Сына Петра и Катерины Каракоричей-Русов нарекли Дмитрием. В узком мире селения, где все в той или иной степени родственники, свежая кровь вызвала к жизни мальчика с «букетом» способностей. Он всё схватывал на лету, к тому же был прилежен. Дарования мальчика выявились в плужинской «арифметической школе». Начало ей положил военный инженер, маявшийся без дела.
Об этой школе прослышал митрополит и при объезде паствы выразил желание ознакомиться с ней. По осмотру принял решение оставить учебное заведение прапорщика пионерской службы подготовительным для задуманных правителем Црной Горы курсов военных инженеров. При этом направлять в Плужине для обучения новому делу толковых молодых людей из черногорских четников. В те дни на глаза владыки при испытании учеников попался крещённый им отрок Дмитрий. Не только в классах. Опрос учеников закончился демонстрацией физической подготовки ребят. Дети седлали скакунов и делали круг по просторному двору, стреляли из ружей в тыквы, выложенные на низком заборе над каньоном Пивы, преодолевали боковую расщелину по канату, натянутому между её бортами. И здесь Дмитрий оказался среди лучших. После вечерней трапезы в доме воеводы Пётр I Негош вспомнил о способном школьнике и выразил желание видеть его перед сном. Десятилетнего мальчика привели в покой, отведённый для высокого гостя.
- Останьтесь и вы, - сказал митрополит родителям Дмитрия. – Речь пойдёт о будущем вашего сына.
Правящий представитель чёрного духовенства, будучи бездетным, в том году назвал своего наследника. Им стал третий племянник, двенадцатилетний Радивой Не по годам серьёзный, уже не отрок, но ещё не юноша, он обладал быстрым, впечатлительным умом, был отзывчив на страдания людей. В нём созревал склонный к созерцательности и размышлениям поэт высокой пробы. Вот его бы в Санкт-Петербург!
Митрополит Пётр понимал: прошло время, когда будущий правитель страны воспитывался в плотном окружении чернецов и монашествующих чиновников. Для нормального развития наследника требовались светские наставники и сверстники из семей воевод и их приближённых, старейшин, белого духовенства, состоятельных землевладельцев и купцов. На ум приходили гетайры Александра Македонского, «потешные» однолетки русского царя Петра Алексеевича.
В Черногории к будущим наперсникам наследника предъявлялись определённые требования. Мало управлять боевым конём; на скаку, привстав на стременах, попасть из ружья в подброшенное яблоко. Мало зажигательно петь сочиняемые на ходу песни, вести лёгкую беседу, плавать, словно рыба, прыгать по скалам, подобно горному оленю, в чём был искусен Радивой. Необходимо быть под стать наследнику в делах, где требуются ум и качества иного свойства: за письменным столом, среди изощрённых политиков, в многоязычном окружении друзей и недругов, в делах веры, международных отношений, просвещения, культуры, торговли, промышленности, земледелия. Словом, возле отрока, подготавливаемого к управлению страной, виделись достойные его подданные, друзья-советники. От приглашаемых на почётную игру-службу требовалось развивать в себе выявленные при отборе качества. А чтобы развитие пошло правильно и быстро, в нужном направлении, повсюду присматривали наставников.
Катерина не сразу согласилась расстаться с сыном. Последний, поздний ребёнок стал её последней же привязанностью в трудной жизни горянки. Но отец руководствовался иными чувствами: его единственному сыну выпали честь и удача приобщиться в маленькой, застрявшей в средневековье стране к зарождающемуся сословию высокого духа. Возле митрополита мало-помалу собирался кружок одарённой молодёжи. В нём выделялся сербский поэт и педагог, секретарь правителя Сима Милутинович, человек сложного характера, сдержанно-самолюбивый. Владыка доверил ему воспитание наследника, а заодно надзор за наставниками и «гетайрами». В сопровождении гордых и взволнованных родителей, начали прибывать в Цетинье подростки, утверждённые правящим дядей быть товарищами его племянника Роде. Так звали близкие серьёзного мальчика Радивоя, ростом выше всех своих сверстников при дворе Петра I Негоша. Он отличался яркой красотой: чёрные, с блеском, кудри до плеч, полные внутреннего огня глаза, цвета горной смолы, в которых, по словам Милутиновича, отражалось величие Божьего мира.
