И вот теперь я расскажу о том, что нас не просто боялись, и это понятно, ведь прошло лишь 28 лет со дня окончания войны, и были живы в Германии её участники и вдовы участников. Официально к нам относились хорошо, а исподтишка - ненавидели и старались напакостить.
Новый 1974 год мы с соседками-подружками и нашими детьми встречали без мужей, собрались на квартире, у хозяйки которой был грудной ребёнок. Накрыли на стол, расселись, мне досталось место у окна, закрытого плотной шторой. Мама попросила подержать новорождённую девочку, и едва я наклонилась к её личику, как мимо моего уха просвистел большой булыжник, грохнувшись прямо посреди стола. Я застыла от ужаса, не за себя, хотя камень мог попасть мне в затылок, а за крошечного чужого ребёнка. Если бы он погиб у меня на руках, не было бы жизни ни у меня, ни у матери девочки. Новый год встретили как-то невесело, остро почувствовали, что такое чужбина. Мы с сынишкой ночью пошли домой и увидели неосвещённые окна нашего подъезда - все разбитые. Видимо, соседи ушли праздновать Новый год к друзьям. Окна квартиры, выходящие во двор, остались целы, но могло достаться и нам.
Наши дети обычно гуляли за домом, куда выходили два моих окна - кухни и комнаты, и я никогда не оставляла пятилетнего сына без присмотра на улице, всюду брала с собой. Зимой, хотя настоящих зим в Заснице не бывает, темнеет там рано, часа в три. Уже смеркалось, когда прибежал сын. Плачет, под глазом синяк. К нему подошёл немецкий мальчик и что-то спросил. Мой грамотный сын отвечает: «Ферштее нихт (я не понимаю). Ихь русиш (я - русский)». Ах, ру-сиш, так получай! Немчонок ударил его кулаком в лицо и убежал. «А ты, Коля, почему промолчал?» «Что ты, мама, разве можно? С немцами надо дружить, ты же говорила». Мы никому не рассказали об этом случае.
Отправилась группа наших женщин и матросов на экскурсию в Берлин, поездка была долгая, так как часть находилась на самом севере Германии. Посетили, конечно, в первую очередь, Трептов-парк, где захоронены тысячи советских освободителей, поклонились их памяти. Лежат они, бедные, вдали от родной земли, от своих близких, и не очень-то скорбят о них немцы. Весь мемориал и памятник солдату с немецкой девочкой на руках сделан на средства СССР советским скульптором Вучетичем.
Но самое сильное впечатление произвёл музей-концлагерь Равенс-брюк. Здесь во время войны находились женщины и дети из всех стран мира. Нужно такие вещи смотреть воочию и объяснять некоторым, кто сейчас думает: «Вот покорились бы мы немцам, Гитлеру, и жили бы зажиточно, как Германия», вообще бы не жили на земле, случись такое!
Трасса от Берлина идёт гладкая, белая. Её строили заключённые концлагеря. Сначала укладывали мелкие камешки, а потом, впряжённые в многотонный каменный каток, укатывали дорогу. Сил на этой каторге хватало ненадолго. Полуживых, узниц обёртывали промасленной бумагой, чтобы лучше горели, и сжигали в печи, очень похожей на обыкновенную духовку с противнем. Педантичные, экономные немцы подсчитывали прибыль: от построенной дороги, от зубных коронок, от женских волос (для матрасов), от кожи (для абажуров), от пепла (для удобрений на полях). Детей тоже сжигали, забрав у них всю кровь для раненых немецких солдат.
