1 апреля 527 г., за три дня до Пасхи, когда, по византийскому обычаю, не полагалось ни приветствовать, ни воздавать почести кому бы то ни было, выходец из крестьян Флавий Петр Савватий Юстиниан и его жена Феодора, в прошлом куртизанка, были провозглашены соправителями дряхлеющего императора Юстина I, дяди Юстиниана по матери1. Через четыре месяца Юстин умер, и началось долгое, насыщенное значительными событиями, исполненное внешнего блеска правление одного из самых прославленных византийских императоров 2.
Выросший в сильно романизированной провинции Иллирик, с детства говоривший на латинском языке, Юстиниан всю свою жизнь оставался скорее римлянином, нежели греком. Его взоры постоянно были устремлены на Запад, и мысль о возрождении былого величия и мощи Римской империи не давала ему покоя. Он мечтал о славе римских цезарей.
Достигнув императорского престола, он тотчас приступил к осуществлению широкой программы мероприятии, направленных на укрепление престижа империи и императорской власти, добившись на этом пути столь существенного успеха в некоторых сферах своей деятельности, что это не могло не наложить заметный отпечаток на все последующее развитие Западной и Восточной Европы. Именно при Юстиниане была проведена известная кодификация римского права и обрел свою жизнь “Свод гражданского права”, который подвел итог всему законодательству Римской империи. Две характерные черты этого знаменитого юридического памятника: воплощенная в нем идея сильной центральной власти и детально разработанное право частной собственности — обеспечили ему вначале пристальное внимание со стороны средневековых европейских юристов и рецепцию при его посредстве положений римского права королевским законодательством в период развитого феодализма, а впоследствии — роль одного из источников для Кодекса Наполеона, образцового свода законов буржуазного общества, да и для всего современного права в целом.
У народов Восточной Европы на долгое время остались в памяти деяния “царя Юстиниана” — от его церковной политики до осуществленного при нем обширного строительства по всей территории империи, когда был создан, в частности, один из шедевров мировой архитектуры — храм Св. Софии в Константинополе. Наконец, в результате активной внешней политики Юстиниану удалось вновь объединить распавшуюся в 395 г. на Западную и Восточную половины Римскую империю и сделать Средиземное море внутренним морем державы.
Все это невозможно было бы осуществить, не обладай честолюбивый и властный Юстиниан удивительным даром — умением окружить себя талантливыми людьми. Его помощником по юридической части был образованнейший законовед Трибониан 3, его главным министром являлся Иоанн Каппадокийский 4, хотя и не блиставший образованностью и хорошими манерами, но обладавший острым умом и способностью найти выход из любого самого сложного положения; его главнокомандующим на важнейших для империи театрах военных действий был искусный полководец Велисарий и, наконец (по прихоти ли судьбы или благодаря тому же умению разглядеть талант и дать ему возможность проявить себя с наибольшей для императора выгодой), запечатлеть его правление для потомков выпало на долю одного из наиболее ярких историков Византии — Прокопия из Кесарии. Возвышаясь над всеми летописцами ранней Византии, Прокопий стоит в одном ряду с Фукидидом, Геродотом и Полибием 5, а его роль для наших представлений о византийской цивилизации VI в. столь же огромна, сколь и значение Тацита для изучения Римской империи I в.
Эллинизированный сириец, Прокопий родился около 500 г. 6 в административном центре Палестины Кесарии, цветущем торговом городе, где помимо других достопримечательностей имелась еще и хорошая риторическая школа. Византийцы считали Прокопия прекрасно образованным человеком, и младший его современник Агафий сказал о нем, что он “перерыл всю историю”7.
Эта оценка и реальные знания Прокопия дают нам любопытную возможность уяснить себе тот круг исторических сведений, который, по представлениям византийцев VI в., давал его обладателю право считаться прекрасным знатоком истории.
Творчество Прокопия позволяет заключить, что он знал (и знал прекрасно) Гомера, Фукидида, Геродота, Ксенофонта и других античных авторов. Осведомлен он был и в истории Греции классического периода. Описывая, например, Фермопилы, ои нисколько не сомневается в том, что его читателю известно о Леониде и трехстах спартанцах, погибших, защищая Фермопилы от персов 8. Вместе с тем создается впечатление, что более близкую по времени римскую историю он знал гораздо слабее. Так, описывая продвижение византийского войска в ходе воины с готами к городу Беневенту, где в 275 г. до н. э. римляне одержали победу над Пирром, историк не говорит ни слова об этом событии, важном для римской истории (и для истории самого города, который именно в связи с этой победой был переименован из Малевента в Беневент), но пускается в долгий рассказ о том, как Диомед, сын Тидея, основал этот город9. Он упоминает о доме Саллюстия в Риме 10, но не ясно, в какой степени он знал творчество этого писателя.
Но с “Энеидой” Вергилия он, по-видимому, был знаком, и вообще был достаточно начитан в греческой и римской мифологии. Правда, и здесь не обошлось без курьезов, ибо храм Артемиды Таврической он при составлении “Войны с персами” локализовал в горах Тавра в Армении (у реки Евфрат) 11. И лишь когда он работал над последней книгой “Войн” (она увидела свет в 553г.), ему стало известно, что жертвенник Артемиды находился в Таврике, т. е. в Крыму 12.
Но все же, если мир античных богов, Геракла и кентавров для него вполне привычен и знаком, то эпоха после Александра Македонского вплоть до середины V в. была для него далеким и неясным прошлым.
Так обучали в риторических школах Византии, где внимание было сосредоточено прежде всего и главным образом на Гомере и классических авторах. Потому-то и писал Прокопий в архаико-аттической манере, принятой среди образованной византийской элиты.
В науке за Прокопием достаточно прочно закрепилось звание консервативно настроенного аристократа, принадлежавшего к старой, восходящей к римским временам, сенаторской знати 13. Этой устоявшейся точке зрения нам хотелось бы противопоставить некоторые вполне очевидные факты, свидетельствующие об ином круге, в котором сформировалось мировосприятие историка. В первую очередь сюда следует отнести представления самого Прокопия о знатности. В сочинениях историка встречаются весьма разнообразные термины, обозначающие ранневизантийскую аристократию. Это “благородный” (?? ???????) 14, “славный родом” (????? ??????) 15, “благородный по отцу” (????????) 16, ?? “славнейший” (?????????????) 17, “лучший” (???????) 18, “сенатор” (о ?? ????????? ??????) 19, “первый саном” (? ?? ??????? ??????) 20, “именитый (пользующийся почетом)” (???????) 21, “влиятельнейший” (???????????) 22.
Прокопий, как видно, отличает в ранневизантийском обществе в качестве его верхов людей, благородных по рождению (причем некоторые могли быть благородными лишь со стороны отца), лиц, входящих в состав сената, отличающихся высотой званий, а также видных по положению, влиятельных, лучших. Вполне естественно возникает вопрос, совмещались ли, по Прокопию, эти качества в одном лице, и если нет, то кому среди перечисленных категорий лиц он отдает предпочтение.
Б. Панченко, в свое время наиболее тщательно изучивший вопрос о социальных взглядах историка, считал, что он наделял богатством, родовитостью, сановностыо и влиятельностью одних и тех же людей — высшее сословие империи, именуемое сенатом—? ????????? ????? 23. Однако терминологический анализ сочинений Прокопия приводит нас к выводу, что родовитость и сановность далеко не всегда сочетались в тех, о ком он упоминает в своих трудах. Примеры, подобные Мамиану из Эмесы, который был патрикием и в то же время отличался знатностью рода (????? ???????), обладая при этом и большим богатством 24, крайне редки, если не сказать единичны. Уже само выражение “был из числа секаторов в хорошего рода”, употребленное им по адресу военачальника Ливии Ареовинда 25, свидетельствует о том, что сенатор и родовитый аристократ для Прокопия отнюдь не синонимы.
Любопытно и другое — само понятие родовитости у Прокопия достаточно своеобразно для человека, которого принято считать выразителем интересов консервативных кругов старой сенаторской аристократии, ибо в отличие, например, от своего современника Иоанна Лида 26 он относит понятие “благородный” не к лицам с пышной родословной, а всего лишь к тем, чьи недавние предки, достигнув высокого положения в имперской администрации, получили за это тот или иной высокий титул. Так, он считает родовитым (????? ?????) императора 467—472 гг. Анфимия 27, хотя дед того происходил из семьи колбасника 28.
Показательно, что понятие родовитости у Прокопия распространяется даже на варваров, в частности, вандалов. Повествуя о бедственном положении Гелимера, он например, Говорит, что вместе с царем вандалов трудности терпело его окружение, состоявшее из его племянников, детей двоюродных братьев и сестер и “других благородных вандалов” 29. Упомянутый выше термин “благородный по отцу” Прокопий также использовал по отношению к варвару — предводителю герулов Фаре 30.
Конечно, на страницах сочинений Прокопия встречается истинно родовитая знать, но это — провинциальная муниципальная аристократия, например, Анатолий из Аскалона, первым значившийся в городских таблицах 31, Мамилиан из Кесарии, отпрыск славнейшего рода 32. Отдавая должное этой знати, Прокопий вместе с тем не испытывает чувства негодования или протеста, когда представители ее оказываются на весьма низких постах, как это случилось со “славным родом” Иосифием, писцом придворной стражи в Карфагене 33.
