Сегодняшнее молодое поколение не помнит или не знает, а мы помним и мы знаем как в начале девятисотых годов, когда раем интеллигентским вместо Франции стала Англия, нам твердили и твердили: ах, габеас корпус акт, ах, суд, присяжных, ах – свободы, ах, «никогда, никогда англичанин не будет рабом». Мы – тогдашняя молодежь, слушали, и нам, тогдашней молодежи, даже и мне, всегда монархисту – было тошно: почему же это мы такие несчастные? Почему это мы вот до «свобод» никак дорасти не можем? И неужели в самом деле – царь так уж противоречил свободе? Я – монархист до мозга и от мозга костей моих но это никак не значит, что я собираюсь быть чьим бы то ни было рабом. Совсем наоборот: мое личное монархическое чувство – в молодости это было, конечно, только чувство или, точнее, только инстинкт, – базируется как раз на моем личном чрезвычайно обостренном чувстве свободы. Рабом я не чувствовал себя и в 1912 году – хотя в России, где царская власть была отгорожена дворянской властью, – мне нравилось далеко не все. Но о «диктатуре дворянства», как об историческом явлении, я тогда и понятия не имел. И вопрос, который я сейчас поставил бы Милюковым, Ковалевским, Плехановым, Кропоткиным и прочим сеятелям, – если бы они были живы, – вполне позволительно формулировать так:
Почему все эти люди, люди ученые и даже профессорствовавшие, не сказали нам, молодежи, что для поисков всяческих свобод нам вовсе не надо переплывать Атлантический океан, или даже Ламанш: что все эти свободы у нас были и что выросли они из нашего древнейшего быта, что в самой своей сущности они рождались из совершенно иного источника, чем западноевропейские, и приводили к иным результатам, чем западноевропейский.
В Западной Европе первые шаги всяческих «свобод», вот вроде английской «хартии вольностей» или того же габеас корпус акта, были завоеваниями, которые феодальные бароны оттяпывали от монархии для самих себя, – а никак не для народа, – народ получил эти свободы намного позже – очень намного позже, чем имела их Московская Русь. Свободы Московской Руси выросли из народной толщи, – не из баронских привилегий, – имели в виду народ, и самодержавие защищало эти свободы не для себя, ибо народ никогда не угрожал самодержавию, а для народа, – и против феодалов. В московских условиях – против того слоя людей, которые по западному примеру норовили стать феодалами и – при московских царях – так и не смогли стать.
Знали ли все эти профессора и прочие наше прошлое? Конечно, знали – не могли не знать. Почему они или скрывали его вовсе или говорили о нем только мельком, сопровождая реальные факты иллюзорными выводами, или пытались отделаться скороговоркой: от целовальников, – для того, чтобы говорить об английском суде присяжных; от губных старост – для того, чтобы НЕ говорить о положении современной им Ирландии», об «абсолютизме» – для того, чтобы переврать русское понятие самодержавия? Ответом на этот вопрос является вся моя книга.