12. Глава двенадцатая. От Кургана до Тифлиса.

Тимофей Тимофеев. — Урал. — Волга. — Раскольники.— Встречи а Саратове. — Воронеж. — Каменка. — Земля донская. — Екатериноград. — А. И. Якубович. — Кавказские горы. — Пришиб У рюх. — Дурдур. — Владикавказ. — Дарьяльское ущелье. — Казбек и Коби.— Крестовая гора. — Гут-гора. — Койшаурская долина. — Гартискар

Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.
Лермонтов 324)

Из Кургана был мне дан в проводники квартальный надзиратель Тимофей Тимофеев, отставной поручик, который выслужился из сдаточных рекрут и по старости отдыхал не на лаврах, а питался полицейскими дохода

// C 320

ми, утешаясь темными воспоминаниями давно прошедшей старины. Он воевал под Аустерлицем, был взят в плен под Фридландом, отправлен во Францию, оттуда волонтером вместе с французами пошел в Испанию, осаждал Сарагоссу, дрался против ножей Палафокса 325). Он припоминал только места, где было лучшее пиво, хорошая водка и сладкий виноград. Балагур, как всякий старый солдат, он толковал по-своему о любом предмете, и когда годовалая дочь моя изредка, бывало, заплачет, то просил позволения у матери спеть ей испанскую песню, но вместо болеро просто ревел тирольскую. Проводнику моему дана была особая инструкция от генерал-губернатора князя Горчакова, по коей, в случае болезни или боли в ноге, позволено было остановиться на пути. Мне невозможно было сесть в коляску по причине моих двух костылей, к тому еще боковой толчок рессорного экипажа был бы слишком чувствителен больному бедру. Гораздо спокойнее было сидеть в открытом низком тарантасе на большой кожаной подушке. Путешествие на почтовых всегда торопливо: на станциях нет спокойного ночлега, дорожные люди, проезжающие гонят друг друга; труднее всех было жене моей: она заботилась обо мне и о трех мальчиках на ногах и кормила грудью Инну; во время езды перебирала узлы и никогда не заставляла ждать себя, когда староста или смотритель объявляли, что лошади готовы; зато от раскрывания груди для кормления дочери получила кашель, и от кратковременного сна в дороге заболели глаза ее. В хорошую погоду все было хорошо и легко; но мы поднялись в дорогу 6 сентября, следовательно, в такое время года 3500 верст езды обещали более худой и мокрой погоды. Дети мои славно выдерживали утомление от дороги, потому что мать во всем предупреждала их нужды.

Близ города Челябинска переехали мы границу Сибири и въехали в Оренбургскую губернию. Беспрестанные дожди не позволяли жнецам убирать и свозить снопы, на полях необозримых лежала рожь на корню и гнила, воздух заражен был гнилым запахом, как бывает в местах, где мочат коноплю и лен. Мы несколько станций все подымались на Урал, но неприметно, все плоскими возвышенностями; глаза тщетно искали длинного высокого хребта, темно-синей полосы на горизонте; все подымались рысью, пока наконец достигли одной из главных

// C 321

уральских высот и приехали в Златоустовский завод, знаменитый оружейными фабриками. Кони стали в грязи, пока со станции не отправили навстречу других лошадей, кои повлекли нас в гору по обширно застроенному селению в опрятную, теплую гостиницу. Город стоит на высоком месте, обитаем одними только мастеровыми и рабочими. Стук молота в железоделательных заводах не умолкает ни днем, ни ночью. Уральские горы наружностью не привлекательны ни высотою, ни скалами, ни лесом, зато во внутренности своей хранят они множество драгоценных камней, а от Златоустова до Миасского завода щедро дарят металлами от железа до золота. Поселяне на большой дороге мало различествуют от сибиряков; они большею частью также переселены, но деревни и жилища их гораздо беднее. Тут же показались помещичьи усадьбы, чего в Сибири не видать. Губернский город Уфа, на прелестном местоположении при стечении двух рек, обстроен хорошо и правильно. Проехав еще два города Оренбургской губернии, Бугульму и Бугуруслан, мы въехали в губернию Симбирскую.

Все низовые земли богаты Волгою, которая всячески питает обширнейшую часть России, почему издавна названа кормилицею. Подъезжая к Самаре, издали увидели мачты судов, различных видом и величиною. Торговая деятельность придавала особенную жизнь всему городу, хорошо обстроенному. Мы остановились на половину дня; тотчас появились разного рода люди с предложением товаров и услуг. Разносчик продал астраханские арбузы. Никогда прежде, ни после не случалось мне полакомиться такими вкусными арбузами, засахарившимися от избытка собственной сладости и сочности. «Отчего астраханские арбузы так хороши, что когда петербургские разносчики разносят свои парниковые арбузы, то для приманки возглашают их астраханскими? —спросил я разносчика. — Разве там особенная земля для них, особенный климат?» — «Нет, не то, а вот что: когда наш великий царь Петр путешествовал по земле своей, то, прибыв в Астрахань, он из кармана своего вынул арбузные семечки, привезенные им из Голландии, роздал по нескольку хозяину и соседям и дал им подробное наставление, как садить их и как ходить за ними; с тех пор появились лучшие арбузы в Астрахани». — «Верю, братец, верю этому», — возразил я и передал разносчику,

// C 322

как Петр переселил соловьев из Ярославля в Петербург, как он перевел славную породу лошадей из острова Эзеля и земель прибалтийских в богатую лугами Вятку. За разносчиком вошел булочник-немец с отличными булками и сухарями; когда он узнал, что везут меня из Сибири на Кавказ, то с особенно важною миною заметил: «aus der Hölle in die Hölle» — «из ада в ад». Волгу переплыли мы на судне в ясный теплый вечер. От перепадавших сильных дождей река местами выступила из берегов, а местами образовала островки. Беспрестанные извилины течения увеличивали красоту ее. С перевозчиками беседа шла все о Волге, песню запели о матушке-Волге. Прибрежные жители все люди промышленные и зажиточные; почва повсюду плодородная; в каждом городе, в каждом большом селении есть пристань; во время судоходства все эти места кипят деятельностью: тогда еще не было пароходов. На Волге кормил я ложечкою годовалую дочь, и по стуку ложечки узнал, что первый ее зубок прорезался на Волге.

