Вы здесь

Нравственная парадигма Ч. Диккенса в «Рождественских рассказах» (проблемы изучения творчества Ч. Диккенса в школе).

 

В книге «Роман на Западе» П.Д. Боборыкин писал, что «начиная с XVIIIстолетия английские романисты расширили сферу реального изображения жизни, а в половине XIXвека такие таланты как Диккенс и Теккерей, совершенно законно привлекли к себе интерес всего культурного мира, а у нас сделались по крайней мере лет на десять, на двадцать самыми главными любимцами более серьезной публики» [9. С.438].

По воспоминаниям Э. Троллопа, «Чарльз Диккенс был известен всем и каждому как автор замечательных романов, читаемых в Англии ничуть не меньше, чем драмы Шекспира» [9. С 261].

Журналистка и писательница Элиза Линтон, сравнивая Ч. Диккенса и У. Теккерея в книге «Моя литературная жизнь», отмечает, что «каждый занял положение главы определённой школы мысли» [9. С. 281] и у обоих были последователи и поклонники. Она считает, что «по мировосприятию, по темпераменту и характеру они были полной противоположностью» [5. С. 282].

Дэвид Мэссон (1822-1907), профессор риторики и английской литературы Эдинбургского университета, в статье «Пенденис» и «Копперфилд» пишет: «Надо признать, немного есть такого в искусстве описания жизни, что было бы подвластно Теккерею, но было бы не по силам Диккенсу, и в то же время существует много тем и образов, которые весьма близки художественной манере Диккенса, но чужды Теккерею» [9. С.285]. Д. Мэссон считает, что «мир Диккенса-художника гораздо шире мира Теккерея, его стиль возвышеннее» [9.С.285]. У. Теккерей, по его мнению, «является художником реальной школы, он представляет то течение в литературе, которое в искусстве живописи называют чужим стилем. И сцены, и герои, им изображенные, точно очерчены и вплоть до мелочей верны реальной правде жизни. В этом его неповторимое достоинство…» [9.С.285].

Ч. Диккенс, по мнению исследователя, «более склонен к идеальному… Одни его герои идеально совершенны и прекрасны, другие столь же идеально отвратительны, и даже образы, в которых он хочет добиться смешанного впечатления, составлены по мерке, идеально сочетающей порок и добродетель» [9.С.285-286]. У. Теккерей «колок и язвителен», Ч. Диккенс «добр и романтичен…». Нам представляется верным замечание критика о том, что «первейший принцип диккенсовской философии, самую суть его моральных представлений составляет доброта» [9.С.287], которая является «его этическим принципом». Теккерей же, как справедливо заметил Д. Мэссон, «выразитель позитивной истины», которую «можно назвать учением об антиснобизме» [9. С 288].     

В 40-х – 50-х годах имя Ч. Диккенса приобретает широкую популярность в России. Русские журналы, прежде всего «Современник», охотно печатают произведения Ч. Диккенса и У. Теккерея.

Л.Н. Толстой не раз повторял, что книги Ч. Диккенса оказали на него большое воздействие в отрочестве и юности. И. Катарский считает, что «Толстой стремится истолковать диккенсовский призыв любить людей и верить людям в духе собственной проповеди христианского терпения и всепрощения. Диккенс, наряду с Гюго, Руссо и некоторыми другими писателями, может быть отнесен, по мнению Толстого, к тем, у кого есть религиозное настроение, чьи произведения проникнуты христианским чувством» [1. С.17].

Ч. Диккенс принадлежал к числу любимых писателей И.С. Тургенева. Ему оказались близки лиричность, задушевность английского романиста.

«Громадной фигурой», «художником с головы до ног» [1. С.18] называл Ч. Диккенса И.А. Гончаров. Ч. Диккенс, по выражению И.А. Гончарова, «носил целый океан» ума, фантазии, юмора, поэзии, любви, которые помогали ему писать всю Англию в живых бессмертных типах и сценах» [1. С.18].

