабристов»[215].

В последние годы жизни к Розену особенно часто обращались с «вопросами и выведываниями о давно прошедшем времени». В письме к М. А. Назимову от 1 мая 1883 г. он писал: «Меня в особенности теперь с каждою почтою мучают литераторы обоего пола и, прочитав мою книжечку на немецком и английском языке и отрывки из «Отечественных записок» Некрасова, добираются до обширных лейпцигских и до новых сведений и facsimile. Главное — до давно прошедших исторических подробностей времен до 1825 года»[216].

«Записки декабриста» Розена способствовали росту общественного интереса к декабристам и декабризму, оказывали идейное и нравственное влияние на формирование исторического и политического сознания людей 70-х — начала 80-х гг. Для них старый декабрист был не только участником восстания на Сенатской площади в Петербурге, сибирским узником, источником исторических сведений. Он был олицетворением революционного поколения 20-х гг., живым свидетельством преемственности исторического развития. История его жизни являлась примером благородного общественного служения и вызывала, говоря словами А. И. Герцена, «беспредельное уважение к доблестным сподвижникам Пестеля и Рылеева»[217]. «Образованный, вечно идущий вперед по пути духовного развития, необыкновенно гуманный, мягкий в обращении, этот высокий, красивый, стройный, всегда, как только мы его знали, бодрый старик вызывал с первой минуты знакомства с ним чрезвычайно к себе симпатию, — писал о Розене близко его знавший М. И. Семевский, — это чувство оставалось к нему неизменным во все последующие годы знакомства с ним, — оно, вместе с чувством полного уважения к его высоконравственной личности, умрет лишь с теми, кто только имел счастье лично знать этого достойнейшего человека»[218].

Розен испытывал чувство глубокого нравственного

// С 53

удовлетворения от прожитой жизни. Он был благодарен судьбе, приведшей его в ряды лучших людей России, и был счастлив, выполнив долг перед памятью своих товарищей. В течение всей жизни Розен сумел сохранить «бодрость духа и веру непоколебимую, с коими, — писал он Е. П. Оболенскому 21 января 1845., — можно переносить всякое место и всякий род жизни, с коими лучше жить в Ялуторовске, нежели с недостатками в Неаполе»[219]. В старости, живя «воспоминаниями прошедшего времени», он видел историческое подтверждение истинности идей 14 декабря и постепенное общественное признание правоты декабристов, но, по праву историографа, еще большего ожидал от будущего и труд жизни — «Записки декабриста», — так и не изданный им в полном виде в России, рассматривал как связь времен. В письме к И. И. Пущину, написанном в день «декабрьской годовщины», 14 декабря 1858 г., Розен писал: «Сегодня при многих воспоминаниях особенно вспоминаю тебя, любезный друг Пущин. Этот день ведет дальше и дальше — и за все слава богу. Теперь как-то отраднее вспоминать этот день, и как-то знаменательнее отзываются памятные слова Рылеева, когда он, предвидя возможность неудачи, сказал мне: «А все-таки надо». Истина берет свое»[220].

Последние годы жизни Розен и его жена Анна Васильевна, разделившая с мужем все постигшие его невзгоды и испытания и оставшаяся верным и преданным другом, провели в уединении, в урочище Викнино, вблизи Изюма. Анна Васильевна скончалась 24 декабря 1883 года. Через четыре месяца, 19 апреля 1884 г., в памятный день свадьбы, умер Андрей Евгеньевич. Он был похоронен на викнинском кладбище рядом с женой. По завещанию, на могиле был поставлен «простой деревянный крест»[221]. В одном из писем к И. И. Пущину И. Д. Якушкин, вспомнив о Розене, заметил: «Это один из тех людей, которых зная, нет возможности не уважать душевно»[222].

