Заместитель командира
Мне на замполитов везло. Правда, Владимир Михайлович Тыцких как-то заметил, что скорее им самим повезло на командира. Но столь лестная оценка меня нисколько не вводит в заблуждение. Во взаимоотношениях командира и замполита в основном всё зависело от последнего. То есть, командиры тоже, конечно, не все одинаковы, но в целом их позиция в отношении политработников заведомо определена. А вот сами политработники свою роль понимали очень по-разному. Я при этом не имею в виду их взгляды, вкусы, особенности характера. Всё это тоже имеет значение, но речь идёт именно о понимании своей роли.
В годы всеобщей деидеологизации на политработу и политработников в Вооруженных силах вылито столько чернухи, что невольно хочется как-то их отмыть, оправдать.
Однажды один из моих замполитов (не Тыцких) в минуту откровенности поведал, что в военно-политическом училище их настоятельно учили умению командовать, чувствовать себя главными. Преподаватели внушали им, что политработники в Вооруженных силах – опричники партии.
Особое положение политработников в армии ощущалось во всём. Первичная офицерская должность была, условно говоря, часто промежуточной, вроде инструктора по комсомолу в политотделе соединения кораблей. Промежуточной в том смысле, что она по содержанию работы не являлась естественной ступенью в росте и становлении такой фигуры, как заместитель командира корабля.
У строевых флотских офицеров служебный рост выглядел так. Выпускник высшего военно-морского училища, прежде чем возглавить боевую часть корабля, два-три года служил командиром группы, предметно и целенаправленно готовясь к ответственной должности. Лучшие и наиболее подготовленные, обнаружившие способности к росту по командной линии, назначались помощниками командира, и лишь наиболее перспективные становились старпомами. Круг забот и обязанностей у старшего помощника командира корабля поистине необозрим. Чтобы не утомлять читателя прозаическим их перечнем, упомяну, что бывший нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов считал эту должность несовместимой с «частыми сходами на берег».
И вот старший лейтенант, два-три года прослуживший на побегушках в политотделе, приходит на подводную лодку на должность, как у старпома, капитана 3 ранга и на тот же оклад, да ещё и пытается командовать. Ситуация изначально сложная, если не конфликтная. Для настороженного отношения к политработникам было немало оснований. У них имелись свой отдел кадров, карающий меч парткомиссии, свои каналы, рычаги и льготы, правда, нематериального характера.
Не ставлю перед собой цель дать полную характеристику политорганов в армии. Более того, всерьёз не задумывался, какими могли быть структуры политорганов, организация и содержание политработы, «если бы я был директором». Несбыточными мечтами такого направления себя не утруждал. Но с полной ответственностью утверждаю, что при всём несовершенстве этого института, политработники, во всяком случае, на уровне заместителя командира по политчасти, в большинстве своём правильно понимали своё назначение и в центр воспитательной работы ставили такие простые понятия, как любовь к большой и малой Родине, которую необходимо защищать, к нашему флоту, к своему кораблю. А уж из этого следовала важность и воинской дисциплины, и боевой учёбы, и преодоления многочисленных и неизбежных трудностей.
Владимира Михайловича назначили замполитом на подводную лодку «Б-90» как-то неожиданно. Впрочем, кадровая политика политорганов всегда была для командиров тайной за семью печатями. Если командиров боевых частей, помощников и старпомов мы сами учили, растили и воспитывали, имея постоянную связь как между собой, так и с кадровыми органами, хорошо зная способности и личные качества офицеров, то замполитов нам спускали сверху без всяких объяснений. И сменяемость их была слишком частой, некоторые и по году на одном месте не служили. Надо ли говорить, что такая чехарда нам мало нравилась! Тем более что с предшественником Владимира Михайловича мне пришлось, откровенно говоря, немало повозиться. И вот лодка вышла из тяжёлого ремонта, готовится к дальнему походу, замполит нашёл, наконец, своё место, нелёгкий процесс притирки позади. А мне вдруг сообщают, что всё начинается сначала.
Не особо надеясь на успех, я всё же пошёл к начальнику политотдела эскадры контр-адмиралу Шихову с целью вернуть всё на круги своя. Тщетно!
– У Вас ведь к нему претензий нет?
– Теперь уже нет, только сейчас бы ему и поработать!
– Значит, он вырос, вот мы ему и доверяем участвовать в очень ответственном дальнем походе. А сменщик-то неплохой, не пожалеете, Игорь Максимович!
И я действительно не пожалел. Как-то очень быстро и естественно установился контакт на личностном уровне. Как я сейчас понимаю, этому способствовало обаяние интеллекта Владимира Михайловича. Не уровень образования, не широта познаний, а какая-то сугубо индивидуальная особенность мышления, попытка вникнуть в существо явлений и событий. Не всегда, быть может, удачная попытка, но отсутствие штампов, оригинальность взгляда выгодно отличала его от остальных офицеров, тем более от других политработников.
Что же касается его службы в качестве замполита, то работал он добросовестно и надёжно, был вполне зрелым и самостоятельным. Надо сказать, что Владимир Михайлович, в отличие от других подобных назначенцев, всё же имел определённый опыт воспитательной работы. Он успел после окончания Киевского высшего военно-морского политического училища послужить в должности заместителя командира электромеханической боевой части по политчасти на эсминце на Балтике. Всё же не «комсомольцем» на побегушках! Кроме того, до прихода на «Б-90» год прослужил на другой подводной лодке нашего же соединения, в которое он попал с помощью Леонида Климченко, корреспондента «Красной Звезды» на ТОФе. Перевод же на «Б-90» мы считали перспективным – лодка готовилась к выходу на боевую службу, но в экипаже никто не знал, что офицеру попросту не доверили «участвовать в очень ответственном дальнем походе» в составе предыдущего экипажа, вот-вот уходящего в Индийский океан.
Образ идеального замполита у меня сложился ещё с лейтенантских времён. Я застал на лодках пожилых комиссаров, которые являлись для матросов буквально отцами. Служба тогда была проще и естественнее. Не существовало, если говорить о политработе, дурацких починов, меньше был бумагооборот и не так досаждала прочая искусственная шелуха. У добросовестных политработников оставалось достаточно времени и возможностей заниматься непосредственной воспитательной работой. К этому племени Владимир Михайлович, естественно, не относился уж хотя бы по возрасту.
Имелась ещё на флоте редчайшая порода политработников-фанатиков, свято верящих (и не совсем уж без оснований!), что их воспитательные потуги – основа боеготовности флота. Они встречались очень нечасто, но само их присутствие оказывало серьёзное влияние на всю обстановку. Мне посчастливилось в 1960-х годах служить штурманом на подводной лодке «Б-51», где должность замполита занимал Василий Иванович Панин, яркий представитель этой замечательной плеяды. Как всякий честный и принципиальный человек (или подавляющее большинство таких – честных и принципиальных), по службе он имел взлёты и падения. Но дослужился, тем не менее, до должности начальника политуправления ВМФ, не имея никакой родственной или какой-то другой «мохнатой лапы», судьбой своей опровергая многочисленные домыслы о предопределённости военной карьеры – свидетельство здорового, в целом, климата в Вооруженных силах того времени. Того времени…
К таким фанатикам Владимир Михайлович тоже не относился, но работал серьёзно и со знанием дела. Никаких проблем по «замовской» линии у меня не возникало, а это дорогого стоило. Проблемы такого рода сулили, как минимум, нервотрёпку. Политзанятия и политинформации проводились без замечаний, партийная работа (а парторгом был мичман-шифровальщик) тоже обозначалась, в политотдел с разного рода информацией мой замполит не бегал, ходил только по вызову. В общем, развивать служебную тему глубже нет интереса. А вот личное общение – другое дело. Как-то так оказалось, что мне всегда хотелось знать, что думает Владимир Михайлович почти по всем вопросам.
Специфика корабельной службы, тем более подводной, заключается в том, что она поглощает человека полностью. Забирает все силы, нервы, время. Жизнь проходит мимо, чуть захватывая своим крылом лишь в отпуске.
Я заметил, что почти все флотские литераторы – врачи или политработники. Этому есть простое объяснение. У них хватало времени, они не были так замотаны, как остальные. У штурманов, минёров, офицеров электромеханической и радиотехнической специальностей круг забот и уровень ответственности таков, что они просто не в силах вырваться из желобов службы. А ведь народ далеко не самый ограниченный! Люди проходили существенный отбор по самым жёстким критериям. Кстати сказать, многие, не выдержавшие трудностей службы, после списания на берег делали прекрасную карьеру.
Владимир Михайлович заметно выделялся из прочих глубиной интересов и какой-то свежестью восприятия мира. С ним было просто интересно. Да и удобно, если откровенно. Рабочий день, мягко говоря, ненормированный, забот и нервотрёпки – по горло, а зам – вот, рядом, и злободневная тема разговора мягко перетекает в другую плоскость, круг обсуждаемых вопросов становится шире. Особенно вечером, в относительно спокойной обстановке. Часто наши беседы сводились к литературе. Владимир Михайлович с увлечением рассказывал о литературной жизни Казахстана, о творчестве Олжаса Сулейменова и Павла Васильева, о своём друге, флотском поэте Леониде Климченко, трагически погибшем 13 июня 1978 года на крейсере «Адмирал Сенявин» при взрыве в башне главного калибра.
Современный литературный процесс Владимира Михайловича интересовал больше, чем классика, я же был более консервативным. Сознаюсь, в тогдашние мои 38 лет я ещё не переболел Белинским, хотя в его споре с Гоголем однозначно был на стороне последнего, да и «Наш современник» давно уже выписывал. Неистовый Виссарион считал, что критик, прежде чем попытаться оценить поэзию, должен сперва переболеть поэтом, побывать в его шкуре. То же можно сказать о литературе в целом, а иногда и о критике, но только о критике настоящей. Да и западник тогдашний не является прямым предшественником нынешнего. Не только Белинский, но и воинствующий католик Чаадаев ужаснулся бы, увидев протухшее современное западничество.
