Шестёрка рысаков вынесла графскую, с гербом и вензелями, карету Певческим мостом через Мойку к зданию, ничем не примечательному. Ливрейный швейцар распахнул обе половинки дверей. Хозяин, сгибая в разлёт острые коленки, сама радость, уже спускался по широкой лестнице. Издали оповестил:
- Марья Дмитриевна заждалась.
Министр провёл Дмитрия Петровича в малую гостиную. Под люстрой был накрыт круглый стол на три персоны. Хотя за окном разливался томный свет белой ночи, горели свечи, пахло горячим воском. Сразу вошла крупная женщина. Кружевные перчатки не скрывали мужичьих рук. Глаза её сияли, но легко было догадаться, что это свет не души, а огней рампы. Графиня Нессельроде трубным голосом выразила радость видеть «соотечественника с героической черногорской кровью в жилах». Пока она говорила, мужчины стояли, причём граф как перед искренне любимым начальством. Он, знала Европа, действительно любил свою жену, в отличие от большинства мелких мужчин, испытывающих тоскливую ненависть к навязанным им в жёны дебелым великаншам. Гордился её фундаментальностью, как миниатюрный, хрупкий магараджа гордится свом слоном. Графиня была alterego министра. Она командовала чиновниками, будто челядью, назначала и увольняла, представляла к чинам, решала, какие бумаги мужу подписывать, какие вернуть на доработку. Терявшие её расположение подвергались злопамятной мстительности, как Пушкин, неосмотрительно адресовавший некоторые из своих эпиграмм нечистому на руку Гурьеву и его интриганке-дочери.
Поздний обед в серебряных судках лакеи поставили на внесённый столик и удалились. Трапезу сопровождала томительная для черногорца светская болтовня, в которой он больше молчал. Когда перешли к кофе и ликёрам, граф, просительно посмотрев в сторону графини, произнёс:
- Не пора ли поговорить о деле?
Дмитрий предположил, что госпожа Нессельроде после этих слов оставит мужчин наедине под каким-нибудь предлогом. Видимо, это мысль отразилась на его лице, а высокопоставленный дипломат был опытным физиономистом.
- У меня нет секретов от графини.
Секретарь владыки почувствовал неловкость. Карл Васильевич, подождав, пока кофе в его чашке остынет, осушил её одним глотком, как рюмку водки, и уставился в лицо гостя.
- Буду с вами, ваше превосходительство… Вы ведь в чине тайного советника, так? – (Дмитрий ни жестом, ни словом не подтвердил предположение; он никогда не задумывался о своём «чине»). Министр продолжил. - … Буду предельно откровенен. Мой государь нуждается в доверенном лице, владеющем русским и сербским языками, знающий досконально обычаи страны у Адриатического моря и, одновременно, не чуждый России. Как говорится, носящий её в сердце. К тому же, степень доверенности предполагает преданность, как правителю Черногории, так и царствующей особе… Я понятно выражаюсь? – (молодой человек одними губами ответил «да»). – Отлично! Так вот, сударь, вы – кандидат. Возможно, именно сегодня государь сделает вашему … м-м-м, государю предложение, имея в виду вас. Вам предстоит стать тайным посланником со стороны Петербурга в столице Черногории и со стороны Цетинье – в России, эдаким кочующим послом без верительных грамот и официального статуса. Притом, в тайну может быть посвящён самый узкий круг облечённых высшим доверием лиц, - (с этими словами карла, побурев носом, нежно посмотрел на госпожу министершу). Та перехватила эстафету:
- Я, Дмитрий Петрович, сразу, как увидела вас, поняла: вот тот человек, которого мы ищем. Молодость – не порок. Наберётесь опыта, а мы поможем. Пейте свой кофе, господин советник.
Этой последней фразой она вернула слово вице-канцлеру. Благодарный супруг, покорно изготовившийся к длинному монологу министерши, медлить не стал:
- Наши страны официально обменялись послами. Ну и пусть послы делают своё дело на виду всей Европы. А то, что делать им возбраняется по международным правилам, по известным соображениям, мы возлагаем на вас. Да, на вас, на частное, якобы, лицо, вояжирующее между родиной и отечеством отцов … Вы на такое предложение согласитесь?
- Я подумаю, ваше высокопревосходительство.
«Как жаль, что он не немец!» - мелькнула мысль в немецкой голове сына еврейки. Вслух он подчеркнул:
- Это на благо обеих стран. Заинтересованность правителя Черногории, полагаю, не меньшая.
- Я подумаю, - повторил Каракорич-Рус.