В городах видел я много колонистов, иностранных переселенцев; по образу жизни они чуждаются русских, но русские им не мешают, напротив того, охотно им услуживают не из личной корысти, а просто по доброй своей природе и воздают справедливость полезным трудам немцев. Около Вольска, вообще во всей Саратовской губернии, много раскольников; они сами не знают, в чем заключается различие их вероисповедания от общего православного; они отделяются по преданиям, по соблюдению обрядов своих праотцов; они имеют свои часовни, особенные образа, особенное богослужение. Табак, чай, кофе — для них зелье, яд, запрещенные произрастения. Многие раскольники вина вовсе не употребляют, вообще живут умеренно, трудолюбиво, и можно без всякого опасения оставить им их причудливости, если они не вредны для нравственности. Должно соблюдать веротерпимость для таких раскольников и подтвердить правило Фридриха Великого, сказавшего: «Хочу, чтобы в моем государстве каждый подданный мог искать вечного блаженства по своему убеждению». В странах, где следовали такому правилу, там не было сект или расколов, а, напротив, где преследовали за веру, где насильно хотели вводить единство догматов, там церковь разъединялась. Преследование и гонение французских протестантов распространили

// C 323

общества различных братств в Германии. Преследование английских протестантов пересадило расколы в Северную Америку, где число сект несметно, пока веротерпимость и крайняя многосложность не произведут единства. Филипп II с инквизицией был главным распространителем реформации, и при всем фанатизме и старании в пользу своей веры был он главным орудием против католицизма. Так, в России, когда при Иоанне Грозном, при Алексее Михайловиче, при царевне Софии, позднее при Анне и Елизавете гнали за веру, тогда составились секты между переселенцами, которые в новом месте своего жительства переманивали людей в свою веру, скрывали беглецов и бродяг отчаянных, которые из благодарности переходили в их общества и становились самыми усердными соревнователями и распространителями нового раскола. Без сомнения, есть расколы очень вредные, совершенно безнравственные, бесчеловечные, кои по этой причине должны быть искореняемы, как, например, секта скопцов и секта, допускающая повальный грех. Но староверов, или старообрядцев, вообще полагаю совершенно безвредными. Какая нужда в том, что они по-своему складывают персты при знамении креста? что они имеют свои образа старинные? что табаку не курят и не нюхают? что вина не пьют? Все это никому не вредит. Я не пишу разбора о всех раскольниках, я о них уже упоминал в двух главах, когда мне случалось с ними встретиться, как теперь на берегах Волги, и заметить, что можно их оставить в покое, тем более что они исправно платят подати, выполняют все земские повинности и трудятся много и полезно. Прошло то время, когда они скрывались на островках волжских, в камыше или в подземельях, и дай бог, чтобы такое время никогда не возвратилось. Гонение, давление, притеснение всегда вызывают восстание, отражение, сопротивление. Успехи истинного образования, старание благомыслящего правительства и духовенство, проникнутое истинно христолюбивым духом, незаметно, без вынудительных мер и в скором времени, в течение жизни двух или трех поколений, уничтожат все расколы вредные и безвредные.

В Саратове ожидала меня радость: там я надеялся увидеться с родным братом моим Юлием после продолжительной разлуки, когда он, быв еще кадетом, простился со мною в Петропавловской крепости. Остановившись

// C 324

в гостинице, узнал я, что брат мой только за три недели перед тем женился на А. А. Кривской и что живет в Саратове. Немедленно послал к нему сказать, что родственник приехал из Ревеля и желает его видеть; чрез полчаса встретил брата в коридоре и не мог узнать его, так он вырос и переменился; но он меня узнал тотчас, по лицу ли или по костылям — не знаю, но радость наша была искренна и полна. В тот же вечер поехал с ним к молодой жене его. Сколько приятных и сладостных впечатлений! На другой день имел удовольствие познакомиться с дядею жены его, с П. Я. Кривским, бывшим тогда главным начальником Эльтонских соляных промыслов. Вечером встретил у брата товарища по корпусу, начальника конной батареи Томича. С особенным чувством навестил я родную сестру Сергея Муравьева-Апостола Екатерину Ивановну, супругу саратовского губернатора Бибикова. Она рассказала мне, как близ Петербурга, на станции, имела свидание с другим братом своим Матвеем Ивановичем, когда везли его в Сибирь из финляндской крепости вместе с А. А. Бестужевым, как она, при самом грустном расположении души, должна была невольно смеяться от острот и шуток Бестужева во время завтрака 326) .

Осенняя погода гнала меня к месту, но проводник мой заставил меня пробыть лишний день в Саратове: невестка моя задарила его, он от восторга выпил порядком и неосторожно закусил десятью фунтами винограда и фруктами, неизвестными в Сибири; старик просто объелся и вылечился банею. Прямая дорога в Грузию вела из Саратова чрез Царицын и Камышин по тракту в Астрахань; но мы желали еще увидеться с братом жены моей в Харьковской губернии, почему пришлось сделать большой круг. Легко было уговорить проводника ехать чрез Воронеж, чтобы там поклониться мощам угодника Митрофана. Богомольный Тимофей Тимофеев восхитился этим предложением, и мы поехали. Милый, любезный брат мой проводил нас верхом несколько верст, показывал нам поле артиллерийских учений. Любо было глядеть на молодца-наездника, который уверял меня, что в маневрах конной батареи заключается совершенная поэзия.

Из Саратовской губернии повернули в Тамбовскую, чрез Балашов и Новохоперск достигли Воронежа. Главные

// C 325

две улицы этого города обстроены большими каменными зданиями по-столичному. Гостиница на площади предлагала всевозможный комфорт дорожному человеку. Мы приехали часу в третьем: поздно было идти в церковь. После обеда на дрожках поехал к цейхгаузу времен Петра Великого по берегу реки, где стояла первая верфь его, и радовался постройкам и пространству Воронежа. Старожилы сказали мне, что город заметно увеличился и украсился с тех пор, как мощи святителя Митрофана привлекли несметное число богомольцев. На следующий день в дорожных экипажах поехали прямо в монастырь, в главный храм, где покоятся мощи. Благочестивый архиепископ Антоний приказал нас пригласить в свою домовую церковь, где он в тот день сам служил литургию; к сожалению, мы должны были отказаться, быв связаны маленькими детьми: жена моя была с грудным младенцем на руках. Мы отслушали обедню при самом гробе Митрофана. При входе в просторную церковь, украшенную великолепным алтарем, колоннами голубоватого цвета с золотыми карнизами и капителями, видна в правой стороне близ окна гробница под малиновым бархатным покровом с золотыми кистями. На стене у ног святителя висит большой образ божьей матери в богатейшей ризе, украшенной бриллиантами и жемчугом. Началась торжественная служба; священников и дьяконов было числом до десяти, в богатом облачении, певчие пели хорошо— все вызывало к молитве. По окончании литургии пришел гробовой иеромонах с ключом, снял бархатное покрывало, отпер золотую раку, и мы увидели мощи, обложенные со всех сторон чудодействующими шапочками, нарукавчиками, стружками, скляночками. Богомольцы подступали по очереди, и каждый за добровольное приношение получал вещи освященные. Я отошел осматривать храм со всех сторон; в это время подошел ко мне монах уже в летах, он, верно, знал, откуда еду, потому что спросил меня о Трубецком и о Нарышкине, — то был Потемкин, бывший полковник, отрекшийся от мира. Тимофей Тимофеич набил целую котомку разными вещами, освященными для Сибири. Помолившись, отправились в дальнейший путь в сопровождении любопытных. На всех станциях Воронежской губернии запрягали нам отличнейших лошадей. Эта губерния изобилует конскими заводами; по реке Битюге славятся кони битюцкие,