Характерно и другое. Говоря об аристократах того или иного города, Прокопий акцентирует внимание не столько на их родовитости, сколько на их значительности, о чем свидетельствуют термины “именитый” (???????) 34, “славнейшие” (?????????????) 35, “влиятельнейшие” (???????????) 36. А к этой группе можно отнести и чиновную знать провинций — так называемых honorati.
Равным образом и в общеимперском масштабе знатность положения играет для Прокопия весьма существенную роль, и такие понятия как “сенатор” 37, “первый саном” 38 значат в его глазах не меньше, если не больше, чем родовитость. Так, рассказывая о полководце Вузе, готе по происхождению, попавшем в сенат благодаря воинским заслугам и, следовательно, являвшемся аристократом в первом поколении, Прокопий с возмущением пишет о том, как он, обладатель консульского звания, был заточен в подземелье и там бесследно пропал 39. В другой раз Прокопий порицает Феодору за то, что она обошлась как с рабом с возведенным в консульское звание пасынком Велисария Фотием 40, который, по словам самого же Прокопия, был человеком весьма низкого происхождения: отец его был безродным бедняком, а мать, родившись от проститутки при цирке, сама смолоду была блудницей 41.
Рассказав всю подноготную о происхождении Юстиниана, подробно и с насмешкой описав его дядю Юстина, простого иллирийского крестьянина 42, Прокопий вместе с тем убежден, что, став императором, Юстиниан мог избрать себе в супруги из всей Римской державы женщину, которая по происхождению своему “была бы наиболее благородной” 43.
Антиподом Юстиниана в сочинениях Прокопия является не человек с древней генеалогией, а член той же самой фамилии — полководец Герман, достигший, по словам Прокопия, вершин добродетели 44.
Весьма показателен для представления Прокопия о знатности пример Иоанна Каппадокийского, к которому он относится с особой ненавистью, возможно, потому, что тот, будучи худородным выскочкой, малограмотным, сумел подняться до самых высоких должностей и званий, в то время как сам Прокопий, столь прекрасно образованный, был лишь советником Велисария. Когда же Иоанна после его смещения с должности подвергли физическому наказанию, Прокопий с возмущением пишет: “Этого человека, бывшего столь могущественным эпархом, причисленного к патрикиям и возведенного на консульское кресло, выше чего нет почести в Римском государстве, выставили голым, как разбойника какого или вора, и, нанося множество ударов по спине, принуждали рассказывать о своей прошлой жизни” 45.
Прокопий, следовательно, чтит высшие должности независимо от того, кто был по происхождению их обладатель. Конечно, он так же, как и Иоанн Лид, предпочел бы, чтобы почестями облекались не выскочки 46, но все же официальный статус для него — решающий фактор в оценке того или иного лица.
В константинопольском сенате Прокопий, как и официальное законодательство 47, выделяет в первую очередь высших должностных лиц, обладавших в силу этого и высшими титулами, таких как префект претория б21— 522 г. Демосфен 48 или магистр оффиций 520 г. Татиан 49, судьбу наследства которых, присвоенного Юстинианом на основании подложных завещаний, Прокопий рассматривает как показатель отношения Юстиниана к сенаторской аристократии вообще 50. Политика Юстиниана по отношению к сенату рассмотрена им, таким образом, не на примере старой сенаторской аристократии, как это принято считать, а новой, служилой знати.
Свидетельством в пользу принадлежности Прокопия к старой сенаторской знати исследователи считают и его проникнутый сочувствием рассказ (в “Тайной историй”) о некоем патрикии, которому задолжал один из приближенных императрицы Феодоры 51. Между тем византийский титул “патрикии” не имел ничего общего с римским “патриций”, хотя и являлся греческой калькой этого слова. В Византии он, как и титул консула, обычно жаловался высшим должностным лицам 52.
Прокопий, консерватизм которого не простирается далее эпохи Анастасия I (491—518), никогда не критикует сложившуюся в Византии систему иерархии должностей и титулов, столь заметно отличавшуюся от существовавшей в Риме. Напротив, он убежден в ее целесообразности, более того, он полностью за то, чтобы статус чиновной аристократии был прочен, сопряжен с богатством 53 и имел бы определенные гарантии; он также за то, чтобы эта аристократия сама себя воспроизводила 54, давая своим отпрыскам образование.
Сознательно, или бессознательно, он поднимает чиновную знать Византии до уровня сенаторской аристократии Рима, наследницей традиций которой он хочет ее видеть 55. Одну из таких традиций Прокопий описывает следующим образом: “Издревле сенат, являясь к васи-левсу, приветствовал его следующим образом. Муж-патрикий припадал к правой стороне его груди. Василеве же, поцеловав его в голову, отпускал его; все остальные же удалялись, преклонив перед ним правое колено” 56. Между тем вполне очевидно, что это был чисто византийский обряд, сложившийся скорее всего не ранее V в., не говоря уже о том, что сама процедура в константинопольском сенате была иной в принципе, ибо в Риме император являлся в сенат, а не сенаторы приходили к императору.
Этот пассаж, однако, интересен как свидетельство того, что Прокопий разделял заблуждения своего временя, как разделял он и существовавшие в Византии VI в. представления о знатности, наделяя ею в первую очередь тех, кто занимал высшие посты в военно-административном аппарате империи.
Со служилой знатью, хотя и не столичной, а провинциальной, Прокопий, по всей видимости, был связан уже с рождения. В “Войне с вандалами” историк рассказывает о своем друге детства, человеке, занимавшемся морской торговлей 57. Отпрыски старинных родов подобных знакомств не водили 58, и представить себе такого друга детства у Ливания или Синесия Киренского просто невозможно. Между тем служилая аристократия, которая нередко сама выходила именно из этих слоев населения, такими знакомствами отнюдь но гнушалась. Впрочем, на основании сочинений Прокопия складывается впечатление, что его круг — это провинциальная знать, сформировавшаяся в результате слияния представителей военно-административного аппарата империи и родовитой аристократии греческих полисов (куриалов). Иначе говоря, Прокопий был выходцем из среды, где в равной мере ценились и древность рода, и положение в имперской администрации, службу в которой потомственные аристократы еще в начале IV в. рассматривали как некое бесчестье, считая ее уделом рабов и вольноотпущенников 59. Примечательно в этом смысле, что в то время как представитель провинциальной знати IV в. Ливаний восхищается тем, что император Юлиан сократил число придворных должностей 60, Прокопий, напротив, именно за подобный поступок порицает Юстиниана 61.
Прокопий и себя заранее предназначил для службы в административном аппарате империи, поскольку он в свое время не ограничился традиционным для греческого Востока риторическим образованием, но прошел еще и основательный курс юриспруденции. А ведь еще в IV в. среди культурной элиты ранневизантийского общества преобладало мнение, что с Демосфеном легче победить в суде, чем с увесистыми томами законов 62. В VI в. в этой среде думали иначе. Иначе думал и Прокопий, приступив к штудированию права.
Когда Прокопий оказался в Константинополе и каким образом он попал на глаза Юстиниану, неизвестно, но, как бы то ни было, в 527 г. он был назначен секретарем и советником Велисария, а получить столь важный пост мог лишь человек, пользовавшийся большим доверием со стороны императора (или кого-то из самых высших и близких к императору сановников). С этого времени для Прокопия началась весьма насыщенная и полная неожиданных поворотов жизнь. С 527 по 531 г. он вместе с Велисарием находится у восточных границ империи, принимая участие в очередной ирано-византийской войне, в 532 г. он в Константинополе, и пред его взором разворачивается грандиозное по своему размаху восстание Ника, в 533—536 гг. он в Северной Африке, где Велисарий покорил королевство вандалов, в 536—540 гг.— в Италии, участвуя в разорительной для нее войне с остготами, а в 541 г. он вновь оказывается у восточных пределов империи, где за год до этого персы захватили и сровняли с землей столицу византийской провинции Сирии древнюю Антиохию. В 542 г. Прокопий побывал в Константинополе, когда там разразилось неслыханное бедствие, унесшее множество жизней — чума. Затем он вновь оказался в Италии, где пробыл до 546 г. 63
Благодаря своему положению доверенного лица Велисария Прокопий постоянно находился в самой гуще событий своего времени, знавал влиятельнейших государственных деятелей той эпохи, имел доступ к самой секретной информации, а нередко и сам принимал участие в ее создании, ибо именно ему приходилось составлять реляции Велисария императору, оформлять различную документацию полководца, ведать его перепиской, и, когда Прокопий приводит в своем сочинении текст письма или речи Велисария, можно не сомневаться в том, что он сам приложил к ним свою руку.
Обладая ко всему прочему редкостной наблюдательностью и недюжинным литературным талантом, Прокопий как нельзя лучше подходил к роли летописца своего времени. Три исторических труда об эпохе Юстиниана оставил он потомкам: обширное сочинение “Войны”, памфлет “Тайная история” и трактат “О постройках”. Различные по своему характеру и содержанию, они взаимно дополняют друг друга, воссоздавая достаточно полную картину византийской цивилизации VI в.: не только ее блеск и величие, поражавшее ее подданных и соседей, но и те гигантские потери, которыми было заплачено за все это великолепие. Восхваляя Юстиниана в панегирике “О постройках”, Прокопий выступает как самый страшный его хулитель в “Тайной истории”, необычайно откровенно показывая в этом произведении проникнутую интригами атмосферу византийского двора, где борьба за власть, низкая клевета и погоня за наслаждениями нередко являлись истинными двигателями важных политических событий.
