Почему же, если финикийская культура была столь великой, от нее так мало уцелело? И что случилось с ней потом, почему она не получила дальнейшего развития? На первый вопрос можно ответить вопросом: а много ли уцелело от самой древнегреческой культуры периода ее наивысшего рассвета? И по сей день исследователи выковыривают по крупинкам цитаты философов-досократиков из текстов позднейших авторов, пытаясь с большим или меньшим успехом реконструировать по этим обломкам сущность их концепций. Оригинальных текстов до нас не дошло, хотя их, в отличие от текстов на финикийском языке, было в принципе кому переписывать. И такие попытки реконструкции по обрывкам признаны вполне корректными. Почему бы не попытаться сделать то же и с финикийской культурой?
На второй вопрос: «Почему прекратилось поступательное движение финикийской культуры? - есть пять ответов: один общий и четыре конкретно-исторических. Общий - «иссякла» стадиальная флуктуация, т. е. исчезли те передовые раннекапиталистические черты, которые сближали Финикию эпохи ее расцвета с современными обществами и были обусловлены ее местом в центре мира-экономики. А социальный регресс привел к регрессу культурному (так всегда бывает).
Конкретно же это выглядело так: Во-первых, с последней трети VIII века до н. э. финикийцы стали жертвой агрессии Ассирии, затем - Египта и Нововавилонского царства, затем персов, попадая каждый раз в политическую зависимость от этих территориальных государств. Во-вторых, именно с конца VIII века начинается Великая греческая колонизация, и собственно Финикия постепенно утратила значение центра мира-экономики. В-третьих, западные финикийцы образовали Карфагенскую державу, которая стала на путь завоеваний и сама превратилась в территориальное (т. е. феодальное, землевладельческое по преимуществу) государство. (Совершенно зря поэтому историки оплакивают поражение Афин в Пелопоннесской войне: при том уровне технологии «победитель дракона» обречен был превратится в феодально-имперского дракона сам. Так что ход истории куда более справедлив, чем об этом обычно думают).
Наконец, четвертая (но не по значению!) причина заключается в том, что так же, как греки оказались восприимчивы к финикийской культуре, позднее финикийцы столь же легко стали перенимать достижения столь близкородственной им греческой культуры, уже опережавшей по развитию их собственную. Этот процесс начался уже в V веке до н. э. Так, Геродот писал (II, 104): «Все финикияне, которые общаются с Элладой, уже больше не обрезают своих детей». Или такой факт: «В самом начале IV века, после неурожая 397 года, пунийцы решили ввести у себя культ греческих земледельческих богинь Деметры и Коры и построили им за стенами Бирсы (цитадели Карфагена. - И. Р.) храм по греческому образцу» [30, с. 55].
При этом следует помнить, что даже еще в свою классическую эпоху греки далеко не во всем опережали финикийцев. В Персидской империи города Финикии наряду с Вавилоном продолжали играть роль главного торгового и финансового центра. В этот период особый интерес представляют, во-первых, рост национального самосознания и сплоченности финикийцев, а во-вторых, единственная в античной истории попытка создать настоящий представительский орган власти - некое подобие национального парламента. «Важнейшие финикийские города объединились в федерацию. Центром этого объединения стал Триполи, основанный, по-видимому, как раз в персидское время. Сидон, Арвад и Тир сообща пользовались им как гаванью и местом промыслов и ремесел. [В федерации было учреждено] некое подобие парламента, который собирался ежегодно и куда каждый город федерации посылал по 100 представителей. В 350 г. до н. э., когда Артаксеркс III (358-338) при новой попытке подчинить Египет потерпел тяжелое поражение, «парламент» объявил Финикию независимой. Непосредственно за провозглашением последовал мятеж городского населения против персидских властей. На противодействие со стороны великого царя почти не рассчитывали. Но все же предусмотрительно принимали защитные меры: вербовали наемников, создавали запасы на складах и рубили кедры в царских лесных угодьях для постройки флота. И все-таки спустя несколько лет - не позднее 343 г. до н. э. - восстание было без труда подавлено. События, связанные с этим восстанием, покрыты мрачной тенью подлого предательства». Персы сразу же направили свою армию против Сидона - тогда важнейшего города Финикии. А Царь Сидона Тенн заранее вступил в сговор с Артаксерксом III: направил якобы на заседание федерации в Триполи 100 «народных депутатов» в сопровождении 500 воинов и завел их в засаду. А затем подкупленные с его участием греческие наемники открыли персам ворота Сидона. Его жители отчаянно сопротивлялись в руинах горящего города… Впрочем, сразу же после взятия Сидона великий царь приказал казнить Тенна - персы не уважали предателей. [105, с. 146]. Но опыт создания федеративного парламента на этом прервался.