// C 326

росту среднего, но сильные и быстрые. На первой станции от Воронежа запрягли таких коней, что без оглядки с удовольствием можно было смотреть на них; ямщик правил молодцом, кони мчали на вожжах; невольно сказал я ямщику, что таким коням только царя возить. «Да они царя обратно и возят, — ответил ямщик, — ожидаем царя из Тифлиса; кони застоялись, надо было их проминать». Несмотря на глубокую грязь, мы ехали скоро. Сбруя была из широких сыромятных ремней, чрез шлеи висели ремни с кожаными кистями. «Тимофей Тимофеич, если мы встретим царя и спросит нас, откуда едем и как съехали на Воронеж, то что ты ответишь?» — «Скажу, что нам захотелось помолиться и поклониться гробу святителя Митрофана; этого никакая власть запретить не может». Этим убеждением успокоился мой проводник. На следующей станции встретили великую княгиню Елену Павловну: она возвращалась с Вознесенских маневров; шестнадцать лошадей влачили огромную карету по грязи, пар с лошадей подымался, как дым. Близ Корочи встретили Рижский драгунский полк, возвращавшийся из Вознесенска с музыкою и с песнями; дети мои были в восторге и удивлении от молодцов-драгун и множества серых лошадей.

При закате солнца въехали в Харьков. Мы расположились ехать всю ночь, но чугуевский почтосодержатель остановил, не хотев дать лошадей под коляску жены моей за то, что подорожная была из Кургана до Тифлиса. Когда же он увидел, что я спокойно расположился оставаться на станции, то велел закладывать и проводил нас услужливо. Он был единственный почтосодержатель, который знал немного географию России, что почтовый тракт из Сибири в Грузию вел не через Воронеж и Харьков.

Из города Изюма поднялись в гору на Кремянец, спустились на равнину, где в шести верстах от города увидели церковь, пространное село с усадьбою в обширной долине, прорезанной Донцом и Каменкою. Направо и налево и впереди темнели отдельные дубовые рощи, правый берег Донца окаймлен лесом. Местность вообще чудная!

Второе радостное свидание с родным было свидание с И. В. Малиновским: мы застали брата, преисполненного любви, в больших хлопотах с предводительским секретарем

// C 327

своим 327) Адарюковым; подорожная была у него в кармане, чтобы ехать к нам навстречу до Саратова. Добрая и умная жена его Марья Ивановна, урожденная Пущина, родная сестра моего товарища 328), согрела нас сердечною любовью — только и слышно было: располагайте нами и домом. Три дня отдыхали мы в Каменке: бедная жена моя ужасно кашляла. Костыли мои не позволяли мне много ходить.

Крестьяне не нуждались; обильная жатва видна была в огромных скирдах. Посетил больницу, где застал повара Алексея, который в былое время часто кормил меня самыми вкусными обедами у Анны Андреевны; повар страдал последние недели своей жизни от водяной в голове. При больнице была хорошая деревенская аптека и сведущий фельдшер; этот порядок поддерживался со времен Андрея Афанасьевича Самборского, который постоянно заботился об истинном благе крестьян. Суд стариков, по приговору коего наказывали провинившихся, водился от его времени. Тетка наша Анна Андреевна, в память отца своего, выстроила в селе церковь по плану Софийского собора в Царском Селе. Служба божественная в Каменке совершалась с особенным благоговением; хор певчих имел отличные голоса. Дружески увиделись, дружески расстались.

Чрез степи Екатеринославские мы в два дня достигли Дона; этот раз мы не были задержаны перевозом, но ехали по широкому временному мосту, устроенному нарочно для царя, проехавшего накануне при возвращении своем из Тифлиса; чрез несколько дней назначено было разобрать мост и возвратить весь материал городу Ростову. Первый ночлег в земле донских казаков имели мы в небольшом селе в доме священника, у которого за сутки перед нами ночевал царь с Орловым. Мы не встретили царя оттого, что он из Аксая повернул на Новочеркасск, когда мы ехали из Ростова в Аксай. Почтенный пастырь не мог выразить словами полноту своего счастья, когда рассказывал, как он угостил высокого гостя чаем, как он был удостоен беседою, которая была кратковременна, потому что у царя болели зубы так сильно, что был вынужден ставить пиявки. Земля донских казаков по большой дороге мало населена, но по сторонам расположены сто десять станиц. Почтовые дворы тесны, а в нескольких местах заменяются землянками. Станица Аксай

 // C 328

свидетельствовала своими каменными зданиями и лавками о прежнем благосостоянии края; в проезд мой все большие дома были необитаемы, грозили совершенным разрушением, без оконниц или без стекол, половина железных крыш свалилась. Мне говорили любители старины, что новое уложение разорило край по прекращении торговли казаков на Дону. Защитники нового устройства, введенного Чернышевым, доказывали необходимость оного вследствие различных разбоев и злоупотреблений, бывших на Дону в то время, когда процветал край торговлею и промышленностью.

На обратном пути я лучше познакомился с этою страною и ее замечательными обитателями и снова убедился, что отдельный разбой, злоупотребление нескольких людей никогда не должны быть причиною таких мер, которые впоследствии могут притеснять или разорять целое население. Взыщите с виновных по закону, защищайте безвинных, которые столько лет со славою служили. Донское войско есть единственное в своем роде: содержание его ничего не стоило правительству; с верой и правдою служило оно России в годину бедствий, — оставьте ему его особенность, его привычки, и одежду, и бороду, не мешайте ему плавать по Дону с хлебом и с вином; пускай он машет там веслом в мирное время для обогащения края, как машет он бесстрашно в военное время своею нагайкою и саблею для защиты государства. Уже давно военная история доказала, что в аванпостной службе для разведывания о неприятеле, для внезапного нападения в целом мире нет войска лучше казаков. Летописи 1812 года наполнены их удальством.

