Цицерон.

ЦИЦЕРОН

Необычное предложение из Анкары – Секретная корреспонденция английского посла – Содержание документов – Переговоры между Сталиным и Миколайчиком – Встреча с чрезвычайным уполномоченным Рузвельта – Кто такой Цицерон? – Как работал Цицерон – Турция присоединяется к западному лагерю – Вступление немецких войск в Венгрию – Катастрофа в Румынии – Отставка Хорти и поражение Венгрии.

Было утро 28 октября 1943 года, когда мне неожиданно позвонил советник министерства иностранных дел Г. Вагнер и попросил срочно встретиться с ним. Он сказал, что речь идет о крайне важном деле. В разговоре со мной он сообщил о телеграмме нашего посла фон Папена, в которой говорилось, что человек, служащий камердинером у английского посла в Анкаре сэра Кнэтчбулл‑Хьюгессена предлагает нам фотокопии строго секретных документов английского посольства, требуя уплатить за них немедленно не менее двадцати тысяч фунтов стерлингов. Он обещает после первоначальных сведений представить и последующую информацию, желая получать за каждую очередную серию по пятнадцати тысяч фунтов стерлингов. Риббентроп, сказал советник, хочет узнать мое мнение на этот счет, поскольку предприятие это весьма рискованное и целиком относится к области разведки.

Названная сумма была огромной. Но я полагал, что сумею разобраться, опираясь на накопленный опыт, даст нам что‑нибудь эта сделка или нет. У меня было ощущение, что есть смысл согласиться на это предложение, тем более что передача «товара» из рук в руки гарантировала известную безопасность. Я подумал, что необходимо будет перед выплатой вознаграждения быстро проверить полученные документы. Кроме того, я учел и то, что к событию в Анкаре наверняка имеет отношение наш умный и опытный сотрудник Мойзиша, что было достаточной гарантией надежности. Взвесив все эти обстоятельства, я посоветовал принять предложение и посоветовал переправить деньги в Турцию через специального курьера разведки.

Риббентроп согласился и проинформировал о принятом решении фон Папена по телеграфу. На следующей день в Анкару было послано двадцать тысяч фунтов стерлингов. Я напряженно ожидал первого сообщения Мойзиша, которое пришло через три дня.

Он сообщал, что человек, сделавший нам предложение, которого звали Пьер, раньше служил при посланнике Йенке в Анкаре. Однажды вечером он явился к Йенке. Посланник, учитывая возможность провокации со стороны вражеской разведки, не захотел как дипломат беседовать с ним и, несмотря на поздний час, вызвал к себе Мойзиша. Затем шло описание внешности камердинера: это человек среднего роста, с бледным лицом, с запавшими черными глазами, который, несмотря на свою замкнутость и молчаливость производит впечатление решительного и целеустремленного человека. На заданные ему вопросы он отвечает немногословно, но точно.

Мойзиш оказался в двойственном положении – с одной стороны, его тянуло вступить в игру, с другой – затребованная сумма была так велика, что превосходила возможности его личных валютных фондов. Поскольку Пьер назначил трехдневный срок для ответа – в противном случае, как о том свидетельствовал жест, сделанный им в направлении русского посольства, обратился бы по иному адресу – Мойзиш решил проинформировать посла, чтобы получить быстрый ответ из Берлина, из министерства иностранных дел.

При передаче материала – это были еще не проявленные пленки – Мойзиш сумел молниеносно проверить его. От того, что он увидел, у него буквально перехватило дыхание. Из первой серии фотокопий было видно, что заснята была на самом деле секретнейшая корреспонденция между английским посольством в Анкаре и Форин Оффис [1] в Лондоне. Кроме того, имелись фотокопии и рукописных заметок английского посла, касавшихся развития англо‑турецких и англо‑русских отношений. Особое значение представлял полный список товаров и военных материалов, направленных по закону о ленд‑лизе из США в Россию в 1942‑1943 годах, а также предварительный информационный доклад английского министерства иностранных дел о результатах конференции министров иностранных дел, проходившей в Москве с участие Корделла Хэлла, Идена и Молотова.

Прежде всего я сделал следующее:

1. Попросил Гиммлера срочно представить Гитлеру полученные сведения (при этом я воздержался от подробностей относительно происхождения и подлинности документов).