Но наиболее сильно воздействие Ч. Диккенса сказалось на Ф.М. Достоевском. Ч. Диккенс был одним из его любимых писателей. Он пришел к заключению, что Ч. Диккенс особенно близок и понятен русским людям: «Мы на русском языке понимаем Ч.Диккенса почти так же, как англичане, даже, может быть, любим его не меньше его соотечественников» [1. С.19]. Следы влияния Ч. Диккенса можно найти во многих произведениях Ф.М. Достоевского. Особенно сильны они в его произведениях об «униженных и оскорбленных», стариках и детях.

С конца XIXв. Ч. Диккенс издается и перерабатывается для детей. Н. Катарский пишет, что «сочинения Диккенса, в особенности его романы, изобилующие приключениями, центральной фигурой которых к тому же оказывается обездоленный ребенок, рождественские («святочные», как у нас обычно писали) повести писателя широко издавались и переиздавались для детей» [1. С.20].

Ч. Диккенс считается создателем рождественского жанра на английской почве. Т. Сильман полагает, что «рождественские рассказы» возникли в его творчестве совершенно закономерно, ибо как нельзя более соответствовали внутренней логике его художественного метода» [8.С.169]. В своей основе «традиция рождественской идеологии» Ч. Диккенса восходит к «религии сердца», отраженной американским новеллистом начала XIXв. В. Ирвингом. «Религию сердца» он связывает с культом семьи и домашнего очага. Книга очерков В. Ирвинга, написанная об Англии, стала известна благодаря лондонскому изданию 1820 г. Теме рождества в ней посвящены 5 очерков. Рождество, как полагает В. Ирвинг, поселяет в сердцах людей мир и любовь, это время восстановления дружественных и семейных связей. Дети возвращаются к семейному очагу, чтобы у его огня отдаться воспоминаниям детства.

Весь 1843 г. Диккенс готовил «рождественские рассказы», три вышли в 1843 г., 1844 г., 1845 г. («Рождественская песнь в прозе», «Колокола», «Сверчок за очагом»). Задуманный цикл Ч. Диккенс рассматривал как свою миссию, поэтому «рождественские рассказы», как полагает В. Ивашева, «это не цепь разрозненных новелл, а пропаганда определенной социальной философии, равно обращенной к «бедным» и «богатым», во имя улучшения участи бедняков и исправления богачей» [4. С.176].

 

В «рождественских рассказах» 40-х гг. воплотилась система социальных идей Ч. Диккенса, позаимствованных им из «философии пользы» Бентама, под влиянием идей которого он находился после 1832 г. Эти идеи связаны с верой Ч. Диккенса в возможность устранения всех социальных конфликтов путем правильной организации системы воспитания и широкой пропаганды альтруизма. Поэтому сказочные волшебство и фантастика, помимо собственно фольклорной назидательной функции, усилены в рождественских рассказах авторской дидактикой, опирающейся на христианскую мораль и языческую веру в доброго Санта-Клауса. Христианская мораль раскрывается в рассказах через проповедь терпения и смирения, любви к ближнему, пропаганду классовой гармонии и счастья у семейного очага. Для воплощения своей этической парадигмы Ч. Диккенс использует жанр рождественской сказки о добром Санта-Клаусе, в роли которого может выступать и сам Господь Бог. Традиционный сказочный сюжет о вере народа в рождественское чудо непосредственно воплощен Ч. Диккенсом в первом рассказе «Рождественская песнь в прозе». Форма сказки, как справедливо считает В.В. Ивашева, «позволила реализовывать те идейные задачи, которые невозможно было решить в пределах реалистического повествования» [4. С.179].

События рождественской сказки возвращали читателя, по мнению Ч. Диккенса, к жизни Христа, который родился в коровнике. Поэтому, как считал писатель, рождество не только любимый семейный праздник, но и праздник равенства. Раз в году, в декабре «фактом этого скромного рождения бедняк как бы уравнивался с теми, кто в остальное время года смотрел на него сверху вниз» [10. С.88].