Проехав землю донскую, въехали в область Кавказскую. В Ставрополе узнал я, что мои товарищи, выехавшие из Сибири прежде меня, были уже размещены по полкам на Кавказской линии. Только А. И. Одоевский был отправлен в Грузию, и мне назначено было ехать в Тифлис. Любящие родные это устроили. Там ожидало меня свидание со старшим сыном моим Евгением. Близ Георгиевска, с правой стороны почтовой дороги, видны Бештау, Машук, Змеиная, Железная и Верблюжая горы, окружающие прежний Горячеводск и давшие название новому городу Пятигорску. Екатериноград — большое селение или станица линейных казаков с таможнею и карантином.

// C 329

Хозяин моей квартиры, казачий урядник, объявил мне, что мне придется остаться у него дня два, пока не отправится оказия во Владикавказ. Чтобы узнать дело наверно, я пошел к начальнику станицы, к майору Макарову, которого застал в постели с растянутою переломленною ногою; вокруг стояло несколько человек черкесов, они посыпали рану белым порошком. Мои костыли вызвали также участие больного. Майор, лихой наездник, танцор и славный офицер, страдал не от ружейной пули или сабельного удара, но имел несчастье выскочить из коляски, которую понесли лошади, и переломить себе ногу ниже колена. Доктора перевязали, кость срослась, но перевязка была сделана неправильно, нога приросла немного криво. Макаров, быв всегда щеголем, велел снова переломить себе ногу и снова лучше перевязать; тут прикинулось воспаление; европейские И азиатские лекаря тщетно прилагали свое старание— он умер чрез несколько месяцев после продолжительных страданий, оставив молодую, премилую жену. Для большей безопасности Макаров советовал мне дождаться отправки команды и под ее прикрытием следовать по всей военной дороге до Владикавказа, как обыкновенно езжали все по казенной и по собственной надобности. Только курьерам и важным воинским начальникам дают летучие конвои казаков.

Черкесс во время джигитовки.
Иллюстрированная энциклопедия народов России. СПб, 1877.

В передней комнате больного майора встретил меня заслуженный пожилой воин с Георгиевским крестом и Владимирским бантом; он, наверно, осведомился заранее, откуда я еду, и спросил: «Позвольте узнать, не видали ли А. И, Якубовича, моего прежнего начальника? Я штабс-капитан Кулаков, его бывший вахмистр». Когда ответил ему, что я жил с Якубовичем шесть лет под одною крышею в остроге, что оставил его в добром здоровье, то старый воин, прослезившись, рассказывал мне, как Якубович жил в Екатеринограде, делал беспрестанные набеги на хищников; добычу коней и овец делил справедливо на всю комнату, не взяв ничего для себя, одним словом, был родным отцом для солдат. На Кавказе многие помнят о его подвигах или слышали о храбрости его. Высокое чело его у самого виска пробито было черкесскою пулею; рана эта никогда не заживала. Он имел несчастье в Сибири, что все родные забыли его, не писали, не помогали ему. Когда наступил срок его перемещения

// C 330

из петровской тюрьмы на поселение, то он основал небольшую школу и устроил мыловаренный завод и так исправно и удачно производил дело, что не только сам содержал себя безбедно, но помогал другим беспомощным товарищам и посылал своим родным гостинцы, ящики лучшего чаю. Крепко и явно преследовал он попрошаек-самозванцев, выдававших себя за жертвы 14 декабря. Он скончался от горячки в Енисейске в 1845 году.

На квартире встретил меня хозяин у крыльца и предложил мне пару фазанов, доставивших нам очень вкусное и нежное жаркое, зажаренное казаком по-кавказски. Хозяин много и долго рассказывал о подвигах генерала Засса, о страшилище черкесов, с которым имел случай видеться чрез год. Дважды в неделю отправлялись почта, проезжающие, провиант и казенные вещи из Екатеринограда во Владикавказ; это расстояние в 105 верст называется военною дорогою 329), а отправки с вооруженными проводниками называются оказиями.

Рано утром волы двинули телеги с провиантом за станицу и остановились на равнине; туда же ехали наши экипажи, почтальон с письменными и посылочными чемоданами и карета вольного семейного аптекаря; наконец привлекли заряженную пушку, при ней артиллерист с дымящимся фитилем, за пушкою прибыла команда пехоты и прискакал конный конвой, десяток казаков. Казаки разделились по обеим сторонам транспорта, пехота отрядила авангард и арьергард, барабанщик ударил подъем, и медленным ровным шагом воловьим потянулся длинный ряд обоза. Чрез полчаса густой туман рассеялся, и неожиданно представилась зрению чудная картина — Кавказские горы. Как белые облака на горизонте, от Каспия до Понта, тянулись горы длинным рядом, блистали от солнечных лучей, как полированный кристалл, волнисто переливались и сливались цвет нежный и серебристый; ледяные вершины отсвечивались то золотистым, то розовым цветом; весь хребет высоких гор прерывался в двух местах громадными исполинами: Эльбрусом и Казбеком. Величие и красота этой картины поражают, но описать их невозможно. Вид этих гор издали можно сравнить с облаками на горизонте в осеннее время, когда при закате солнца последние лучи его освещают разновидные оконечности облаков. Такую картину

// C 331

уловляем на минуту, она только призрак исчезающий, а Кавказские горы — величественная действительность. В ясную погоду горы видны из Георгиевска. За несколько недель прежде меня ехали по этой же дороге товарищи мои А. И. Одоевский и М. А. Назимов; когда близ Георгиевска показались им Кавказские горы и в это мгновение пролетела стая птиц по направлению к горам, то Назимов просил поэта приветствовать сопутников и Кавказ. Одоевский, сидевший на почтовой тележке рядом с ним, ответил:

Куда несетесь вы, крылатые станицы?
В страну ль, где на горах шумит лавровый лес,
Где реют радостно могучие орлицы
И тонут в синеве пылающих небес?
И мы — на Юг! Туда, где яхонт неба рдеет
И где гнездо из роз природа вьет,
И нас, и нас далекий путь влечет...
Но солнце там души не отогреет
И свежий мирт чела не обовьет.
Пора отдать себя и смерти и забвенью!
Не тем ли, после бурь, нам будет смерть красна,
Что нас не Севера угрюмая сосна,
А южный кипарис своей покроет тенью?
И что не мерзлый ров, не снеговой увал
Нас мирно подарят последним новосельем;
Но кровью жаркою обрызганный чакал
Гостей бездомных прах разбросит по ущельям 330).