После смерти мемуариста в печати появились сообщения

// С 54

о том, что в личном архиве декабриста «остались сочинения, которые, согласно духовному завещанию, вероятно, выйдут в свет[223]. Судьба этих сочинений неизвестна. Известно лишь, что в 1898 г. внук декабриста Л. Е. Розен предпринял попытку издать в России лейпцигские «Записки декабриста» 1870 г. Однако начальник Главного управления по делам печати М. П. Соловьев объявил, что «появление в свет «Записок декабриста» может быть разрешено лишь в тех пределах, в которых сочинение это уже появлялось в печати»[224]. На этом основании Московский цензурный комитет выдал разрешение Л. Е. Розену «на печатание «Записок декабриста» в пределах издания 1876 года в «Отечественных записках»[225]. В этих «пределах» «Записки декабриста» были изданы Л. Е. Розеном дважды, в 1899 и 1900 гг.[226]. Это были коммерческие издания, наспех составленные, с многочисленными неисправностями и к тому же с произвольной композицией текста воспоминаний. Утверждение издателя в предисловии к книге о том, что «часть воспоминаний записана из устных рассказов» Розена, также носило рекламный характер и не отражало действительности[227]. Возможность полного издания «Записок декабриста» в России появилась лишь в годы первой русской революции. В 1907 г. воспоминания Розена, подготовленные

// С 55

к печати по тексту лейпцигского издания 1870 г. П. Е. Щеголевым, вышли в свет в петербургском издательстве «Общественная польза». Во вступительной статье к книге П. Е. Щеголев кратко изложил историю жизни декабриста и опубликовал его следственное дело. В виде приложения к «Запискам декабриста» в издании 1907 г. были помещены наиболее важные статьи и заметки Розена, появившиеся в печати после 1870 г.

Настоящее издание является первым комментированным изданием «Записок декабриста».

Из обширных «Записок декабриста» в настоящем издании воспроизводится только первая часть, посвященная собственно декабристскому периоду жизни автора. Вторая и третья части мемуаров, посвященные истории Эстляндии, истории России с 1825 по 1855 г. и общественным реформам начала 60-х гг., не перепечатываются. В 60-е гг. Розен составил на основе доступных в то время литературных источников очерк «Масонские, литературные и тайные общества от 1815 до 1825 года» и включил его в качестве третьей главы в состав первой части своих «Записок». Этот исторический очерк, не имеющий мемуарного характера, в данном издании не воспроизводится. В виде приложения к первой части своих воспоминаний Розен поместил составленные им в 50 — 60-е гг. «Некролог товарищей, умерших в изгнании, убитых на Кавказе, скончавшихся по возвращении на родину» и «Некролог жен, следовавших за мужьями в заточение и изгнание, погребенных в Сибири, умерших по возвращении на родину». Эти некрологические списки, однако, содержат преимущественно ошибочные или неточные сведения о времени и месте кончины декабристов и их жен и поэтому также не приводятся.

Издательская деятельность Л. Е. Розена в конце XIX — начале XX в. позволяет предположить, что он, возможно, располагал рукописью «Записок» своего деда. Однако ее поиски, предпринятые в советских[228] и зарубежных[229] // С 56 архивах, не привели к обнаружению манускрипта. Прижизненные издания «Записок декабриста» Розена остаются поэтому единственным авторитетным источником текста его воспоминаний.

Текст воспоминаний в настоящей книге воспроизводится по авторскому изданию: Записки декабриста. 3 части в одной книге. Лейпциг, тип. Бера и Германа, 1870.

Г. А. Невелев

// С 57

Примечания

[1] Наст, изд., с. 109, 111.

[2] Восстание декабристов, т. 15, с. 211—212 (далее: ВД).

[3] Там же, с. 212, 213, 215; т. 1, с. 236.

[4] Там же, т. 8, с. 165.

[5] Наст, изд., с. 122

[6] ВД. т. 15, е. 214.

[7] Там же, т. 2, с. 366.

[8] Там же, с. 464.

[9] Там же, т. 1, с. 236.

[10] Наст, изд., с. 122.

[11] ВД т 1. с. 401—402

[12] Там же, с. 487-488.

[13] Там же, с. 447.