- Понимаю вас. И ещё одна немаловажная деталь Одна деликатная проблема. Её необходимо обсудить сейчас же. Надеюсь, я могу рассчитывать на ваше благородство. Здесь не должно иметь место разглашение, - вице-канцлер задумался, не сводя печальных, обманчивых семитских глаз с гостя. – Видите ли, ваш повелитель… Он предельно благороден, как лучший представитель вашего не испорченного цивилизацией племени. Хорошая подготовка позволяет ему и в двадцать лет принимать зрелые решения, добиваться блестящих результатов, но… - носач удручённо развёл руками, - в вашей маленькой стране ещё нет достаточно опытных советников, наторевших в международных делах. Легко ошибиться в их оценке. Ошибка может обернуться катастрофой. Пройдёт немало времени, прежде чем в Цетинье появятся дипломаты высокого класса. Я уверен, что вы, Дмитрий Петрович, войдёте в их число благодаря вашим задаткам и той школе, которую вам предлагает Петербург. Но пока суд да дело, придётся рассчитывать только на нас, единственных настоящих друзей Черногории. Только мы далеко, а Вена нависла над вашей головой. И Стамбул в подбрюшье. Пока послы и тайные доверенные лица скачут туда-сюда, мир может рухнуть. Поэтому, - голос министра стал вкрадчивым, - ради будущего Черногории… Ради России, которая вам, надеюсь, так же дорога… Словом, необходимо загодя предупреждать государя императора о планах вашего повелителя. Не прямо, конечно, а через моё ведомство. Конкретно, через меня. При этом совершенно не обязательно посвящать архиепископа в предпринимаемые его друзьями усилия. Спокойствие высшего лица страны, его душевное здоровье превыше всего.
Нессельроде умолк. Госпожа министерша, кивавшая в такт каждой фразы мужа, гипнотизируя гостя, изготовилась было открыть рот. Каракорич-Рус её предупредил, обращаясь только к карле:
- Если я вас правильно понял, милостивый государь, вы предлагаете мне состоять при его высокопреосвященстве вашим шпионом?
После такого вопроса естественно было ожидать длинное, сбивчивое оправдание с лейтмотивом «вы не правильно меня поняли, господин секретарь», похлопывание по руке, суетню хозяйки дома, предлагающей ещё кофе. Короче говоря, какое-нибудь действо, выводящее из неловкого положения. Однако Нессельроде проявил мужество, не пожелав пятиться с поклонами, с заискивающей улыбкой. Будь тогда в той гостиной свидетели, знакомые с особенностями характера первого дипломата империи, то часть из них уверяла бы, что министр перенёс приступ упрямства. Другие сослались бы на какое-то указание со стороны или на иные причины, побуждающие Карла Васильевича не менять тона в беседе с гостем из Цетинье.
На недвусмысленный вопрос черногорца Нессельроде ответил не сразу.
За те несколько минут, что длилось за столом молчание, он всем своим существом ощутил, чем грозит ему эта самодеятельность. Ведь у Николая Iи мысли не было использовать секретаря Петра Негоша в качестве тайного осведомителя. Это идея была сугубо министерская. С другой стороны министру грозили неприятности не меньшие. Вена давно ждала от сердечного друга внедрения «своего человека» в Цетинье. Появился подходящий кандидат. И вот снова срывается! Меттерних по заслугам оценивал своего высокопоставленного информатора и (правильно полагали догадливые) друга. Но нежной дружбе австрийский канцлер предпочитал более надёжный способ привязанности. В определённом ведомстве империи Габсбургов, в определённом кабинете, в определённом шкафу под замком хранилась папка с досье на Карла-Роберта, рождённого в Лиссабоне Луизой Гонтарь и записанного сыном немца Вильгельма Нессельроде. Среди весьма любопытных документов находился наилюбопытнейший. Согласно написанному пером, российский посланник в Португалии, будучи ещё простым пфальцским офицером, взял Луизу в жёны беременной от венского барона, который был сыном австрийского еврея. Такое родство нигде в Европе не каралось, для русского царя национальность вообще не имела значения (в своё время Николай I оградит евреев от опасной клеветы). Но имела значение дворянская честь и каралась подтасовка фактов, подделка документов. Да и родословная немецкого барона и русского графа с семитскими корнями рисовала генеалогическое древо весьма экзотическим, вызывающим обидные насмешки. Подведёт граф Вену – и Вена не будет считаться с его самолюбием и карьерой.
Глаза и голос министра растерянности не выдали:
- Можете, милостивый государь, называть это шпионством, если вам угодно, только мне предпочтительней иметь дело с честным, разумным осведомителем, во благо вашего правителя и вашей страны, повторяю.
Каракорич-Рус резко поднялся, не спросив разрешения у хозяйки, как требовал того этикет.
- Суть от замены терминов не меняется, граф. Я вынужден распрощаться с вами.
Графиня закусила губу, нервно перебирая ручищами грязную посуду на столе. Министр, не теряя самообладания, указал властным жестом на стул.
- Присядьте, сударь. Я ещё не всё изложил… Вы солгали моему государю, сказав, что батюшка ваш был в плену у французов. На самом деле он был арестован русскими и выдан прусской комендатуре за убийство союзника, немецкого офицера, - глаза пасынка Вильгельма Нессельроде округлились от негодования. – Понимаете, он лишил жизни немца! Без всяких оснований. Трибунал приговорил Петра Борисова к расстрелу, заменённому тюремным заключением. Борисов из-под стражи бежал. Ваш повелитель не ведает, что его секретарь - сын преступника и сам преступник, поскольку скрывает правду.