2. Я обратился к генералу Тиле из верховного командования вермахта с просьбой незамедлительно заняться расшифровкой английского шифра на основе полученных документов. (Четыре лучших специалиста по дешифровке в Германии, в том числе два профессора математики несколько недель подряд работали над документами, пока им удалось разгадать часть шифра. Это позволило нам узнать время передач и технические подробности передачи телеграмм из Лондона в Анкару).

3. Своим сотрудникам я поручил на основе специальных документов собрать все за и против подлинности полученных сведений, чтобы я мог ответить Гитлеру на вопрос о надежности источника.

4. Я связался со статс‑секретарем фон Штеенграхтом из министерства иностранных дел и сообщил ему о принятых мной мерах. Мы пришли к единому мнению, что этим должна по‑прежнему заниматься политическая разведка.

Документы, которые были нам предоставлены впоследствии, исследовались с точки зрения следующих пунктов: результаты переговоров между Рузвельтом, Черчиллем и Чан Кай‑ши в Каире в ноябре – декабре 1943 года; визиты президента Турции Исмета Мнению и его генерального секретаря по иностранным делам Нумана Меменчиоглу к Рузвельту и Черчиллю; отчеты о конференции с участием Рузвельта, Черчилля и Сталина в Тегеране с 28 ноября по 2 декабря 1943 года; результаты совещания начальников генеральных штабов союзников в Тегеране относительно операции «Оверлорд» и прекращения операции «Меркурий»; заявление об усилении воздушных налетов на Балканы.

В сообщении о переговорах в Каире особое удивление вызвало обещание Рузвельта Чан Кай‑ши вернуть Китаю Северную Маньчжурию после поражения Японии. (Это противоречило позиции, занятой американским президентом на Ялтинской конференции, проходившей с 4 по 11 февраля 1945 года; Рузвельт, действуя в обход Чан Кайши, согласился предоставить русским маньчжурскую железную дорогу и порты Порт‑Артур и Дайрен [2] как плату за вступление в войну против Японии.)

С большой степенью вероятности изучение документов позволяло предполагать, что Черчиллю не удалось отстоять свой первоначальный план вторжения в Европу через Балканы. После тегеранской конференции было ясно, что в Польше, Румынии, Югославии и Венгрии действия Красной Армии не будут связаны противодействием западных держав. Относительно Польши Сталин потребовал отодвинуть русскую границу западнее, до бывшей линии Керзона, и одновременно включить в состав Польши часть Восточной Германии.

Тогда же мы получили от своего человека в польском движении Сопротивления, которому незадолго до этого удалось разгадать дипломатический шифр польского эмигрантского правительства в Лондоне, сведения о содержании переговоров, которые вел глава этого правительства Миколайчик со Сталиным. Миколайчик вылетал из Лондона через Стокгольм в Москву и передавал сообщения о результатах переговоров в Лондон по телеграфу.

В отношении Германии Сталин якобы заявил следующее: Германия будет сохранена, но ее необходимо ослабить, лишив ее двадцати‑тридцати миллионов населения. Тогда в ближайшие пятьдесят лет Советскому Союзу и Польше нечего будет опасаться германской агрессии. Это позволит России спокойно залечивать раны, нанесенные войной.

Уже первое впечатление от сообщений о московской конференции министров иностранных дел 18‑30 октября 1943 года и от заявления Сталина совпало в общих чертах с настораживающими сведениями, полученными мною по другим каналам. Перед моими глазами вырисовывалась ужасная судьба Германии. Меня охватил такой страх, что я сразу же воспользовался возможностью, предоставившейся мне благодаря содействию д‑ра Керстена, чтобы встретиться с пребывавшим в то время в Швеции специальным уполномоченным президента Рузвельта по европейским вопросам мистером Абрагамом Стивенсом Хьюиттом.

Соблюдая все меры предосторожности, я встретился с ним в номере стокгольмского отеля, где он жил; там мы в течение трех дней вели откровенный обмен мнениями по проблеме компромиссного мира. Вернувшись в Берлин, я тут же составил меморандум об этих переговорах, который хотел представить Гиммлеру. В то время он находился в Мюнхене. Когда я сообщил ему о своих встречах с Хьюиттом, он, придя в ужас от моего самоуправства, первое мгновение только молча хватал воздух ртом. Затем его обуял такой гнев, что я счел за благо переждать, пока он выдохнется, и отложить чтение меморандума на более подходящее время. На следующий день, когда я вновь попытался убедить его в необходимости предпринятого мной шага, он слушал меня уже более спокойно, но мне так и не удалось развеять чары, которыми Гитлер околдовал в Мюнхене своих приближенных.