[14] Там же, т. 2, с. 362.

[15] Там же, с. 368. Ср.: ВД, т. 1, с. 246—247

[16] Там же, т. 2, с. 369.

[17] Там же, т. 15, с. 209.

[18] Рылеев на следствии. Из неопубликованных следственных Дел о декабристах. — Литературное наследство. М., 1954, т. 59, кн. 1, с. 220 (далее: ЛН).

[19] ВД, т. 1, с. 246.

[20] Там же.

[21] Там же, т. 2, с. 364.

[22] Там же.

[23] Там же.

[24] Там же, с. 366, 368.

[25] Там же, с. 367, Так же считал и Е. П. Оболенский, сообщивший следствию, что Н. П. Репин был принят в общество И. И. Путиным «за два дни до 14 декабря» (ВД, т. 1, с. 235).

[26] Там же, т. 1, с. 246—247; т. 2, с. 369.

[27] Наст, изд., с. 121—122.

[28] ВД. т. 15, с. 213.

[29] Там же, т. 1, с. 247.

[30] Там же, т. 15, с. 209.

[31] Там же, т. 1, с. 247.

[32] Там же, т. 15, с. 209; т. 2, с. 373.

[33] Наст, изд., с. 123.

[34] ВД, т. 1, с. 247.

[35] Там же, т. 15, с. 209.

[36] Наст, изд., с. 123.

[37] ВД, т. 1, с. 447. Это свидетельство А. А. Бестужева: Д. А. Щепин-Ростовский 12 декабря «у Оболенского, увидев Финляндского] полка Розена, который сомневался,— и сам начал колебаться. Но мы его перед товарищами подстрекнули, и он снова загорелся» — оказалось включенным в «Выписку показаний на поручика барона Розена» в следующем виде: «А. Бестужев. У Оболенского видел б[арона] Розена, который сомневался и сам начал колебаться, но они его перед товарищами подстрекнули, и он снова загорелся» (ВД, т. 15, с. 216).

[38] Там же, т. 1, с. 247 (показания Е. П. Оболенского).

[39] Наст, изд., с. 123.

[40] ВД, т. 15, с. 209—210.

[41] Наст, изд., с. 123.

[42] ВД, т 2, с. 83; Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951, с. 35 (далее: Бестужевы).

[43] Бестужевы, с. 35.

[44] Наст, изд., с. 124.

[45] Там же.

[46] ВД, т. 15, с. 210

[47] Наст, изд., с. 124.

[48] Нечкина М. В. Движение декабристов. М., 1955, т. 2, с. 479 (далее: Нечкина ).

[49] ВД, т. 15, с. 210.

[50] Такой же принцип исчисления времени употребил в своих показаниях И. И. Пущин: 14 декабря «я поехал с Рылеевым па Дворцовую площадь, ходил по бульвару все в ожидании войск; долго ходивши и не видя никого, мы возвратились домой <...>. Потом часу во 2-м пошли опять <...>» (ВД, т. 2, с. 212).

[51] Наст, изд., с. 124.

[52] ВД, т. 15, с. 210; ГПБ, ф. 859, карт. 37, д. 23, л. 46.

[53] Наст, изд., с. 124.

[54] ВД, т. 2, с 358.

[55] Наст, изд., с. 125.

[56] ВД, т. 1, с. 447. И. И. Пущин, впоследствии спрошенный об этом эпизоде, показал: 14 декабря «точно спрашивал» у Н.П. Репина «о полке, но не помню, чтобы он обнадеживал привести оный и чтобы я ему говорил: «без солдат не приходите» (ВД, т. 2, с. 364). Судя по всему, А. А. Бестужев в данном случае приписал И. И. Пущину слова, сказанные им позднее Розену. В этом, в частности, убеждает замечание А. А. Бестужева о том, что Н. П. Репин «уехал» с площади, тогда как «уехал» после разговора с И. И. Пущиным именно Розен, а Н. П. Репин, по свидетельству того же И. И. Пущина, «сказав мне, что в полку есть беспорядок», «пошел к Исаакиевскому мосту» (там же).