Наше движение нисколько не походило на путешествие по своей земле и в мирное время. Вооруженное прикрытие, пушка, все военные предосторожности напоминали страну вражескую и заставляли каждого быть готовым к бою и к обороне. Вся Кабарда есть обширная равнина с превосходнейшими пастбищами: из ущелий гор в весеннее, летнее и осеннее время, когда везде хороший подножный корм, спускаются отважные горцы-наездники на добычу, обижают и грабят беспечных путешественников. Эти нападения и грабежи заставили принять строгие предосторожности. Мы двигались шаг за шагом, так что я мог на костылях не отставать от команды и беседовать с солдатами. Почти на каждой версте представлялось памятное место, где горцы отбили почту, или грабили проезжего, или ранили офицера, убили солдата, увели коней, угнали волов. Транспорты казенных вещей и провианта шли на волах, которые дважды в неделю возили по своей дистанции от одной крепости до другой и были содержаны на счет казны линейным батальоном,

// C 332

занимавшим караул в крепости. На половине перехода сделали привал на часок; у каждого была своя закуска, своя прибаутка. После отдыха тронулись прежним порядком и часу в пятом пополудни пришли на ночлег в Пришибскую крепость. Только не воображайте себе крепости с каменными стенами, глубокими рвами и подъемными мостами. Земляной окоп с четырьмя бастионами, окружающий казарму, два-три дома и духан, или постоялый дом, или кабак — вот крепость на военной дороге. При въезде и выезде поставлены палисады, на валу — пушки и денно и нощно старательный караул, который мало надеется на вал и на пушку, но много на штык свой. Весь гарнизон такой крепости состоит из одной или двух рот, из двух офицеров и доктора. Дважды в неделю видят они проезжающих на ночлеге и по очереди конвоируют их. Но в Чечне, в Дагестане, в местах частых набегов, где устроены такие же крепости, там офицеры и солдаты, кроме самих себя и неприятеля, никого не видят; не знают прогулки вне крепости; а если нужда велит идти за дровами или пищею и кормом, то выходят не иначе как с вооруженными проводниками.

На другой день продолжали путь тем же порядком, но с другим конвоем, с другою пушкою. Дорога чрезвычайно однообразна по обширной равнине. Травы растут на ней необыкновенной вышины и питательности. Кабардинцы пасут своих овец, доставляющих им одежду и пищу. После обеда мы прибыли на ночлег в Урюх, в такую же крепость, но только объемом больше первой. Тут женатые солдаты имели свои хаты, кои с казармами, с больницею и магазином составляли селение. Ротный командир был женатый, держал все в величайшем порядке и повиновении, одевался по-черкесски и с жаром рассказывал о боевой жизни, об экспедициях, в коих он участвовал. В третий день прибыли мы в Ордонскую крепость, обширнее двух первых, тут был штаб батальонного командира П. П. Нестерова, бывшего адъютанта В. Д. Вольховского. Нестеров при производстве из штабс-капитанов гвардии в капитаны был переименован в подполковники с назначением командиром линейного Кавказского батальона. Этот молодой штаб-офицер в десять лет заслужил чин генерал-лейтенанта, получил дивизию и был украшен четырьмя звездами. Таких примеров на Кавказе не мало, где в одно лето можно двадцать раз

// C 333

отличиться и двести раз подставлять лоб меткой пуле или верному удару кинжалом или шашкою. Батальонный командир был в разъездах, но по привязанности и преданности к начальнику своему приказал нам отвести собственную квартиру свою и доставить нам, дорожным, всевозможные удобства. Нестеров кончил жизнь несчастливо: он лишился ума или от печали о кончине детей своих, или от обманутой любви, или от меланхолии.

На следующий день миновали мы крепость Дурдур, где оказывался иногда недостаток в воде. Далее имели привал в Минарете, на берегу Терека, у каменной башни; эта местность отличается необыкновенною свежестью зелени, кустарников и трав. Верст за десять до Владикавказа пеший конвой и обозы продолжали идти шагом, а почта и путешественники, у кого были запряжены кони, поехали рысью вперед. Близ дороги видны отдельные дворы переселившихся мирных черкесов, поступивших в подданство России. Я приказал ямщику, нанятому прямо из Екатеринограда, остановиться и зашел в ближайший от дороги двор. Тут жил горец-земледелец; его одежда, обувь, осанка— все чисто черкесские; но дом, ограда, домашний скарб составляли слабое и бедное подражание русскому крестьянскому быту. Провожатый мой Тимофей Тимофеич уговаривал меня не входить в дом и в самом деле был в большом беспокойстве, предостерегал от коварства мирных черкесов, но я отделался шутками, полагаясь на храбреца, сражавшегося против ножей Палафокса, обещал ему в случае нужды дружно поддержать его двумя костылями. Внутри дома на стене висели ружья, шашки и кинжалы. Хозяйка со взрослою дочерью и с детьми очищали просо; хозяин поднес мне питье из проса вроде кумыса или водки неприятного вкуса. Из соседнего двора прибежали черкешенки, но ни одной между ними нельзя было назвать красавицей. Мужчины, хотя также не отличались красотою лиц, но невольно обращали на себя внимание стройностью стана, хорошо примеренною одеждою, маленькою, гладко обутою ногою и ловкостью походки. Наскоро осмотрел я еще на дворе соху, бороны, арбу — все было в плохом состоянии; вероятно, и поля их были не лучше.

Без сомнения, когда черкес привыкнет, то и он может сделаться хорошим земледельцем; в таком деле нужно время. Черкес-хозяин говорил немного по-русски и, казалось,

// C 334

был доволен своим новым положением. Тимофей Тимофеич обрадовался, когда я с сыновьями уселись в тарантас; жена моя с дочерью не выходили из коляски. Чрез час мы въехали во Владикавказ, где были приняты в доме коменданта, полковника Широкова, получившего письмо о нашем приезде; кроме того, добрые родные прислали к нам навстречу верного старого слугу Никифора Гребенника с полным кошельком простых и двойных абазов — грузинской монеты ценностью и весом в 20 и в 40 копеек серебром для раздачи услужливым проводникам чрез горы.

