Прежде чем обратиться к вопросу о том, как развивался дальше зародыш этого разлада, обратим свой взор назад, к той эпохе, когда возникла книга об Иове. Датировка её, к сожалению, ненадежна. Принято считать, что это было между 600 и 300 гг. до Р. X. и, стало быть, не так уж далеко во времени от так называемых «Притч Соломона» (4-3 вв.). В ней-то мы и встречаем симптом греческого влияния, достигшего иудейских пределов, если считать раньше – через Малую Азию, а если считать позже – через Александрию. Это идея Софии, или Премудрости Божьей – совечной Богу, существовавшей прежде творения, почти гипостазированной Пневмы, обладающей женской природой:
Господь имел меня началом пути Своего,
прежде созданий Своих, искони:
от века я помазана,
от начала, прежде бытия земли.
Я родилась, когда ещё не существовали бездны,
когда ещё не было источников, обильных водою.
……
[138]
Когда Он уготовлял небеса, я была там.
когда полагал основания земли:
тогда я была при нём художницею,
и была радостию всякий день,
веселясь пред лицем Его во все время,
веселясь на земном кругу Его,
и радость моя была с сынами человеческими. [XXIV]
Эта София, уже имеющая важные общие черты с иоанновым Логосом, с одной стороны, правда, примыкает к Хокме [22] (мудрость) иудеев, но, с другой стороны, столь далеко выходит за её пределы, что нельзя не вспомнить об индийской Шакти. Ведь сношения с Индией тогда, в эпоху Птолемеев, уже существовали. Другим источником для образа Мудрости является «Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова» (возникшая около 200 г. [до н. э.]). Мудрость говорит о себе самой:
Я вышла из уст Всевышнего
и подобно облаку покрыла землю;
я поставила скинию на высоте,
и престол мой – в столпе облачном;
я одна обошла круг небесный
и ходила во глубине бездны;
в волнах моря и по всей земле
и во всяком народе и племени имела я владение.
Прежде века от начала Он произвёл меня,
и я не скончаюсь вовеки.
Я служила пред Ним во святой скинии
и так утвердилась в Сионе.
Он дал мне также покой в возлюбленном городе,
и в Иерусалиме – власть моя.
Я возвысилась, как кедр на Ливане
и как кипарис на горах Ермонских;
Я возвысилась, как пальма в Енгадди
и как розовые кусты в Иерихоне;
Я, как красивая маслина в долине и как платан, возвысилась.
Как корица и аспалаф, я издала ароматный запах
и, как отличная смирна, распространила благоухание.
Я распростерла свои ветви, как теревинф,
и ветви мои – ветви славы и благодати.
Я – как виноградная лоза, произращающая благодать,
[139]
и цветы мои – плод славы и богатства [23].
Я – матерь возвышенной любви,
трепета, познания и священного чаяния;
я буду преподнесена всем чадам моим,
но как (дар) навеки – лишь избранникам Божиим. [XXV]
Стоит более внимательно рассмотреть этот текст. Мудрость характеризует себя как Логос – Слово Божье. В качестве «руах», Духа Божьего, она в начале времён объяла собой глубину [24]. Её трон – в небесах, как у Бога. Будучи космогонической Пневмой, она пронизывает небо, землю и всё сотворенное. Логос первой главы Евангелия от Иоанна соответствует ей, так сказать, вплоть до малейших черт. Ниже мы увидим, насколько важно это соотношение и с точки зрения содержания.