[57] ВД, т. 2, с. 358.

[58] Там же, т. 15, с. 2 Î 0; наст, изд., с. 125.

[59] ВД, т. 15, е. 210. По версии «Записок декабриста», Е. Ф. Комаровский присоединился к колонне только у Морского кадетского корпуса (наст, изд., с 125).

[60] ВД, т. 2, с. 370—371.

[61] ГПБ, ф. 859, карт. 37, д. 23, л. 94 об. Свидетельство П. Н. Игнатьева позволяет ответить на вопрос, заданный М. В. Нечкиной: «Как же пробилась рота Сутгофа, поднявшись прямо по берегу реки перед мостом, на площадь? Или она не пробилась, а конногвардейцы просто пропустили ее к восставшим? Точным ответом мы не располагаем <...>» (Нечкина, с. 312).

[62] ГПБ, ф. 859, карт. 37, д. 23, л. 94об.

[63] Невелев Г. А. Запретная рукопись о 14 декабря. — Дружба народов, 1975, № 12, с. 278.

[64] Наст, изд., с. 125. Находясь на мосту. Розен получал информацию о том, что происходило в рядах восставших, от Н. П. Репина, выполнявшего роль связного.

[65] ВД, т. 15, с. 210

[66] Там же, с. 210-211

[67] Комаровский Е. Ф. Записки. СПб., 1914, с. 241

[68] ГПБ, ф. 859, карт. 37, д. 6, л. 111—111 об.

[69] Наст, изд., с. 126. Для точности, впрочем, отметим, что Розен мог располагать только двумя с половиною ротами, так как рота Д. Н. Белевцова была с моста уведена.

[70] Нечкина М. В. Предисловие. — ВД, т. 15, с. 10

[71] Бестужевы, с. 35.

[72] ВД, т. 2, с. 370.

[73] Якушкин И. Д. Записки, статьи, письма. М., 1951, с. 154 (далее: Якушкин).

[74] ИРЛИ, ф. 265, оп. 2, д. 1059, л. 55 об.

[75] ГПБ, ф. 859, карт. 3, д. 6, л. 6. А. X. Бенкендорф, очевидно, полагал, что вся карабинерная рота не присягала.

[76] Наст, изд., с. 132.

[77] Там же.

[78] Там же; ВД, т. 15, с. 211.

[79] Наст, изд., с. 142.

[80] ВД, т. 15, с. 206—207.

[81] Там же, с. 209.

[82] Там же, с. 211.

[83] Там же, с. 209

[84] Наст, изд., с. 154.

[85] ВД, т. 17, с. 232

[86] Там же

[87] Там же, т. 8, с. 165.

[88] Наст, изд., с. 209.

[89] ЦГИА, ф. 1280, оп. 1, д. 9, л. 33.

[90] Якушкин, с. 109.

[91] Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов. М., 1933, т. 2, с. 294 (далее: Воспоминания).

[92] Муравьев А. М. Записки. Пг., 1922, с. 26.

[93] Азадовский М. К. Затерянные и утраченные произведения декабристов.—ЛН, т. 59, кн. 1, с. 748.

[94] Бестужевы, с. 582.

[95] Наст, изд., с. 166.

[96] ВД, т. 1, с. 152.

[97] Бестужевы, с. 150.

[98] Беляев А. П. Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном 1805—1850. СПб., 1882, с. 256 (далее: Беляев).

[99] Добролюбов Н. А. Поли. собр. соч. М, 1934, т. 1, с. 350.

[100] E ck a r d t J. von. Lebcnserinnerungen. Leipzig, 1910, vol. 1, s. 156—157.

[101] Толстой В. С. Воспоминания. — В кн.: Декабристы. Новые материалы М.. 1955, с. 28 (далее: Толстой).

[102] Наст, изд., с. 60.