По справедливому наблюдению Г.К. Честертона, для Ч. Диккенса «атмосфера английского рождества нередко важней сюжета» [11.С.110]. Атмосфера рождества – это фольклорная мистика волшебства, призраков и духов, таинственность окружающего.

Как и в сказке Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес», в первой рождественской сказке Ч. Диккенса атмосферой таинственного является сон героя. Герой рассказа В. Ирвинга «Рип Ван Винкль» также пробыл многие годы в состоянии блаженного сна. Проснувшись, он не узнает окружающей действительности. И если у Л. Кэрролла сон Алисы – это возможность рассказать о ее приключениях, раскрыть необычную логику детского сознания, у В. Ирвинга сон – это авторская характеристика внутреннего состояния героя, то для Ч. Диккенса сон – это воплощение в жизнь авторской воспитательной программы. Как характеризует первую сказку исследователь Г.К. Честертон, «Рождественская песнь» – филантропический сон, радостный кошмар, сцены пестры, они мелькают, как рисунки в альбоме» [11.С. 112].

Волшебный мотив фольклорной сказки Ч. Диккенс использует, чтобы показать внутреннее перерождение своего героя скряги – Скруджа, который из эгоиста превращается в альтруиста, из скучного старика-мизантропа в добродушного филантропа.

Используя сказочную формулу рождественского чуда, Ч. Диккенс этим чудом представляет духовно-нравственное перерождение богача.

В своих трёх «рождественских рассказах» Ч. Диккенс выработал не только основы «рождественского» мировоззрения, но и создал устойчивую форму его выражения.

В.В. Ивашева полает, что «к жанру сказки Диккенс обратился лишь потому, что она облегчила ему изображение морального перерождения Скруджа» [4. С.184]. В первой сказке, «Рождественской песне в прозе», Ч. Диккенс использовал традиционные сказочные мотивы английской литературы. Он опирался на рассказ о скряге, одержимом злыми духами. Рассказ был помещен в сборнике XVIIв., переизданном в 1840 г. Возможны также реминисценции из «Хромого беса» Лесажа. Особенностью воплощения сказочных мотивов в «Рождественской песне» является их комедийная трактовка, которая строится «на обычном у Диккенса приеме подчеркнутого несоответствия формы выражения и сущности изображаемого. Серьезной торжественности тона, в котором духи ведут свои речи, приподнятой манере их общения со смертными противопоставляется почтительное восприятие их перепуганным Скруджем, который каждое слово понимает в его буквальном обывательском смысле» [4.С. 185-186].

В.В. Ивашева считает, что «сказка в образной системе рассказа Ч. Диккенса выполняет служебную роль. Он непрестанно подтрунивает над святочным обрамлением своего рассказа и самый сказочный аппарат использует с нескрываемой усмешкой» [4.С.186]. Рассказы «Рождественская песнь в прозе», «Колокола», «Сверчок за очагом» объединены единством повествовательной интонации. В них возникает образ рассказчика, ведущего беседу с читателем, сидя у камина. Беседа «перерастает в связное повествование, и таким образом своим присутствием подчеркивает рождественское настроение» [8. С. 178-179].

В «рождественских рассказах» в беседу вовлекаются неодушевлённые предметы, подчеркивая необычайность происходящего и возвращая читателя к фольклорно-сказочной традиции, в которой «повествовательный сказочный фольклор избегает косвенной речи и стремится к полному воспроизведению диалогической речи» [7. С.35]. В рождественские сказки Ч. Диккенс переносит одну из существеннейших черт фольклора – «непосредственный контакт между тем, кто воспроизводит текст, и тем, кто этот текст воспринимает» [7.С.36], будь то Скрудж, разговаривающий с духами в «Рождественской песне», или разговаривающий чайник в рассказе «Сверчок за очагом».