Тем временем из Стамбула поступила радиограмма, в которой Мойзиш сообщал, что должен явиться к Риббентропу с докладом. Так как с Балкан в Германию отправлялся попутным рейсом наш самолет, я поручил Мойзишу пересесть в Софии на него, чтобы я смог побеседовать с ним до приезда в Берлин. Мойзиш сообщил мне устно дальнейшие подробности о Цицероне, как окрестил камердинера фон Папен за содержательность его политической информации. Сначала, рассказывал Мойзиш, Цицероном двигала исключительно жажда мести. Его отец, живший во время первой мировой войны в Константинополе, попал из‑за своей дочери, сестры Цицерона, в неприятную историю и был расстрелян англичанами. Позднее он иначе рассказывал об обстоятельствах смерти своего отца: его якобы застрелил на охоте в Албании один англичанин. Все это, а также заверения Цицерона о том, что он не говорит ни слова по‑английски – вскоре выяснилось обратное, – заставляло сильно сомневаться в правдивости этого человека и требовало особой осторожности в отношениях с ним, но, как я считал, не снижало ценности материалов и не давало повода не верить в их подлинность.

Мы с Мойзишем еще раз обсудили некоторые технические детали. Я предложил незамедлительно послать в Берлин пленки, полученные от Цицерона, чтобы изготовить в нашем техническом отделе необходимое число фотокопий для всех инстанций, заинтересованных в этой информации.

Важнейшие фотокопии я передал статс‑секретарю фон Штеенграхту, который под руководством посланника Альтенбурга создал специальную комиссию по изучению полученных материалов. Одновременно Гиммлер представил все материалы Гитлеру. В этот момент Риббентроп обратился к Гитлеру с жалобой на то, что политическая разведка утаила от него часть документов. Но статс‑секретарь Штеенграхт, к которому обратились за объяснениями, сообщил, что документы, не попавшие якобы к Риббентропу, уже много дней валяются нетронутыми в одном из сейфов министерства иностранных дел.

Гитлер скептически отнесся к подлинности документов. Он постоянно требовал от нас узнать, кем был на самом деле камердинер английского посла. Мойзиш, не желавший осложнять свои отношения с Цицероном выяснением дальнейших подробностей его биографии, ограничился при случае расспросами, которые не дали результата. Желая рассеять недоверие Гитлера в этом второстепенном вопросе, я поручил своей специальной организации в Стамбуле, о которой уже говорил, разузнать все о Цицероне. Довольно скоро мне сообщили и настоящее имя Цицерона. Но я не хотел бы его называть сейчас, так как, насколько мне известно, Цицерон жив до сих пор.

Меры, предпринятые Гитлером после ознакомления его с документами, носили, как и следовало опасаться, отрицательный характер. Он полагал, что как раз теперь он должен вести тотальную войну с полным напряжением всех сил, отбросив малейшие колебания. Гиммлера же наши документы привели в явное замешательство. Незадолго перед рождеством он вызвал меня к себе и сказал: «Я понимаю, что что‑то надо делать». Я не верил своим ушам, слушая его слова: «Не прерывайте связи с Хьюиттом. Не можете ли вы сообщить ему, что я готов встретиться с ним?»

Поступить так было, действительно, самое время, ибо теперь на нас сыпались удары со всех сторон. Кроме того, последние документы, переданные нам Цицероном, ясно свидетельствовали о том, что нейтралитет Турции является лишь вопросом времени. Постепенный переход турецкой дипломатии в лагерь союзников происходил в полном соответствии с тем, как представлял себе это в одном из своих «проектов» сэр Кнэтчбулл‑Хьюгессен, направленных им в Форин Оффис – сначала соблюдение нейтралитета с одновременным сосредоточением турецких войск во Фракии с целью связать немецкие дивизии в Болгарии, затем получение во все большем объеме военной помощи от западных союзников и, наконец, открытие переговоров представителей генеральных штабов. Как сообщалось в документах Цицерона, датой окончания всех этих мероприятий было назначено 15 мая 1944 года – она была приурочена к началу операции «Оверлорд». Итак, с 15 мая 1944 года приходилось рассчитывать на непредвиденные случайности и на Юге, и на Западе.