Настоящее издание сочинений Прокопия из Кесарии открывается произведением, с которого сам историк начал свое летописание. Это первые две книги его “Войн”, объединенные под названием “Война с персами”. Основная тема произведения — взаимоотношения Византии и Ирана в VI в., когда по прихоти истории шахский престол занимал достойный соперник Юстиниана Хосров I Ануширван (531—579 г.), не в меньшей степени, чем византийский император, охваченный честолюбивым стремлением возродить традиции и могущество своей собственной страны—Ирана (Персии), в период наивысшего своего расцвета охватывавшей территорию от Индии до Эгейского моря.
Главный театр военных действий в “Войне с персами” — Месопотамия и Закавказье. Начинается произведение с небольшого экскурса в прошлое, освещающего канву событий с начала V в. (с 408 г.). К подробному изложению случившегося на восточных границах империи Прокопий приступает с рассказа об очередной ирано-византийской войне, разразившейся в 502 г., когда в Византии правил еще император Анастасий I, а в Иране — отец Хосрова Кавад. Начиная с 527 г., Прокоппй описывает события как их очевидец и участник.
Основной герой первой книги “Воины с персами” — полководец Велисарий, фигура которого как талантливого военачальника и мудрого государственного деятеля явно доминирует над всеми остальными личностями, выступающими в этом сочинении Прокопия. Его победа в битве при Даре (530 г.), не принесшая, в сущности, реальных плодов византийцам, выдвинута в I книге на передний план 64. Примечательно в то же время, что вина за поражение в битве при Каллинике (531 г.) целиком приписана Прокопием необузданной тяге военачальников и солдат к сражению, их недисциплинированности и непослушанию 65. Что касается Велисария, то Прокопий и в этом случае находит, чем в нем восхититься, описывая его доблесть в этом неудачном для него сражении. К тому же само поражение как бы сглажено утверждением Прокопия, что персы потеряли в битве ни меньше воинов, чем византийцы. Для той же цели автор вставляет в свое повествование отвлекающий внимание читателя рассказ об обычае персов с помощью подсчета стрел выявлять число погибших на войне воинов 66. Не сказав ни слова о том, что Юстиниан послал специальную комиссию для расследования причин поражения 67, Прокопий пускается в рассказ об эфиопах и химьяритах, лишь упомянув затем, что Велисарий был отозван для войны с вандалами 68. Далее же историк сосредоточивает свое внимание на описании заключения “Вечного” мира между Византией и Ираном 69. В сущности, при изложении всех этих событий Прокопий не искажает фактов, но там, где ему нужно, попросту обходит молчанием некоторые из них.
Основным персонажем второй книги “Войны с персами” является уже не Велисарий, не стяжавший себе в описываемый период лавров, но, так сказать, антигерой Прокопия, шахиншах Хосров, в 540 г. вторгнувшийся на земли Византии и нанесший империи огромный ущерб. В то время как образы иных иранских шахов, да и самого Ирана, окутаны в произведении Прокопия некоей романтической дымкой, Хосров I изображен резкими мазками, как злой гений и персов, и византийцев.
Судьба свела самого обожаемого и наиболее ненавистного из героев этого сочинения Прокопия лишь однажды, когда в 542 г. Велисарий вновь оказался в восточных пределах империи. Ни тот, ни другой не решились тогда вступить в открытый бой, но в то время как отказ Хосрова от битвы расценивается Прокопием как поступок, продиктованный боязнью потерять славу великого воина, поведение Велисария представляется ему проявлением высокой государственной мудрости 70.
Показательно, однако, что образ Хосрова в “Войне с персами” поразительно схож с образом Юстиниана в “Тайной истории”. И того, и другого историк порицает за страсть к новшествам, за вероломство и предательство 71. Поэтому вполне допустимо предположить, что уже в обрисовке необузданного характера Хосрова, которому противопоставлен мудрый Велисарий, проявились элементы критики в адрес Юстиниана, а, возможно, и сожаления, что не Велисарий, а Юстиниан, не ходивший в походы и не отличавшийся, по мнению Прокопия, другими необходимыми для императора качествами, обладал престолом.
В силу обстоятельств Прокопий не смог завершить свой труд триумфом Велисария, поэтому он решился на весьма смелый шаг, рассказав в конце первой книги “Войны с персами” об опале любимца Юстиниана Иоанна Каппадокийского и затем вновь вернувшись к его судьбе заключении книги второй. Хотя, на первый взгляд, в этом проявилось стремление уравновесить композицию произведения, нельзя не заметить, что с главной темой “Войны с персами” это событие прямо никак не связано.
Вместе с тем разделы, посвященные Иоанну Каппадокийскому, не менее явственно, чем описание личности Хосрова, перекликаются с разоблачающей Юстиниана “Тайной историей”. Не имея возможности открыто порицать императора в предназначавшемся для публикации сочинении, Прокопий полной мерой воздал его министру. В неприязни Прокопия к Иоанну Каппадокийскому, возможно, сыграл свою роль сугубо личный, психологический мотив. И Иоанн, и Прокопий были выходцами из провинциальных городов, но из совершенно разных социальных слоев, между которыми лежала если не пропасть, то весьма значительное расстояние. Образованный аристократ Прокопий, привыкший свысока смотреть на людей, подобных Иоанну, не мог не чувствовать себя глубоко уязвленным тем, что в столице этот выходец из низов, заняв важнейший в имперской администрации пост, оказался в социальном плане далеко впереди него, всего лишь советника Велисария. Вполне естественно, что в представлении Прокопия необразованный ловкий мошенник и грубиян Иоанн являлся как бы живым олицетворением правления Юстиниана, и описанием возмездия Иоанну он как бы предсказывал отмщение Юстиниану. Именно с этой темы он начал свою “Тайную историю”, говоря, правда, не о физическом возмездии, а о дурной славе среди потомков 72. В этих пассажах, как и в некоторых других своих частях, “Война с персами” является как бы прелюдией к “Тайной истории”.
Вместе, с тем, это сочинение позволяет нам понять еще одну, по крайней мере, причину конечного разочарования Прокопия в Юстиниане, в то время как в начале своей карьеры подобных чувств к императору он, по-видимому, не испытывал. Выходец с Востока, Прокопий, видимо, не разделял устремлений Юстиниана на Запад, во всяком случае ценой серьезных уступок Хосрову. Не раз историк подчеркивает, что мир с персами византийцы купили за деньги 73.
Страшное впечатление произвело на него и разрушение многих восточных городов империи, а гибель столицы Сирии, красавицы Антиохии, настолько ошеломила его, что он даже усомнился в мудрости воли Божьей: “У меня же кругом идет голова, когда я описываю такое бедствие и передаю его памяти грядущих поколений, и я не могу понять, какую цель преследует Божья воля, так возвеличивая человека или место, а затем вновь низвергая их и стирая с лица земли по причине нам совершенно неясной. Ибо нельзя же сказать, что все совершается у Него беспричинно, хотя он попустил, чтобы Антиохия, красота которой и великолепие во всем, даже и теперь не исчезли бесследно, оказалась разрушена до основания рукой нечестивейшего из смертных” 74.
“Война с персами” позволяет нам сделать и другие наблюдения относительно мировосприятия Прокопия, являющего собой любопытный образчик византийского синкретизма. Историк преисполнен почтения к христианской вере, к самому Христу, к отшельникам и монахам 75, и вместе с тем, в традициях античности, он верит в судьбу, которая по своему усмотрению правит миром 76. Впрочем, Прокопий не любит долго витать в заоблачных высях, предоставляя это “сведущим людям”, и одно из важнейших его качеств — рационализм. Он внимательно всматривается в окружающий его мир, всем интересуясь и все пытаясь понять. Его описание чумы, например, не отталкивает ужасающими подробностями, но поражает как свидетельство объективного наблюдателя, пытающегося подметить как можно больше симптомов болезни, систематизировать их и разобраться в ее причинах.
Его поразительная любознательность, проявившаяся, в частности, и в его познаниях в восточных языках, прежде всего в персидском, а, возможно, и в армянском, помогла ему создать столь колоритное произведение, как “Война с персами”. Обладая широтой познания, Прокопий не ограничивается описанием посольских миссий и военных конфликтов, но сочинение это включает в себя немало сведений по внутренней истории Византии и Ирана, на основании которых можно судить не только о вражде между этими крупнейшими странами Ближнего Востока, но и о большом сходстве их институтов и мировосприятия их населения. Это сходство хорошо прослеживается и на памятниках искусства этих стран и, по всей видимости, не было вызвано лишь их поверхностным взаимовлиянием.
Прокопий насыщает свое повествование увлекательными рассказами о быте, нравах и традициях византийцев, персов, армян, лазов, ивиров, а также их грозных соседей гуннов-эфталитов и арабов, совершает экскурсы в историю евреев и эфиопов. Источником сведений Прокопия в “Войне с персами” по большей части служил собственный опыт писателя; письменные источники (труд Приска Панийского, армянские и персидские памятники 77) использовались им главным образом для описания предшествующих 527 г. событий. Любил историк выслушивать свидетельства очевидцев и активно использовал устную традицию, в том числе персидскую и армянскую. А вплетенная в его рассказ о войне 502—506 гг. красочная легенда о св. Иакове 78, выдержанная в сирийском духе — дань местным сирийским преданиям.
