XIII
ПРУССКОЕ УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ. НАЦИОНАЛЬНОЕ СОБРАНИЕ
1 ноября пала Вена, а 9-го числа того же месяца роспуск Учредительного собрания в Берлине показал, насколько это событие подняло во всей Германии дух контрреволюционной партии и привело к ее усилению.
О событиях лета 1848 г. в Пруссии рассказать недолго. Учредительное собрание, или, вернее, «Собрание, избранное с целью достигнуть соглашения с короной относительно конституции», и его большинство, состоявшее из представителей буржуазии, давным-давно лишились всякого уважения в глазах общества, так как из страха перед более энергичными элементами населения это Собрание потворствовало всем интригам двора. Оно подтвердило или, вернее, восстановило ненавистные феодальные привилегии и таким образом предало свободу и интересы крестьянства. Оно оказалось неспособным ни выработать конституцию, ни хотя бы несколько улучшить общее законодательство. Оно занималось почти исключительно тонкими теоретическими определениями, пустыми формальностями и вопросами конституционного этикета. Собрание по существу было скорее школой парламентской savoir vivre* для его членов, чем учреждением, которое могло бы хоть сколько-нибудь отвечать интересам народа. Кроме того, в Собрании не было сколько-нибудь устойчивого большинства и перевес почти всегда зависел от нерешительного «центра», который своими колебаниями то влево, то вправо сверг сначала министерство Кампгаузена, а потом министерство Ауэрсвальда — Ганземана. Но в то время как либералы здесь, как и повсюду, упускали из рук представлявшиеся им возможности, двор реорганизовал свои силы, состоявшие из дворянства и наиболее отсталой части сельского населения, а также из армии и бюрократии. После падения Ганземана было образовано министерство из бюрокра-
-------
* — житейской мудрости. Ред.
[78]
тов и военных, сплошь заядлых реакционеров, которое, однако, делало вид, что готово считаться с требованиями парламента. А Собрание, которое держалось удобного принципа, гласившего, что «важны мероприятия, а не люди», позволило настолько себя одурачить, что аплодировало этому министерству; при этом оно, разумеется, не обращало никакого внимания на то, как это самое министерство почти открыто сосредоточивало и организовывало контрреволюционные силы. Наконец, когда падение Вены послужило сигналом, король сместил этих министров и заменил их «людьми дела» во главе с теперешним министром-президентом Мантёйфелем. Тогда сонное Собрание вдруг пробудилось перед лицом опасности. Оно вынесло кабинету вотум недоверия, в ответ на который немедленно был издан указ, переносивший заседания палаты из Берлина, где она в случае конфликта могла бы рассчитывать на поддержку масс, в Бранденбург, маленький провинциальный городок, находившийся целиком во власти правительства. Собрание заявило, однако, что без его собственного согласия нельзя ни отсрочить его заседаний, ни перевести его в другое место, ни распустить. Тем временем в Берлин вступил генерал Врангель во главе почти сорокатысячного войска. Собрание городских властей и офицеров национальной гвардии постановило не оказывать сопротивления. И вот теперь, после того как Учредительное собрание и стоявшая за ним либеральная буржуазия позволили объединенной реакционной партии овладеть всеми важными позициями и дали вырвать из своих рук почти все средства обороны, началась великая комедия «пассивного и легального сопротивления», которое по мысли ее инициаторов должно было превратиться в славное подражание примеру Гемпдена и первым действиям американцев во времена войны за независимость 36 . Берлин был объявлен на осадном положении, и все-таки Берлин остался спокойным; правительство распустило национальную гвардию, и она с величайшей пунктуальностью сдала свое оружие. Собрание в течение двух недель гоняли с одного места заседаний на другое и всюду разгоняли при помощи войск, а депутаты Собрания умоляли граждан сохранять спокойствие. Наконец, когда правительство объявило Собрание распущенным. Собрание постановило объявить взимание налогов незаконным, и члены его рассеялись по стране, чтобы организовать отказ от уплаты налогов. Но оказалось, что они жестоко ошиблись в выборе средств. После нескольких тревожных недель, за которыми последовали суровые меры правительства против оппозиции, все оставили мысль об отказе от уплаты налогов в угоду этому приказавшему долго жить
[79]
Собранию, у которого не хватило мужества даже для самообороны.