Особенность композиции трёх сказок такова, что «постепенно голос рассказчика слабеет, теряется, уступая место связному повествованию, с тем, однако, чтобы в конце снова появиться» [8. С.179]. Так, впечатление рассказа у камина сохраняется, но рядом с образом рассказчика всегда стоит автор. Как справедливо полагает Т. Сильман, «фикция рассказчика означает …, что этим способом подчеркивается, что рассказанное есть не более, чем сказка, и хотя в ней говорится о многих инфернальных и даже страшных вещах, но это сказка с хорошим концом…» [8. С.180]. Поэтому в рождественских рассказах много шуток. Герой из «Рождественской песни в прозе» старик Скрудж под реалистическим пером Ч. Диккенса перерождается и одновременно остается сказочным образом жадины-скряги, над которым обычно подтрунивают, устраивая ему всяческие козни: «Что за скряга был этот Скрудж». О привидениях Ч. Диккенс говорит в ироническом тоне, подшучивая над ними. Но, изображая символические видения, автор переходит на серьёзный тон.

Стиль Ч. Диккенса приобретает патетическую окраску и тогда, когда он через сказочные образы проводит свою дидактическую программу: «наибольшее счастье для наибольшего количества людей» [4. С.187]. Скрудж претерпевает духовное перерождение, в рассказе торжествует основной сказочный принцип победы добра над злом. Но у Ч. Диккенса победу герой одерживает не над внешними злыми силами, но внутри себя, борясь со злом в своей душе. В этом авторское своеобразие литературной сказки Ч. Диккенса.

Важно отметить, что Скрудж, как считает Т. Сильман, «несмотря на гротескные преувеличения в характере, не фантастический образ…, а типичный представитель буржуазии» [8. С.187]. Вначале он приветствует буржуазный закон о бедных и мечтает об уменьшении «избыточного населения», повторяя основное положение теории Мальтуса. Как хозяин конторы, он беспощадно эксплуатирует своего клерка Боба Кретчета. Таким образом, начало «Рождественской истории» написано в основном в реалистических тонах. Когда Скрудж покидает контору, начинается мир рождественской сказки, он погружается в мир снов, фантазий и духов. Однако описание картин, которые ему показывают призраки, и самих призраков вполне материалистично.

Во второй сказке «Колокола» Ч. Диккенс размышляет о положении бедняка Тоби Векка, жалкого старого посыльного. Духи колоколов показывают Тоби страшные картины будущего Мэг и Ричарда, отказавшихся от семейного счастья в угоду мальтусовской теории. Подобно Скруджу, Тоби просыпается преображенным, не желающим уступать счастье семейной жизни, право на человеческое достоинство, которое у него хотели отнять.

Третья рождественская сказка «Сверчок за очагом» – это сказка о доме. «Дом (home), – пишет Т. Сильман, – здесь взят не только в рождественскую ночь, а показан в своем постоянном, каждодневном, счастливом бытии» [8. С.199].

Дом показан в духе английской пословицы «Мой дом – моя крепость». Он как бы взят изнутри, отделен от мира. Когда Джон Пирибингль начинает сомневаться в верности своей жены, «за нее вступаются духи домашнего очага, показывающие ему маленькую Дот в самые лучшие и самые трогательные мгновения их прошлой жизни» [8. С.200].

 «Сверчок за очагом не требует пояснений, – писал Т.К. Честертон, – хотя она очень типична. Она наделена всем, что мы называем главным в Диккенсовом восприятии рождества». В ней есть уют, то есть удобство, основанное на неудобстве. В ней есть любовь к беднякам, особенно их мотовству, которое можно назвать недолгим богатством. В ней есть очаг, то есть открытый огонь, алое сердце дома. Этот огонь – истинное пламя Англии – ещё не потушила жалкая печная цивилизация» [11. С.115].

