Работая старшим статистиком райплана, я, не приходя домой после окончания занятий, оставался работать в райисполкоме вечерами, чтобы приработать для семьи денег. Брал в налоговой части выписку окладных листов плательщикам ЕСХН,[36] открывал им лицевые счета и составлял итоговые данные облагаемых объектов по сельсоветам, домой приходил в десять–одиннадцать часов вечера.
Дорога проходила мимо сельсовета, переведенного в дом окулаченного отца и моего братана в деревне Шалаевской. Вечером на Новый 1931 год я шел с вечерней работы мимо, где в это время топилась печь, а ночью возник пожар. Здание сельсовета сгорело до основания, спасти документы и имущество не удалось, так как пожарные машиы из-за отдаленности воды при морозе бездействовали. Оказалось, что пожар произошел из-за того, что накануне были изъяты постели и вещи у вновь окулаченного хозяйства И. И.Кузнецова и свалены в помещение сельсовета около сильно натопленной печи, от которой они и загорелись.
После пожара мне, как и другим членам сельсовета, пришлось целую неделю ходить по деревням, составлять списки населения, наличия в каждом хозяйстве скота
(л. 49 об.) и по наличию ранее выданных сельсоветом справок и других имеющихся документов устанавливать год и месяц рождения каждого члена семьи. На основании собранных данных сельсовет закладывал в алфавитном порядке по деревням хозяйственные книги (составлял алфавит мой сосед И. Е. Спиридонов). После окончания этой работы по решению райпрофсовета я был послан на месяц в Ракульский сельсовет по переписи неграмотных и малограмотных и на лесопункт «Заруба» для проведения политмассовой работы среди лесорубов. Возвращаясь с лесопункта домой и будучи вечером в Семеновском сельсовете, где был установлен радиоприемник, я услышал речь Сталина о перегибах в коллективизации сельского хозяйства и насильственном загоне в коммуны населения. Бывшие со мной у радиоприемника местные жители, члены организованной коммуны имени Сталина председатель сельсовета Смольников Е. С. и секретарь Е. Лукошков, слушая передачу, только вздыхали и пожимали плечами, а когда окончилась передача, сразу же ушли в правление коммуны, чтобы собрать и провести собрание, несмотря на позднее время.
Проезжая мимо Ракулки, я видел, что среди жителей стоит шум и паника, женщины ведут на поводках домой упирающихся коров и телок, а мужики, кто в поводу, а кто в запряжке в сани (дровни) – лошадей.
(л. 50) На следующий день, придя на работу, я узнал, что еще накануне райисполкомом была получена газета «Советская мысль» со статьей Сталина «Головокружение от успехов» о перегибах в коллективизации.[37] Состоялось внеочередное заседание райкома партии и райисполкома, и весь партийный актив сразу же после заседания был послан в сельсоветы для разъяснения в колхозах статьи Сталина и предотвращения выхода из членства. К этому времени в районе было уже создано шестнадцать коммун и до десятка колхозов с уставом сельхозартели. Поступавшие с мест данные говорили, что в существовавших коммунах с получением статьи везде царил полный хаос и паника. Помимо выхода из членства, увода обобществленного скота, начался массовый прирез скота, преимущественно молодняка, и это явление якобы считалось делом агитации кулаков и подкулачников, а не по причине допущенных перегибов при организации колхозов. В течение двух-трех недель в районе происходила коренная перестройка в коллективизации. На базе существовавших коммун организовывались сельхозартели и возникали новые, более мелкие. В результате чего весной 1931 года в районе уже не существовало ни одной коммуны, а насчитывалось свыше 50 мелких сельхозартелей. С размахом коллективизации на местах шла борьба с середняцко-зажиточной частью деревни, выявлялись новые хозяйства кулаков и твердозаданцев.
(л. 50 об.) Был запрещен всякий прирез рогатого скота, находившегося в личном пользовании населения. В нашем колхозе «Освобождение» особых перемен в этот период не произошло, кроме как были возвращены старым владельцам ранее обобществленные скотские дворы, амбары, овины и лишние головы рогатого скота.