Правда, К.-Х. Бернхардт почему-то считал его устроенным «по греческому образцу». Но ведь греки (как и римляне!) так никогда и не открыли принципа представительской демократии: и в Афинском морском, и в Беотийском, и даже в позднейших Ахейском и Этолийском союзах правом участия в народном собрании обладали все полноправные граждане союза.
«В IV веке, еще до похода Александра Македонского, наблюдается интересная переориентация финикиян, их стремление заручиться союзом с греками. Так, сидонский царь Стратон оказал помощь афинским послам в их поездке ко дворцу персидского царя. Именно об этом Стратоне рассказывают как о друге эллинов, вводившем греческий образ жизни и даже сменившем свое финикийское имя на греческое. Любезность не осталась незамеченной: афинские власти приняли почетный декрет в честь Стратона и даже освободили селившихся в Афинах выходцев из Сидона от уплаты поборов, обычно взимавшихся с метеков-поселенцев, не имевших гражданских прав... Уже в первой половине IV века до н. э. в Афинах существовала колония сидонян... (Вообще финикийские общины существовали во многих греческих городах, в том числи и позднее, в эллинскую и римскую эпохи)... В эллинскую эпоху финикияне перенимали греческие имена, составляли на греческом языке важные деловые и административные документы, а также литературные произведения... Греческий образ жизни все глубже и глубже проникал в их быт. Сидоняне, официально признанные эллинами, даже принимали участие в общегреческих Немейских играх» [20, с. 50, 52]. «Мы знаем, что памятники и дворцы Карфагена украшали работы самых известных греческих мастеров» [133, с. 135].
И, как уже сказано, целая плеяда финикийцев обогатила своим творчеством греческую философию. Собственная высокая культура делала их способными восхищаться достижениями культуры греческой, а это порождало желание к ней присоединиться: «В отношении Зенона [Китийского] совершенно ясно и многими воспето одно - то, что «Апология Сократа» привела его из Финикии в Расписной Портик [Стою в Афинах; от нее и произошло название “стоики”. - И. Р.]» [84, с. 7 (SVF 9)].
Особенно усилилась эллинизация Финикии во II в. до н. э., когда страна непрерывно находилась в составе обширного эллинистического царства Селевкидов. «Антиох IV (175-164) открыл границы греческим колонистам и содействовал развитию городской культуры по греческому образцу. В духе эллинских обычаев проходили культовые праздники. Так, раз в пять лет, когда при Антиохе устраивались в Тире игры, посвященные Гераклу, они были связаны со спортивными состязаниями. (…) Политика эллинизации, проводимая Антиохом IV, не вызывала сопротивления в финикийских городах. Греческая культура имела здесь уже с персидского времени растущее влияние. И, конечно, не случайно с начала I в. до н. э. финикийский язык и письменность исчезают из надписей на территории собственно Финикии. Только в двуязычных легендах на монетах этот язык сохранился еще в I в. до н. э. Значительно дольше жил его пунический диалект в римской провинции Карфаген. Соответственно и древние финикийские традиции в культуре и религии также намного пережили закат Карфагена и его торговой гегемонии, тогда как эллинизированные города Финикии ожидал новый подъем под властью Рима» [105, с. 158].