В сказочном мире здесь живёт Берта, слепая дочь мистера Калеба, которую он всеми силами пытается оградить от суровой действительности – нищеты. Отец создаёт дочери иллюзорный мир, где богатый становится добрым, их дом – сказочным дворцом. Сказочные мотивы в реалистическом повествовании служат саморазоблачением сентиментальной  идиллии, созданной Калебом, но с другой стороны, они помогают героям выжить в жестоком мире конкуренции. Истинная любовь способна прощать. Христианская жертвенная любовь дочери и отца помогает им пережить все невзгоды, «уклонение от правды» и принять жестокую реальность. Берта прозревает в своем духовном мире и поддерживает отца. «Ничто не умерло для меня, – говорит она отцу. – Душа всего, что было мне дорого, находится здесь, там же, где находится это изможденное лицо и седая голова. И, отец, я уже больше не слепа» [8. С.204]. Следующие «рождественские рассказы» «Битва жизни» (1846) и «Одержимый» (1848) не содержат сказочного элемента. Он заменяется философскими размышлениями, однако рождественская атмосфера праздника сохраняется.

Во всех «рождественских рассказах» 40-х годов Диккенс выступает как проповедник таких христианских добродетелей, как долготерпение и смирение. Эти черты он акцентирует в основном у представителей бедных слоев, помогая им сохранить своё собственное достоинство.

В 40-е гг., когда Англия была охвачена чартистским движением, Ч. Диккенс создаёт свои первые рождественские рассказы. В 50-е гг. XIXв. в журнале «Домашнее чтение» будут выходить его рассказы, в том числе и рождественские, систематически. Эти рассказы составят впоследствии сборники «Переизданные рассказы» и «Рождественские рассказы». Рождественские рассказы иногда называют сказками, что не противоречит их содержанию, так как в них, как и в сказках, огромную роль играют волшебство и сказочные формулы. Кроме того, «возникший в эпоху господства романтизма рождественский рассказ обращается к фольклору и народным верованиям, распространенным в различных странах, во всякого рода чудеса, происходящие в рождественскую ночь» [8. С. 169].

Начиная с 1850 г. в основанном Ч. Диккенсом журнале «Домашнее чтение» ежегодно один номер журнала посвящается рождественским рассказам, авторами которых, помимо Ч. Диккенса, были сотрудники журнала У. Коллинз, Э. Гаскелл и др. Рассказы различных авторов объединялись в группу, имели общее название или тему. В 1859 г. журнал «Круглый год» сменяет «Домашнее чтение», заимствуя у него традицию рождественских номеров.

Создавая «Домашнее чтение», Ч. Диккенс опирался на опыт популярных изданий XVIIIв., таких как политическое «Обозрение» Д. Дефо, сатирико-поучительные журналы «Болтун» и «Зритель» Д. Аддисона и Стиля, серию эссе «Пчела» О. Голдсмита. Основными жанрами «Домашнего чтения» были эссе, рассказ, очерк, публиковались также романы. Ряд статей, очерков и рассказов был посвящен социальным проблемам. Большую часть публикаций составляли рассказы и сказки, целью которых, по словам Ч. Диккенса, было «принести временное чувство освобождения от действительности» [2. С.710]. Ч. Диккенс лично активно участвовал в этом журнале, его перу принадлежат рассказы и очерки, выпущенные самим автором в 1858 г. под названием «Переизданные рассказы».

В письме к Э. Гаскелл, приглашая её к сотрудничеству в журнале, Ч. Диккенс пишет, что общая направленность журнала состоит в том, чтобы «поднять дух обездоленных и вообще бороться за улучшение условий социальной жизни» [4.С.381]. Журнал должен был проводить в жизнь и «рождественскую миссию» (В. Ивашева) самого Ч. Диккенса.

По свидетельству Д. Форестера, журнал должен был отвечать двум требованиям:

– представлять возможно больший интерес как занимательное и развлекательное чтение;

– обнаруживать определенную и последовательно проводимую традицию, которая, по мнению его редактора, соответствовала бы как духу народа, так и современности [4.С.352].