Перед весенним севом, после праздника 1 мая мне предоставили двухнедельный трудовой отпуск с тем, чтобы в этот период прибрать к месту приплавленнный по реке Лудонге из Фомина заготовленный лес на крышу, нанять пилильщиков и распилить его на доски да помочь хозяйке, которая работала на разных работах в колхозе одна. Нанятые пилильщики лес быстро распилили на берегу речки у дорожного вала под деревней Шашовы, а когда тес подсох, муж сестры вывез его на усадьбу. Явившись после отпуска на работу в райплан, зампредРИКа, заврайфо П. П. Агеев мне сказал, чтобы я передал свои дела вновь назначенному на мою должность бывшему секретарю Холмовского сельсовета А. И. Власову, а я перевожусь к нему в райфо на должность помощника налогового инспектора со ставкой зарплаты 180 рублей в месяц. Должность налогового инспектора исполнял И. П. Ананьин, а должность, на которую я переводился, выполнял П. И. Мигалкин, который утвержден секретарем райисполкома вместо выбывшего на учебу А. Ф. Подойницына. Возражать против перевода не пришлось, и я, сдав дела Власову, на следующий день приступил к новой работе. Моя основная работа заключалась в даче ответов по жалобам налогоплательщиков,
(л. 51) рассматриваемых заведующим райфо и инспектором, и ведение всего делопроизводства инспекции. Кроме этого, я был утвержден райисполкомом секретарем р<айонной> н<алоговой> комиссии для ведения протоколов заседаний и рассылке ее решений по жалобам кулацких хозяйств на индивидуальное их обложение сельхозналогом. Работа была для меня новая и первое время трудная, но с помощью товарища Ананьина и, особенно, заведующего райфо товарища Агеева я с ней быстро освоился. С Ананьиным мне пришлось работать недолго. В сентябре того же года он был переведен на должность управляющего раймаслопромом, и я остался работать один. С октября месяца я был утвержден в должности налогового инспектора со ставкой зарплаты 225 рублей в месяц, а инспектором по прямым налогам приехал работать из Великого Устюга Г. А. Кудрявцев. В декабре месяце была получена директива из края о единовременном налоге с населения с применением внутри района дифференцированных ставок обложения в зависимости от экономики каждого сельсовета и отдельного населенного пункта. Помню, получив директиву, мы с товарищем Агеевым до полуночи сидели над установлением ставок налога по каждому сельсовету и отдельным деревням, не выходя из рамок ставки, установленной краем району. В полночь был созван внеочередной исполком, после которого во все сельсоветы были направлены с материалами проинструктированные нарочные.
(л. 51 об.) Следует добавить, что еще к 1 октября 1931 года был упразднен Красноборский район, из состава которого к нашему району были присоединены Шиловский, Пермогорский, Кулижский и Новошинский сельсоветы. После заседания райисполкома я с материалами о единовременном налоге был направлен нарочным в Холмовский, Шиловский, Кулижский, Новошинский, Синицкий сельсоветы. Объехав эти сельсоветы и дав соответствующие инструктажи председателям и секретарям о срочном составлении списков плательщиков, начислении налога, выписке извещений на уплату, сборе средств и предоставлении материалов для проверки в райисполком, я вечером следующего дня, покрыв на сменных лошадях расстояние в оба конца свыше ста километров, вернулся домой, когда семья уже спала. В конце того же года местной РКИ,[38] возглавляемой Напалковым и Скрябиной, в районе проводилась чистка советского аппарата от чуждого Советской власти элемента. Чистка проходила в селе в помещении клуба в присутствии большой публики. Не знаю, по чьему злому умыслу или возможно, я кому-то не понравился, работая в налоговом аппарате райисполкома, как простой местный житель из крестьян, меня также подвергли чистке по мотивам, данным комиссии, что
(л. 52) я женился на дочери кулака и имею связь с кулачеством. На чистке я отверг эту кляузу, не подтвердила это и присутствующая общественность в клубе. Комиссия вынесла мне выговор с записью в трудовом списке «за слабое проведение хоз<яйственно-> полит<ических> кампаний», чем я был недоволен. Состоя ряд лет членом сельсовета и будучи в его активе не из последних, я взял в сельсовете отзыв о своей работе и представил его председателю комиссии по чистке товарищу Скрябиной. Незаконно вынесенный выговор был снят.
В январе 1932 года моя семья пополнилась рождением второй дочери, которую мы назвали Лидией.
В районе борьба с кулачеством не прекращалась, в райфинотдел все еще поступали из сельсоветов материалы на вновь выявленных кулаков для индивидуального обложения сельхозналогом, частью сфабрикованные по наслышкам и необоснованные. Приходилось часто выезжать в сельсоветы, проверять действительность кулацких признаков на месте и после этого выносить на РНК[39] те или иные решения с последующим утверждением их райисполкомом. К концу 1932 года в районе было окулачено 252 хозяйства, жалоб от которых в разные инстанции вплоть до ВЦИК скапливались горы.
(л. 52 об.) Ответы на каждую жалобу надо было своевременно давать в письменном виде, помня, что за каждой жалобой стоит и ждет живой человек, пусть он и кулак. Так что мне работы всегда было много, и о домашних делах много думать и делать что-либо не приходилось. Кроме этой работы основная работа была финансы и борьба за финплан. Для усиления сбора средств, особенно налогов и взносов по подписке на госзаймы с населения, часто приходилось выезжать в сельсоветы и проводить работу по усилению сбора средств с тем, чтобы району среди других районов края не быть в числе отстающих.