Она есть женская божественная ипостась «метрополиса» как такового, Мать городов – Иерусалим. Она – мать-возлюбленная, подобие Иштар, языческой городской богини. Это подтверждается детальными сравнениями Мудрости с деревьями – кедром, пальмой, теребинтом, маслиной, кипарисом и т. д. Все эти деревья от века были символами семитской Матери-богини, богини любви. Возле её алтаря на возвышенных местах росло священное дерево. В Ветхом Завете дубы и теребинты – деревья-оракулы. Бог или ангел являлись в деревьях или подле них. Давид получает консультацию от оракула тутового дерева [XXVI]. Дерево представляет также (вавилонского) Таммуза, сына-возлюбленного, как и Осириса, Адониса, Аттиса и Диониса – умирающих юными богов Передней Азии. Все эти символические атрибуты появляются и в «Песне песней», где они принадлежат обоим – и Жениху и Невесте. Здесь важную роль играют лоза, гроздь и цветы винограда, а также виноградник. Возлюбленный уподобляется яблоневому дереву. Возлюбленная должна спуститься с гор (мест отправления
[140]
культа Богини-матери), обиталищ львов и пантер [XXVII]; лоно её – «сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица… мирра и алой с всякими лучшими ароматами» [XXVIII]. Руки её сочатся миррой [XXIX]. (Адонис появляется на свет из миррового дерева!) Как и Дух Святой, Мудрость даруется всем избранникам Божиим – представление, из которого позже разовьётся учение о Параклете.
В ещё более позднем апокрифе, «Книге Премудрости Соломона» (100-50 гг. до Р. X.), пневматическая природа Софии и её миростроительный характер в качестве Майи становится более явственным: «Человеколюбивый дух – премудрость» [XXX]. Мудрость – «художница всего» [XXXI]. «Она есть дух разумный, святый» (pneyma noeron hagion), «дыхание (atmis) силы Божией», «излияние (aporroia) славы Вседержителя», «отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия» [XXXII], тонкая сущность, проникающая все вещи. Она состоит в близких отношениях (symbiosin… echoysa [«имеет сожитие»]) с Богом, и Владыка всех (panton despotes) возлюбил её. «… Какой художник лучше её?» [XXXIII] Она ниспослана от небес и от престола славы Божьей в качестве «Святого Духа» [XXXIV]. В функции Психопомпа она приводит к Богу и обеспечивает бессмертие [XXXV].
«Книга Премудрости Соломона» является эмфазой праведности Божьей и – пожалуй, не без прагматического умысла – отваживается сесть на весьма ненадёжный сук: «Праведность бессмертна, а неправда причиняет смерть» [XXXVI]. Неправедные же и нечестивые говорят:
Будем притеснять бедняка праведника…,
…..
Сила наша да будет законом правды,
[141]
ибо бессилие оказывается бесполезным.
Устроим ковы праведнику…
….
… Он… укоряет нас в грехах против закона
и поносит нас за грехи нашего воспитания;
объявляет себя имеющим познание о Боге
и называет себя сыном Господа;
он пред нами – обличение помыслов наших.
…..
Испытаем его оскорблением и мучением,
дабы узнать смирение его и видеть незлобие его… [XXXVII]
Где же совсем недавно мы прочли: «И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твоё на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла, и доселе твёрд в своей непорочности; а ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно»? [XXXVIII] «Мудрость лучше силы», говорит Екклесиаст [XXXIX].
Очевидно, отнюдь не по недомыслию и бессознательности, а исходя из глубоких движущих причин «Книга Премудрости Соломона» затрагивает здесь болезненное место, что, разумеется, станет понятно до конца только в том случае, если нам удастся выяснить, в каком отношении «Книга Иова» стоит к недалёкому по времени изменению в статусе Яхве, а именно к выходу на сцену Софии. Речь при этом пойдёт вовсе не об историко-литературном экскурсе, а скорее о судьбе Яхве, переживаемой человеком. Из древних писаний мы знаем, что божественное действо разыгрывается между Богом и его народом, который, подобно женщине, выдан за него, мужскую энергию, и верность которого он ревниво стережёт. Индивидуальным случаем этих отношений выступает Иов, чья верность подвергается жестокому испытанию. Как я уже сказал, Яхве удивительно легко поддаётся нашептываниям Сатаны. Если правда, что он полностью доверяет Иову, то было бы только логично, если бы он взял его под защиту, а злонамеренного клеветника разоблачил и заставил его серьёзно поплатиться за диффамацию верного раба Божия. Но Яхве об этом и не
[142]
думает – даже после того как невиновность Иова доказана. О выговоре или выражении неодобрения в отношении Сатаны и речи нет. В попустительстве со стороны Яхве сомневаться не приходится. Его готовность отдать Иова в смертоносные руки Сатаны доказывает, что сомнение в Иове – следствие проецирования им собственной тяги к вероломству на некоего козла отпущения. Ведь есть подозрение, что он собирается расстроить свой брачный союз с Израилем, но утаивает такое намерение от себя самого. А потому эта бог весть где разразившаяся неверность побуждает его изыскать неверного при помощи Сатаны, и – надо же! – он находит такового в лице вернейшего из верных, каковой тут же и подвергается уголовному преследованию как бы за тягчайшее преступление. Яхве изменил собственной верности.