Вскоре мы познакомились семьями, посетив по предложению Владимира Михайловича вдову Леонида Климченко. Помню, меня поразила библиотека погибшего поэта. Не только её размеры, но и упорядоченность, которая мне, например, никогда не удавалась.
Таня Тыцких была тяжело больна – юношеская форма диабета. Уже тогда она начала слепнуть. Но никакой обречённости, отчаяния в её поведении не наблюдалось. Всегда спокойна, улыбчива, приветлива – она была идеальной музой для начинающего поэта. Не знаю, была ли у него тогда поэтическая тетрадь, но на бумажках четверостишия он иногда запечатлевал. Как-то лодка встала на сутки на заправку к топливному пирсу мыса Чуркин. То есть, мы ненадолго оторвались от проклятого родного соединения и были предоставлены самим себе. На радостях завернули на пару часов в ресторан «Зеркальный». И тут моего зама прорвало – он исписывал стихами салфетку за салфеткой. Содержание-то было вполне тривиальным, но в его поэтические способности я с тех пор уверовал.
Литературные интересы и связи Владимира Михайловича не случайны. И отец его, и средний брат (в семье три брата, Владимир – старший) профессионально занимались журналистикой. Ко времени назначения на «Б-90» он состоял в знакомстве с киносценаристами В. Фридом и Ю. Дунским, в переписке с В. Пикулем, к творчеству которого я был неравнодушным. Родственность наших с ним флотских душ не помешала мне, однако, заметить некоторые военно-морские ляпы в романе «Моонзунд», о чём я и сообщил собеседнику. Реакция вышла довольно неожиданной. Мне было предложено изложить замечания в письменном виде. Валентин Саввич, дескать, дорожит откликами читателей, тем более флотских, и обрадуется возможности исправить ошибки. Просьбу замполита удалось исполнить не сразу. В море, в подводном положении, на бланке шифровки я вкратце изложил замечания по «Моонзунду». Хорошо, что не поторопились с отправкой такого «подарка». К обычным уже претензиям сверху добавилась травля латышских националистов – в Риге русофильство писателя считалось вызывающим. Какие-то подонки сильно избили его пасынка…
В наших литературных дискуссиях я ощущал превосходство в классике, но к стыду своему должен сознаться, что о Рубцове тогда услышал впервые. Настороженно относясь к шестидесятникам, я почти никого в современной литературе, кроме родных «деревенщиков», не знал. Правду сказать, и возможностями для этого располагал весьма ограниченными. Служба на подводной лодке буквально съедала и время, и силы.
Но совместная наша служба была недолгой. О решении снять его с должности и задержать представление к воинскому званию «капитан-лейтенант» Владимир Михайлович узнал раньше меня и сообщил об этом как-то просто и буднично. Для него это не стало большой уж неожиданностью. Но удар оказался слишком тяжёлым – он сник, потух и, хотя сообщил о намерении обратиться в ЦК, выглядел безнадёжно обречённым. Причина – судимость отца за «антисоветскую пропаганду». Журналист-бунтовщик писал письма в ЦК с предложениями реформировать партию и государство… Оказывается, не считая «перевода» с предыдущей лодки, это было уже второе снятие. Первое состоялось на Балтике двумя годами раньше, о чём я не знал.
По тогдашним моим представлениям, вопрос мог быть решён на уровне начальника политуправления ТОФ – члена Военного Совета. Тогда эту должность занимал вице-адмирал В.Д. Сабанеев. Прорвался я к нему на приём не без труда, но быстро. Сабанеев выслушал внимательно, не перебивая и не задавая дополнительных вопросов. Первое, о чём спросил после моего сообщения: как я оцениваю Владимира Михайловича как замполита и как личность, какие интересы и наклонности он проявляет. Получив ответ, приобнял меня и сообщил, что за всю свою службу первый раз услышал, что командир так горячо защищает политработника. Пообещал, что представление к званию будет подписано немедленно, а вопрос о назначении рассмотрен в ближайшее время. Разумеется, ответ меня не удовлетворил. Я спросил, как именно будет рассмотрен. Разговор далее пошёл доверительный, почти откровенный. Адмирал сказал, что вероятность оставления в должности невелика (т.е. надо понимать так, что не от него зависит), и он хотел бы знать, куда Владимира Михайловича в этом случае назначить. Ответ сложным не представлялся – корреспондентом флотской газеты «Боевая вахта».
Приказ (не представление, а уже приказ) о присвоении старшему лейтенанту В.М. Тыцких звания «капитан-лейтенант» подписан датой моего посещения ЧВСа. Вскоре состоялось назначение капитан-лейтенанта Тыцких корреспондентом газеты. Примерно через полгода сняли и меня, назначив рядовым преподавателем на военно-морскую кафедру (ныне факультет) ДВВИМУ (ныне МГУ) им. адмирала Г.И. Невельского. Кафедра располагалась недалеко от «Боевой вахты», и общение наше продолжилось. Литературные дискуссии как-то сошли на нет, прежде всего, за счёт сближения позиций. Беседы приобрели форму обмена информацией и обсуждения текущих событий. Расхождения в оценках приблизились к минимуму.
Назначение в «Боевую вахту» оказалось для Володи (не связанные субординационными рамками, мы перешли на «ты», обходясь без отчества) удачным решением. В 1983 году вышел его первый поэтический сборник «Тревога», подаренный мне с трогательным посвящением: «Любимому командиру». Росли его литературные контакты. Со временем в писательском активе появились интересные рассказы о встречах с Астафьевым, Распутиным, Михалковым.
Существенные изменения произошли в его личной жизни. Состояние здоровья Тани резко ухудшилось, в чём несправедливо обвиняли Володю её родители. Однажды он приехал ко мне на кафедру в состоянии сильнейшего нервного потрясения и попросил отвезти его к Тане в больницу – сам боялся сесть за руль. В больницу мы съездили, но там Володя наткнулся на тестя с тёщей и вернулся в машину. Потом они предъявят Володе совершенно нелепые материальные претензии, хотя он уже отправит им в Казахстан всё нажитое, оставшись в квартире с пустыми стенами. Мне придётся выступать в суде в качестве свидетеля. В необоснованном иске будет, разумеется, отказано.
Вспоминать об этих неприятностях особенно обидно, потому что ухаживал за Таней он просто самоотверженно. Даже моя трезвомыслящая и скуповатая на похвалу жена была покорена его жертвенностью. И не только она – все, кто был в курсе семейной обстановки Тыцких, хотя Володя её отнюдь не афишировал.
Все эти передряги серьёзно отразились на здоровье. После смерти Тани, отвезя груз 200 на родину и похоронив жену в Усть-Каменогорске, он с сердечным приступом слёг в больницу. И надолго. Лечащим врачом, к счастью, оказалась Оля, будущая (нынешняя) его супруга.
Встречи наши становились реже. Никакого охлаждения в отношениях не случилось, просто Володя целиком окунулся в литературу, практически ежегодно выходили его книги. Увлёкся и я преподавательской работой, стал начальником цикла, капитаном 1 ранга. Были и другие интересы и заботы. А вскоре Володя и вовсе стал профессиональным литератором – уволился из Вооруженных сил с должности начальника отдела «Боевой вахты» в звании капитана 2 ранга и возглавил Приморское отделение Союза писателей России. Этот шаг мы с ним долго обсуждали. Нельзя сказать, что советовались – Володя для себя сам уже всё решил.
Писательскую организацию он возглавил в очень тяжёлое время. Тяжёлое и для организации, и для страны в целом. Творческие коллективы сложны по определению. На борьбу авторских амбиций, взглядов и вкусов наложились реальные идеологические разногласия, политические разночтения. На посту ответственного секретаря Володя проработал два срока и сделал, на мой взгляд, немало. Подробностей и причин ухода не знаю и не интересовался ими. Хотелось бы в этой связи высказать предположение о причинах настороженного, а то и негативного отношения со стороны многих его знакомых. Приходилось слышать, что он использует знакомства для достижения своих целей, а потом легко уходит. Для тех, с кем он работает, близко общается, обвинения выглядят дикими. Вон как защищает Владимира Михайловича Эльвира Кочеткова в своей книге «От сердца к сердцу»! Действительно, все мы его любим, и есть за что. Но врагов он, тем не менее, продолжает плодить.
Мне кажется, дело в следующем. Если человек не вызывает у Тыцких личной симпатии, то он интересует его исключительно в интересах дела. Не обязательно в сугубо утилитарном, практическом плане и тем более – в личных, корыстных интересах. О таких обвинениях я не слышал. Обиды в другом. Он не груб и не резок в разговоре даже с оппонентом, обладает особым талантом слушать. Но только в том случае, если это интересно и имеет какой-то смысл. Просто на участие и сопереживание его не хватает. Это не осознанная позиция, а скорее черта характера. Неприятная, наверное, черта, но что есть, то есть. А может, причина гораздо проще – на всё и всех элементарно не достаёт времени.
Разрыв же с идейными противниками можно назвать принципиальностью. Хотя и в этом я перебора не вижу – участвуют ведь в Днях славянской письменности члены Союза российских писателей! Да и сам Б. Мисюк в «Сихотэ-Алине» публикуется. О злобных нападках, продиктованных завистью, и вовсе говорить не стоит.