Было ли в начале ноября 1848 г. слишком поздно прибегать к вооруженному сопротивлению или же, напротив, часть армии, встретив серьезное противодействие, перешла бы на сторону Собрания и таким образом решила бы дело в его пользу, — это вопрос, который, вероятно, никогда не будет разрешен. Но в революции, как и на войне, всегда необходимо смело встречать врага лицом к лицу и нападающий всегда оказывается в более выгодном положении; в революции, как и на войне, в высшей степени необходимо в решающий момент все поставить на карту, каковы бы ни были шансы. История не знает ни одной успешной революции, которая не подтверждала бы правильности этих аксиом. В ноябре 1848 г. для прусской революции как раз наступил решающий момент; прусское Учредительное собрание, которое официально стояло во главе всего революционного движения, не только не дало энергичного отпора врагу, но, наоборот, отступало при каждом его продвижении; еще меньше способно было оно к нападению, ибо оно предпочитало даже не обороняться. И вот когда настал решающий момент, когда Врангель во главе сорока тысяч солдат постучал в ворота Берлина, он совершенно неожиданно для себя и своих офицеров увидел не перегороженные баррикадами улицы и не превращенные в бойницы окна, а открытые ворота, и на улицах, в качестве единственной помехи движению, мирных берлинских бюргеров, радующихся шутке, которую они с ним сыграли, выдав себя связанными по рукам и ногам изумленным солдатам. Правда, если бы Собрание и народ оказали сопротивление, они могли бы быть разбиты; Берлин могли бы подвергнуть бомбардировке, не одна сотня людей поплатилась бы жизнью, не предотвратив этим конечного торжества королевской партии. Но это еще не было основанием для того, чтобы немедленно сложить оружие. Поражение после упорного боя — факт не меньшего революционного значения, чем легко выигранная победа. Поражения — парижское в июне и венское в октябре 1848 г. — во всяком случае сделали несравненно больше для революционизирования умов народа в этих двух городах, чем февральская и мартовская победы. Возможно, что Учредительное собрание и население Берлина разделили бы судьбу двух упомянутых городов, но они пали бы со славой и оставили бы после себя в сознании оставшихся в живых жажду мести, которая в революционные времена является одним из самых могучих стимулов к энергичной и страстной деятельности. Бесспорно, во всякой борьбе тот, кто поднимает перчатку, рис-
[80]
кует быть побежденным, но разве это основание для того, чтобы с самого начала объявить себя разбитым и покориться ярму, не обнажив меча?
В революции всякий, кто, занимая решающую позицию, сдает ее, вместо того чтобы заставить врага отважиться на приступ, всегда заслуживает того, чтобы к нему относились как к изменнику.
Тот самый указ прусского короля, которым распускалось Учредительное собрание, возвестил и новую конституцию, в основе которой лежал проект, составленный комиссией Собрания. Но конституция эта в одних пунктах расширяла полномочия короны, а в других делала сомнительными полномочия парламента. Согласно этой конституции учреждались две палаты, которые должны были быть созваны в непродолжительном времени для того, чтобы рассмотреть ее и утвердить.
Едва ли стоит поднимать вопрос о том, где же было германское Национальное собрание во время «легальной и мирной» борьбы прусских конституционалистов. Оно, как это было заведено во Франкфурте, занималось тем, что принимало весьма кроткие резолюции, осуждающие действия прусского правительства, и выражало свое восхищение «величественным зрелищем пассивного, легального и единодушного сопротивления грубой силе, оказываемого целым народом». Центральное правительство отправило в Берлин комиссаров, которые должны были выступить в роли посредников между министерством и Собранием. Но их постигла та же судьба, что и их предшественников в Ольмюце: их вежливо выпроводили. Левая Национального собрания, т. е. так называемая радикальная партия, тоже послала своих комиссаров, но последние, достаточно убедившись в полной беспомощности Берлинского собрания и расписавшись в своей собственной не меньшей беспомощности, возвратились во Франкфурт, чтобы доложить о своих успехах и засвидетельствовать достойное восхищения мирное поведение берлинцев. Мало того, когда г-н Бассерман, один из комиссаров центрального правительства, сообщил, что недавние суровые меры прусских министров были приняты не без основания, так как в последнее время на улицах Берлина бродили разные личности свирепого вида, какие всегда появляются накануне анархических движений (с того времени они так и называются «бассермановскими личностями»), тогда эти достойные депутаты левой и энергичные защитники революции тотчас же поднялись со своих мест, чтобы клятвенно засвидетельствовать, что ничего подобного не было! Таким образом, за два месяца было воочию доказано полное бессилие Франкфуртского собрания. Нельзя
[81]
было бы придумать более яркого доказательства, что этому учреждению совершенно не по плечу возложенная на него задача, что оно даже не имеет ни малейшего представления о том, в чем на самом деле эта задача состоит. Одного факта, что судьба революции была решена в Вене и Берлине, что наиболее важные и наиболее жизненные вопросы разрешились в этих двух столицах так, как будто бы Собрания во Франкфурте вовсе и не существовало, — одного этого факта достаточно для подтверждения того, что Собрание это было просто дискуссионным клубом, состоявшим из сборища легковерных простофиль. Они позволили правительствам использовать себя в качестве парламентских марионеток, выставляемых напоказ с целью позабавить лавочников и мелких ремесленников в мелких государствах и мелких городах, пока правительства находили нужным отвлекать внимание этой публики. До какой поры последние считали нужным это делать, мы скоро увидим. Но заслуживает внимания тот факт, что из всех «выдающихся» людей этого Собрания не нашлось ни одного, у кого было хотя бы малейшее представление о роли, которую их заставили играть, и что даже до настоящего дня бывшие члены франкфуртского клуба сохранили в неизменном виде свойственные лишь им органы исторического восприятия.
Лондон, март 1852 г.
[82]