[103] Зильберштейн И. С. Художник-декабрист Николай Бестужев. Изд. 2-е. М., 1977, с. 260.

[104] [Семевский М. И.] Барон Андрей Евгеньевич Розен.— Русская старина, 1884, № 6, с. 657.

[105] Беляев, с. 230-231.

[106] Данилевский Г. П. Украинская старина: Материалы для истории украинской литературы и народного образования. Харьков, 1866, с. 354.

[107] Розен А. Е. Записки декабриста/ Ред. П. Е. Щеголева. СПб., 1907, с. 108.

[108] Воспоминания,, т. 2, с. 274. П. Н. Свистунов, впрочем, сомневался в справедливости этого свидетельства: «Ни я, ни те из товарищей, с которыми я встречался в течение многих лет, не слыхали о существовании этих записок» (там же, с. 287).

[109] Там же, с. 274.

[110] Там же, с. 287.

[111] Там же, с. 244—245.

[112] Наст, изд., с. 58.

[113] Сыроечковский Б. Е. Письмо декабриста А. Е. Розена.— В кн.: Декабристы на каторге и в ссылке. М., 1925, с. 283.

[114] ГПБ, ф. 859, карт. 18, д. 4, л. 39.

[115] Якушкин. с. 108.

[116] Наст, изд., с. 233.

[117] Там же, с. 234.

[118] ВД, т. 15, с. 209.

[119] Наст, изд., с. 122.

[120] ЦГАОР, ф. 1708, оп. 1, д. 7.

[121] БД, т. 8, с. 388.

[122] Русская старина, 1903, № 3, с. 548.

[123] Из переписки декабристов. Бар. А. Е. Розен и А. В. Ровен— И. В. Малиновскому. — Голос минувшего, 1915, № 7—8, с. 172.

[124] Там же, с. 175.

[125] Наст, изд., с 125.

[126] Там же, с. 135.

[127] ИРЛИ. Р I, on. 24, д. 49, л. 44 об.

[128] ЛН. М., 1956, т. 60, кн. 1, с. 507.

[129] Минувшие годы, 1908, № 11, с. 212—213.

[130] Розен А. Е. Записки декабриста, с. 314.

[131] По мнению С. Г. Исакова, вторая и третья части «Записок декабриста» были написаны во второй половине 1860-х гг. (Исаков С. Г. «Записки декабриста» А. Е. Розена и полемика по остзейскому вопросу.— Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, 1965, вып. 164, с. 140—141; ср.: В о \ к С. С. Исторические взгляды декабристов. М.; Л„ 1958, с. 222). В своей датировке С. Г. Исаков исходит из содержания второй части, где имеются ссылки на исторические и политические произведения 1868 г., и третьей части, в которой описываются события, связанные с подготовкой и проведением в жизнь крестьянской реформы, и изложение доводится до 1868 г. Мы основываемся на свидетельстве Розена о том, что в 1866 г. основной текст «Записок» был готов, а в последующие годы они лишь дополнялись и уточнялись.

[132] ИРЛИ, ф. 606, д. 21, л. 86.

[133] Розен А. Е. Записки декабриста, с. 366.

[134] Там же, с. 383.

[135] Исаков С. Г. «Записки декабриста» А. Е. Розена и полемика по остзейскому вопросу, с. 137.

[136] Волк С. С. Исторические взгляды декабристов, с. 267.

[137] Исаков С. Г. «Записки декабриста» А. Е. Розена и полемика по остзейскому вопросу, с. 152, 157.

[138] Розен А. Е. Записки декабриста, с. 320.

[139] Там же

[140] Исаков С. Г. «Записки декабриста» А. Е. Розена и полемика по остзейскому вопросу, с. 157—159.

[141] Наст. изд., с. 58.

[142] Общественные движения в России в первую половину XIX века. Т. 1. Декабристы. СПб., 1905, с. 468.