В Цетинье отец и сын Каракоричи-Русы прибыли вдвоём. Привратник обители, пропустив Дмитрия, вежливо и решительно закрыл дверь, как говорится в таких случаях, перед носом провожатого. Его роль в воспитании сына была закончена, а несовершеннолетний плужанин переходил в разряд монастырских жильцов и учеников специальной школы при консистории.
Сима Милутинович предпочитал учить уму-разуму быстро взрослеющих мальчиков-южан, воспитывать в них граждан своей страны методом «Афинской школы». В тени гранатовых деревьев монастырского сада слово умелого и терпеливого педагога ненавязчиво проникало в юные умы и глубже – в сокровенные уголки души. Нередко наставник выводил ватагу подопечных в луга, в перелески Цетиньского поля. Бывало, седлали коней и достигали на рысях отрогов горной гряды Ловчен. Здесь спешивались и карабкались на скалистую Озёрскую вершину.
С горы просматривалось Цетиньское поле, зелёное вблизи и ярко-синее, растворяющееся в дымке у дальнего края. Там громоздились друг на друга прозрачные, чуть более плотные, чем чистое небо над ними, отроги Боботов-Кука. На востоке, правее Цетинье, блестело под солнцем голубой сталью Скадорское озеро. А в морской берег закатной стороны вычурными рукавами врезалась Боко-Которская бухта, с увалистыми берегами, наполненная густым ультрамарином.
Все эти прекрасные творения божественных сил, соединяясь в молодых душах с понятием родина, производили впечатление хорошей, доходчивой лекции на патриотическую тему. Для каждого ученика был свой ориентир в развёрнутой перед глазами панораме. Назывался он «малой родиной». Для Дмитрия Каракорича-Руса таковым служил в северной стороне отрог, скрывающий за острым гребнем каньон Пивы. Радивой ощущал свои корни в почве селения Негуши у подножия Ловченской гряды. Каждый человек, если он не ошибка Бога, предназначен какому-нибудь служению. Названный Негошич посвящался провидением служению короткому, но яркому и разнообразному - государственному, поэтическому и духовно-религиозному.
Кроме занятий в саду, за стенами обители, в старинной монастырской библиотеке, с перерывами на еду и сон, кроме обязательных физических упражнений, наследник обладал привилегией постигать учение государственности непосредственно возле правителя. Он переписывает документы государственной важности (причём, обязан был вникать в них, давать им оценку перед владыкой). Радивой участвует в совещаниях высших чиновников в рясах, присутствует на советах воевод, нередко в сходах старейшин отдельных селений. Племянник пишет письма под диктовку старого дяди-митрополита. Иногда засыпает над столом, валится с ног у конторки. Вскакивает, доделывает работу.
А ведь надо ещё, чтобы не забылось, записать стихотворение, что с утра звучит в нём, несказанно волнует и мучает. Разве виноват Роде, что родился поэтом? Сима, старший друг, понимает подопечного. Секретарь митрополита сам поэт. И у него тоже накапливается за день гора набрасываемых мимоходом на случайных клочках бумаги строф.
- Выбери себе помощника, Радивой, вон как исхудал, - решает, наконец, Милутинович. И добровольный раб дядиной канцелярии выбирает Каракорича-Руса. Для Дмитрия это упряжка на много лет. В первые годы рослый мальчик Роде вымахивает в саженного юношу, на голову возвышающегося над любой толпой. Ещё он отличен мужественной красотой, вдохновенным выражением миндалевидных жгучих глаз. Чёрный шелковистый пух на верхней губе, на давно потерявших детскую округлость щеках - ещё не борода с усами. И в речи, произносимой тихим баритоном после ломки голоса, не всегда слышится муж, временами - мальчик. Таков наследник в пятнадцать лет. А всего два года спустя Радивой будет поражать окружающих рассуждениями зрелого человека о необходимости решительных реформ в стране, живущей византийскими снами.
И сербы Црной Горы, кто с тревогой, кто с надеждой, станут ждать перемен в Цетинье.
Они произойдут в конце 1830 года. Старый митрополит не осилит свой восемьдесят четвёртый год. Без малого полвека правил страной её духовный пастырь, первым из рода Негошей наречённый Петром при постриге. Умирая, завещал своему народу всегда держаться России, светоча православного мира. И просил свой народ хотя бы на полгода, в знак траура о нём, отказаться от кровной мести и междоусобиц.