Поражаюсь я работоспособности Владимира Михайловича. При такой массе организационных забот он ещё умудряется писать. Сознался, что по 10-12 часов просиживает за компьютером. Выпущено уже более тридцати книг. А народная издательская программа, Дни славянской письменности, «Сихотэ-Алинь», «Литературный меридиан»! Сейчас Владимир Михайлович – признанный литературный лидер, человек твёрдых убеждений, генератор идей и опытный руководитель. Но путь к такому положению не прост. Дело не только в преодолении, в борьбе. Даже для такой цельной личности найти себя, осознать смыслы в этом противоречивом и бурно меняющемся мире – задача не из лёгких.
Не так давно, во второй половине 1980-х годов, он всерьёз рассматривал Евтушенко как духовного и политического лидера страны… Да что там Евтушенко, я ведь тоже на болтовню Горбачёва клюнул. Помню, обиделся на мудрейшего Юрия Бондарева, когда он на XIX-й партконференции сравнил перестройку с самолётом, который взлетел и не знает, где и как сесть.
Иностранное слово «оптимизм» как-то не очень подходит к натуре и характеру Владимира Михайловича. Впрочем, свой настрой он полностью выразил в прекрасном манифесте «Сим победим». Признаюсь, что отношусь к нему больше как к художественному произведению. Православие действительно становится мощной опорой. Но слишком уж все просто выглядит что у Крупина, что у Тыцких…
В прошлом году я проводил встречу читателей с флотскими писателями. По многим показателям она получилась очень неудачной, но от окончательного провала меня уберегло надёжное плечо моего замполита. Я им горжусь. Кто-то вправе не принимать слов на веру. Разумеется, факты убедительней. Вот – последний по времени факт. 22 февраля 2014 года в Русском географическом обществе во Владивостоке собиралась на праздничное заседание литературно-музыкальная студия «Паруса», созданная Володей. Среди присутствующих находилось всё бывшее командование подводной лодки «Б-90»: я, мой старший помощник Павел Иванович Желонкин и заместитель по политчасти Владимир Тыцких. Мы служили в одном прочном корпусе 34 (тридцать четыре) года назад. Случай, по-моему, уникальный и в комментариях не нуждается.
Владивосток
МОЙ ПОЛИТРУК
Сегодня впервые температура за окном «метнулась» ниже нуля. Вокруг маленьких луж на улицах обозначились ледяные каёмки. Я к этому не готова – днём раньше разглядывала зелёный газон и цветущий на нём клевер. Наверно, клевер, как я, – тоже ни к чему не готов.
С вечера мы собирались заняться рассылкой журналов. Но утром Владимир Михайлович сообщил, что вчера надорвался – поднял сумку с книгами, предназначенными для встречи. По моим представлениям – сумка огромная. Даже я могу в ней поместиться. Решили: на почту пойду одна, пешком, отправлю мелочёвку, которую возьму у него.
Только вошла – предложил кофе. Я согласилась. Кофе – это несколько минут разговора. Надо же иногда пить кофе. В это время никто из нас не сидит за компьютером. Значит, даже полезно.
Моё «предзимнее» вырвалось раньше, чем закипел чайник:
– Ну не могу я ходить по земле спокойно. Я – фиговое дерево. Вот иду к вам, вижу на политэне барельеф: «За большие заслуги в подготовке специиалистов для народного хозяйства и развития научных исследований наградить Дальневосточный политехнический институт орденом Трудового Красного Знамени». Нет теперь политэна… А вчера… Вроде единомышленников после встречи прибавилось, но так явственно проступило ощущение фронта… Дмитрий… военно-патриотический клуб… жёсткая система уничтожения исторических памятников. Ни одной культурной площадки на Русском острове. Собираться населению негде. Понимаете? То есть НЕ-ЗА-ЧЕМ! Так за него решили. Это же геноцид этого населения!
Я развожу руками, насыпаю в кофе чайную ложку соли и тщательно размешиваю. Он набирает в лёгкие воздух, чтобы говорить, я умолкаю, чтобы слушать. Но тут же кричу:
– Ой!
У меня солёный кофе. Не сразу понимаю, в чём дело. Это отвлекает от грусти и подвигает на новые телодвижения над следующей чашкой. Сахарница плавно меняется местами с солонкой. Осторожно набираю ложку сахара под присмотром собеседника, и он снова начинает говорить.
– Посмотри: этот Сердюков отменил дивизии, ввёл бригады. Разрушил традиционную структуру российской армии, взяв за образец натовскую. В НАТО входят страны, воевавшие против нас в Великую Отечественную. Мы им врезали по полной, а Сердюков с побеждённых берёт образец для победителей. Но пришёл Шойгу, вернул название и знамёна Кантемировской дивизии, нашему ТОВМИ имени адмирала Макарова обещают вернуть прежнее название. Новый министр обороны говорит о необходимости восстановить полноценный институт офицеров-воспитателей в армии, – он старался сказать для меня так много хорошего, что я начала реветь. Потому что я – фиговое дерево.
– Я понял, почему ты недовольна вчерашней встречей. В тебе накопилось. Ты впадаешь в огромное бесполезное безделье вместо того, чтобы делать маленькое полезное дело.
Мне становится стыдно, и я перестаю реветь.
– Есть пределы, за которые не надо ступать. Мы же не пытаемся представить бесконечность. Принимаем и всё. Есть объективные законы, над которыми мы не властны. Печалиться о них – только разрушаться. Надо делать то, что посильно. Ты делаешь. Вчерашняя встреча – это победа. Впервые занялся организацией Саша, впервые на встречу пришла директор школы, впервые нас попросили о помощи организовать кружок русской музыки и русский театральный кружок. И это на твоём любимом острове.
Я начинаю улыбаться. Мне казалось, что народу на встрече будет больше. Но сорок человек – здесь, действительно, впервые.
– А если бы все любили литературу и не были равнодушны к тому, что творится вокруг, не замыкались маленьким мирком – зачем бы мы туда ехали? Я, вот, зубы лечу. Десять минут лечу и два часа слушаю врача о том, что творится в медицине. Раньше в первом ленинградском мединституте, где он учился, не ставили троек. Либо ты знаешь и умеешь, либо ты не врач. Сейчас – купленные сертификаты, бесконечные бумаги, предельная зарплата в сорок тысяч достижима при полутора минутах на пациента… А что творится в образовании – ты знаешь сама.
Я начинаю жалеть врача. Врач тоже должен сказать. Когда-нибудь он должен сказать о своей боли, чтобы завтра снова лечить. Его дело – лечить. Он поговорит и будет лечить.
– Мне тоже сегодня не работается. Написал какую-то ерунду.
Я слушаю «ерунду» и снова улыбаюсь. Как же он не понимает, что это здорово. Осенне-зимнее стихотворение. Такое красивое, такое «наше», близкое. Он просто устал. А тут я…
Беру книги, журналы, иду делать маленькое полезное дело. Сегодня «Сихотэ-Алинь» отправится в Москву, Анжеро-Судженск, Омск. А после я пойду и напишу маленькую главу о том, как здорово иметь в друзьях сильного доброго человека, который, забыв о боли в собственной пояснице, скажет тебе столько слов, сколько нужно и даже больше, чтобы ты начал жить. А завтра сам свалится от приступа аритмии.
– Вы – настоящий политрук, – не раз, улыбаясь, говорила ему, точно зная: за ним бы пошли, поднялись в атаку.
Что касается осенней темы, то есть у него одно удивительное стихотворение. Даже не знаю почему – с тех пор, как прочитала, стоит перед глазами красная ветка. Не отпускает. Верить заставляет – пройдёт всё. И то, о чем грустили сегодня.
Июльский лес был весь зелёный,
Но, в меркнущем луче дрожа,
Побагровела ветка клёна –
И осень вспомнила душа.
И видеть было как-то странно:
На фоне зелени сплошной
Лишь эта ветка, словно рана,
Пылала в полумгле лесной.
А солнце пропадало в туче,
И осени грядущей тлен
Казался вестником не лучших
И не желанных перемен.
Но прозорливой ветки смелость
Не позволяла прятать взгляд
От будущего – и хотелось
Глядеть вперёд, а не назад.
И верить: прошлое итожа,
За чередою непогод
Большое солнце днём хорошим
Опять над Родиной взойдёт!
ГРАФОМАНЫ ИДУТ…
Когда-то он «брал» их на себя. А потом и мне перепало. Я узнала сполна это слепоглухое, часто агрессивное племя. Не говорить им правду – значит предать слово, сказать – обрести врагов, по меньшей мере, недоброжелателей.
Владимир Михайлович крепок. Я же всегда ему жаловалась – разрушают они меня своими текстами, долго потом «зачитываю» раны каким-нибудь классиком, пока не приду в равновесие. Совершенно согласна с Валентином Курбатовым, что всякое прочитанное бездарное слово всю жизнь в нас потом работает, отравляя ядом своим.
Что за время такое? Идут графоманы по России. Они и раньше были, но сидели тихонечко, боясь высунуться. С ними можно было разговаривать, как разговаривал, например, Александр Суворов. «Согласно одной из версий, к умирающему Суворову приехал граф Хвостов, бывший бездарным поэтом. Суворов сказал ему, прощаясь: “Митя, ведь ты хороший человек, не пиши стихов. А уж коли не можешь не писать, то, ради Бога, не печатай”. http://ru.wikipedia.org/wiki».
Сегодня графоманы откормлены новой подленькой системой, которая с экранов телевизоров прививает населению вкус никудышными песенными текстами, объявляет народу, кого должно считать народным и выдающимся. После этого понимаешь – не виновен графоман. Востребован он системой, как всё недоразвитое, недоученное, ненастоящее, нерусское, антипатриотичное. Здорово сказал недавно Владимир Михайлович: «Непатриотично писать с ошибками на родном языке». А уж выдавать это за литературу – тем более.