На западе же Средиземноморья подобные процессы происходили в связи с добровольным принятием финикийцами римской культуры и латинского языка. Особенно показателен здесь как раз пример самого западного бастиона финикийцев - Гадира. По словам Страбона (ІІІ, 5, 3), Гадес в І в. до н. э. уступал по численности населения только Риму [79, с. 43]. «Издревле знаменитый Гадес, родной брат Карфагена, ныне Кадикс, был первым чужеземным городом вне Италии, получившим римское право и усвоившим римский язык… При имущественных переписях, производившихся в правление Августа, ни в одной городской общине с римским гражданским правом, за исключением Патавия, не оказалось такого количества богатых людей, как в испанском Гадесе, оптовые торговцы которого разъезжали по всему миру. Этому способствовала утонченная роскошь быта; гадитанские арии были так же хорошо знакомы римским франтам, как и песни египетской Александрии, а туземные танцовщицы с кастаньетами славились повсюду» [106, с. 52, 57]. Марциал в своих эпиграммах (V. 78) упоминает «гадесских девчонок непристойных, что, похабными бедрами виляя, похотливо трясут их ловкою дрожью» [128, с. 163].
Впрочем, в бывших владениях Карфагена на территории нынешнего Туниса дело обстояло иначе, чем в Испании: «Хотя в Северной Африке начали очень энергично внедряться латинский язык и римская культура, старинные западнофиникийские города, как, например, Большой Лептис, даже в своей официальной документации продолжали пользоваться финикийским языком. Даже на самой грани средневековья сельские жители Северной Африки считали себя финикиянами и разговаривали только на этом языке. Известны случаи, когда выходцы из этих районов совершенно не владели латынью. Вероятно, только после арабского завоевания Северной Африки и распространения там языка новых завоевателей, близкого к финикийскому, последний был окончательно вытеснен» [30, 78-79]. Но уже задолго до этого финикийский язык скатился на позиции маргинального крестьянского наречия, а языком власти и культуры стала латынь: «В Северной Африке со II в. до н. э. финикийское письмо приобрело характер курсива (неопунийское письмо) и исчезло, видимо, в III-IV вв. н. э.» [40, с. 16].
Характерно, что самой поздней финикийской надписью, «если не считать некоторых новопунических, считается декрет сидонской общины в Афинах, датированный 96 г. до н. э.» [78, с. 270]. К концу I в. до н. э. с упадком царства Селевкидов города Финикии наряду с Иудеей вернули себе независимость. В 126 г. ее получил Тир, в 111 (?) - Сидон, и в 81 (?) - Берит. Но в отличие от евреев финикийцы и не подумали отказываться от греческой культуры. Она стала для них родной. Иначе говоря, собственно Финикия уже в I веке до н. э. стала частью Греции. В 63 г. до н. э. во время похода Помпея города Финикии добровольно признали верховную власть Рима.
И в эпоху эллинизма, и позднее Финикия оставалась одним из самых развитых и процветающих районов земного шара, даже тогда, когда античная цивилизация вроде бы переживала глубокий упадок. Об этом ярко свидетельствует, например, географический трактат середины IV в. н. э. В нем сразу после столицы Сирии Антиохии автор начинает перечислять «другие города, как, например, Тир; ведя оживленную торговлю всеми товарами, он удивительно процветает (пожалуй, ни один из городов Востока не имеет такой бойкой торговли) и населен людьми богатыми и влиятельными. Первое место после Тира принадлежит Бериту, городу преисполненному всяческой приятности и обладающему юридической школой, которая направляет римское судопроизводство. Ведь к должностным лицам повсюду приставлены ученые из беритской школы (…). Производством полотна занимаются Скифополь, Лаодикея, Библ, Тир и Берит, которые снабжают им весь мир и процветают во всяческом изобилии (…). Подобно Антиохии, славятся своим цирком Лаодикея, Тир, Берит и Кесария, Только Лаодикея дарит все города отличными возницами, Тир и Берит - актерами, Кесария - танцовщиками, жители Гелиополя - певцами, ибо музы с горы Ливан вдохнули в них божественное сладкоголосие (…). Все эти города занимаются торговлей и населены людьми, выдающимися всем: красноречием, энергией и нравом» [100, с. 280-281, 288].