(Если бы планы Черчилля не потерпели краха в декабре 1943 года в Тегеране, встретив сопротивление Сталина и Рузвельта, если бы он отстоял свой план «Меркурий», предусматривавший вторжение в Европу на Балканах, война кончилась бы быстрее. Балканы в то время представляли собой перезревший плод, готовый упасть при первом толчке, наступление в этом направлении позволило бы нашим противникам разрушить юго‑восточный фланг немецких армий).

В соответствии с «расписанием» Цицерона – в известной степени в качестве компенсации за отклоненный план Черчилля – с середины января 1944 года начались бомбардировки важных транспортных объектов и нефтяных заводов оперативными соединениями авиации западных держав. Первой жертвой их была столица Болгарии. Документы сообщали об этой запланированной бомбардировке как о неоспоримом факте, поэтому мы своевременно предупредили Софию. Но в то время немецкое командование уже не могло организовать сильной противовоздушной обороны силами истребительной авиации в этом районе. Зенитная артиллерия была слишком слабой и по известным причинам должна была быть сосредоточена для защиты нефтяных месторождений в Румынии и заводов по производству авиационного бензина в Чехословакии.

С документами Цицерона, похороненными в сейфе, министерство иностранных дел село в калошу. Гитлер запретил даже информировать посла фон Папена о вновь поступающих материалах Цицерона. Мы с Гиммлером обсудили это распоряжение и решили смягчить его, дав указание Мойзишу информировать фон Папена, как и прежде, обо всем, что касается германо‑турецких отношений. При этом мы нашли формулировку, позволявшую Мойзишу, человеку очень обходительному, сохранить добрые отношения, сложившиеся между ним и фон Папеном.

Тем временем наша техническая оснащенность в Анкаре была настолько усовершенствована, что и Мойзиш, и Цицерон располагали новейшим оборудованием. Но в конце года надежность Цицерона и достоверность его материалов были подвергнуты испытаниям. На одной пленке в кадр попали два пальца – безымянный и средний. Так как Цицерон до этого постоянно утверждал, что имеет многолетний опыт фотографирования и работает в одиночку, по ночам, когда английский посол спит, наше недоверие было оправданным. Цицерон подробно изобразил нам, как он принимается за работу: поскольку он обслуживает своего хозяина вплоть до того момента, когда тот уходит спать, он, как только посол, приняв снотворное, задремлет, достает у него из кармана пиджака ключ от сейфа, открывает сейф и в течение десяти минут фотографирует документы, находящиеся в красной или черной кожаной папке. Ничьих подозрений не вызывает тот факт, что камердинер, обязанный чистить и гладить костюмы своего господина, задерживается ночами на некоторое время в квартире посла.

Но как попали его собственные пальцы в кадр? Один из экспертов в области фото, к которому обратились за консультацией, сказал, что при данных обстоятельствах исключено, чтобы человек мог одной рукой держать документы, а другой навести объектив «Лейки» на фотографируемый объект и нажать на затвор. Даже при помощи штатива и при условии, что расстояние до объекта остается неизменным, немыслимо, чтобы человек выполнил такую работу в одиночку. Приходилось допустить, что Цицерон держал фотоаппарат в зубах или придерживал его подбородком, или пользовался посторонней помощью. Сам я не придавал технической стороне вопроса решающего значения – помогал ли кто‑нибудь Цицерону или нет, важно для меня было одно – подлинность документов.

Чтобы облегчить Цицерону ночную работу, один из наших сотрудников, разбиравшихся в технике, предложил поручить ему сделать восковой слепок ключа от сейфа. Воск, размягчающийся от тепла руки, следовало использовать так, чтобы ни на сейфе, ни на ключе не оставить никаких следов, могущих вызвать подозрения.

Тщательно упакованный в двух коробочках, чуть больше спичечного коробка, воск, снабженный технической инструкцией, был отправлен в Анкару. Коробочки были выложены ватой, чтобы содержимое их могло невредимым вернуться в Берлин. Вскоре у нас в руках оказался слепок, а затем и копия ключа, изготовленная мастером‑ремесленником. Цицерон, как сообщал Мойзиш, радовался как ребенок, потому что новый ключ действовал легче и тише оригинала. Теперь он мог работать и в отсутствие посла, спокойнее и увереннее.