Как достойную похвалы черту творческой манеры Прокопия следует отметить его стремление к объективности при описании врагов империи. Так, никто из его современников не писал столь непредвзято о персах, как Прокопий, а когда он изображает воинственного Кавада с короткой саблей в руке 79, то в этом присутствует и некоторое восхищение иранским шахом.
Провозгласив в начале своего сочинения поиск истины главным законом исторического жанра, Прокопий вместе с тем тщательно заботится о внешней форме своего произведения, создавая не просто историю, а своего рода исторический роман. Его повествование соразмерно, плавно и вместе с тем образно и живописно. Все направлено на то, чтобы создать у читателя цельное, четкое и яркое представление о всех перипетиях взаимоотношений двух крупнейших держав раннесредневекового мира. Будучи свидетелем большей части описанных им событий, владея массой фактов и сведений, он не загромождает ими свое произведение. Определив для себя главное в том или ином событии, Прокопий высвечивает его наиболее яркими красками, притеняя менее важные факты или не упоминая о них вовсе. Таким образом, в отличие от современных ему хронистов (для которых важен сам факт безотносительно к его значимости в длинном ряду прочих важных и второстепенных фактов, перечисляемых в историческом сочинении), ему удается создать не только более красочную, но в целом и более достоверную картину событий.
К числу таких описаний относится, в частности, его рассказ о войне между Византией и Ираном в 502—506 гг. В то время как современник этой войны, житель Эдессы Иешу Стилит, рассказывая о ней в своей хронике, сосредоточил внимание почти исключительно на событиях, происходивших вокруг его родного города, и дал, таким образом, по существу описание войны с точки зрения эдессита, Прокопий выделяет в этой войне главное событие — военные действия в районе города Амиды. В соответствии с этим он .определил для себя главную тему и именно ей посвятил свой рассказ, сделав это с необычайным блеском 80.
Иной раз Прокопий просто в угоду читателю выбирает из массы черт какого-то явления то, что особенно может поразить его воображение. Так, говоря о маздакитском движении, сторонником которого некоторое время был и шах Кавад, Прокопий сообщает, что среди прочих новшеств маздакитами была введена и общность жен 81. Разумеется, это не было главным в маздакитстве (более того, спорным является само наличие подобного положения в догматике маздакитов 82), но именно эта черта могла особенно поразить воображение византийского обывателя, читающего сочинение Прокопия. И если историк в данном случае и не дает полной картины маздакитского движения, то он все же позволяет судить о вкусах своей среды.
Важным литературным компонентом сочинения являются речи его персонажей, которые служат не только риторическим украшением произведения, но и несут важную смысловую нагрузку, ибо для историка это благоприятный случай высказать собственные взгляды по тому или иному вопросу. Вложенные в уста врагов, они, в частности, позволяют автору высказать критику в адрес императора, а порой и весьма дерзко пошутить на его счет.
Подобная роль речей в произведениях Прокопия, конечно, не означает, что они полностью представляют собой плод свободного полета фантазии писателя. Прокопий пользуется реальными речами исторических лиц, преображая их по содержанию и стилистически согласно потребностям и правилам жанра. Неоднократно историк использует речи для того, чтобы охарактеризовать ситуацию или действующих лиц. В качестве примера сошлемся на знаменитую речь императрицы Феодоры, произнесенную ею на императорском совете в критические минуты восстания Ника 83. По единодушному мнению исследователей, речь была историческим фактом 84. Решительная и смелая, Феодора к тому же как бывшая актриса неплохо владела даром импровизации. И все же Прокопий, сохранивший смысл ее речи, придал ей больший литературный блеск. При этом образцом для него послужила приведенная Геродотом (8. 68) речь Артемисии на совете персов перед Саламинской битвой, хотя смысл той и другой речи прямо противоположен друг другу.
Более интересно здесь, однако, другое. Прокопий вложил в уста Феодоры афоризм “Царская власть — прекрасный саван”, который не только эффектно завершал речь императрицы, но и служил другой, очень важной для Прокопия цели — напомнить образованному читателю о сиракузском тиране Дионисии Старшем. В 403 г. до н. э. Дионисий находился в сходной с Юстинианом ситуации, будучи осажден восставшими в крепости Ортигия. Тогда, по словам Диодора и Элиана, один из друзей Дионисия призывая его к решительным действиям, сказал ему: “Тирания — прекрасный саван” 85. Афоризм получил широкую известность, и античные авторы нередко использовали его в своих сочинениях. Известен он был, по всей видимости, и образованным византийцам VI в., хорошо знавшим и о самом Дионисии.
Употребив этот афоризм (заменив, естественно, слово “тирания” выражением “царская власть”), Прокопий сразу же придал описанию совершенно иную окраску: из героини Феодора превращалась в жену человека, подобного ненавистному всем тирану Дионисию. Параллель между Дионисием и Юстинианом напрашивалась сама собой. Это был один из ловких приемов критики правления Юстиниана, примеры которой содержатся и в других местах “Войн” Прокопия 86. Он тем более интересен, что Прокопий использовал его в тот момент, когда, казалось бы, он прославлял супругу Юстиниана как одну из самых замечательных женщин человеческой истории.
Продолжая античную традицию, Прокопий вводит в свое сочинение своеобразные новеллы, например, о гибели шаха Пероза (Фируза) 87, о Замке забвения 88 и т. д. Да и каждое другое событие, будь то битва при Даре, осада персами Амиды или взятие ими Антиохии представляют собой как бы отдельные изящные эссе. Прекрасные каждое само по себе, они, соединенные вместе, напоминают удивительное ожерелье из нанизанных друг за другом жемчужин.
В той же авторской манере написана и “Война с вандалами”, объединяющая третью и четвертую книги “Войн” и посвященная отвоеванию византийцами Северной Африки. Но, пожалуй, это произведение еще в большей степени, чем “Война с персами”, приближается к известного рода историческому роману, в котором вокруг личности Велисария сосредоточены важные события восстановления единства древней Римской империи. По своей теме, манере исполнения и композиции “Война с вандалами” примыкает к первым двум книгам “Войны с готами” (третьей части эпопеи “Войн”, охватывающей V—VIII книги всего произведения), вместе с которыми она как бы составляет единое историко-литературное произведение. Несколько обособленное от остальных четырех книг Прокопиевых “Войн” (т. е. двух книг “Войны с персами” и третьей-четвертой книг “Войны с готами”), оно вместе с тем не нарушает целостности всего исторического труда.
Единство “Войны с вандалами” и первых книг “Войны с готами” проявляется в первую очередь в том, что они проникнуты общей идеей — идеей восстановления в прежних границах единой Римской империи под скипетром византийского императора. Эту идею Прокопий ясно излагает в начале “Войны с вандалами”, явно имея в виду и готскую войну. Историко-этнографические пассажи о восточно-германских племенах 89 равно касаются и Северной Африки, и Италии.
С точки же зрения литературной композиции звено единства — это личность Велисария, главного героя. События и лица во всех четырех книгах рассматриваются Прокопием в тесной связи с его деятельностью. О едином плане сочинений об истории войн с вандалами и готами свидетельствуют и композиция, и соразмерный объем всех четырех книг, и распределение материала. Апогей военной деятельности Велисария, падающий на 540 г., освещен в конце первых двух книг “Войны с готами”.
Излагая предысторию вандальской войны, Прокопий вспоминает о разделении империи при Феодосии I (395 г.) и рассказывает о завоевании варварами западной ее части при сыне Феодосия — Гонории (395—423 г.) 90. Эти события поставлены Прокопием в тесную связь с грандиозными планами Юстиниана отвоевать утерянные территории древней Римской империи. Историк в данном случае находится в полном согласии с императором, который в одной из своих новелл предельно четко выразил концепцию единой Римской империи и византийского императора как наследника римских цезарей, а потому имеющего полное право на господство во Вселенной. “Мы питаем полную надежду,— сказал он после завоевания Африки и Сицилии,— что Бог даст нам возвратить остальные страны, которыми обладали древние римляне, до пределов обоих океанов” 91.
Идее необходимости восстановления в прежних, границах Римской империи служит у Прокопия и географический экскурс в главе I “Войны с вандалами”. При всем том, что писатель хорошо знал и использовал, как явствует из изложения истории франков 92, эллинистическую концепцию деления мира на три континента (Евpony, Азию и Ливию), в данном географическом экскурсе он руководствуется двухчастным делением Вселенной на Европу и Азию с границей по Гибралтару и реке Фасис. Использование географической концепции времен классической Греции понадобилось Прокопию для того, чтобы подчеркнуть несоответствие между вертикальным делением Вселенной и горизонтальным разделением империи и таким образом показать необходимость восстановления единства Римской державы.
В части, повествующей о проникновении германских племен на территорию Западной Римской империи, Прокопий использовал исторический труд своего предшественника Приска Панийского (V в.), и это дает нам возможность уяснить себе метод использования Прокопием письменных источников. В отличие от многих других византийских авторов Прокопий не переписывает дословно свой источник, но делает в него вставки и стилистически перерабатывает текст. При описании, например, взятия Рима Аларихом в 410 г., он наряду с Приском использовал либо не дошедший до нас источник, либо (что более вероятно) устную традицию. В результате он объединил три осады Рима Аларихом (408—409, 409 и 410 г.) в одну, причем дал ее в литературном обрамлении, выдержанном в духе античных авторов — Геродота и Дионисия Галикарнасского. Так была создана историческая новелла, не вполне соответствующая реальным обстоятельствам осады, хотя, несомненно, имеющая историческую канву 93.