Что, собственно, произошло, стало известно тогда же или несколько позже: он припомнил о некоем женского пола существе, услужающем ему не менее чем человеку, – о подруге и наперснице с незапамятных времён, о первенце творения, непорочном отблеске своего великолепия в вечности, художнице всех вещей, более близкой и милой его сердцу, нежели эти поздние отпрыски сотворённого напоследок и запечатленного образом Божьим протопласта (прачеловека). Видимо, есть некая diranecessitas * вызвавшая этот анамнесис [25] Софии: дальше так продолжаться не могло; «праведный» Господь больше не мог творить неправедное сам, а «Всеведущий» – поступать, словно какой-то наивный и глупый человек. Саморефлексия становится настоятельной необходимостью, а для этого нужна мудрость: Яхве должен дать себе отчёт в своём абсолютном знании. Ибо если уж Иов познаёт Бога, то Бог и подавно должен познать себя сам. Ведь нельзя же было, чтобы весь мир, кроме самого Яхве, прослышал о его двойной природе. Тот, кто познаёт Бога, имеет на него влияние. После краха попытки погубить Иова Яхве переменился.
Теперь на основе намёков Священного Писания и истории попробуем реконструировать последствия подобного превращения Бога. Для этого нам надо обратиться к началу творения, а именно к прачеловеку ante
______
* «Суровая необходимость»
[143]
lapsum *. В качестве своего женского коррелята этот прачеловек, Адам, при содействии Творца произвёл из своего бока Еву [26] – так же, как сам Творец создал из своего исходного материала Адама-гермафродита, а с ним – запечатленную богоподобием часть человечества, а именно народ Израиля и других потомков Адама [27]. По таинственному совпадению у Адама вышло так, что первый его сын (совсем как Сатана) оказался злодеем и убийцей перед Господом, благодаря чему пролог на небесах был повторен на земле. В том, что Яхве берёт не уродившегося Каина под свою особую защиту, нетрудно усмотреть скрытую причину: ведь Каин – точная миниатюрная копия Сатаны. О каком-либо праобразе рано угасшего Авеля, любимого Богом более Каина, прогрессивного (а потому, вероятно, получившего инструкции от какого-нибудь ангела Сатаны) земледельца, мы, во всяком случае, ничего не слыхали. Возможно, это был какой-нибудь другой сын Божий, от природы более консервативный, нежели Сатана; не проныра, лелеявший всё новые черные замыслы, но некто привязанный к Отцу детской любовью, не имеющий иных мыслей, кроме отчих, и пребывающий только во внутренних покоях небесного хозяйства. Потому-то, наверное, его земное повторение Авель и должен был так скоро вновь «поспешно удалиться от мира зла», говоря словами «Книги Премудрости Соломона», и вернуться к Отцу, в то время как Каину пришлось изведать на себе проклятье прогресса, с одной стороны, и моральной неполноценности – с другой, здесь, в земной юдоли.