Сколько раз мы пытались деликатничать с ними, показывая распространённые ошибки, желая творческого усердия, призывая к литературной учёбе. И телефонные трубки они бросали, и демонстративно из студии уходили, и общаться переставали, гордо издавая книжки в красивых обложках, в вычурных графических завитках, с фотографиями ушедшей молодости.
Они тоже озабочены «уходящим» читателем. Однажды услышала от графомана: «Вот уйдём мы, кто останется после нас?» Подумала: тут, действительно, никого не останется.
В четырнадцатом номере «Сихотэ-Алиня» Вячеслав Лютый цитирует Олесю Николаеву: «…графоман – это совершенно бездарный человек, который стремится, чтобы его поделкам был дан статус высокого творчества. Он компенсирует недостаток таланта избытком собственной активности. Сейчас графоманы социализируются, создают свои группы, свои премии. В этих обстоятельствах начинающему поэту и прозаику пробиться к читателю почти невозможно. Кроме того, графомания оказывает влияние и на профессиональное экспертное сообщество – художественная планка падает, слова не соответствуют тому, о чём идёт речь».
На одной из последних встреч в Уссурийске, где собралось немало такого рода авторов, Владимир Михайлович говорил о засилии графоманов в литературной жизни. Я поглядывала на аудиторию. «Да-да», – кивали они, сокрушаясь, и было ясно – ни один графоман себя графоманом не считает. И все графоманы твердят хором: «Ничего я не буду исправлять. Это мне пролилось свыше. От Бога. Друзья сказали, что хорошо».
Недавно позвонила одна участница литературного конкурса:
– После вашего проклятого конкурса я болею. Вы искажаете суть моих рассказов.
Я в ответ:
– А, может, вы не так написали, если вас не поняли? Читатель не обязан чувствовать одинаково с пишущим. Он воспринимает то, что вы написали, а не то, что хотели написать.
– Мои рассказы очень хорошие. Бог вам судья. Вы тоже не всегда будете здоровы…
Конечно, не всегда. Трудно быть здоровым после такого. Когда выходят эти доморощенные «рассказы», думаешь: что же так сильно влечёт людей к антилитературной, антикультурной, по сути – антиобщественной деятельности? Для себя спокойнее не участвовать в жюри подобных конкурсов. Вообще не прикасаться, не вкушать яда, не обретать врагов. Но не от нашего ли молчания имеем то, что имеем?
Много говорят сегодня о терапевтическом действии творчества. Графоман – часто человек хороший. Как отнять у него это целительное занятие, столь благотворное для него и столь вредное Культуре? Вот и подумаешь, прежде чем высказаться резко и решительно. А так иногда хочется.
«Ну, ведь не идёте же вы делать операции больным только потому, что пошли на пенсию, и у вас появилось много времени…», – обходя острые углы, сказал однажды Владимир Михайлович одноразовой гостье нашей литературной студии. Одна дама в шляпе возмущённо воскликнула на замечания: «Так вы что, разбирать меня собираетесь?!» Героиня другой «писательницы» (тоже «писательница») ходила по городу и отчитывала горожан за то, что даже бесплатно не хотят брать её «детские книжки». В Уссурийске мы слушали долгое вступление к «стихотворению», помогающее понять это «стихотворение». Однажды иногородний автор отругал меня по телефону за то, что не успела прочитать его книгу, подаренную на выездной встрече. Книг мне тогда вручили целую гору, но какое ему до этого дело. А уж мысль, обязана ли я всё это читать, товарищу не доступна в принципе.
Некий графоман со стажем пришёл в гости, разложил на столе вырезки из газет, пару книжек-брошюрок и, сославшись на статью, в которой его назвали «капелькой Есенина», предложил за деньги написать материал о его творчестве. «Вы же написали про Павла Васильева», – было его аргументом! Николай Морозов в своём «Живом облаке» за деньги говорил графоманам, что они талантливы и растут, как грибы… При наличии таких «крёстных отцов» и отсутствии элементарного профессионального отбора графомания совершает триумфальное шествие, идёт в наступление. Кто-то из настоящих считает – само отомрёт, кто-то смеётся, кто-то впадает в уныние. Владимир Михайлович стоит на своём... Если графоман прёт напролом – то и Тыцких рубанёт, как положено. С иным поговорит спокойно, ведь бывает, не ведает человек о своём недуге. Но самое главное, чего боится Владимир Михайлович, – вдруг затерялся среди них пишущий, которого проглядели, не распознали оттого, что слился с общей массой. И Тыцких осторожничает, работает бережливо, как золото намывает, идёт к ним на встречи, читает подборки, проводит мастер-классы… Хотя вполне мог бы написать за это время уже, наверное, не один роман.
СТИХИ С КРЫЛЫШКАМИ
Графоманы с радостью идут за своими организаторами. В организаторы часто попадают люди, сами недалеко от них ушедшие, жаждущие признания толпы, чрезвычайно активные. Публикующиеся, созывающие «поэтические» сборища, резвые в Интернете.
В эту интернет-переписку мы ввязались постепенно. Сначала с целью расширения горизонтальных литературных связей. Виктору Власову из Омска на страницах «Литературного меридиана» дали слово, предварённое рассуждениями и предостережениями литературного критика Виктора Богданова. Дали с надеждой и благодарностью за то, что привёл в издание группу молодых подписчиков. Публикация вызвала размышления. Вроде бы пишущий владеет языком, но не дорабатывает, не дотягивает… Вторая публикация автора разоблачила – он клепает рассказ за рассказом, громоздит сюжет, забывает в конце, что было в начале. Часто вызывает у читателя вопрос: зачем это написано? О чём?
Сначала В. Тыцких попросил меня поучаствовать в переписке с омичами. А потом сказал: брось. Бросить можно. Забыть не получается. До сих пор не знаю, нужен ли мне Виктор Власов со своим опусами для большего понимания правды жизни. Как не знаю, нужна ли мне паровая швабра со скидкой 20%. То и другое ворвалось в мою жизнь без стука с уверенностью, что именно это и есть моё долгожданное счастье.
Ссылку на свою статью «Литературный Омск» Виктор Власов разослал по огромному списку адресатов, куда угораздило попасть и меня.
«– Стихов, стихов! – скандировала немногочисленная толпа, собравшаяся в помещение кафе «Викинг».
Многие гости яро хотели прочитать стихи, поэтому уже выкрикивали с места, не дожидаясь очереди.
Прерывались мы лишь на перерыв, на время которого организаторы предложили перед следующим раундом подкрепиться и повысить градус сражения. Но не алкоголем, а заказом коронного блюда «Викинг» – жареными бёдрышками и крылышками с картофелем.
Следующим туром стал «Шахматно-поэтический турнир». Об этих событиях я узнал уже из блогов, поскольку спешил восвояси…
Хорошая идея ограничения выступлений по времени – параллельно с чтением стихов идет шахматная партия, и пока поэт читает, его противник имеет время на обдумывание хода. И наоборот... А то этим поэтам только волю дай – не остановишь...
... Поэтам, писателям, творческим людям вообще – необходима так же творческая разрядка. Презентации и другие литературные мероприятия, проводимые писательскими организациями, – порой скучны, однотонны, поэтому творческие коллективы не прочь развлечься самостоятельно.
В следующий раз мы встретились на ярмарке книг в сквере возле Транспортной академии. Здесь можно было обменять старые книги на новые, позаимствовать различную бизнес-литературу и художественную. Журналов сюда нанесли много: «Север», «Сибирские огни», «Странник», «Наша молодёжь», «Уральский следопыт», «Литературный меридиан», «Сихотэ-Алинь», «Рубеж» и другие. В единственном экземпляре, не на обмен, на показ, – был «Вольный лист».
Многие члены союзов писателей пришли развеяться, обменять книги, увидеть коллег и старых друзей. Николай Березовский появился здесь как будто случайно. Говорить о себе, о вкладе в литературу он может часами, были бы слушатели. Особенно молодым он часто говорит о своих встречах с Виктором Астафьевым и Геннадием Лысенко. Стоит только спросить о каком-нибудь «Всесоюзном» или литературном семинаре – Березовского не остановишь. Он знает почти всех советских классиков, разговаривал с ними воочию, советовал даже по сюжету многим».
Такой вот восторг у молодой литературной шантрапы, подстрекаемой к свободомыслию местной писательницей-фантасткой Евгенией Лифантьевой, которую как-то невпопад в той же статье цитирует В. Власов: «Цитирую по памяти, за точность не ручаюсь: «У нас не будет другой России, надо учиться в этой жить»…»
Моей реакцией на статью стала переписка с автором.
«Добрый день, Виктор. Отношение ваше к литературе, похоже, является поверхностным, неглубоким. Тот, кто не уважает фронтовое поколение и поколение детей Победы – обречён. Мне Владимир Михайлович тоже часто рассказывал о своём общении с Астафьевым, Михалковым, Пикулем, Распутиным, Лысенко... Я слушала с восторгом и безмерно уважаю поколение названных писателей.
«Литературный марафон» наперегонки с шахматами и куриными крылышками – здоровы ли вы? Стихи хотят тишины, стихов должно быть немного. Плохие стихи вообще не надо читать.
Принять, по Лифантьевой, всё, как есть – значит сдаться, и тогда никакая литература вообще не нужна.
Ещё мне кажется, Виктор, вы обладаете лидерскими качествами. И могли бы повести за собой пишущую омскую молодёжь, привлекая её не пищей для удовлетворения тщеславия и не пиром души на похоронах отринутого старшего поколения, а настоящей долгой вдумчивой работой литератора, которая часто сводится, как говорил классик, к поиску «единого слова» из «тысячи тонн словесной руды».
Хочу заметить: вы выбрали в свои авторитеты писателя-фантаста – представителя нередко самой бездушной литературы. Лифантьева зовёт плыть по течению, а это легко, но неинтересно, к тому же безнравственно и опасно. Опасно для мятущейся русской души, которая сама себе этого не простит. Если хотите твёрдо стоять на земле, попробуйте лучше прислушаться к голосу другого вашего современника – Валентина Распутина».