Владикавказ, у подножия Кавказских гор, на берегу Терека, довольно населенный город: имеет 4000 жителей, несколько улиц, больницу и запасные магазины. Я пошел на кладбище, чтобы отыскать могилу П. П. Коновницына, узнав прежде от сестры его Е. П. Нарышкиной, что из Петербурга мать отправила металлическую доску с надписью. Долго ходил, искал и не нашел его могилы. Священник и причетник указали мне место и рассказали, что он проездом заболел, лежал в больнице и умер от холеры. Эта болезнь свирепствовала до такой степени, что в сутки умирало до ста и более человек, так что не успевали хоронить порознь и положить тела в гроб, но рыли общую могилу и зарывали тела сотнями, как на поле битвы.

6 ноября поехали из Владикавказа по левому берегу плавно и ровно текущего Терека, все по холмистой местности, с горки на горку. Тут, в узком месте, встретил и остановил княгиню Дадиан, урожденную баронессу Лидию Григорьевну Розен, которая спешила вслед за мужем своим, отправленным за неделю прежде с фельдъегерем в Бобруйскую крепость; после узнал я причину; при встрече я мог только передать княгине успокоительную весть, что супруг ее хорошо выносит быструю, трудную езду; от души пожелал ей скорейшего соединения с ним и освобождения из крепости. С нею ехала теща ее. От страданий собственных и от вида чужих страданий невозможно ни уйти, ни скрыться; так поднимаясь на Кавказские горы, первая встреча была с прекраснейшими очами, но очи эти были в слезах и выразили двойное страдание за себя и за встречных. Мы пожали друг другу руки и с тех пор не виделись. Пространная покатость гор представила к вечеру величественную иллюминацию:

// C 335

снизу вверх бежал огонь широкими полосами, то быстро, то медленно, смотря по силе ветра: осетинцы жгли свои пастбища и отавы для удабривания их к следующей весне. Чудный фейерверк по правую сторону дороги, а по левой Терек с каждою верстою становился все быстрее и шумнее. Так прибыли мы на ночлег в Ларс.

На другой день продолжали подыматься в гору. Дорога была очень хороша и довольно широка. Горы местами покрыты были лесом, кустарником; но когда приблизились к ущелью Дарьяльскому, то можно было видеть только отвесные скалы, меж ними Терек, а над Тереком полосу неба. На вершинах скал показывались избы осетин, скирды хлеба, узкое поле, несколько волов — все это по причине значительной высоты виднелось в уменьшительном виде. Чем выше в гору, тем величественнее дорога, проложенная на краю самого русла Терека. Тут можно было видеть часть старинной дороги, высеченной в скале; в одном месте скала пробита в виде крытых ворот, но до того низеньких, что снимали кузовы карет и колясок и на руках перекатывали их несколько сажен. Сколько было потери времени от перетяжки рессорных ремней.

Теперь поднятое и выровненное русло реки составляет лучшее шоссе. На небольшом расстоянии, где местность и русло не позволили продолжать дорогу, где страшный обвал зарыл ее, там накинут мост чрез реку и проложена славная дорога на правом берегу с полверсты, откуда другой мост ведет опять к левому берегу Терека. Мосты охраняются часовыми, караул имеет казарму и больницу; прохладный влажный воздух в этом ущелье дает скорую помощь и излечение страждущим больною грудью. На правом берегу, недалеко от мостов, видна отвесная скала, которая сверху донизу в несколько сажен шириною, представляет черноватую полосу, как бы огнем и дымом запаленную. Тут весною горная вода течет и падает с такою быстротою и силою, что, пенясь и крутясь, вырывает, перекатывает и перебрасывает тяжелые обломки скалы гранита и сыпятся крупные искры; это место называется «бешеная балка».

Раздался выстрел... удар ружья повторялся сотни раз от скалы в скалу; дети мои ответили дружным «ура!» Терек так шумел, что невозможно было слышать обыкновенного

 // C 336

разговора, должно было кричать во все горло: надобно прибавить, что я ехал осенью и мог себе представить, как бушует Терек весною, когда тают снега. Досадно, что не умею описать картину этого единственного в своем роде пути. При таких величественных видах, как на Кавказе, душа теснится, умиляется, смиряется и вместе с тем, сознавая свое назначение, возносится гораздо выше Кавказа, до небес; она постигает видимое, но ощущений своих выразить не может словами. Напрасно останавливаю перо, чтобы придумать верное изображение; это не удалось вольному путешественнику поэту Пушкину, ни Грибоедову, ни невольным странникам Л. А. Бестужеву (Марлинскому), ни Одоевскому. Всего лучше отрывками нарисован Кавказ поэтом Лермонтовым, который волею и неволею несколько раз скитался по различным направлениям чудной страны и чудесной природы.

К вечеру достигли Казбека, где ночевали. Здесь небольшая церковь, хороший дом для проезжающих, вблизи дома владельцев князей Казбековых: один из братьев служил в военной службе, навестил меня, чтобы осведомиться об Якубовиче, старом сослуживце 331). Мы благополучно подымались в гору, гораздо круче пришлось нам спускаться на другой день 8 ноября. Рано поутру выехали и скоро доехали до следующей станции Коби. Тут небольшой домик для путешественников, другой такой же для духанщика, в стороне землянки для ротного командира и для роты, которая сменяется по очереди. В феврале и в марте случаются такие снеговые обвалы или увалы, что зарывают людей и прекращают сообщение на целые недели; тогда никакого средства нет переехать, пока солдаты не очистят заваленного места. Однажды эти обвалы стеснили ложе Терека и заставили течение воды принять более к правому берегу. Это неудобство заставило думать о другом направлении дороги, по коему не мешали бы ни обвалы, ни ущелья Терека; проложена была в горах новая дорога, и начали эту работу, когда барон Г. В. Розен был корпусным командиром на Кавказе.

Услужливый штабс-капитан Черняев, совершенно вроде Максима Максимыча, описанного Лермонтовым в романе «Герой нашего времени», предложил свои услуги, принес детям моим свежего молока и объявил, что имеет повеление от своего начальства проводить нас чрез самые

// C 337

опасные места. Он жалел, что у нас помещение такое тесное и холодное, и очень охотно предложил бы нам свою землянку, если бы она была удобнее, и прибавил: «Впрочем, если не поздно и если вы можете в полчаса собраться в путь, то засветло спустимся; который теперь час?» — «Двенадцатый в исходе», — «Так соберитесь, сейчас запрягут лошадей, а я и солдаты мои готовы, одно только условие: чтобы супруга ваша не выходила из коляски, пока не доедем до места».