По итогам работы в 1932 году райфинотделу была присуждена союзная премия: легковая автомашина производства американской фирмы Форда стоимостью 7 тысяч рублей и деньгами 3 тысячи рублей. Машину сразу же по получению забрали себе райком партии и райисполком, а райфинотдел и его аппарат остались не при чем. Разъезжали на ней со своим шофером в командировки только работники райкома и заведующие отделами райисполкома, а нас, инспекторов, считали «мелкой сошкой» и подвезти на заработанной машине даже в ближнюю командировку в Двинские сельсоветы не считали нужным. Мол, ходите пешком, как ходили раньше.
(л. 53) Распределение денежной премии между работниками райфинотдела производил райисполком, а не администрация райфо совместно с профорганизацией. Поэтому львиная доля премии досталась в первую очередь трем секретарям райкома партии, председателю райисполкома и его заместителю в размере месячного оклада зарплаты. Премию в размере месячной зарплаты получил и заведующий райфо П. П. Агеев, и благодаря его настойчивости ему удалось вырвать 1000 рублей для премирования своего аппарата в количестве 32 человек. На часть премиальных средств товарищ Агеев достал из спецфонда райисполкома кусок полушерстяной клетчатой ткани и кусок ситца, так как в то время еще существовала карточная система на продовольственные и промышленные товары. Достать что-либо для пошива одежды и белья было очень трудно. Из клетчатого материала товарищ Агеев сделал заказ мастерской артели инвалидов на пошив толстовок для инспекторов райфо, а из ситца бельевых рубашек. Все работники не были оставлены без премии. Каждый получил по своим способностям. Не оставлены были и работники страховой инспекции и сберкассы. Я был премирован толстовкой, рубашкой и 50 рублями денег. Толстовку носил много лет.
(л. 53 об.) По итогам работы за второй квартал 1933 года наш район занял первое место в области, и ему была присуждена премия в сумме 3 тысяч рублей, а заведующий райфо товарищ Агеев был премирован месячной путевкой на курорт и денежной премией в размере месячной зарплаты. Я в то время получал зарплату 210 рублей в месяц и <как> один из первых ведущих инспекторов массовых платежей получил премию в сумме 200 рублей.
Работы было много, приходилось все время работать и вечерами, были еще и общественные нагрузки, так что о трудовом отпуске не могло быть и речи. Особенно в летнее время, чтобы помочь в чем-либо семье. Заврайфо, вернувшись с курорта, работал не долго. В начале октября месяца был переведен в Коми АССР, где работал много лет на финансовой работе и последнее время якобы был в должности заместителя наркома финансов республики, но связи с сослуживцами в Черевкове держал долгое время. Финансовые работники, в том числе и я, очень уважали его за простоту и отзывчивость. На его должность областью был
(л. 54) направлен М. Е. Третьяков, с которым мне пришлось поработать лишь до сентября месяца 1934 года. Не получая отпуска свыше двух лет, я через РИК добился двухмесячного трудового отпуска и в сентябре 1934 года выехал в гости к сестре и зятю в город Мурманск, где пришлось прожить зиму и вернуться домой лишь в июне 1935 года. Пробыв в гостях у сестры полтора месяца, я в начале октября думал выехать домой. Но с 1 октября 1934 года по постановлению правительства была отменена карточная система на продовольственные товары, вследствие чего многосемейные люди ринулись выехать домой, запрудив за билетами речной и железнодорожный вокзалы, и достать билет на выезд морем или по железной дороге в скором времени было невозможно. Я целую неделю слонялся в очереди на морском вокзале, чтобы достать билет на последний рейд парохода, идущего в Архангельск, но так ничего и не добился. Три дня ездил на железнодорожный вокзал, а там дело с достачей билета еще хуже. На все махнув рукой, подал телеграмму домой и в райфинотдел, что застрял и на работу не вернусь, после чего стал подыскивать работу.
(л. 54 об.) Кое-куда ходили с зятем, но подходящей работы не нашли. По совету и протекции зятя устроился на работу весовщиком в его бригаду на посол <на> заводе «Мурманрыбы» на ставку зарплаты 140 рублей в месяц. Ходили вместе на работу, так и прошла зима. Был очень большой улов селедки. Три месяца работали без выходных, по 16 часов в сутки. Наступила весна, завал с селедкой прекратился. Нашлись земляки, собиравшиеся ехать домой, собиралась ехать домой и сестра с двумя детьми, так что и я стал собираться ехать.
Познакомившись кое с кем, мне предлагали хорошие работы в завкоме, во дворце труда, но я ведь приехал-то не за длинными рублями, а случайно пришлось побыть и поработать, чтобы не быть нахлебником зятю и сестре, у которых проживал. Вернувшись домой с сестрой и своим соседом, мне долго отдыхать не пришлось. В скором времени мне нашлась работа в Черевкове, о которой мне сообщил по прибытию в Архангельск бывший секретарь райисполкома В. П. Корнаков. Эту работу он временно выполнял до своего выезда
(л. 55) в Архангельск по какому-то судебному делу.