[143] ИРЛИ, ф. 293, оп. 3, д. 204, л. 1 об. (письмо А. Е. Розена в редакцию «Вестника Европы», 9 апр. 1871 г.); об истории издания «Записок декабриста» см.: Исаков С. Г. «Записки декабриста» А. Е. Розена и полемика по остзейскому вопросу, с. 142—151.

[144] Eckardt J. von. Lebenserinnerungen, s. 156—157.

[145] Aus den Memoiren eines russischen Dekabristen. — Die Grenzboten, 1868, S. 2, B. 2, s. 100—115, 134—146, 168—186, 249-263, 298—312, 341-352, 425-437.

[146] Е с k a r d t J. von. Lebenserinnerungen, s. 156—157.

[147] Архив села Карабихи. Письма Н. А. Некрасова и к Некрасову. М., 1916, с. 162. По свидетельству П. Н. Свистунова, впрочем, рукопись «Записок декабриста» была представлена M. H. Каткову в 1869 г. (см.: Воспоминания, т. 2, с. 286—287).

[148] Aus den Memoiren eines russischen Dekabristen. Beitrâge zur Geschiehte des St. — Petersburger Militâraufstandes vom 14(26) December 1825 und seiner Theilnehmer. Leipzig, 1869.

[149] ГПБ, ф. 73, д. 1212, л. 4.

[150] Герцен А. И. Собр. соч. М., 1964, т. 30, кн. 1, с. 155, 158. Ольга — О. А. Герцен.

[151] Там же, с. 196. Судьба этого перевода неизвестна.

[152] ГПБ, ф. 73, д. 1212, л. 4 об.

[153] Aus den Memoiren eines Russischen Dekabristen. — Edinburgh Review, 1870, vol. 132, № 270, p. 363—381.

[154] La conspiration et l'exile des dekabristes.— Revue Britannique, 1871, № 10, p. 265—283.

[155] Об этих и других откликах иностранной печати на свои воспоминания Розен не знал.

[156] Russian conspirators in Siberia. A personal narrative by Baron R., a Russian Dekabrist. London, 1872.

[157] The Athenaeum, 1873, 18 Jan., № 2360, p. 77—78

[158] Русский архив, 1873, № 1, стб. СХХV.

[159] Биржевые ведомости, 1868, 11 окт., № 269, с. 1; 16 окт. № 274, с. 1—2.

[160] А. Н. Пыпин имел в виду характеристику Розена, данную ему И. Д. Якушкиным (см.: Якушкин, с. 154).

[161] [Пыпин] А. Н. Aus den Memoiren eines russischen De-kabristen (Из записок русского декабриста). Leipzig, bei 5, Hirzel, 1869. — Вестник Европы, 1869, № 6. стб. 939—944.

[162] [Стасюлевич] M. M. Мемуары из прошлого времени (1825—1838 гг.). — Вестник Европы, 1869, № 10, с. 771.

[163] Бестужевы, с. 469.

[164] ГПБ, ф. 73, д. 1212, л. 4 об; ЦГИА, ф. 776, оп. 11, д. 71, л. 1 об.

[165] Голос, 1869. 29 сент. (II окт.), № 269. с. 2.

[166] Архив села Карабихи, с. 163.

[167] ЦГИА, ф. 776, оп. 4, д. 278, л. 1—1 об.

[168] Там же, л. 3.

[169] Там же, оп. 11, д. 71, л. 14; ф. 777, оп. 2, д. 60, л. 5 об.

[170] Там же, ф. 777, оп. 2, д. 60, л. 8, 10; ф. 776, оп. 4, д. 278, л. 11, 20, 21.

[171] Русская старина, 1906, № 10, с. 113.

[172] Добровольский Л. М. Запрещенные книги о декабристах.— В кн.: Декабристы и их время. М.; Л., 1931, с. 256; он же. Запрещенная книга в России. 1825—1904. М., 1962, с. 68— 69; Сводный каталог нелегальной и запрещенной печати XIX века. М., 1971, ч. 4, с. 545—546.

[173] Голос, 1869, 28 окт. (9 нояб.), № 293, с. 2.