Запрягли лошадей в пять минут, мы проворно сели в экипажи; штабс-капитан сел на коня; за ним 36 человек солдат пошли ускоренным шагом. Штабс-капитан часто подъезжал к моему тарантасу и вроде доброго Максима Максимыча беседовал и заговаривал о былом времени, когда он служил под начальством А. П. Ермолова. Теперь еще вижу его усмешку, его кавказские замашки, его маленького рыжего коня, который спокойно и смело ступал по самому краю пропасти или по невысокой насыпи из нанесенных небольших камней, положенных на краю дороги, чтобы зимою или в грязную пору экипажи не скатились в бездну. Из-под копыта выбивались камушки в пропасть, тогда стук и гул от падения их раскатывался и повторялся по всей долине, а штабс-капитан спокойно покуривал трубочку, и когда я упрашивал его не ехать по такому опасному месту, то он, улыбаясь, отвечал мне: «Мы и наши кони привыкли к таким местам; случается часто мне одному ездить по этой дороге, кажись, места довольно, а бестия рыжак все тянет к краю да к пропасти, и все, знаете, как-то тут ехать веселее и виднее». Солдаты еще прибавили шагу и приблизились к месту, где семейство осетин поселялось возле дороги единственно с целью, чтобы оказать помощь путешественникам и доставить им убежище в случае непогоды и метели.

Мы подарили несколько монет этим пустынникам, получающим провиант от правительства. Из дому, сложенного из камней и глины, вышел новый седой проводник, представился нам изломанными русскими словами: «Я князь Циклауров, сестру вашу Вольховскую знаю, сына вашего понес на руках, когда они горы переехали». Я пожал руку старику и отблагодарил его по жалобе его на бедность. Когда император Николай, за несколько дней до нашего проезда, на минуту остановился на этом

// C 338

месте, то старик показал ему заслуженную свою саблю с серебряным темляком и сказал: «Темляк есть, а хлеба нету!» На такое лаконичное прошение император приказал отпускать ему провиант пожизненно.

Мы достигли Крестовой горы и остановились; штабс-капитан поднес нам стакан минеральной воды, вкусом приятно кисловатой. День был не ясный, гораздо ниже нас плавали облака по Чертовой долине, тучи другого яруса начали собираться над головою, и пошел пушистый снег большими густыми хлопьями. «Прибавь шагу!»— скомандовал штабс-капитан; солдаты по ровному месту пустились беглым шагом, кони следовали рысью. Штабс-капитан заметил, что густой снег как будто свету отнимает, и спросил: «Который час теперь на часах ваших?» Я посмотрел — «двенадцатый в исходе», — приложил часы к уху— часы стояли; они стояли уже в Коби. Штабс-капитан стянул брови, заметил, что незаведенные часы нас обманули и что воротиться будет хуже.

Стало смеркаться, когда мы приблизились к Гут-горе: по покатости Гут-горы вела дорога под прямым углом и очень круто. Солдаты веревками и цепями, прикрепленными к дроге и к задней оси, придерживали экипажи, которые, сверх того, были с тормозами. Когда тарантас был спущен до поворота и повернул направо по другой линии прямого угла, то штабс-капитан приказал остановиться, подъехал ко мне и спросил: «Не угодно ли вам посмотреть, как спускается коляска вашей супруги?» Почти отвесно, по скату крутому вела узкая дорога, по одной стороне ее гора как стена, по другой стороне бездонная пропасть. Жена моя не могла думать о себе, она держала на руках дочь и после рассказывала мне, что всеми силами должна была опираться ногами о передний ящик, чтобы самой не выпасть из коляски или не выронить ребенка.

Дорога была нехороша от дождей и от камней, коляска качалась; штабс-капитан грозно вскрикнул: «Не качай коляски!» Один из солдат ответил: «Темно, ваше благородие!» —«А что вам, свечи надо, что ли?» Коляска перестала качаться, ее спускали на руках. Спустившись с Гут-горы, увидели близ дороги огонек на Койшаурской станции. Нам оставалось еще спускаться с Койшаурской горы версты на три. Штабс-капитан спросил команду: «Не устали ли, ребята?»— «Никак нет-с, ваше

// C 339

благородие, рады стараться!» Однако с караульного поста Койшаурского взяли еще 12 человек в помощь и в совершенной темноте стали спускаться все в прямом направлении. Штабс-капитан безмолвствовал, солдаты тихомолком про себя говорили и ворчали: «Что он задумал ночью переправить такие экипажи и израненного (так называли меня по костылям моим) да маленьких детей! Этого никогда не бывало!» Я объяснил солдатам, что часы надули нас, что нет еще беды никакой, что с таким начальником да с таким конвоем можно безопасно спуститься по всему аду. В это мгновение зазвенела железная цепь под коляской. «Это что?» — спросил штабс-капитан. «Цепь перетерлась пополам, ваше благородие». — «Тем лучше!—сказал полубасом штабс-капитан.— Теперь вам не на что надеяться, как только на самих себя!» Солдаты усердно поддерживали, кто за веревку, кто за рессоры, за ремни. У меня на козлах сидел старый слуга Никифор, присланный родными навстречу до Владикавказа, он указал мне на огни у подошвы горы, где жил окружной начальник князь Авалов; там назначен был ночлег. Признаюсь, неприятно было ехать ночью по такому месту, видеть еще далеко под собою несколько огней и знать, что рядом, вдоль всего спуска, на один шаг от дороги ужасная пропасть, которая поглотила уже много повозок и поклажи. Проезжающие большею частию спускаются или верхом, или пешком и не иначе как днем. Мы доехали в десятом часу вечера.

Штабс-капитан Черняев на руках своих поднял жену мою из коляски и сказал: «Извините, что в такое позднее время провел вас чрез страшные места!» Окружной начальник и жена его не хотели верить глазам своим, когда увидели на крыльце жену мою и четырех детей и в самом деле не на шутку бранили штабс-капитана. С позволением его я созвал в одну шеренгу славных проводников-солдат и каждому сам вручил подарок. Особенно благодарил штабс-капитана. Хозяин и хозяйка радушно и ласково приняли и угостили нас; жена моя и дети крепко устали и истомились, легли отдохнуть. Я вышел на крыльцо, вечер был тихий и теплый; небо очищалось от облаков, местами заиграли звезды, слабо освещавшие горы и долины; все было покрыто какою-то таинственностью; глазу и воображению все представлялись громадные горы, бездонные пропасти, крутые ущелья.