Дмитрий, повиновавшись жесту хозяина дома, во все глаза смотрел на обвинителя, пока тот говорил, потом опустил голову:
- Я не знал…
Юный советник и секретарь правящего архиепископа вдруг стал похож на провинившегося мальчика.
- Теперь знаете. Советую вам подумать над нашим предложением. Карета вас ждёт.
- Может быть ещё чашку кофе? – как ни в чём не бывало спросила графиня.
Отслужив вечерню в придворной Конюшенной церкви, архиепископ возвратился в Лавру. Усталую свиту отправил по койкам. Заглянул в комнату второго секретаря. Тот ещё не возвратился с ужина у вице-канцлера. После прогулки в Летнем саду они виделись мельком. Пётр Негош по просьбе Нессельроде отпустил своего советника на весь вечер. Милутинович лечился от простуды у себя под одеялом русским национальным напитком.
Господарь, сменив архиерейское облачение на лёгкую рясу, расположился в кресле у окна. Белой ночью без лампады особенно читался Пушкин. Томик его стихотворений всегда был под рукой. Раскрыл книжку – и переселился в иные миры.
Вдруг почувствовал беспокойство. Прислушался – что-то происходило за стеной, в комнате Каракорича-Руса. Негош вышел в коридор. Дверь в соседнюю комнату оказалась приоткрытой. Оттуда раздался металлический звук. Правитель не стал медлить. Дмитрий сидел во фраке на кровати, обхватив голову руками. Рядом лежал дорожный пистолет со взведенным курком, на ночном столике - исписанный лист бумаги. Первым делом архиепископ завладел оружием, потом склонился над бумагой, торопливо исписанной рукой секретаря. Прощальная записка была адресована Петру IIНегошу. В ней сумбурно и коротко пересказывалось то, что поведал автору записки министр его императорского величества о Петре Борисове, ставшем Каракоричем. В приписке содержалась просьба простить его, сына русского офицера, за невольную ложь.
- Мне нечего тебе прощать, друг, - сказал правитель, сжигая признание на огне спички в камине. – Ложь бывает только вольная. Что касается твоего отца, эти сведения необходимо проверить. В любом случае, никакой вины на тебе нет. Возьми себя в руки, умойся.
Дмитрий с несчастным выражением на юном лице, повиновался. Долго плескался, сморкаясь, за ширмой, где стояли таз и кувшин с водой.
Наперсники проговорили всю ночь. Каракорич-Рус в мельчайших подробностях, передавая речь управляющего внешнеполитическим ведомством России и реплики его неофициальной «соуправительницы», поведал об ужине.
Сначала ухватились за мысль разыграть лицемера. Советник Негоша якобы принимает предложение карлы. Какое-то время выдаёт ему недостоверную информацию, потом выводит на чистую воду перед государём. Скоро от мистификации решительно отказались. Ведь они государственные люди, несущие ответственность перед народом Черногории. Притом, можно нанести вред России - пусть далеко не идеальной, но единственной матери всех южных славян. Другой России нет. И понятие о чести не позволяет втягиваться в сомнительное дело. Они ведь не нессельродцы, а гордые черногорцы.
В конце концов решили разговор с министром иностранных дел предать забвению. Ничего царю не говорить. Вернувшись в Цетинье, подозрительные письма, заверенные его высокопревосходительством вице-канцлером, проверять личной перепиской Петра IIНегоша с Николаем I. К действию принимать лишь исходящее непосредственно из Зимнего дворца.
Молодые люди не понимали тогда, что для честной игры необходимы честные игроки всех сторон. Поймут через три года.
Расставаясь с другом-секретарём, чтобы поспать хоть часок, архиепископ поведал ему о странном волнении, испытанным им при встрече с незнакомой молодой парой на прогулке с царём.
Лукаво улыбаясь, Дмитрий спросил, может ли вспомнить владыка четырёх русских знаменитостей, изображенных на картине Чернецова. Полотно они видели в мастерской художника. Пётр Негош мгновение недоумённо смотрел на секретаря и воскликнул:
- Не может быть! Пушкин!
- Он был с женой. Мне на него указал граф.
- Боже мой, Боже мой! Я мечтал. Наш Пушкин! – начал ходить из угла в угол поэт Црной Горы, ломая пальцы.
- Если прикажете, мой господин, я завтра разыщу его.
- Разыщи, непременно разыщи. Я обязан его увидеть. Пушкин! Надо же! – звучный голос черногорского поэта окрасился волнением как никогда.
На следующий день Дмитрий Каракорич-Рус нашёл семью Пушкина на даче за Чёрной речкой. Слуга доложил:
- Ляксандр Сергеич уехавши на Москву, а барыня младенца кормят.
Правитель Черногории был разочарован, словно Россия обманула его ожидания.
- Как не повезло! Ведь мимо проходил. Ну, ничего, наши пути ещё пересекутся.
В какой-то мере желание сербского поэта сбудется.