[174] Русский архив, 1870, № 2. стб. 512—513.

[175] Записки декабриста. 3 части в одной книге. Лейпциг, тип. Бера и Германа, 1870.

[176] Бестужевы, с. 469.

[177] Толстой, с. 17.

[178] Там же, с. 79—84; Исаков С. Г. «Записки декабриста» А. Е. Розена и полемика по остзейскому вопросу, с. 163—167.

[179] Русский архив, 1870, № 8—9, стб. 1645

[180] Там же, стб. 1642, 1644.

[181] Воспоминания, т. 2, с. 272.

[182] Там же, с. 245.

[183] Е. И. Якушкин готовил записки Н. В. Басаргина для публикации в издававшемся П. И. Бартеневым сборнике «XIX век» (кн. 1. М., 1872).

[184] Летописи Государственного литературного музея. Кн. 3. Декабристы. М., 1938, с. 311—312.

[185] Там же, с. 493.

 

[186] Книги из библиотеки Лескова в Государственном музее И. С. Тургенева. — ЛН. М., 1977, т. 87, с. 151—152.

[187] Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. М, 1936, т. 17, с. 502, 554; М, 1935, т. 54, с. 524; М., 1937, т. 55, с. 413; Толстая С. А. Моя жизнь. — Новый мир, 1978, № 8, с. 38.

[188] Некрасов Н. А. Поли. собр. стихотворений. В 3-х т. Л., 1967, т. 2, с. 653.

[189] Тимощук В. В. М. И. Семевский, его жизнь и деятельность. СПб., 1895, прилож., с. 6—7. Этот экземпляр находился в библиотеке Н. А. Некрасова в усадьбе Карабиха (см.; Библиотека Некрасова. - ЛН. М., 1949, т. 53—54, с. 410).

[190] ИРЛИ, Р I, on. 24, д. 49, л. 20.

[191] Hевелев Г. А. Неизвестные письма декабристов. — Новый мир, 1975, № 12, с. 204.

[192] ИРЛИ, Р I, оп. 24, д. 49, л. 14об., 16, 18. 21.

[193] Рукопись французской книги Розен сохранил и в 1883 г. пытался издать ее в Петербурге, в частности, обращался с этим предложением к А. А. Краевскому (ГПБ, ф. 73, д. 1212, л. 4— 4 об.).

[194] ЦГИА, ф. 776, оп. 11, д. 3, л. 18.

[195] Там же, л. 33—З6 об.

[196] Архив села Карабнхн, с. 164—165.

[197] ИР.ЛИ, Р I, on. 24, д. 49, л. 44об. Сохранился проспект подготовленного Розеном в 1873—1875 гг. издания «Записок декабриста» — «Содержание моей книги для нового издания» (там же, ф. 265, оп. 2, д. 2246).

[198] Архив села Карабихи, с. 162

[199] Там же, с. 165.

[200] ЦГИА, ф. 776, оп. 11, д. 71, л. 1—1 об.

[201] Там же. л. 15—15 об.

По цензурному заключению можно составить представление о рукописи, поданной Розеном летом 1875 г. в С.-Петербургский цензурный комитет. Она состояла из 20 глав, разделенных на 4 части. В отличие от лейпцигского издания 1870 г. не было I, II и III глав, «все остальное в рукописи тождественно с заграничным изданием». Рукопись имела, кроме того, приложение, в которое были включены статьи М. С. Лунина «Разбор Донесения, представленного российскому императору Тайной комиссией в 1826 году» и «Взгляд на тайное общество в России (1816—1826)», воспоминания П. И. Фаленберга, письмо В. И. Штейнгеля к Николаю I из Петропавловской крепости (там же, л. 4—9об.; ИРЛИ, ф. 265, оп. 2, д. 2246).

[202] ЦГИА, ф. 776, оп. 11, д. 71, л. 15 об.

[203] Гаркави А. М. Из архивных разысканий о Н. А. Некрасове.— Уч. зап. Калининградского гос. пед. ин-та, 1958, вып. 4, с. 126.