Виктор Власов даже не споткнулся на моих размышлениях. Репортажи и литературно-критические умствования ещё долго сыпались в мой электронный ящик, пока я не прорычала автору в Интернет: «Хватит! Исключите меня из списка вашей рассылки».
УЧИТЬ ВСЕГДА, УЧИТЬ ВЕЗДЕ
Власовы и их комиссары Лифантьевы – явление нередкое, заставляющее беспокоиться о России ещё в большей мере.
Дальнейшая судьба страны не ясна. Россию, уже не советскую, по-прежнему не любят чужие, недолюбливают недавние ближние, потеряв, очевидно, память. Не любят за силу духовную, за первостепенное место в мировом процессе, как бы этому ни мешали. Завтрашний день России, как никогда, зависит от того, кому окончательно поверит молодёжь – новоиспечённым историкам прозападного толка, экранной доктрине или своим уходящим дедам. Частенько отцы уже сами нуждаются в перевоспитании. О подлой скрытой войне без выстрелов помнит всякий истинный россиянин.
Владимир Михайлович всегда говорит: сначала надо воспитать патриота, потом делать из него математика или физика. Современное гуманитарное образование – постоянный предмет его заботы и раздумий. Понимая, что молодёжь – главное стратегическое направление, на всякой встрече, будь то школа, детский дом, военная часть, госпиталь, студенческая аудитория или отдельно взятый не самый прилежный пацанёнок, пытается растревожить и обнаружить в слушателе именно патриотическое чувство. Большое количество мальчишек и девчонок, мелькающих перед нами на творческих встречах или на занятиях в вузах, в которых мы преподаем, позволяет наблюдать интеллектуальную и духовную готовность молодёжи БЫТЬ на русской земле, иногда радуя, иногда огорчая, не давая успокоиться и в то же время разувериться, заставляя биться за них непрерывно. Должна сказать, что в этой борьбе Владимир Михайлович очень последователен и неотступен, терпелив и убедителен. Я же в трудную минуту сомнений в беседах такого рода, будь то собственные дети, их друзья или мои студенты, помню его аргументы, стихи, песни и наши дискуссии, непременно происходящие после всякой молодёжной встречи. При всём моём педагогическом опыте даже собственные дети кажутся иногда инопланетянами, как к ним подступиться – задача порой не из лёгких…
– Мама, я создаю маленькую студию звукозаписи. Напиши текст песни, мы придумаем музыку, споём и запишем вместе с моими друзьями.
– Хорошо. Задай тему.
– Ну, например: я иду под дождём, всюду лужи, но мне хорошо, потому что солнышко у меня внутри… И вот тебе флэшка, на ней есть уже записанная песенка. Послушай.
Я слушаю. В песне много хороших слов. Например: рассвет бывает и на войне, мы родились, чтоб быть счастливыми, береги свой дом, береги свой мир... Кое-что в тексте хочется поправить, чему-то возразить. Но это не главное. На фоне бездарных текстов эстрады – это хорошо. Важно другое. Сын заявил:
– Я рад, что вырвался из дворовой толпы и ушёл от скучных ограниченных инженеров. Ушёл в потрясающую творческую среду молодых музыкантов, поэтов, режиссёров… С ними так здорово! Они творят, они зарабатывают, снимают фильмы о Владивостоке… У нас есть прекрасная молодёжь.
Я, конечно, радуюсь. За молодёжь, за сына Василия. Он взволнован. Но я не могу не спросить:
– А где они ЕСТЬ? Как о них узнать, где их творческие площадки, и почему мы, старшее поколение, ничего не знаем о них, а они не приходят к нам? Ведь ты бы мог пригласить их на студию?
– У них полно собственных творческих планов, им некогда, они и так состоялись, то, что они создают – это прекрасно, это постмодерн, про них есть информация в Интернете, ты отстала от жизни.
– Может, и отстала. Пригласи куда-нибудь. Я хочу с ними познакомиться. Разве это хорошо, что молодёжь существует сама по себе? Похоже, пытается творить искусство ради искусства, новейшую эстетику с проблемами внеполового, вневозрастного индивида, желающего быть просто счастливым, не догадываясь, что счастливым можно быть только вместе со своим народом. Я знаю много творческих людей. Их знает страна. Они потому известны, что сказали о своей Родине. Все великие велики Родиной. Ты сейчас набираешься опыта на незлом общечеловеческом материале – это хорошо. Но потом всё равно захочешь говорить о России. Если герой не имеет пола, возраста, национальности и Родины – лично мне он не интересен. Представь песенный ряд из известных песен: «В траве сидел кузнечик совсем, как огуречик…», «Главней всего погода в доме /А все другое суета…» и вдруг: «Я люблю тебя Россия, дорогая наша Русь. Нерастраченная сила, неразгаданная грусть… Я в берёзовые ситцы нарядил бы белый свет. Я привык тобой гордиться, без тебя мне счастья нет!» Что ты можешь сказать о песнях?
– Первая простая, вторая не нравится, третью не знаю. Не могу сказать, что последняя нравится… Мама, мир прекрасен.
– Как же он прекрасен, если в Африке сейчас умирают дети от голода и от недостатка чистой воды? Если мы работали полгода всей кафедрой за человека, больного раком, чтобы его не уволили…
– Африка сама виновата.
– Тем, что пришли колонизаторы, качали нефть и загрязняли природу, а развивать континент было не в их интересах? На земле достаточно ресурсов, чтобы накормить всех. Но ресурсами владеет горстка жадных.
– Мама, не завидуй… Я пока не могу помочь Африке. Я могу помочь себе и самым близким. Когда смогу – начну помогать Африке. Нужно научиться совмещать успешность и духовность. Современный человек должен научиться это делать. Я очень хочу спать.
– Давай напишем песню о Владивостоке. Ты приходи на студию и объяви о конкурсе песенных текстов, – с надеждой предложила я.
– Давай, – согласился сын. Он действительно устал. Он пытается заработать. У него маленькая дочка, много планов на будущее, он полон жажды жить.
Говорить со своими всегда трудно. Но однажды в дом пришла чужая двадцатилетняя девушка, которая учится на историка. Говорить с ней оказалось ещё сложнее:
– Нам в ДВФУ преподают очень интересно. Учат думать. Нам говорят правду. Например, о том, что в Советском Союзе никогда не было ничего хорошего, ничего своего, он всегда жил взаймы, не было обеспечения рубля золотым запасом…
Конечно, я не смогла молчать. Неужели она не расскажет своим ученикам, что Советский Союз – уникальный опыт человечества по созданию в кратчайшие сроки уникальной цивилизации с неповторимой культурой, неповторимым народом, народом-интернационалистом, коллективистом, творцом, романтиком и патриотом?! Страна, рванувшая из лаптей в ядерные державы, в космос, страна высочайшей духовной культуры.
– Вы какое-то агрессивное поколение. Считаете, что можно интерпретировать только так, как думаете вы, – услышала в ответ.
Завтра она придёт в школу учителем. Не забудьте научить заранее своего сына или внука сопротивляться этому яду…
Можно было бы опустить руки. Но встречали мы и других. Тоже молодых. На той же самой земле.
Я пришла к Владимиру Михайловичу в академию искусств, чтобы обсудить какие-то общие дела. Через полчаса в его кабинете появился Семён.
– Когда поедем ещё? Где надо поиграть?
Ехать он собрался в автопробег, на встречи. Поиграть красивую русскую музыку. Съездил один раз и теперь не может успокоиться. Разучивает новенькое и друзей своих призвал к тому же самому делу – к Дням славянской письменности и культуры.
Семён Голиков – студент музыкального колледжа Дальневосточной академии искусств, один из учеников Владимира Михайловича. Недавно выяснилось – занятия Тыцких по самой непрофильной дисциплине «Безопасность жизнедеятельности» самые посещаемые. Это констатировал ректор, удивлённо разводя руками. Я же нисколько не удивляюсь. Считаю, что академии повезло с таким педагогом и очень не повезло тем вузам и школам, в которых он не работает. Он мог бы вести многие предметы: литературу, русский язык, историю, психологию, политологию… Ему досталась «Безопасность жизнедеятельности». Любой из его уроков непременно является уроком патриотизма. По словам студентов, первый вопрос, который он задал на первом занятии в первой по расписанию группе: какой фактор, угрожающий безопасности жизнедеятельности человека, вы считаете главным? После дискуссии удивил правильным ответом: это сам человек. Возникла новая дискуссия, имеющая более высокий градус. Его студенты встают на занятиях и признаются в том, что стыдятся своего малознания. Он учит их учиться, думать, любить свою Культуру и главное – не быть равнодушными. Они ходят за ним по пятам, ходят за Учителем, за Писателем, за Другом. Иногда появляются в литературной студии. Он очень обеспокоен, будет ли студия иметь продолжение без него. Только Учитель с большой буквы считает своим долгом вырастить достойного, равного по силе ученика.
Примерно год тому назад поэт Иван Шепета пытался организовать молодёжное литературное объединение «Мост». Мост в будущее, с одной стороны, с другой – the most – больше всего. Мы присутствовали на первом заседании. Иван призывал догнать и перегнать кого-то в литературе, стать лучше всех, обещал публикации. Мне показалось – заигрывал с молодёжью. Перегнать всех – нереально, значит бессмысленно. Первое заседание виделось началом конца. Молодёжь оказалась не глупа и не тщеславна. Мост рухнул. Я тогда подумала: какими разными бывают учителя. Владимир Михайлович всегда говорит новичкам: «Соревноваться надо с собой, ты завтрашний должен быть лучше себя сегодняшнего, если ты не идёшь вперёд – значит идёшь назад. В литературе всем хватит места. Про всё уже давно написано, но не написано так, как можете только вы». И это есть правда – правда, приглашающая в полёт...