Поднимались мы и на знаменитую телевизионную башню Берлина, по-моему, в 300 метров высотой, откуда открывается вид на столицу. Там со мной приключился неприятный случай, с которым, как мне казалось, я справилась достойно. На первом этаже высотного сооружения продавались сувениры, я решила купить шариковые ручки в виде телебашни, в подарок соседке, оставшейся дома присматривать за моим сыном. Я уже говорила, что немцы меня не раз принимали за польку и потому относились ко мне благосклонно. Наверное, и продавщица, старая жилистая немка, не распознала во мне русскую. Я обратилась к ней заученными фразами из разговорника, меня вежливо обслужили, я расплатилась и повернулась спиной к прилавку. В этот момент подошли наши матросы, в парадной форме, конечно, в бескозырках, и попросили меня посоветовать, какой сувенир лучше купить на память. Я, библиотекарь бербазы, была со всеми знакома. Стала показывать покупки, говоря на русском, всё так же стоя к прилавку спиной. И вдруг... сзади, из-за прилавка, удар! Сильный, жёсткий, прямо в позвоночник, между лопатками. Дыхание перехватило, из глаз брызнули слёзы. Хорошо, что была в затемнённых очках. Смотрю на матросов, улыбаюсь, но не могу вымолвить ни слова. Всё произошло в мгновение, никто, кажется, не заметил. В голове закрутилось: если сейчас пожалуюсь комдиву, а он стоял неподалёку, начнётся разбирательство, испорчу себе и людям поездку. Видимо, на это и рассчитывала немка. Какой реакции ожидала она от меня, советской фрау, дочери фронтовиков? Я должна обернуться и вцепиться ей в волосы? Закричать страшными словами? Заплакать? Я даже не дрогнула, как говорится, и ухом не повела, сделала вид, что ничего не случилось. Пришла в себя, снова заговорила с ребятами, засмеялась и, как ни в чём не бывало, вместе со всеми направилась к выходу. Вспомнила слова Владимира Мая-ковского: «Я в восторге от Нью-Йорка города, Но кепчонку не сдеру с виска: У советских собственная гордость - На буржуев смотрим свысока!»
Интересно, окажись мы с этой злющей немкой один на один, без свидетелей, как бы я поступила? Да ещё в чистом поле? Не знаю.
Наверное, начала бы искать оправдания для её ненависти, уговаривать её жить в мире. Ну а дальше - по обстановке.
Уже в 2000-е годы. Возвращаюсь из Киева в Севастополь, побывав на конференции и повидав маму, сестру, сына, подруг. Сестра дала в дорогу половину жареной курицы, ещё какую-то еду, хотя знала, что я в поезде никогда не ем. В купе попала с людьми, которые очень любят угощаться у русских. Два молодых немца из бывшей ГДР, скромно одетые, воспитанные, как подобает учёным, прекрасно говорящие на русском, пожаловались, что после разрушения Берлинской стены и соединения Восточной Германии с Западной их жизнь ухудшилась. «Лучше бы не объединялись», -убеждённо восклицали они, родившиеся в 70-е и воспитанные в социалистической ГДР. Появились наркотики, безработица, преступность, богатство и нищета, платная медицина и образование. Но самое неприятное, рассказывали немцы, что раньше существовали понятия коллектива, бескорыстной помощи, считалось, что «человек человеку - друг, товарищ и брат», а сейчас всем руководят только деньги. Я с удовольствием отдала им жареную курицу и всё, что собрала мне в дорогу сестра. Это были «наши» люди.
В 2004 году познакомилась, опять в поезде, с двумя молодыми немцами из Западной Германии, ехавшими в Орёл по приглашению их русского друга. Они, нормальные, в общем-то, ребята боялись России, купили себе советские матросские бушлаты, бескозырки, разоделись, как ряженые. Их угощал ехавший с нами в купе офицер Черноморского флота, тоже молодой парень, одетый по гражданке, форма его лежала в сумке под полкой. На троих они выпили 5 литров пива, обнимались, клялись в дружбе, шумели всю ночь, даже проводница сделала им замечание: «Ребята, дайте отдохнуть женщине, хватит веселиться». Думаю, что наш моряк, образованный юноша, любящий книги по философии, в чём я убедилась ранее, когда беседовала с ним, поил и кормил немцев и прикидывался своим в доску по исконно русской традиции: мол, не бойтесь нас, русских, мы хотим дружить с вами.
Так почему нас не любят Европа и Америка?
Возможно, потому, что уж очень большая и богатая наша русская земля, и всем соседям хочется откусить от неё лакомый кусочек, а не получается. Кто только не шёл на нас войной... Но никогда, со времён Древней Руси, не могли покорить наш народ. Разрушенная, казалось, уничтоженная, страна не раз восставала из пепла. Никогда ни от кого не зависела, ни в ком особо не нуждалась, никому ни за что не была обязана. Незлопамятна, миролюбива - готова простить своих врагов и забыть обиды. Участлива, добра - придёт на помощь по первому зову. И назло недругам-завистникам, ненавидящим нас, продолжает оставаться собой. Многие лета тебе, Россия!