Несомненно, подобный подход к источникам таит в себе опасность контаминации. В самом деле, сведения Прокопия по древней истории вандалов 94, да и собственно римской истории, не всегда безупречны. Иное дело современные Прокопию события, очевидцем и участником которых он был. Впрочем и здесь автор придает огромное значение форме изложения и делает это мастерски. Прокопий вводит читателя в вихрь военных событий, описывая их оживленно, свежо, динамично. Среди прочих художественных средств живость изложения достигается им и посредством употребления первого лица. Написанные под непосредственным впечатлением происходящего, многие главы его труда по существу являются тем, что мы сегодня назвали бы прекрасными репортажами с фронта. Таково, например, описание битвы при Дециме в главах 17—19 первой книги, где живо и ярко описываются перестрелки между авангардами византийцев и вандалов, движение основной части византийской армии и, конечно же, само сражение. Столь же захватывающе описана битва при Трикамаре, имевшая место в сентябре 533 г. 95, да и многие другие.
Показательно вместе с тем, что Прокопий, который как советник Велисария был посвящен в мельчайшие подробности всех дел, зачастую намеренно не дает отдельных незначительных деталей происходящего, освобождая от них свой рассказ и концентрируя внимание читателя на самых важных и интересных из событий, к которым он относит и подвиги героев. Таким образом общая картина оказывается более выпуклой и впечатляющей. Под талантливым пером историка события вандальской войны как бы обретают вторую жизнь, сохраняя свою силу и значительность. Как и в “Войне с персами”, Прокопий стремится поразить внимание читателя не только картинами сражений, но и бытовыми сценами. Таково описание пира Гонтариса в мае 546 г., в котором Прокопий блистает и тонкостью психологических характеристик, и изложением примечательных подробностей пиршества: расположением пирующих, ситуацией среди охраны и в гарнизоне, приготовлениями к убийству мятежников 96. Историк прекрасно владеет материалом, создавая подлинно художественное произведение.
Красочности изложения служат также речи в письма, включенные в произведение, которые, хотя конечно, не вымышлены до конца, все же сильно переработаны литературно.
Достойной исторического романа является и сиена встречи Гелимера со своим братом Назоном 97. Прокопий словно прочувствовал историческую значимость происходящего — упадок государства вандалов — и нашел для его передачи адекватное литературное выражение.
В “Войне с вандалами” Прокопий с удивительной яркостью обнаружил умение художественными средствами передать психологически сложный характер действующего лица. К числу таких наиболее удавшихся образов относится образ короля вандалов Гелимера. Прокопий рисует его как человека, в котором совсем еще недавно народ видел Лучшего и безупречного воина, затем вдруг без сопротивления отдавшегося под удары судьбы. В Дециме Гелимер потерял время, оплакивая своего умершего брата, и упустил решающий момент; при Трикамаре, сочтя свое дело окончательно проигранным, бежал, не сделав никаких распоряжений, и даже не попытался вновь собрать свое войско, чтобы совершить атаку, которая, возможно, доставила бы ему победу. Таким он и оставался до конца: впечатлительным, изменчивым, безо всякой настойчивости и твердой воли. Отдавшись в конце концов в руки Велисария, и перед этим полководцем, и перед императором Юстинианом он держал себя с иронией разочаровавшегося во всем философа, который знает тщету людских дел и находит удовольствие в том, чтобы видеть в себе достойный удивле- ния и жалости пример. Именно в уста Гелимера Прокопий вложил слова Екклезиаста: “Суета сует и всяческая суета” 98. .
Судьба Гелимера, да и самого королевства вандалов, недавно еще “цветущего богатством и военной силой”, а теперь “уничтоженного в столь короткое время пятью тысячами пришельцев, не знающих, куда пристать” 99, дает возможность Прокопию поразмышлять над одной из важных для него тем — темой судьбы, которая в произведениях Прокопия имеет еще много общего с античной ????. ????казывая, как византийцы после победы при Дециме наслаждались яствами, приготовленными для Гелимера, Прокопий восклицает: “Таким образом можно было наблюдать судьбу во всем ее блеске; она как бы показывала, что все принадлежит ей, у человека же нет ничего, что может считаться его собственным” 100.
И все же, несмотря на отдельные грустные нотки, “Война с вандалами” исполнена радужных надежд, проникнута гордой уверенностью в мощи византийского оружия и светлой верой, что самой империи покровительствует Бог.
Тем не менее, разделяя завоевательные планы Юстиниана и веря в их успех, Прокопий уже тогда начинает испытывать разочарование в самом Юстиниане. Иными словами, разделяя концепцию прав византийского государства на римское наследие, историк не принимает безусловно современного ему выразителя этой концепции. Критика в адрес императора угадывается уже в подчеркивании выдающихся качеств автократора Феодосия, “справедливого человека и прекрасного воина” 101, и в намеке на основателя Византии Константина 102.
Скрытой иронией в адрес Юстиниана проникнута переписка между императором и королем вандалов Гелимером. Советы, которые Юстиниан дает Гелимеру 10Э, по существу являются намеком на поведение самого Юстиниана, когда он фактически правил при своем дяде Юстине, о чем Прокопий с резким осуждением скажет в “Тайной истории” 104. Таким образом Прокопий как бы ставит на один и тот же уровень и Юстиниана, и жестокого тирана Гелимера, не ограничиваясь при этом лишь намеком на нравственную сторону их поступков, но прибегая и к титулатуре. “Царь Гелимер царю Юстиниану” 105,— так начинает он письмо Гелимера. В своем ответе Гелимеру Юстиниан угрожает ему, что его постигнет наказание демона (дьявола) 106, а поскольку король вандалов потерпел наказание от Юстиниана, получается, что он-то и есть демон. Этим скрытым намеком “Война с вандалами” вновь перекликается с “Тайной историей”, где тема Юстиниана как воплощения демона (дьявола) является одной из главных тем.
Наконец, завершается “Война с вандалами” рассуждением о резком сокращении населения Ливии и его обнищании 107. Это уже не просто критика отдельных поступков Юстиниана или его ошибок в Африке, это осуждение его политики восстановления прежних границ Римской империи. И это опять-таки один из мотивов “Тайной истории”, к характерным особенностям которой мы и переходим.
При некоторой близости к другим сочинениям Прокопия, “Тайная история” занимает совершенно особое место в его творчестве, да, пожалуй, и во всей византийской историографии в целом. При ее составлении Прокопий не дал ей никакого названия, а в словаре Суда (X в.), где это сочинение упоминается впервые, оно фигурирует как ‘????????, что означает “Неизданное”. Найдена была “Тайная история” в XVII в. директором Ватиканской библиотеки Н. Алеманном, и с момента своего открытия это произведение породило бурные споры. С одной стороны, католическая церковь, которая видела в Юстиниане врага своему господству в лице римского папы, охотно отстаивала подлинность “Тайной истории”, с другой стороны, юристы ни за что не желали признавать подлинность сочинения, порочащего творца знаменитого “Свода гражданского права”, и еще на рубеже XIX—XX вв. ученые высказывали серьезные сомнения в принадлежности этого сочинения перу Прокопия Кесарийского 108.
Однако работы Ф. Дана 109, И. Хаури 110 и Б. Панченко111 сделали свое дело, и теперь мало кто уже сомневается, что автором “Тайной истории” был один из крупнейших византийских историков, прославивший эпоху Юстиниана в своих “Войнах” и панегирическом трактате “О постройках”.
“Тайная история” и в самом деле произведение необычное, хотя оно, как справедливо подметила Ав. Камерон, быть может, наиболее византийское из всех сочинений Прокопия 112. Это своего рода памфлет или, как говорили во времена историка, “псогос” (хула) 113; ведь по законам именно этого жанра и написана “Тайная история”. Но это еще не объясняет загадки “Тайной истории”, ибо сам собой напрашивается вопрос, почему, все-таки, Прокопию, некогда упоенному быстрыми и блестящими успехами Византии на Западе, к тому же человеку отнюдь не мрачному, но полному живого интереса ко всему окружающему и вполне способному воспринимать иные, нежели его собственная, система ценностей, вдруг вздумалось написать сочинение в подобном жанре? Ответ на этот вопрос заключается, на наш взгляд, и в судьбе Византийской империи в середине VI в. (а именно тогда и была написана “Тайная история” 114), и в судьбе самого Прокопия.
В то время как историк готовил первое издание своих “Войн” (543—545 гг.) 115, судьба внешнеполитических планов Византии выглядела вполне благоприятной. Были отвоеваны Северная Африка и Италия. Велисария удостоили великолепного триумфа, радость которого, вне всяких сомнений, разделил и Прокопий 116. К 550 же году для империи наступила пора крупных потерь. Ее внешняя политика терпела неудачу за неудачей. Прокопия, хорошо помнившего совсем еще недавние победы византийского оружия, постигло жестокое разочарование, империя казалась ему стоящей на краю гибели. Эти настроения и нашли свое отражение в “Тайной истории”.
Вполне вероятным поводом к созданию псогоса послужили и личные мотивы его создателя. Опала Велисария, о которой столь драматично говорит Прокопий 117, несомненно, отразилась и на его ближайшем доверенном лице. А слова историка о том, что он не мог положиться “даже на самых близких родственников” 118, позволяют предположить, что и его семейные дела обстояли далеко не благополучно.