// C 340

Из грузинского духана переливались звуки русской песни, там пели солдаты, нас проводившие. Шум и гул Терека был заменен нежным журчанием Арагвы, которая текла в двух шагах от окна моего и сладко меня усыпила. Рано поутру проснулся; на крыльце встретил адъютанта Розена, видного собою и хотя дорожного, но одетого щеголем и ехавшего с молодою женою обратно в Петербург. Он сел на коня и пустился догонять карету, которую шестнадцать пар волов влачили в Койшаурскуго гору, Утро было совершенно ясное. Север был отгорожен исполинскими ширмами или перегородкою. Солнце осветило наш вчерашний последний спуск и показало нам новую картину за горой, еще превысокую гору, разноцветные скалы и обрывы, покрытые зеленью высочайшие чинары, дикий виноград, плющ, все в полной зелени, барбарис—все в это осеннее время дышало югом, дышало Грузией. Красоты Койшаурской долины бесчисленны; мне случалось видеть изображения некоторых мест Кавказских гор, даже мастерской кисти, но все это не удовлетворяет, оттого что представляет только отрывок или осколок красоты. Не всем суждено побывать там, но побывавшие, верно, все согласятся со мною, что этот край действительно чудный по природе своей и только недостает в нем жителей, которые умели бы наслаждаться и пользоваться краем.

Мы ехали две станции полною рысью и ночевали в уездном городе Душете; на другой день проехали Мцхет, прежнюю резиденцию грузинских царей, на самом берегу Куры. Чем становился я нетерпеливее, тем медленнее стали подвигаться к цели. Дождь промыл дорогу, лошади и экипажи скользили и раскатывались; наконец, доехали до последней станции Гартискара, где, на беду, не было лошадей и откуда идет другой тракт на крепость Гори. Мы принуждены были выжидать обратных лошадей; пока их кормили, прошло мучительных пять часов; между тем все лил дождь, все пытало терпение. Неприятность нового моего назначения, неизвестность нового места жительства были на время стерты радостною надеждою на свидание с сыном и с испытанными родными в постоянной и чистой любви, в продолжение всей нашей разлуки. Дети заметили мое беспокойство и сами смутились ожиданием. «Мы сегодня так долго едем, что никого не увидим до утра»; на это нетерпеливое мое замечание,

// C 341

а может быть, и обдуманное предисловие ответил старик Никифор, что никогда не будет поздно, что Анна Андреевна и Марья Васильевна ожидают во всякое время, что для всех детей уже давно кроватки готовы, все устроено и придумано, как доставить нам отдохновение после такого дальнего пути. «Я рад за тебя, мой друг, и за детей, — сказал я жене, — но я должен отказаться от родного и гостеприимного крова; я остановлюсь в гостинице; ты знаешь почему?» Жена моя без всякого возгласа покачала головою и обычным, нежным, спокойным голосом возразила мне без малейшего упрека: «Я все делила с тобою, мы вместе были в тюрьме, почему же теперь расставаться на несколько дней?» Я не должен был остановиться у родных в доме начальника Главного штаба не оттого, что он занимал второе место в краю, а я, как рядовой, стоял на низшей ступени чинов,— родство этого не разбирает; но еще в Чите узнал я, что генерал Н. Н. Раевский, командир Нижегородского драгунского полка, был арестован на гауптвахте за то, что пригласил к себе на обед бывшего моего соузника 3. Г. Чернышева, рядового 332). Вот почему я не мог остановиться у родных.

Дождь лил целый день; мы выехали пред вечером. Стемнело совершенно, тащились шагом; впереди ехал казак обратно с двумя заводными лошадьми, которые рядом были привязаны одна к другой; дорога была узка, с одной стороны скала, с другой — пропасть; колеса раскатывались, как сани, от скользкой глины. Лошадка казачья, заводная, крайняя, поскользнулась, повод, к счастью, перервался, и конь с визгом и шумом скатился на десятки сажен в пропасть — и был таков; но казак остался невредим с остальными конями; несмотря на это, я все торопил ямщика. Наконец, завидели огни Тифлиса, приехали и остановились в гостинице Матасси. Чрез полчаса сын мой старший был в моих объятиях.

Комментарии

324 Эпиграф — из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Кавказ», написанного в 1830 г. (Лермонтов М. Ю. Собр. соч. в 4-х т. М, 1975, т. 1, с. 191).

325 Имеются в виду сражение между русско-австрийской и французской армиями, происшедшее 20 ноября (2 декабря) 1805 г. близ деревни Аустерлиц, и сражение между русской и французской армиями под Фридландом 21(14) июня 1807 г., а также осада французскими войсками в декабре 1808 — феврале 1809 гг. Сарагоссы, обороной которой руководил X. Палафокс.

326 Эта встреча произошла в ночь на 6 августа 1826 г. в Парголове во время проезда из Петропавловской крепости в крепость «Форт Слава», близ Роченсальма, И. Д. Якушкина, М. И. Муравьева - Апостола, А. А. Бестужева, А. П. Арбузова и А. И. Тютчева. В станционном доме находились Е. И. Бибикова, Е. Ф. Муравьева, А. В. Якушкина, Н. Н. Шереметева, П. Н. Мысловский, И. А. Фонвизин.

327 В 1832 г. И. В. Малиновский был избран предводителем дворянства Изюмского уезда Старо - Слободской (Харьковской) губ.

328 И. В. Малиновский был женат на родной сестре И. И. Пущина. 19 сентября 1844 г. в письме И. И. Пущину в Ялуторовск И. В. Малиновский сообщил о смерти Марии Ивановны (ЦГИА, ф. 1101, оп. 1, д. 521, л. 1).

329 Более точное название: Военно - Грузинская дорога.

330 М. А. Назимов подтверждает свидетельство Розена: «Это стихотворение сказал Одоевский при виде станицы журавлей, летевших на юг, когда он ехал со мной в одном экипаже из Сибири на Кавказ в октябре 1837 года» (РС, 1870. № 2, с. 157). Впервые стихотворение было сообщено Розеном в письме к А. Р. Бриггену от 9 декабря 1837 г. (Лит. вестник, 1901, № 4, с. 424).

331 Розен имеет в виду селение Казбек, принадлежавшее братьям кн. Казбеги. Его собеседником, очевидно, был кн. М. Г. Казбеги.

332 На обеде у Н. Н. Раевского, состоявшемся в сентябре 1829 г. в дорожной палатке, по пути в Тифлис, присутствовали 3. Г. Чернышев, В. М. Голицын, А. А. Бестужев, Н. Н. Семичев. Н. Н. Раевский был арестован на восемь дней в декабре 1829 г.