В переписке с редактором Уиллсом и писателями, сотрудниками журнала, Ч. Диккенс отстаивает реализм перед принципами «искусства для искусства». Но, вместе с тем, понимание реализма Ч. Диккенсом в 50-е гг. отличается от его реализма 40-х гг. Он требует от писателей «художественного вымысла», «художественного воображения» [4.С.353]. А редактору журнала Уиллсу Ч. Диккенс не уставал повторять: «Поддерживайте в материалах журнала художественный вымысел!» [4.С.354]. Художественный вымысел, как живой дух творчества, Ч. Диккенс противопоставил духу утилитаризма, «которому объявил в своем журнале решительную войну» [4.С.354].

Противодействуя «глубокому» реализму и зарождающемуся натурализму, Ч. Диккенс призывал авторов журнала нарочито смягчать действительность, чтобы внушить читателям надежду и веру в будущее.

Именно поэтому сам Ч. Диккенс в это время пишет рассказы для детей, рассказы-исповеди, сказки, так как, по его собственным словам, боялся, что натуралистичный рассказ может вызвать чудовищные последствия, если его прочтет широкий читатель, тем более дети, он может «пробудить» в читателе «дремлющие страхи и отчаяние» [4.С.356].

В связи с этим изменяется отношение Ч. Диккенса к жанру литературной сказки, которую он прежде преподносил в пародийно-юмористическом плане. Сказки, по его мнению, «нежны и гуманны и так полезны в те минуты, когда действительность слишком настойчиво навязывается нам» [4.С.356]. Среди художественно-стилевых приемов Ч. Диккенс приветствует юмор, «как средство смягчения изображаемых явлений» [4.С.357]. Таким образом, в своих рассказах последнего периода Ч. Диккенс выступает как носитель «рождественской миссии», как писатель-христианин, требуя сочетания правдивости изображения жизни с христианскими добродетелями покорности и смирения.

В. Ивашева основными принципами этико-эстетической программы Диккенса 50-х гг. считает: «проповедь идей альтруизма среди широкого круга читателей, требования увлекательности фабулы и занимательного сюжета, требования документальной точности и убедительности изображаемого, смягчение темных сторон действительности и предельную драматизацию повествовательных жанров» [4.С.360].

К этому следует добавить, что Ч. Диккенс остаётся верен основному принципу своего творчества  «видеть мир глазами ребенка», где детский взгляд, как самый искренний, должен быть критерием художественной правды. В связи с этим в создании рассказов последнего творческого периода Ч. Диккенс ещё глубже проникает в детскую психологию, изображая мир сквозь призму детского (искреннего и истинного) сознания.

Английский биограф Диккенса Г.К. Честертон считает, что, сражаясь за рождество, он сражался за древний европейский праздник, языческий и христианский, за троицу еды, питья и молитвы, которая теперь кажется лишенной благочестия» [11.С.106]. Г.К. Честертон объясняет, почему рождество можно назвать чисто английским праздником, тем, что его истоки уходят в народные традиции. Отличие рождества от пасхи «сводится к двум чертам: с земной, материальной сторон в нем больше уюта, чем блага; со стороны духовной – больше милосердия, чем экстаза» [11.С. 107]. «Уют, как и милосердие, английская добродетель <…>, и идеал уюта – чисто английский, и он присущ рождеству, особенно рождеству у Диккенса» [11.С.108].

Ключом к рождественским рассказам 50-60-х гг. может служить «Рассказ мальчика». В жанровом отношении его можно назвать философской притчей, раскрывающей в человеке его истинную сущность, уходящую своими корнями в детство. «Рассказ мальчика» имеет в своей основе взрослое философское содержание, прослеживает метаморфозы, происходящие с человеком на протяжении всей его жизни, с детства до глубокой старости. В «Рассказе мальчика» слышны отголоски «Рождественской песни в прозе», когда Скрудж, попадая в свое прошлое, исправляется, видя себя ребенком, способным к искренним переживаниям и любви к ближнему.