В результате опалы своего патрона Прокопий, видимо, потерял и благосклонность двора, и почтение и преданность своих домашних. Как знать, может быть и свою собственную жену имел в виду Прокопий, когда писал, что покровительствуемые императрицей Феодорой женщины позволяли себе многие вольности, а вину возлагали на своих запуганных императрицей мужей? 119
Как-то один из крупнейших специалистов по эпохе Юстиниана Ш. Диль заметил, что “Тайная история” — это не историческое сочинение, а политический памфлет, написанный желчью, а не чернилами 120. Нам представляется, что вернее было бы сказать, что это произведение написано собственной кровью. В нем есть злоба, но гораздо больше в нем боли, горечи и отчаяния. Чего стоят, например, слова: “И было жалкое зрелище, и невозможно было поверить глазам: Велисарий ходит по Византию как простой человек, почти в одиночестве, вечно погруженный в думы, угрюмый и страшащийся коварной смерти” 121.
С темы Велисария, этого главного героя Прокопиевых “Войн”, начинается и “Тайная история”. Но здесь Прокопий рассказал о его слабостях, промахах, ошибках, перипетиях его домашней жизни, пагубно отразившихся на судьбе византийской армии, поведал грустную историю его опалы. Являясь дополнением к “Войнам”, эта часть “Тайной истории” находится в согласии с ними и отнюдь им не противоречит. В “Войне с готами”, например, Прокопий не раз говорит о враждебных отношениях, возникших между Велисарием и другими военачальниками: Константином, Иоанном, племянником Виталиана, Геродианом 122. В “Тайной истории” он лишь вскрывает истинные причины этой вражды.
Не является сплошным вымыслом и упоминание Прокопия в “Тайной истории” о причастности Антонины к трагической судьбе папы Сильверия 123. Ее имя упоминается в связи с низложением папы, описанном в “Житии Сильверия”, где в ее уста вложены слова: “Скажи, папа Сильверий, что мы сделали тебе и римлянам, что ты хочешь предать нас готам?” 124. Действие происходит в штаб-квартире Велисария в осажденном готами Риме, где (мы имеем в виду штаб-квартиру полководца) присутствовал, возможно, и его советник Прокопий.]
Как очевидец описывает он в главе IV “Тайной истории” сцену в доме Велисария, когда вконец запуганный жестокой императрицей и ее коварной наперсницей — его собственной женой Антониной,— не ведавший страха на поле боя полководец, дрожа и покрываясь нервным потом, ожидал неминуемой смерти от прихода посланца Феодоры, “некоего Квадрата”, а затем предавался поистине животной радости, когда смерть его все же миновала 125. Прокопий, в силу своего положения, был фактически членом дома Велисария, он с восторгом упивался его победами и славой, он горько переживал его промахи, неудачи и падение.
Главы, посвященные теме Велисария, занимают примерно шестую часть “Тайной истории”. Остальная ее часть почти всецело посвящена Юстиниану и Феодоре. Здесь отчетливо и настойчиво звучат две темы: разрушение царственной четой внутренних устоев государства, и Юстиниан — воплощение дьявола.
Конечно, в своей критике Юстиниана Прокопий перехлестывает через край, приписывая ему в частности изобретение методов и способов в государственной политике, к которым правители прибегали и до него. Это относится к восходящим к эпохе эллинизма монополиям 126, синоне и эпиболэ 127, к выдаче денежных субсидий варварам. Нельзя не вспомнить здесь, что, по подсчетам современных исследователей, выделяемые Юстинианам варварам средства составляли всего лишь около двух процентов ежегодного дохода имперской казны и что предшественник Юстина Анастасий I, которого так восхваляет Прокопий, гораздо больше заплатил персам, чем Юстиниан 128.
И все же в большинстве своем известия “Тайной истории” находят подтверждение в других источниках того времени, в том числе и в законодательстве самого Юстиниана. О налоговом гнете в тот период достаточно много говорит Иоанн Лид 129, а Юстиниан в своих новеллах требует от правителей провинций больше стараний, с тем чтобы “увеличить доходы казначейства, всячески заботиться о защите его интересов” 130 и ни в коем случае не допускать недоимок 131. “Государство,—говорит он в 147 новелле,—так сильно увеличивающееся милостью Божьей и вследствие именно этого увеличения вовлеченное в войну с соседними варварами, более чем когда-либо нуждается в деньгах” 132.
Почти каждая страница юстиниановых новелл вполне откровенно свидетельствует о реальности тех пороков администрации Юстиниана, которые бичует Прокопий в главах своей “Тайной истории” 133. Эти пороки — не тайна и не выдумки ее автора; не будем забывать о том, что уже в “Войне с персами” Прокопий открыто подверг критике первых министров Юстиниана — Иоанна Каппадокийского и Трибониана 134. Порицает имперских чиновников и его современник Иоанн Лид 135.
Прокопий в “Тайной истории” негодует по поводу вымогательств чиновников казначейства, которые своими махинациями доводили солдат до нищеты, а вот что можно прочесть по этому поводу у Агафия: “Должностные лица, на которых лежала обязанность платить жалованье, считали своим долгом под всевозможными предлогами притеснять солдат и воровать у них пищу. Подобно морской волне, которая приливает и отливает, серебро, посылаемое в армию, уходит из нее и возвращается неизвестно каким путем к месту своего отправления” 136.
В “Тайной истории” Прокопий ставит в упрек Юстиниану его чрезмерную тягу к богословию, наносящую ущерб государственным делам 137. Эти увлечения императора тоже не составляли тайны для современников, и в “Войне с готами”, которая была предназначена для открытой публикации, историк устами армянина Аршака прямо говорит: “Юстиниан постоянно безо всякой охраны сидит до поздней ночи, толкуя с допотопными старцами из духовенства, переворачивая со всем рвением книги христианского учения”138. Об этих пристрастиях Юстиниана известно и из других источников 139, в том числе и из новелл Юстиниана 140.
Религиозная нетерпимость в ее жесточайших проявлениях, за что самым резким образом порицает Прокопий Юстиниана в “Тайной истории” 141, несомненно, была свойственна этому императору, который в одной из своих новелл говорит о себе: “Мы питаем ненависть к еретикам” 142.
Некоторое недоумение может вызвать то, что Прокопий, юрист по образованию и положению при Велисарии, явно высказывается здесь против законотворческой деятельности Юстиниана 143. Но, возможно, он потому и противился новому законодательству, что сам он прошел определенный (причем основательный) курс права и питал почтение к “древним” законам. Вспомним, что изданию новых законов противился и видный юрист того времени, квестор дворца Прокл 144, который в произведениях Прокопия является своего рода антиподом знаменитого квестора Трибониана.
В свое время знаток римского права П. Жиро сказал: “Трибониан наложил варварскую руку на удивительные остатки римской юриспруденции; он испортил, изувечил самое лучшее творение Рима — его гражданское право; он уничтожил Ульпиана, Павла, Папиана, Гая, чтобы только приспособить эти обломки к нуждам греческой империи и построить из них здание, состоящее из лохмотьев” 145. Оставив в стороне историческую необоснованность подобного суждения, отметим, что, если еще и в XIX в. создание “Свода гражданского права” подвергалось столь суровой критике, то мы отнюдь не в праве порицать за то же самое Прокопия, который, конечно же, штудировал и Ульпиана, и Павла, и Папиана, и Гая, и, возможно, опасался, что созданием Кодекса Юстиниана древнее право римлян будет обречено на гибель.
Серьезным сомнениям в последнее время подвергают исследователи рассказ Прокопия об образе жизни Феодоры до ее вступления в брак с Юстинианом. Английская исследовательница Ав. Камерон, например, в своей фундаментальной монографии о Прокопии вообще отказывается видеть за описанием молодости Феодоры какую бы то ни было реальность 146. Не вдаваясь в долгие споры относительно образа жизни актрис весьма грубого в своей откровенности жанра, каким был в те времена мим, скажем лишь, что современник и Прокопия, и Феодоры Иоанн Эфесский называет ее ?? ??? ???????? 147, что значит — “из публичных женщин”.
Известное недоверие вызывает у современных исследователей сообщение Прокопия о причастности императрицы Феодоры к убийству королевы готов Амаласунты 148. Это известие историка и в самом деле не подтверждено прямо другими надежными источниками, однако известно, что Феодора состояла в секретной переписке с женой короля Теодата Гуделиной и однажды обратилась к ней с какой-то необычной просьбой 149. Это позволяет предположить, что императрица имела тайные сношения с двором Теодата примерно в то время, когда была убита Амаласунта. Поэтому слова Прокопия, возможно, и не были безосновательной выдумкой.
Итак, мы видим, что при всех преувеличениях фактическая сторона “Тайной истории” находит себе аналогию в других исторических памятниках VI в.
Согласуются с воззрениями его современников и взгляды Прокопия на общество и императорскую власть. Историк едко высмеивает старческое тупоумие императора Юстина 150. Но эту тему затрагивает также и трактат анонимного автора “Наука управлять”, составленный в начале VI в., где выдвигается тезис о необходимости отречения императора в возрасте пятидесяти семи лет 151. Чешская исследовательница Р. Досталова справедливо видит в этом факте не что иное, как проявление острой критики правления Юстина и его личности 152.