Недавно я прочитала своё новое стихотворение сыну Даниилу, курсанту третьего курса судоводительского факультета МГУ, который бывает иногда в нашей студии. Сын сразу сказал:
– Мама, это слово у тебя неточное. Владимир Михайлович говорил, что если слово можно заменить без ущерба для стихотворения – значит это слово не окончательное.
Я радостно удивилась чётко усвоенному уроку и, конечно, согласилась. Слово действительно было не окончательным. Усвоил сын и другие уроки. Вернувшись из совместного с Владимиром Михайловичем яхтенного похода, посвящённого двухсотлетию адмирала Г.И. Невельского, написал путевые заметки. Их сразу поставили на сайт Морского государственного университета. Там есть слова: «Мой фундаментальный цинизм, который казался мне надёжным щитом, оказался картонной бумажкой на пути у сметающего чёрствость цунами радости и человеческой любви. Я готов пройти ещё сотни миль, чтобы испытать эти чувства вновь. Душевное тепло – самый энергоёмкий ресурс».
Среди бушующего океана, который почти опрокидывает маленькую десятиместную яхту, человек не может спрятаться даже от самого себя.
Я думаю, Владимир Тыцких вместе с его другом, капитаном яхты «Командор Беринг» Владимиром Гамановым в этом походе окончательно стали для моего сына частью нашей прекрасной Родины, которую невозможно покинуть. Ведь Родина – это не только земля отцов и дедов, но и сильные добрые люди, которые с тобой сегодня.
ГЛАВНЫЙ ПО БЕЗОПАСНОСТИ
Почти десяток лет В. Тыцких проработал директором департамента информации и печати Морского государственного университета. Собственно, под него и был создан департамент. Ректором Вячеславом Ивановичем Седых. Ректор был мужем государственным и отлично понимал, в чём ценность присутствия в стенах МГУ такого человека, как писатель Тыцких. Его дела распростёрлись далеко за должностные пределы – морской университет, являясь центром технического образования, стал одновременно центром культуры, местом празднования Дней славянской письменности и культуры во Владивостоке, вошёл в орбиту дальневосточного автопробега. Доброе слово о техническом вузе с литературной традицией звучало везде, где выступал Владимир Михайлович. В стены университета потянулись художники, писатели, музыканты города, принимающие участие в работе литературной студии, в издании и презентациях книг и альбомов, в организации и проведении различных праздников.
Правда, крутой нрав, любовь к порядку и дотошность Тыцких в деле порой не совмещались с необязательностью и даже некомпетентностью отдельных сотрудников департамента. Я лично сталкивалась с жалобами на него тех, за кого он заступался перед высшим начальством, но не миловал внутри производственного цеха. Ректор отметал все недовольства жалобщиков единолично и решительно, прекрасно понимая, кто какую «песню поёт». Когда Вячеслава Ивановича не стало, жалобщики пытались отыграться на затянувшейся вёрстке очередной пробежной книги, неучастием в презентациях, демонстративным равнодушием к делам писателя.
Я часто заходила в департамент и хорошо знала его маленький слаженный коллектив. Однажды увидела своих друзей озадаченными, читающими какие-то информационные письма. Новое руководство МГУ после ухода из жизни Вячеслава Ивановича решило реформировать департамент и в связи с сокращением предлагало журналисту Юдинцеву и писателю Тыцких на выбор должности… оператора прачечной, уборщицы и чего-то ещё в том же духе.
Зачистка стен от грамот, фотографий, вымпелов – от всей предыдущей истории департамента – произошла быстро.
Приписку к бюро по трудоустройству, раздумья о прошлом и озадаченность будущим прервал ректор Дальневосточной государственной академии искусств Андрей Матвеевич Чугунов. По предложению бывшего начальника управления культуры Виталия Викторовича Хрипченко Андрей Матвеевич пригласил Владимира Тыцких в стены академии.
Чтобы узнать, как «изгнанник» вписался в плоть и дух иного по специфике вуза, я отправилась прямо туда. Действительно, после Морского государственного университета академия искусств полнилась иными красками и звуками. Изящные скульптурные линии человеческих фигур в фойе расположили к раздумьям о красоте всего нерукотворного на земле, смысле человеческого присутствия на ней и радости созерцания. Я шла по длинному светлому коридору не помню, какого этажа. Поднималась, спускалась, разглядывая людей и стены. Из аудиторий тянулись звуки. Вокала, струнных, клавишных и прочих музыкальных устройств. Более того, на лестничных проёмах почти всех этажей ¬кто-то сидел и негромко терзал свой любимый инструмент. Кто-то проходил в образе, это понималось без грима и костюма, бормотал роль или испытывал её прямо на мне. Я улыбалась – атмосфера заведения очень нравилась. Мазки, пятна, разводы в рамках на стенах – в результате пейзажи, натюрморты, портреты, непостижимо созданные, точно знаю – у меня бы ничего не вышло. Всю жизнь удивляюсь, как из этих стихийных пятен возникают пространство и время – ты явственно чувствуешь запах, цвет, ветер, а это всего навсего – иллюзия мозга, спровоцированная светом и цветом...
Что делает в этих стенах Владимир Тыцких? Хотя нет, понимаю, ведь он о том же… О человеке. Только другими средствами. Я даже представляю его на занятиях. Как бы они ни назывались…
А вот и студенты. Невольно сравниваю их со своими. Ничем не отличаются. Разве что девчонок побольше. Явились все по списку. На маленькой зелёной доске крупными буквами мелом обозначена тема: «Роль учреждений культуры в пропаганде знаний в области безопасности жизнедеятельности».
К моему удивлению, появился Джон Кудрявцев. С ним его Аня. Всё ясно, Владимир Михайлович пригласил к художникам художника.
Джона забыть трудно. Он говорил. Говорящий художник – уникальное явление. Обычные люди так не говорят. Так говорят люди, которым открылось главное. «Добрый вечер. Я – Джон. Меня пригласил Владимир Тыцких, отказать ему не могу никогда. Любимых художников у меня нет. Люблю жизнь, собак, женщин… Я отрицаю логику как часть творческого процесса. Искусство – божественный промысел. Задача изобразительного искусства – не копирование объекта. Изобразить время – вот задача художника. Ум – достаточно примитивный механизм, он направлен на бытовые задачи, выживание. У художественного произведения границ нет. Есть смыслы… Человек не царь природы. Он созерцатель. Цепочка в природе, когда один поедает другого – она без греха. Тигр догоняет антилопу, человек берет столько, чтобы быть сытым – это нормально. Мир огромен. Он колоссальному количеству людей может позволить жить не голодно. А когда с вертолёта начинают гонять по полю животных, мне хочется взять ракетный комплекс… А этот, в «Лексусе», думает, что он бог. А что «Лексус»? Через пятьдесят лет над ним уже будут смеяться. Это проходящее… Картину надо довести до такого состояния, чтобы там, где она висит, выстроилась очередь. Лет через пятьдесят. Сегодня не ждите. Художник опережает время. Большинство людей время не догоняют... На земле много плохого. Нам на это смотреть нельзя. А если увидели – надо плакать. А лучше помолиться и сесть работать. Картины Архипова «Прачка», Саврасова «Грачи прилетели»… Хмурая весна, слякоть… храм. А этим картинам нет денежного эквивалента. А «Лексус» – хрень типа компьютера… Я как любой художник абсолютно субъективен. Художник должен быть субъективен, но предельно честен. Один раз позволите – обратно не придёте. Жизнь будет прожита зря…
В следующий раз, когда я к вам приду, лет через двадцать, мы поговорим на более узкие темы. Об отношении художника с литературой, с русским языком, с родиной. Для художника это вещи равноценные с хорошо заточенным карандашом».
Литература для Джона – первооснова. Владимир Тыцких передал нам слова художника из Хабаровска Николая Долбилкина: кто не читает, не может быть настоящим художником. Джон – художник настоящий. Тыцких говорил ему об этом ещё тогда, когда Джон не был известен. Потом он советовал другу написать книгу. Теперь мы все советуем Джону написать книгу. Он очень любит протопопа Аввакума и считает себя маленьким человечком. Он может написать очень большую книгу. Не объёмом, конечно.
Владимир Михайлович подвёл итог – безопасность нужна не только телу. Нужна душе. Ядерной войны может не быть никогда. Война душе, духу, нравственности выжигает пространства России по всем невидимым фронтам...
Если бы знали формулу творчества – Репиных и Чайковских было бы столько, сколько захочется. Зато известна формула, как быть порядочным человеком. Печально, что литература и искусство всё больше вымываются из образовательных российских программ.
Он прощается со студентами, берёт под мышку какой-то плакат и зовёт всех нас к чайку в его кабинет. Кабинет у него отличный. Со всем, что нужно писателю. Я нарочно задерживаюсь, чтобы задать студентам пару вопросов.
– Безопасность жизнедеятельности для вас предмет не профильный. Почему вы все пришли сегодня на занятия? Вы боитесь, что Владимир Михайлович не поставит вам зачёта?
– Нам никогда так не преподавали, последнее время о душе говорят во вторую или в десятую очередь, или делают вид, что её не существует…
Этого мне достаточно. Остальное знаю сама. Догоняю друзей, влетаю в кабинет с табличкой «инженер по гражданской обороне» и выпаливаю:
– Ну Джон, я знала, что ты можешь… Но чтобы так.., – все трое смотрят на меня. Оказывается, минутой раньше слово в слово это же произнёс Владимир Михайлович. Мы совпали. Как не совпасть. Знаем человека давно, а не открыли ещё.