В «Рассказе мальчика» путешественник встречается с самим собой в разных возрастных категориях: ребёнка, подростка, влюбленного молодого мужчины, убеленного сединами старика. Герой переживает все свои жизненные этапы заново, учится сам и учит других ценить каждое мгновение жизни на земле и быть благодарным за это Богу.

Смысл философской притчи, переданной через незамутненное детское сознание, очень глубок. Уроки и мудрость прожитой жизни всегда остаются с человеком, и человек, по мере приобретения опыта, берет от каждого возраста частичку себя – ребёнка в каждую новую возрастную категорию. «Прелестный ребенок, красивый мальчик, влюблённый молодой человек, отец и мать с детьми: все они были здесь и никого он не потерял. И вот он любил их всех и был с ними со всеми добр и терпелив, и смотрел на них с радостью, и все они уважали его и любили» [2.С.517], так как они все вместе были его собственной жизнью.

В рассказе «Нянюшкины сказки» Ч. Диккенс раскрывает причины детских страхов, в том числе и собственных, низводя их на бытовой, житейский уровень авторскими комментариями, передает истории-страшилки из огромного багажа нянюшкиных сказок, рассказанных ему в детстве.

В «Нянюшкиных сказках» Ч. Диккенс, большой знаток детской психологии, как бы предупреждает взрослого читателя об опасности воздействия подобных «страшилок» на детскую неокрепшую психику и учит, как преодолеть детские страхи. «Если бы мы умели разбираться как следует в наших мыслях (в более широком смысле, чем принято понимать это выражение), мы, наверное, сочли бы наших нянюшек виновными в том, что нас против воли тянет все время возвращаться в разные тёмные уголки» [2.С.177], – отправляет автор свой упрек всем взрослым.

Рассказ «Нянюшкины сказки», вошедший в цикл очерков «Путешествие не по торговым делам» (1868), целиком построен на детских сказках-страшилках, рассказанных няней автора. Жуткий смысл «страшилок» снижается авторскими комментариями и мягким юмором, фиксирующим реакцию ребенка. Так, упоминание Душегуба, как «первой сатанинской личности» [2.С.178] детских кошмаров, связано с жуткими подробностями истории убийства его многочисленных жен, так как сюжет «страшилки» напоминает сказку о Синей Бороде.

В рассказе Ч. Диккенса оживают мельчайшие подробности сказки, благодаря фиксированной реакции детского сознания, пронесшего ее детали через всю жизнь. Например, оживает пятно на спине белой лошади, которое, как оказалось, «было кровью юной невесты» [2.С.178]. Этой «ужасной подробности» мальчик «обязан первым в жизни содроганьем от ужаса и холодными каплями пота на лбу» [2.С.178]. Как и все сказки, нянина «страшилка» была с благополучным концом, но в строго выдержанном жанре ужасов. Для того, чтобы убить Душегуба, девушка проглотила яд, и он, съев её, отравился. Мальчик, воспроизводя в памяти эти жуткие подробности, представлял героев в ярких красках, его воспаленное воображение сотни раз прокручивало события, а молодая женщина, познакомившая его с капитаном Душегубом, «злорадно наслаждалась» [2.С.180] детскими страхами, сопровождая рассказ мимикой и жестами, отчего мальчик «жестоко страдал». Таким образом, сказочные фольклорные мотивы в изложении Ч. Диккенса приобретают воспитательно-психологическую направленность, привлекая внимание взрослых к избирательности детского чтения. Нравственное значение литературной сказки в том, что детские «страшилки» в художественной обработке Ч. Диккенса превращаются в антистрашилки, в которых элемент ужаса снижается либо объяснением, либо ироничным, юмористическим, взрослым взглядом.