[204] ГПБ, ф. 73, д. 1212, л. 5.

[205] ИРЛИ Р 1б оп. 24, д. 49, л. 51об.

[206] Там же, л. 64

[207] Там же, л. 65, 73—73об., 78—78об., 92—92об.

[208] ГПБ, ф. 73, д. 1212, л. 4-5об.

[209] Rosen А. Е. Skizze zu eincr Familien-Geschichte der Frei-herren und Grafen von Rosen. 992—1876. Leipzig, 1876; на русском языке книга вышла в сокращенном виде; Розен А. Е. Очерк фамильной истории баронов фон Розен. 992—1876. СПб., 1876.

[210] Rosen Е. Die sechs Decennen meines Lebens oder mein 61 — ster Gebnrstag: seinen Kindern und Freunden gewidmet. Riga, 1877.

[211] ИРЛИ, P I, on. 24, д. 49, л. 66—66о6. (письмо M. A. Назимову от 19 дек. 1877 г.).

[212] Там же, л. 66 об., 82, 85.

[213] Полное собрание стихотворений Александра Ивановича Одоевского (декабриста). Собрал барон А. Е. Розен. С дополнениями и примечаниями издателей, портретом и facsimile князя Одоевского. СПб., 1882 (на обл.: 1883).

[214] Тимощук В. В. М. И. Семевский, его жизнь и деятельность, прилож., с. 6.

[215] ИРЛИ, Р I, on. 24, д. 49, л. 134.

[216] Там же, л. 142.

[217] Герцен А. И. Собр. соч. М., 1958, т. 13, с. 71.

[218] Русская старина, 1884, № 6, с. 658

[219] ИРЛИ, ф. 606. д. 21, л. 10.

[220] Ланский Л. Неизданное... затерянное... забытое. — Наука и жизнь, 1974, № 10, с. 125.

[221] ГПБ, р. 124, д. 3699.

[222] Из переписки декабристов (письма Н. А. Бестужева и И. Д. Якушкина). — В кн.: Декабристы. Новые материалы, с. 277.

[223] Свет, 1884, 4(16) мая, № 98, с. 2.

[224] ЦГИА, ф. 776, оп. 11, д. 71, л. 17

[225] Там же, л. 20.

[226] Одиссея недавних дней: в ссылку. Приложение: Самоубийство нового рода. Сочинение Андрея Розена (декабриста). М., Издание наследников, 1899; В ссылку (Записки декабриста). Сочинение барона Андрея Розена (декабриста). 1825—1900. Издание наследников. Изд. 2-е с значительными добавлениями. М., 1900.

[227] Очевидно, внуку декабриста принадлежит «заслуга» в появлении еще одного (не зарегистрированного в декабристской библиографии) «казусного» издания. В 1901 г. в Софии под именем Розена были опубликованы на болгарском языке отдельной книжкой воспоминания декабриста П. И. Фаленберга (Барон А. Е. Розен. Разкривание заговора за убийството на русския император. Сждение и изпращание на заточение в Сибирь. Издава книгоиздателското дружество «Просвещение». София. Печатница К. Г. Чинков, 1901. О записках П. И. Фаленберга см.: Воспоминания, т. 1, с. 205—243). Рукопись этих воспоминаний А. Е. Розен получил в 1872 г., снял с нее копию и предполагал опубликовать в качестве приложения к полному русскому изданию своих «Записок». Этой копией, по всей видимости, и воспользовался Л. Е. Розен Для болгарского издания.

[228] В центральных архивохранилищах сохранились лишь разрозненные части эпистолярного наследия декабриста. В ЦГИА Эстонской ССР, ЦГИА Украинской ССР и Харьковском областном государственном архиве, в котором хранится личный фонд И. В. Малиновского, рукописей Розена нами не обнаружено.

[229] Barra tt G. The Rebel on the Bridge: A Life of the Decembrist Baron Andrey Rosen. 1800—1884. Athens, 1975.