– Сколько же ты готовился, чтобы так говорить?
– Пятьдесят восемь лет, – не задумываясь, ответил Джон.
Пару дней назад в этом кабинете сидели те же и ещё профессор философии Валерий Ермолаевич Кулешов. Мы тоже пили чай. Я слушала Джона, окружённого седой кучерявой бородой и Аней, слушала Владимира Михайловича, Валерия Ермолаевича и думала о том, как благосклонна ко мне судьба. Друзья мои – несомненно, дар божий. Расходиться не хотелось, хотя давно явился вечер, и академия начала затихать. Так и остались они в памяти. Три мастера высокой риторики, три романтика, три талантливых человека, про которых чуть позже сложились эти незатейливые строки:
Один мой друг, как будто брат,
наружу строг, внутри – лиричен,
другой премудро бородат,
а третий – так философичен!
Когда сойдутся вкруг они,
речь поведут между собою –
утихнут ветры и прибои,
зажжёт Вселенная огни.
И, восхищение тая,
я в час вечерний онемею –
я так красиво не умею
сказать о тайнах бытия.
Как будто яркая звезда
им всем троим диктует речи.
Моя же спит звезда далече.
А может, смотрит не туда…
На следующий день – я у ректора. Странно, на пути – никого… Секретарши нет. Женщина из смежного кабинета, как потом выяснилось, проректор, сообщает, что ректор вышел и может вернуться в любой момент. Он вернулся через минуту.
– Андрей Матвеевич, у меня к вам разговор.
Охваченный длинным чёрным пальто, ректор распахнул обе двери своего кабинета и, раскручивая на шее чёрно-серый шарф, пригласил войти. Разговор был недолгим. Ректор понял всё и сразу.
Через пару недель мы снова встретились в его кабинете вместе с проректором по концертно-творческой и воспитательной работе Александром Кирилловичем Капитаном.
– Андрей Матвеевич, можно ли что-то сказать сегодня о пребывании в стенах вашего вуза столь необычного, на мой взгляд, человека, каким является Владимир Тыцких? Уже прошло три года. Заметила ли академия эту штатную единицу?
– Первая совместная работа с Владимиром Михайловичем – подготовка юбилейной книги к пятидесятилетию академии. Делалась она в короткие сроки и обстановка была напряжённой. Владимир Михайлович, как человек в прошлом военный, видимо, привык к порядку, а у нас с людьми приходится работать. Люди у нас штатские, творческие и потому – особые. Возникли немножко трения (я улыбаюсь, зная, что Владимир Михайлович требует порядка от всех и всегда). Было решено, сотрудники со стажем пишут об академии, а Владимир Михайлович летит в командировки, берёт интервью. Так он написал потрясающий материал о наших знаменитых выпускниках. Чего стоит только очерк об артисте Александре Михайлове!
Под руководством Владимира Тыцких стала выходить ежеквартальная студенческая газета. Потом благодаря ему газета переросла в ежегодный журнал «Хронограф». В этом году вышел первый. Там более трёхсот мероприятий с фотографиями и текстами. То есть почти по мероприятию в день! В журнал вошли и ваши, а теперь наши общие, литературно-музыкальные встречи, проходящие в рамках автопробега. Это отличный способ фиксации истории академии. И, как заметил Владимир Михайлович, у нас не будет теперь проблем при подготовке книги к следующему юбилею. Отличная идея.
Ситуация сегодня такова, что Министерство культуры обязало академию искусств охватывать концертной деятельностью до 40% детей города, а также работать в крае. Академия должна заключать договоры с общеобразовательными школами, школами искусств. Совсем недавно вместе с Владимиром Тыцких мы побывали в школах искусств Дальнереченска, Черниговки, общеобразовательной школе села Ольховка, на курорте в Шмаковке. В Ольховке взяли шефство над детским домом, который не первый год до этого посещал ваш автопробег. Благодаря соединению наших сил и возможностей академии не составило труда отчитаться перед Министерством культуры.
В. Тыцких всегда выступает от лица академии, расширяя поле её деятельности, позиционируя ДВГАИ как один из достойнейших вузов города Владивостока.
Что отрадно: где Владимир Михайлович, там происходит, насколько это возможно, приобщение людей к Слову. Наши студенты теперь тоже в этом достойном процессе, участвуют в автопробеге, в презентациях ваших изданий, в заседаниях студии «Паруса».
Что касается его должностей, то и здесь он универсален: сначала – редактор РИО; потом, поскольку в прошлом военный, мы сделали его инженером по ГО и ЧС (при наличии в штате более 250 сотрудников такому быть полагается), а заодно дали полставки преподавателя БЖ и ОБЖ. Студенты ходят к нему с удовольствием. Говоря о занятиях, конечно, нельзя не упомянуть его человеческие качества и высокую гражданскую ответственность за происходящее в стране. Его предшественник занятий не проводил и студентов в глаза не видел. Михалыч гнёт своё, воспитывает патриотов, приобщает к литературе.
Выход из официоза на «Михалыча» в этом интервью убирать не стала. Дорого особо.
– Александр Кириллович, а каковы ваши впечатления от деятельности и личности Владимира Тыцких?
– Мы познакомились задолго до его прихода в академию при интересных обстоятельствах. Я в составе трио работали в Русском театре в Киото. Владимир Тыцких в 1993 году приехал в Киото с дальневосточной делегацией работников культуры. Уже тогда почувствовалось его огромное человеческое обаяние. Наше общение продолжилось на родине, и я увидел его надёжность в деле, ответственность за данное слово. Это настоящий мужик, отличный товарищ, кроме того – настоящий писатель. Его тексты в юбилейной книге – её достоинство. Рад, что мы сотрудничаем по многим направлениям. Кроме академии искусств мы теперь соратники по «Литературному меридиану». С подачи Владимира Тыцких в журнале появилась музыкальная рубрика, редактором которой я являюсь.
Помню наше совместное участие в двух юбилеях Александра Фадеева в Чугуевке.
Для меня он, конечно, в первую очередь писатель. У него потрясающие стихи. Но и как человек Владимир Михайлович, несомненно, Человек с большой буквы.
В этот момент подумала: настоящее тянется к настоящему. Александр Кириллович давно стал любимцем публики и студенчества. Помню в его неподражаемом исполнении соло для пишущей машинки! Музыкант и лицедей в одном человеке на сцене – зрелище незабываемое. А удивительное соло на баяне! Чем он только не играл – пальцами, ладонями, кулаками… Это была странная непонятная музыка, которую хотелось слушать, на Дальневосточном зимнем фестивале искусств, впервые организованном академией.
В новогоднем представлении для сотрудников на сцене появился и В. Тыцких. После спектакля и яркого музыкального номера. Появился без объявления, в смокинге с бабочкой. Держа перед собой чёрный потёртый блокнот, сразу начал читать:
Актриса
О если б вдруг решился этот зал
Сказать ей всё, что чувствует пред нею…
Да я бы сам такое ей сказал!
Но даже слова вымолвить не смею.
Простывшая, больная… Боже мой!
В насквозь промёрзшем клубике заштатном
Она сейчас пожертвует собой,
Сгорая от любви невероятной.
А публика молчит, потрясена,
Уже готова жизнь отдать актрисе…
Но, реплику договорив, она
Уходит в тень и мёрзнет за кулисой.
Как плохо ей! Она почти в слезах
И свет от рампы как в тумане видит.
Но зрители глядят во все глаза
И ждут, когда она на сцену выйдет.
Сейчас! Она свою забудет боль.
С каким обворожительным капризом
Играя невозможную любовь,
Она опять обманет их, актриса!
Он прочитал ещё три стихотворения. В полной тишине. Мне казалось – люди оторопели. Зал, многократно слышавший профессиональных чтецов, исполняющих чужие произведения, словно не верил – на сцене человек, читающий свои стихи. И, наконец, грохнули аплодисменты.
Дед Мороз со Снегурочкой, какие-то особенные, музыкальные, сценичные, наверно, как положено в таком заведении, завершили новогоднее действо.
Владимир Михайлович рванул к выходу. Да не тут-то было – Слушатель уже поджидал.
Я же, неспешно покидая зал, столкнулась в коридоре с улыбающимся Дедом Морозом. У Деда Мороза – лицо Александра Боргардта, под мышкой – скрипка, на лбу испарина.
Охваченная праздником, вспомнила гениальные слова любимого мной артиста Михаила Ножкина: «Культура – основа безопасности человечества».
Сомнений не было – Владимир Тыцких попал, куда надо.
ЗАБЕЖАЛА
МГУ у меня завтра. А сегодня – федеральный. Дальневосточный федеральный университет, раскинувшийся на грибных местах и родниках родного Русского острова. С утра потрясла картина: по хребту на фоне серого неба гуськом, покачивая красно-коричневыми и чёрно-белыми боками, шли коровы. В сторону леса. Справа – новый медицинский центр нового университета, слева – чёрный литой забор, охраняющий кампус. Коровы ходили здесь всегда. Стадом. Сегодня вытянулись гуськом, выбрали узкую горную тропу между объектами наступившей вдруг цивилизации. Лепёшки на асфальте – их отношение к ней.
Я возвращаюсь, прочитав лекцию, ныряю в жёлтый красивый автобус вместе со своими студентами.
Дорога ДВФУ-Эгершельд – для меня с пересадкой, со множеством крутых поворотов, часто вокруг одних и тех же построек, соединяет разные концы города. Если забежать в академию искусств – крюк немалый. Но я знаю – у Владимира Михайловича сейчас «окно». Между парами. Это часа полтора свободного от занятий времени, а ещё его «забегай» – как удержаться от возможности общения, когда никто не помешает, не прервёт и не сделает скучной мины. Высаживаюсь на «Лазо», прикупив в «Лакомке» чего-то к чаю, ныряю в здание академии. Строгая вахтёрша и вооружённый охранник берут меня на прицел, задают вопросы. Ей из-за стекла не слышно, он, услышав в ответ: «К инженеру по гражданской обороне», отступает. Зелёная стрелка турникета кажет путь в недра сказочной страны искусства, к звукам и краскам которой я никак не могу привыкнуть. Оно и к лучшему – каждый раз праздник.