В «Рождественских рассказах» Ч. Диккенса 50-60-х гг. многие сюжеты основаны на сюжетах из детского фольклора. Рассказы построены как воспоминания о детстве, как экскурс в детскую психологию и детское сознание. Например, в рассказе «Дом с приведениями» сюжет развивается таким образом, что вся мистика получает прозаические объяснения, а конец снимает всё сверхъестественное.

В рассказе «Рождественская елка» призраком становится сама рождественская елка, которая воскресает в памяти рассказчика благодаря увиденному им детскому празднику, когда его «мысли, послушные очарованию…, потянулись к … далекому детству» [2.С.394]. Воспоминания Ч. Диккенса о детстве выливаются в путешествие по любимым сказкам и к любимым игрушкам. Тут и Красная Шапочка, и старенький ослик, и кукольный дом. «На каждом предмете, что я различаю среди верхних ветвей моей рождественской елки, я вижу отблеск сказочного света», – пишет Ч. Диккенс [2.С.400]. Воспоминания о детстве возвращают героя в волшебную сказку, где игрушечный мир оживает и существует самостоятельно. Сказка детства для Ч. Диккенса – это целостный нетронутый мир добра, символом которого становится рождественская елка, мир, к которому «возносится детское сердце», «детское доверие и упование» [2.С.411], а рождественская ёлка напоминает человеку о «законе любви и добра, милосердия и сострадания» [2.411].

Конец рассказа «Рождественская елка» написан в возвышенно-патетической тональности со многими восклицательными знаками. Авторская исповедь плавно переходит в песнь древнего певца-сказителя, взявшего на себя миссию достучаться до каждого человеческого сердца, чтобы не забывать о том, что все мы родом из детства: «Среди светской суеты рождественских праздников пусть по-прежнему в неизменном обличии стоят перед нами те образы, что в детстве воплощали… добро» [2.С.410].

Романтики в своём творчестве «ориентировались в своём использовании фольклора на материал, окрашенный скорее в мистические, мрачные … балладные тона», считает Т. Сильман [2.С.170]. Они приспосабливали рождественский фольклор к своей творческой специфике. Ч. Диккенс, будучи реалистом, вносит в рождественский жанр не только романтическую, идеализирующую струю, но и философско-социальную проблематику, что снижает народную фантастику, приземляя её, делая реальной. Более того, и в рождественских рассказах Ч. Диккенс, как реалист, создает типические, обобщенные образы, неразрывно связанные с социальной действительностью.

2010

 

Литература

 

1.     Диккенс Ч. Библиография русских переводов христианской литературы на русский язык. 1938-1960 г. / Ч. Диккенс. – М.: Издательство Всесоюзной книжной палаты, 1962.

2.     Диккенс Ч. Собрание сочинений в 30 т. / Ч. Диккенс. – Т. 19. – М.: Художественная литература, 1960.

3.     Диккенс Ч. Собрание сочинений в 30 т. / Ч. Диккенс. – Т. 26. – М.: Художественная литература, 1960.

4.     Ивашева В.В. Творчество Диккенса / В.В. Ивашева. – М.: МГУ, 1954.

5.     Капица Ф.С., Колядич Т.М. Русский детский фольклор / Ф.С. Капица, Т.М. Колядич. – М.: Издательство «Флинта», 2002.

6.     Мельникова М.М. Русский детский фольклор / М.М. Мельникова. – М.: Просвещение, 1987.

7.     Медриш Д.Н. Литература и фольклорные традиции / Д.Н. Медриш. – Саратов, 1980.

8.     Сильман Т. Диккенс. Очерки творчества / Т. Сильман. – М: Художественная литература, 1970.

9.     Теккерей в воспоминаниях современников. – М: Художественная литература, 1990.

10. Тугушева М. Чарльз Диккенс. Очерк жизни и творчества / М. Тугушева. – М.: Детская литература, 1979.

 Честертон Г.К. Чарльз Диккенс / Г.К. Честертон. – М: Радуга, 1982.