Традиция Черногории требовала, чтобы молодой мирянин, предназначенный в правители страны, стал монахом. Поэтому юный Радивой сразу по смерти митрополита Петра I был допущен в послушники. Спустя несколько месяцев, послушник замонашил, приняв имя небесного покровителя покойного дяди. Радивой остался на странице предыстории. История нового правления начала писаться от Петра II Негоша. И вновь кровью. Истомились, видать, черногорцы, следуя второму завету покойного митрополита. На шестом месяце то здесь, то там, точно табуны застоявшихся жеребцов, пошло племя на племя, оружием решая накопившиеся споры.
Но не для развлечения ума проходил Пётр II науку государственного управления в особых условиях Црной горы. С бесстрашием, свойственным юности, семнадцатилетний господарь бросается в гущу схваток - увещевает, бранит, наказывает заводил заточением и смертью. И сам постоянно находится на волоске от гибели. Не было бы счастья, да несчастье помогло: смута вокруг Боботов-Кука вызывает желание Стамбула отхватить под шумок у драчунов лакомый кусок, Цетиньское поле.
При угрозе вторжения черногорцы, как всегда, забывают о распрях. «К оружию!» - согласно звучит в селениях. Но время упущено. Негош с помощью надёжных воевод едва успевает собрать небольшой отряд. Турок в десять раз больше. И… турки в открытом сражении терпят поражение. Эта первая победа нового властителя над вековым врагом возносит его на крыльях государственного двуглавого орла выше, чем расправы над домашними смутьянами. Юный правитель на всю оставшуюся небольшую жизнь делает для себя вывод: Черногоря способна вести успешные оборонительные войны, но наступательные ей в одиночку, без помощи России или полусвободной Сербии не по силам. И ещё одно (горькое) умозаключение: не видеть ему при жизни конца борьбы своих со своими. Первые три года правления всегда рядом мудрый, но стареющий, болезненный секретарь Сима Милутинович. Не покидает своего государя надёжный друг и единомышленник Дмитрий Каракорич-Рус. Он смекалист, лишён чувства страха, только очень уж юн даже рядом с Радивоем-Петром. Он и Милутинович нередко оказывается на краю пропасти вместе с их решительным господином. То вдруг попадают в центр клубка дерущихся между собой «по традиции» сторонников независимой Черногории, верных подданных цетиньского владетеля. То с трудом выбираются из сетей опасных мечтателей об австрийской Монтенегро под властью кесаря и папы. То сталкиваются с единоплеменниками, чьи отцы предпочли полумесяц православному кресту. Эти потурченцы нередко стояли насмерть за пашалык под властью Порты.
При новом правлении Дмитрий становится помощником секретаря Милутиновича и советником первого лица страны. Ростом по плечо высокородному великану, не столь красив, но миловиден, типичный черногорец – смуглый, узколицый. Впрочем, кто мог помешать матери Дмитрия произвести на свет своё подобие? И отец, даром что русский, уроженцами Црной Горы принимался за своего. Живя в Цетинье, Дмитрий находил возможность гостить в доме над Пивой. Отец иногда виделся с сыном в монастыре.
До старости Пётр, сын Борисов, не доживёт – пуля мстителя за всех, убитых Каракоричами за столетия, настигнет-таки русского Каракорича на рассвете, когда он выйдет из дому с неизменным пистолем за поясом. Темой долгих разговоров соплеменников станет предостерегающий голос, якобы раздавшийся за мгновение до выстрела: «Пригнись!».
Свидетельствовала Катерина. Она как раз выходила из дому на террасу, когда послышалось короткое восклицание с противоположного берега Пивы. Женщина взглянула на голос - никого не увидела в серых скалах; туда же, видимо, повернул голову Пётр, вместо того, чтобы последовать предостережению.
Жертва мстителя ещё некоторое время дышала. С последним вздохом уста выпустили внятное слово: маркитантка.
При последней встрече отца и сына Пётр Борисович невпопад, будто кто-то невидимый сбил его с темы беседы, рассказал Дмитрию историю серебряного блюдца, отрубленная четверть которого висела в доме у всех на виду, как замысловатое украшение, не вызывая вопросов.