Владимир Михайлович делится текстом для будущей возможной песни. Я пытаюсь вникнуть, в чём же секрет песенного текста. Одновременно думаю: как здорово – человек всю жизнь может учиться! Всегда есть чему, а если есть у кого – благодари Господа. Это ещё один мастер-класс. Может, и песни писать начну, когда все дела переделаю? Только когда же я их переделаю, если они множатся день ото дня... Но песни – это здорово. Недавно Владимир Михайлович подвёл итог своих наблюдений и размышлений – поэзия сегодня нашла способ выжить в бардовских песнях, ушла туда и песнями является народу на фестивалях, колесит по свету в обнимку с гитарами. «В песне должна быть ударная строка. Без неё нет песни. Песенный и поэтический текст – не одно и то же. Попасть строчками в слушателя, чтобы они стали жить – очень сложно. У Владивостока песня, которая не умрёт, ещё впереди», – поясняет Владимир Михайлович. А потом полчаса рассуждает о главной песне Ленинграда и Москвы. Я вспоминаю песни об Одессе, Саратове, Вологде и снова возвращаюсь к Владивостоку. Ещё думаю, как часто становится беспомощен бардовский текст на голом листе бумаги, если забрать у него музыку. Наблюдала это не раз. И всегда удивлялась: ну почему барды так не дорабатывают в слове, прячутся за музыку? Ведь если слова сами по себе сильны, то музыка их действие удесятеряет, и недалеко уже до шедевра. Лучший, наблюдаемый мной результат – когда талантливый в музыке человек взял талантливый текст и написал к нему мелодию. Можно ещё найти талантливого исполнителя. Но барды хотят всё сами. А всё – даётся не всем.
О бардах говорим часто. В прошлом году сидели с Владимиром Михайловичем в жюри местного фестиваля в номинации «патриотическая песня». Если бы не Виктор Костин, который подъехал из Лесозаводска для заключительного концерта, считала бы время убитым. Как поднять уровень Приморского фестиваля – предмет многих наших разговоров.
У местного исполнителя Сергея Чернышова есть очень красивая песня «Я снова на фадеевской земле…» Слова в песне – Владимира Михайловича. Как ни пыталась постичь иные творческие находки Сергея – так ничего и не услышала. Хотя и скверики Владивостока видеорядом на диске пустил, и названия родных улиц в текст вставил – не работает. Убери красивые улицы и музыку – ничего нет в тексте. А могло бы быть. Если бы не посчитал себя уже готовым и состоявшимся автором, если бы хоть чуточку усомнился в творении своём, появился на студии.
Неожиданно переходим на прозу. Недавно вместе редактировали опус. Ловлю себя на том, что постепенно, в процессе общения с Владимиром Тыцких, стала чувствовать прозу непонятно какими рецепторами, слова, разжижающие текст, штампы, повторы… И опять понимаю – если я научаюсь, значит, этому можно учиться, значит, имеет смысл литературная школа и главное – эта школа во Владивостоке есть. И не только во Владивостоке. Владимир Михайлович с его неотступностью и бескомпромиссностью на всю округу приморскую задал литературную планку. Кого испугал, а кого и подтянуться на носочках заставил – плодоносит земля приморская потихоньку достойной, иногда даже удивительной литературой.
С очередной съеденной печенюшкой вдруг вспоминаю новую, волнующую тему, затронутую вчера «Культурой». Проблема «физиков и клириков» интересует меня давно, возможно, как представителя точных наук. Я даже планирую когда-нибудь заняться этим исследованием. Всегда казалось, как ни возникнуть религиозному чувству, если познать, с какой квантовой точностью устроен мир? Упрямцы говорят – вера от слабости. Я же вспоминаю чьи-то слова: малое знание приводит к атеизму, большое – к вере. Натыкаясь на откровенно упёртых физиков, категорически и агрессивно не признающих Чуда, отметила с благодарностью высочайший культурный уровень дискуссии с большого вечернего экрана. Вообще же, частенько думаю о безответственности популярных западных космологических телепрограмм. Особенно на ночь. Возможно, это не безответственность – манипуляция сознанием, доведение психики до края, решение задачи «золотого миллиарда». В передачах беззащитная маленькая Земля дрейфует в бесконечном зловещем космосе, ожидая потока излучения от трансформации какой-нибудь досягаемой звезды или ожидая удара огромного метеорита, ведомого слепой случайностью... При этом на экране периодически возникает безумный увеличенный глаз под очками какого-то учёного, перенёсшего, видимо, инсульт, и учёный вместе с глазом едва движется на каталке в пустой комнате, очевидно принимая свой приближающийся конец за конец всего человечества. Позже, на одном из концертов академии искусств, слушая музыку, я вспомнила этот глаз и представила: вот сейчас Земля дарит Космосу первый концерт Рахманинова, в эти минуты кто-то родился и улыбнулся миру, но Вселенная, безучастно играя скрытой и видимой материей, метит в него и в нас последней порцией своей смертоносной радиации…
Выдохнув впечатления, смотрю на Владимира Михайловича, понимаю – эту тему сегодня не поднять. Он выкуривает в окно сигарету, нарушая все распоряжения по технике безопасности, предлагает съесть пряник и поглядывает на часы: «Я рад, что ты нашла поддержку в передаче Александра Архангельского…»
Конечно, мы ещё вернёмся к этому разговору. Но это мой не последний вопрос вопросов. Съедаю пряник. Прячу кофе, чай, сахар в темноту шкафчика. Слава Богу, – в календаре ещё немало вторников. Да и понедельники на худой конец сгодятся.
Возвращаясь пешком по улице Светланской, вспоминаю слова доктора философских наук Элеоноры Мартыновой: «В современную эпоху произойдёт сближение различных наук. А также перекинется мостик между наукой и религией. Иными словами, священнослужители станут немного учёными, а последние – чуть духовнее. Это позволит значительно продвинуть вперёд сознание человечества». Вывожу по дороге формулу: чем крупнее учёный-естественник, тем обширней должно быть его гуманитарное мировоззрение, тем выше ответственность за понимание того, в чьи руки вручит своё новое знание. Вразуми, Господи, учёного…
А ещё думаю: спасибо небу за собеседника. С любым вопросом могу ворваться в его расписанную по часам жизнь, поделиться сомнением, грустью, радостью… Из каких архивов достанет он свои аргументы, когда успел начитаться, поразмышлять обо всём? Но он в ответ на моё изумление скажет очень педагогично: «Зато я не могу произнести название твоей кандидатской диссертации по физике…» На том и разойдёмся до новой беседы-схватки, скрепив мировую чашечкой чая, если сахар с солью не перепутаем…
«ЗА ЧТО ДАРОВАНА МНЕ ДРУЖБА…»
Замечено, чтобы к тебе хорошо относились, нужно выглядеть не очень счастливым, ещё лучше – выглядеть немного несчастным или не выглядеть совсем. Так устроены люди. Существа, венчающие пирамиду жизни. Но, к счастью, не все.
В лес по грибы Тыцких берёт не многих. Только тех, с кем можно молчать. Или говорить обо всём. То есть самых близких. По этой примете я догадываюсь, Валерий Кулешов – самый. Но догадываться не обязательно. Владимир Михайлович не раз говорил: Кулешов настоящий друг. Ещё во Владивостоке есть Владимир Гаманов и Джон Кудрявцев, у которого был кот Соломон, прославленный в стихах Тыцких. А под Москвой, за Сергиевым Посадом, живёт друг давний, родом из детства – Олег Шелудько. Олег Андреевич знавал ещё семиклассника Вовку. В 2012 году школьные друзья сидели рядком, плечо к плечу, под клёнами Русского острова, и я, глядя на них, пыталась узреть сходство. Сходства не было. Разве что набежавшая во всю голову седина, да твердые неуступчивые характеры. Но они ни разу не поругались.
Олег Шелудько и Валерий Кулешов очень похожи. Даже усами. Скорее усиками. Маленькими такими, аккуратными. И голоса созвучны.
Владимир Гаманов – подарок эмгэушного периода. «Если после ухода из МГУ я приобрёл одного такого друга – значит десять лет в департаменте информации и печати были не напрасны», – сказал когда-то в нашей беседе Владимир Михайлович. У Владимира Фёдоровича схожая с моей история. О роли в его литературной судьбе писателя и человека Владимира Тыцких он мог бы написать книжку.
На Эгершельде в автомастерской частенько и безотказно «шаманит» нашего пробежного коня Евгений Антипин. Если бы коты полуострова знали его гостеприимство, все они жили бы на территории мастерской. Но пока это прерогатива приблудного кота Мишки, который никому об этом, похоже, не рассказывает.
Все друзья Владимира Тыцких, будучи очень разными, скроены по одной фундаментальной колодке – настоящие русские мужики. Образованные, начитанные. А ещё, скажу по секрету, все они чрезвычайно талантливы. Каждый в своём – от лирики до физики, от лунной радуги, блистающей в книге, до реальной виртуозно выточенной втулки. Вот это и есть общее. И если с одним из них что-то хорошее приключается, то все остальные безумно рады. А это уже дар божий – порадоваться счастью другого. Не многим дано. Из-за отсутствия такого дара друзья порой теряются. А я считаю – их не было. Какие же это друзья, если пережить успеха и счастья друга не могут. Не будем о них и вспоминать. Лучше дадим слово друзьям настоящим.