Когда в январе 1944 года Цицерон начал поставлять малоценную, а иногда и вообще не нужную информацию, например, сообщения о сделках в иностранной валюте и тому подобное, я продолжал в отношении его придерживаться прежней, установленной вместе с Мойзишем линии, но про себя решил: впредь, для облегчения бремени, отягощающего казну, платить Цицерону фальшивыми банкнотами. В общей сложности ему выплатили сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов настоящими ассигнациями и сто пятьдесят тысяч фунтов фальшивыми. Но от этого Цицерон нисколько не пострадал, так как на Балканах и на Ближнем Востоке эти банкноты принимались всеми банками как настоящие.

В феврале – марте 1944 года Цицерон, не дав каких‑либо объяснений, внезапно прекратил свою деятельность. В августе 1944 года Турция разорвала отношения с Германией и перешла в лагерь союзников [3].

Следующие одна за другой неудачи 1943 года – капитуляция под Сталинградом, окончательный разгром немецкой африканской армии в Тунисе, высадка союзников в Сицилии, свержение Муссолини, последовавшее вскоре отпадение Италии от блока и, в конце концов, конференции в Касабланке, Москве, Каире, решения, принятые в Тегеране – все это подтверждало мои опасения, высказанные в августе 1942 года Гиммлеру в Житомире.

Тем временем обострилось положение в Венгрии. 19 марта 1944 года Гитлер приказал – еще в то время, когда в Германии находился с визитом «правитель государства» Хорти – начать операцию «Маргарита». В последний момент мне и моему сотруднику Вальтеру Хагену удалось отговорить Гитлера от привлечения словацких и румынских частей к оккупации Венгрии. Осуществление первоначального плана Гитлера вызвало бы возмущение во всей Венгрии, а теперь население встречало немецкие войска, вступившие в страну без вспомогательных войск союзников, цветами. Если бы мы допустили к руководству Венгрией тех представителей венгерского народа, которые готовы были оказать совместно с нами сопротивление Советам, и если бы мы отнеслись с пониманием к венгерским интересам, не случилось бы так, что уже вскоре после этого Красная Армия перешла карпатские перевалы.

Я заверил венгерское правительство, что в случае высадки войск западных союзников на адриатическом побережье венгерские войска не будут участвовать в боевых действиях. (Ответственность за это заявление я взял на себя, так как из документов Цицерона знал, что такой высадки вряд ли следует ожидать). Однако курс, взятый имперским уполномоченным и чрезвычайным посланником в Венгрии Вееземайером, привел к тому, что последние шансы на успех в Венгрии были потеряны.

Летом 1944 года разразилась катастрофа в Румынии, несмотря на то, что немецкая разведка в Румынии, которой ведал Вальтер Хаген, действовала весьма успешно; военная и политическая информация, поставляемая ею, отличалась большой точностью и могла бы явиться большим подспорьем для немецкого руководства в планировании дальнейших операций, если бы Гитлер и Риббентроп не игнорировали ее важнейшие доклады и меморандумы.

После событий в Румынии мы установили, что и Венгрия имеет связи с Советами, осуществляемые, в частности, через шефа венгерской службы безопасности генерала Уйсаси. Он еще в начале 1944 года был у меня и с чисто венгерской вежливостью заверил в абсолютной верности по отношению к представляемой мной политической линии на Юго‑Востоке. Но, со временем, он, видимо, подпал под влияние своей сотрудницы Каталины Коради, в прошлом кинозвезды, которая поддерживала связи с руководством подпольной коммунистической партии Венгрии Ласло Райком. Теперь Уйсаси начал прощупывать возможности мира с Москвой. В результате операции «Мышь» немецкая разведка проникла даже в среду заговорщиков, окружавших самого Хорти. Сын Хорти был арестован во время беседы с сотрудницей нашей разведки, игравшей роль эмиссара Тито. В конце концов Хорти признал свою игру проигранной и обратился к Германии с просьбой предоставить ему убежище.

К несчастью, несмотря на то, что в Венгрии были люди, способные принять на себя руководство страной, несмотря на мои предложения в этой связи, Вееземайер способствовал приходу к власти вождя венгерского национал‑социалистского движения Салаши. Это означало крушение старой Венгрии. Героическая оборона Будапешта против войск советских маршалов Толбухина и Малиновского не могла изменить судьбы страны.