Кстати, в том же Сидоне предположительно в І веке до н. э. было изобретено и дутье стекла [18, с. 829], на основе технологии которого уже тогда были созданы стеклянные бутылки и оконное стекло. Это производство процветало в Сидоне и в средние века. «Дочерью сидонского стекольного дела была знаменитая венецианская мануфактура. Ее расцвет повлек за собой упадок производства стекла в самой Финикии. И все же сидонское и тирское стекло еще и в пору крестовых походов пользовалось самым широким спросом» [105, с. 95].
Все это легко объяснимо, если вспомнить, что с 27 г. до н. э. для Ливана началась длительная эпоха мира. Во время войн Римской империи с Иудеей, Парфией, Сасанидами и Пальмирой Финикия неизменно оставалась в тылу. Только в 614 г. н. э., когда Сасанид Хосров II, разрушая все на своем пути, вторгся в Сирию и Палестину, эпоха pax romana (римского мира) для Ливана окончилась. Мирное развитие в римское время способствовало новому расцвету хозяйства Финикии, несмотря на конкуренцию со стороны других центров торговли и ремесла. Горные области и земли на границе со степью, до той поры почти не имевшие постоянных жителей, превратились за сравнительно короткий срок в цветущие культурные ландшафты. Рядом с сельскими хижинами возникали виллы богатых горожан, где они в благодатном климате проводили жаркое лето. Они понемногу занимались сельским хозяйством, в основном плодоводством, и жили в веселом общении с соседями. Здесь имелись бани и другие удобства. Благодаря системе добротных дорог улучшилось сообщение. Мрачная теснота древневосточных городов теперь расступилась. Внешняя безопасность города не зависела больше только от его стен и башен. Развалины огромных общественных зданий являются для нас сегодня ярким свидетельством процветания Финикии под эгидой Рима. Так, в Тире был построен большой театр и ипподром исключительных размеров - 480 м в длину и 92 м в ширину. Небывалого подъема достиг Берит, куда при Августе была выведена колония римских ветеранов [105, с. 163-175].
В полной мере возродилась и великая финикийская торговля. «В Риме и италийских гаванях крупные финикийские торговцы открывали свои конторы. В столице возник внушительный финикийский квартал, остатки которого еще и сегодня можно увидеть на Кампанской дороге. Значительные финикийские поселения были в Неаполе и Мизенах, а наиболее крупные - в больших гаванях - Остии и Путеолах (ныне Пуццуоли в Неаполитанском заливе). Сохранилось распоряжение сената города Тира от 174 г. н. э. о ежегодном предоставлении 10 тыс. денариев в качестве платы за аренду торговых, складских и других помещений в Путеолах. Если Рим и Средняя Италия стали центром новой экономической экспансии Финикии, то сеть ее торговых факторий простиралась по всей империи. Не только купцы, но и ремесленники, а вместе с ними и представители «сферы услуг» искали возможность обогатиться в отдаленных краях Римской державы, как некогда в финикийских колониях (и потому не испытывали никакой потребности колонизировать Америку. - И. Р.). С ростом экономической экспансии финикийских городов усиливалось и их культурное влияние. Оно достигло апогея в годы правления сирийско-ливанской династии Северов» [105, с. 163-164].
Вообще выходцы из Финикии - эллинизированное население семитского происхождения - продолжало составлять заметную прослойку населения греческих городов Средиземноморья и в позднейшую эпоху. Честно говоря, они очень напоминали современных секуляризированных евреев-космополитов. Еврейская (иудейская) диаспора в этих же городах, будучи обособлена в религиозном отношении, была очень близка к финикийской социально и культурно, в частности, тоже переходила на греческий язык и, без сомнения, смешивалась с нею. Вообще в I веке н. э. в молитвенных собраниях в синагогах таких городов широкое участие принимали и неиудеи. Именно в этой эллинизированной семитской (т. е. финикийской по происхождению) торгово-ремесленной среде получили первоначальную поддержку идеи христианства [101, с. 76-78].