Есть между автором трактата и Прокопием сходство и во взглядах на димы, борьбу которых считает бессмысленной и тот, и другой 153, и на сенат, который должен, по их мнению, обладать большей исполнительной властью 154. Следует отметить, что и в трактате сенат не фигурирует как восходящее к древнему Риму учреждение, ибо автор говорит о втором, третьем поколении аристократии и считает естественным, чтобы в ее ряды допускались индивидуумы из нижестоящих по положению групп населения, в том числе и из варваров; нормальным считает автор и получение сенаторами содержания из казны 155, что характерно для новой, византийской, а не староримской знати.
Прокопий так же, как и автор трактата, стоит за избрание императора при участии четырех сил: сената, народа, армии и духовенства 156. Однако для Прокопия, в отличие от автора трактата, оказывается вовсе не важный, чтобы император был избран в согласии с принятыми традициями. Важно, чтобы он соблюдал установленные законы, заботился о процветании государства и благе подданных. Поскольку же Юстиниан, по представлениям историка, низвергая законы, потрясая до самых основ государство и разоряя и губя подданных, делает по существу обратное, он не есть истинный василевс, но тиран, и власть его, и способ правления — тирания 157.
Невольно вспоминается определение понятий “царь” и “тиран”, сделанное в начале V в. аристократом и философом Синесием из Кирены: “...Только тот, кто соединяет свои интересы с благом подданных, кто готов страдать, чтобы оградить их от страданий, кто подвергает себя опасности, лишь бы только они жили в мире и безопасности,. кто бодрствует днем и ночью, чтобы им не было причинено никакого вреда (вспомним, что, по Прокопию, даже огромная трудоспособность Юстиниана и почти постоянное его бодрствование шли во вред подданным 158), тот—пастух для овец, государь для людей”159. И далее: “царь подчиняет свой нрав закону”, для тирана же “собственный нрав служит законом” 160.
Сам Юстиниан утверждал, что “Бог подчинил императору законы, посылая его людям как одушевленный закон” 161. Между тем сочинения Иоанна Лида и дьякона Агапита свидетельствуют о том, что в Византии VI в. еще были живы представления о том, что в дилемме “Царь и закон” предпочтение должно отдаваться закону 162.
В “Тайной истории” эта идея, так же как и идея Синесия о благополучии государства и подданных как главном условии и цели императора, нашли наиболее яркое воплощение.
Для Прокопия, как мы видим, важен не столько способ прихода к власти, сколько образ правления василевса.
Тесно связанной с представлением о Юстиниане как о тиране является и апокалиптическая линия в “Тайной истории”. Сюда относятся рассказы о том, что Юстиниан родился не от человека, а от некоего невидимого демона 163, о видении Феодоре, что она станет супругой владыки демонов 164, о том, как некий монах, явившийся с прошением к императору, отказался от общения с ним, ибо увидел вместо него на троне этого самого владыку демонов 165, а также рассказы о таинственных изменениях, происходивших с телом императора, в частности, рассказ о том, как голова Юстиниана отделялась от туловища, а тело его продолжало двигаться 166. Сюжет этого рассказа поразительно близок к апокрифическому “Завету Соломона” 167.
Главное же доказательство дьявольской природы Юстиниана, а вместе с ним и его жены, заключается, по Прокопию, в той огромной силе зла, который они обладали, и масштабах вреда, причиненного ими людям 168.
По своей сути рассказ о правлении Юстиниана в “Тайной истории” близок к описанию прихода Антихриста в “Божественных установлениях” Лактанция (IV в.), согласно предсказанию которого Антихрист, воцарившись, потрясет своим правлением мир, смешает божественные и человеческие установления, будет замышлять все новое, изменит законы и учредит свои собственные, будет осквернять, разорять, расхищать и предавать смерти, приводя мир людской в беспорядок и расстройство 169.
Именно таким и предстает в “Тайной истории” Юстиниан. Уподобив его Антихристу, Проконий смог уяснить себе то, что раньше не поддавалось объяснению: как мог Бог позволить погибнуть Антиохии 170, да и самой империи дойти до такого плачевного состояния. Ответ заключался в том, что во главе империи стоял не помазанник Божий, а Антихрист.
Разумеется, впечатление об эпохе Юстиниана как о конце света страдает преувеличением, как страдает известным преувеличением вся картина правления Юстиниана в “Тайной истории”. Но как она близка к тому, что сказал не выдержавший тяжести юстинианова наследия и сошедший по этой причине с ума его преемник Юстин II: “Мы нашли казну разоренной долгами и доведенной до крайней нищеты, и армию до такой степени расстроенной, что государство предоставлено беспрерывным нашествиям и набегам варваров” 171.
Произведения Прокопия в разное время давали обильный материал для ученых сочинений, художественной литературы и кинофильмов. Нам представляется, что читателю окажется небезынтересным самому познакомиться с источником всех версий и трактовок надолго оставшейся в памяти людей блестящей и трагической эпохи Юстиниана.
* * *
В заключение считаю своим приятным долгом выразить огромную благодарность проф. А. П. Каждану за ценные консультации, касающиеся всего издания, и проф. Е. Саради-Менделовичи, обсудившей со мной ряд спорных мест, особенно “Тайной истории”. Я также бесконечно признательна научному центру Дамбартон Оукс (США, Вашингтон), возглавляемому проф. А. Лайу, за великолепную возможность, предоставившуюся мне летом 1992 г., познакомиться с отсутствующей в России литературой и изданиями сочинений Прокопия Кесарийского, в частности переводами их: на различные европейские языки.
Примечания
Комментарии к статье “Прокопий Кесарийский: личность и творчество”
1 Н.а. IX. 53.
2 Литература о Юстиниане в его правлении огромна. Укажем лишь основные работы: История Византии. М., 1967. Т. 1. С. 219—353; Browning R. Justinian and Theodora. L., 1971 (2nd ed., 1975); Культура Византии. М., 1984. Т. 1, Passim.
3 Трибониан был одним из наиболее деятельных и дельных составителей “Свода гражданского права”. См. о нем: Ноnоre A. Tribonian. L., 1978.
4 Иоанн, занимавший пост префекта претория Востока, принадлежал в числу умелых, ловких и беззастенчивых администраторов. Он принимал самое непосредственное участие в формировании и проведении в жизнь политики Юстиниана. По мнению Э. Штейна, серия административных реформ Юстиниана была подготовлена именно Иоанном, в то время как Юстиниан лишь играл роль великого реформатора. См.: Stein E. Histoire du Bas-Empire. Paris; Bruxelles; Amsterdam,1949. Т. 2. Р. 282.
5 Именно так определил место Прокопия среди выдаюящхся историков древности один из крупнейших историков современности А. Тойнби. См.: Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991. С. 422: “Два первых места по праву занимают Фукидид и Геродот; Полибию эллинисты отводят третье место, а четвертое автор этих строк отдал бы не Ксенофонту, а Прокопию”.
6 Дату рождения Прокопия исследователи определяют между 490 и 507 г. См.: Moravcsik Gy. Byzantinoturcica. В., 1958. Bd. 1. S. 489. Исходя из того, что он начал свою карьеру в 526—527 гг., мы считаем наиболее вероятной датировкой времени его рождения начало VI в. Ср: Veh О. Einfuhrung // W. Bd. 1. S. 264.
7 Agaph. IV. 26.
8 De aed. IV. 2. 8—9.
9 B.G. I. 15. 4—9.
10 B.V. I. 2. 24.
11 В.Р. I. 17. 11.
12 B.G. IV. 5. 23 sq.
13 См.: Rubin B. Prokopios von Kaisereia. Stuttgart, 1954. Col. 28, Удальцова З. В. Идейно-политическая борьба в ранней Византии (по данным историков IV—VII вв.). М., 1974. С. 173—178; Cameron Av. Procopius and the Sixth Century. Berkeley; Los Angeles, 1985, P. 227.
14 B.V. II. 18. 3.
15 Н.а. XVIII. 23.
16 B.V. II. 6. 22.
17 Н.а. XII. 6.
18 B.V. I. 9. 8; II. 4. 32.
19 Н.а. XI. 40.
20 Ibid. XII. 5.
21 В.Р. I. 26. 8; B.V. I. 16. 11; II. 21. 3.
22 Н.а. VII. 23; XXVIII. 12.
23 Панченко Б. О “Тайной истории” Прокопия//ВВ. 1895. Т. 2 С. 363—365.
24 Н.а. XXVIII. 3.
25 B.V. II. 24. 1.
26 См.: Joan. Lyd. De mag. III. 30.
27 B.V. I. 6. 5.
28 PLRE. II. Р. 696—697.
29 B.V. II. 6. 4.
30 Ibid. II. 6. 22.
31 H.a. XXIX. 17.
32 Ibid.
33 B.V. II. 15. 7.
34 В.Р. I. 26. 8.
35 Н.а. XII. 6; XXVIII. 2.
36 Ibid. XXVIII. 12.
37 Ibid. XI. 40.
38 Ibid. XII. 5.
39 Ibid. III. 10.
40 Ibid. III. 9.
41 Ibid. I. 11—12; II. 6.
42 Ibid. VI. 2; 11—16.
43 Ibid. X. 2.
44 B.G. III. 2. 10.
45 В.Р. I. 25. 40.
46 См., например: В.Р. II. 15.9.
47 См., например: Nov. 62. Cap. 2.
48 PLRE. II. Р. 353—354.
49 Ibid. P. 1054—1055.
50 Н.а. XII. 5.
51 Н.а. XV. 25 сл. Интерпретацию см.: Evans J. A. S. Procopius. N. Y., 1972. Р. 92.
52 Guilland P. Recherches sur les institutionsbyzantines. Berlin; Amsterdam, 1967. Т. 2. Р. 132—161.
53 Н.а. XII. 51—52.
54 Ibid. XVII. 31—32.
55 См., например: Н.а. VIII. 13—21; XIV. 7—8, где параллель между римским и константинопольским сенатом наиболее очевидна.
56 Н.а. XXX. 21—22.
57 B.V. I. 14. 3—5.
58 Синесий, например, людей, занимающихся торговлей ради наживы, ставит ниже муравьев. См.: Synesii De Regno. XXV; Ер. 121. Ср.: Lib. Or. XL. 10.
59 Lib. Or. XLII. 24—25.
60 Ibid. Or. XVIII. 130—131.
61 H.a. XI. 1; XXVI. 28.
62 Lib. Ер. 1203.
63 Биографию Прокопия см. в: Rubin B. Ор. cit, Col. 23—28; Удальцова 3. В. Указ.. соч. С. 146—160.
64 В.Р. I. 13. 12—39; 14. 1—55.
65 Ibid. I. 18. 24, 40.
66 Ibid. I. 18. 51—56.
67 Malal. P. 465.
68 B.P. I. 19. 1—37; 20. 1—13; 21. 2.
69 Ibid. I. 21. 1. 24—27: 22. 1—17.
70 Ibid. II. 21. 28—29.
71 Ibid. II. 9, 812; 21, 30; Н.а. VI. 19—21; VIII. 22—IX.1.
72 H.a. I. 8.
73 B.P.I. 22, 17; H.a. XI. 12.
74 В.Р. II. 10. 4—5.
75 Ibid. I. 18. 15; II. 11. 14 etc.
76 Ibid. B.P. I, 18, 17—23; II. 17.16. Подробнее см. ниже с. 444.
77 Rubin В. Ор. cit. Col. 51—55, 86.
78 B.P. I. 7. 5—11.
79 Ibid. I. 7. 28.
80 Подробнее см.: Чекалова. А. А. Иешу Стилит или Прокопий? (К вопросу о манере изображения греческими и сирийскими авторами войны между Византией и Ираном в 502—506 гг.) // ВВ. 1981. Т. 42. С. 71—77.
81 В.Р. I. 5. 1.
82 Christensen A. Le regne du roi Kawadh I et le communnisme mazdakite. Kobenhavn, 1925. P. 95—127; Дьяконов М. M. Очерк истории Древнего Ирана. M., 1961, С. 410—411. Примеч. 153.
83 В.Р. I. 24. 33—38.
84 Rubin В. р. cit. Col. 106; Veh O. ErlauterungeB // W. 1970. Bd. 3. S. 481. Annm. zum 33.
85 Evans J. The “Nika” Rebellion and Empress Theodora//Byz. 1984. Т. 54. Р. 381.
86 См., например: В.Р. II. 2. 6; 3, 37.
87 В.Р. I. 4. 17—31.
88 Ibid. I. 5. 8—40.
89 См. B.V. I. 2.
90 Вспомним, что и “Война с персами” начиналась о правления сына Феодосия (Аркадия). См.: В. Р. I.2. 1.
91 Nov. 30. Cap. 11. 2.
92 B.G. I. 12. 1 sq.
93 Бенедикти Р. Взятие Рима Аларихом: (К вопросу об историо-графическом методе Прокопия Кесарийского) //ВВ. 1961. Т. 20. С. 23—31.
94 Schmidt L. Geschichte der Wandalen. Munchen, 1942. S. 17. Anm. 1.
95 B.V. II. 2—3.
96 Ibid. II. 28.
97 Ibid. I. 25. 24—25.
98 B.V. II. 9. 14. Ср.: I. 25; II. 6. 30—34.
99 Ibid. II. 7. 20.
100 Ibid. I. 21. 7.
101 Ibid. I. 1. 2. 102 Ibid. I. 1. 3.
103 Ibid. I. 9. 12—1,
104 Н.а. VIII. 1—4. 105 B.V. I. 9. 20.
106 Ibid. I. 9. 16.
107 Ibid. II. 28. 51—52.
108 Димитриу А. К. К вопросу о Historia Arcana // Летопись историко-филологического общества при Новороссийском университете. IV. Византийское отделение. II. Одесса, 1894. С. 258—301.
109 Dahn F. Procopius von Caesarea: Ein Beitrag zur Historiographie der Volkerwanderung und des sinkenden Romertums. B., 1865.
110 Haury S. Procopiana. Augsburg, 1892; Idem. Zur Beurteilung des Geschitsschreibers Procopius von Casarea. Munchen, 1896.
111 Панченко Б. О “Тайной истории” Прокопия //ВВ. 1895. Т. 2. С. 24—57, 340—371; 1895. Т. 3. С. 96—117, 300—316, 460—527; 1897. Т. 4. С. 402—521.
112 Cameron ??. Ор. cit. P. 49—65.
113 Жанр псогоса, соединяющей в себе традиции языческой инвективы и христианского псогоса, требовал от автора исключительно очернительства.
114 Эту датировку (550 г.) предложил в свое время И. Хаури. См.: Haury J. Procopiana. P. 9—21. С тех пор ее разделяет большинство исследователей. Правда, Дж. Эванс вернулся, без достаточных, на наш взгляд, оснований, к старой датировке — середина 558—559 г. См.: Evans J. A. S. Procopius. Р. 45—46. Г. Фатурос относит создание “Тайной истории” к 552 г., а предисловия к ней—ко времени после смерти Юстиниана. См.: Fatouros G. Zur Prokop-Biographie // Klio. 1980. Bd. 62. S. 517—523.
115 Haury J. Procopiana. P. 7 sq.; Rubin B. Ор. cit. Col. 81.
116 B. V. II. 9. 1—14.
117 Н.а. IV. 13—36.
118 Ibid. I. 2.
119 Ibid. XVII. 24—26.
120 Диль Ш. Юстиниан и византийская цивилизация в VI в. СПб., 1905. С. X—XI.
121 H.a. IV. 16.
122 B.G. II. 8. 1; 10. 10; III. 12. 16 etc.
123 Н.а. I. 14, 27.
124 Gesta Pont. Rom. I. 148.
125 Н.а. IV. 22—30.
126 Mickwitz G. Die Kartellfunktionen der Zunfte nnd ihre Bedeutung bei der Entstehung des Zunftwesen//Soc. Scient. Fennika. Commentationes Humanarum Litterarum. 1936. Vol. VIII. 3. P. 198—204.
127 История Византии. Т. 1. С. 142. 210.
128 См.: Gordon С. D. Procopius and Justinian's Financial Policies//Phoenix. 1959. Vol. 3. P. 23—30; Cf.: Idem. Subsidies in Roman Imperial Defence // Phoenix. 1949. Vol. 3. P. 60—69.
129 Ioan. Lyd. De mag. III. 70—71.
130 Nov. 28. Cap. 5.
131 Nov. 8. Cap. 8, 10.
132 Nov. 147. Praef.
133 Nov. 95. Praef., Cap. 1; 128. Cap. 23; 80. Cap. 5; 86. Cap. 5 etc.
134 В. Р. I. 24. 11—16.
135 Joan. Lyd. III. 70—71.
136 Agath. V. 14.
137 Н.а. XVIII. 29.
138 B.G. II. 32. 9.
139 См., например: Chron. Pasch. P. 631—642.
140 Nov. 132.
141 H.a. XI. 14—33.
142 Nov. 45.
143 H.a. XI. 1.
144 PLRE. II. Р. 924.
145 Giraad P. Histoire du droit romain. Р., 1844. P. 411.
146 Cameron ??. Op. cit. P. 68, 73, 83. Cf.: Beck H.-G. Kaiserin Theodora und Prokop: Der Historiker und sein Opfer. Munchen, 1986. S. 93—95.
147 Joan. Ephes. Comm. Р. 80.
148 Cameron Av. Op. cit. P. 83.
149 Cassiodori Variae. 10. 20.
150 H.a. VI. 10—16; VIII. 3.
151 Menae patricii cum Thoma referendario De scientia politica dialogus /Ed. C. M. Mazucchi. Milano, 1982. P. 43. 160—168.
152 Досталова Р. Напряженность социальной обстановки в Византии V—VI вв. в отражении анонимного трактата "Περί πολιτικής έπΐστήμης" // ВВ. 1990. Т. 51. С. 50.
153 H.a. VII. 1; B.P. ?. 24.1; De sc.pol. P. 32. 97—35. 114.
154 H.a. XIV. 8; De sc.pol. P. 20. 18—22. 38.
155 Досталова Р. Указ. соч. С. 51.
156 Н.а. X. 5; Досталова Р. Указ. соч. С. 49—50.
157 Н.а. IX. 51.
158 H.а. XIII. 28—33.
159 Synesii De Regno V—VI. P. 11—13.
160 Ibid. VI. P. 15. 161 Nov. 105. Cap. 4.
162 Joan. Lyd. De mag. I. 3.
163 Н.а. XII. 18—19.
164 Ibid. XII. 31—32.
165 Ibid. XII. 24—27.
166 Ibid. XII. 21—22.
167 По мнению К. Гантара, он оттуда и позаимствован. См.: Gantar К. Kaiser Justinian als Kopfloser Damon//BZ. 1961. Bd. 54. S. 1—3.
168 Н.а. XII. 14—17.
169 Lactantii Divinae institutiones. VIII. 16.
170 См. выше. С. 435—436.
171 Nov. 148. Praef.