Если праотец Адам несёт на себе отражение Творца, то сын его Каин определённо является копией сына Божьего Сатаны, а потому возникает обоснованное предположение о том, что и у Божьего любимца Авеля был свой прототип в занебесном месте. Первые тревожные инциденты, разыгравшиеся в якобы удавшемся и одобренном тварном мире уже в самом начале, – грехопадение и братоубийство, заставляют серьёзно задуматься, и невольно приходит на ум, что
____
* «до грехопадения»
[144]
исходная ситуация, а именно высиживание Духом Божьим пустой бездны, вряд ли позволяла надеяться на безусловно удачный результат. Творец, который находил хорошим каждый день своих трудов, даже не пытался подвергнуть основательной цензуре то, что произошло в понедельник. Он попросту ничего не сказал – обстоятельство, соответствующее «доказательство от факта умолчания»! А в тот самый день произошло окончательное разделение верхних и нижних вод твердью между ними. Ясно, что такой неизбежный дуализм и тогда, и позже не мог уместиться в концептуальные рамки монотеизма, поскольку указывал на метафизическую расколотость. Эта трещина, как мы знаем из истории, тысячелетие за тысячелетием заделывалась всё вновь, умалчивалась или вовсе отрицалась. Тем не менее, уже с самого начала – в раю – она раскрылась сама собой: ведь у Творца, в противоположность его намерению в последний день творения вывести на свет человека в качестве наиболее толкового из всех созданий и господина над всем сотворённым, вкралась или была ему подсунута странная непоследовательность – сотворение Змия, оказавшегося неизмеримо толковее и сознательнее Адама и к тому же возникшего раньше. Вряд ли Яхве сыграл такую злую шутку с самим собой; зато гораздо более вероятно, что тут вмешалась рука его сына, Сатаны. Он – плут и игрок-провокатор, и ему нравится устраивать досадные инциденты. Правда, Яхве сотворил рептилий до Адама, но, то были обыкновенные, совсем неразумные змеи, и среди них-то Сатана и выбрал древесную змею, чтобы незаметно прошмыгнуть под её личиной. С этого-то момента и поползли слухи, будто змея – самое одухотворённое из животных [28]. А впоследствии она становится излюбленным символом noys'a (ума, мышления), оказывается в большой чести и даже притязает на то, чтобы символизировать второго Сына Божьего, ибо он понимается как мироспасающий Логос (который выступает в качестве более чем тождественного Нусу). Более поздняя легенда утверждает, будто в раю змея была первой женой Адама, Лилит, с ко-
[145]
торой Адам произвёл на свет целое войско демонов. Эта легенда тоже предполагает обман, который вряд ли был преднамеренным со стороны Творца. И действительно, Священное Писание знает в качестве законной супруги только Еву. Но всё же характерно, что прачеловек, этот носитель образа Божия, согласно традиции имеет двух жен – точно так же как и его небесный прототип. Последний соединён законными узами с женой-Израилем, но при этом у него от века есть доверенная наперсница – женской природы Пневма; Адам тоже сначала берёт в жёны Лилит (дочь или эманацию Сатаны) в качестве сатанинского коррелята Софии. Ева же соответствует в таком случае народу Израиля. Конечно, мы не знаем, почему столь поздно было признано, что Руах Элохим, «Дух Божий», не только имеет женскую природу, но и существует рядом с Богом относительно самостоятельно, и что задолго до брака с Израилем у Яхве были отношения с Софией. Мы не знаем также, отчего знание об этом первом союзе в более поздних традициях было утрачено. Впрочем, столь же поздно стало известно об опасной связи Адама с Лилит. Была ли Ева для Адама супругой, в той же мере неудобной, в какой для Яхве – народ, постоянно, так сказать, флиртующий своей неверностью, нам неизвестно. Во всяком случае, семейная жизнь прародителей не была безоблачной: оба их первенца представляют собою тип враждующих братьев, ибо тогда, по-видимому, ещё существовал обычай воплощать в жизнь мифологические мотивы. (Ныне это воспринимается как нечто возмутительное, а когда встречается в действительности, отвергается.) Прародители могли бы предъявить друг другу долю каждого в создании дурной наследственности: Адаму следует помнить о своей демонической принцессе, а Ева не должна забывать о том, что это она первой клюнула на приманку Змия. И грехопадение, и эпизод с Каином и Авелем еле различимы в списке превосходных результатов творения. Такой вывод можно сделать потому, что сам Яхве, видимо, не был заранее осведомлён об упомянутых инцидентах. И впоследствии, и уже здесь возникает подозрение, что из всеведения не было сделано никаких выводов, т. е. Яхве не пришло в голову обратиться к своему всеведению, а потому он был ошеломлён тем, к чему привело развитие
[146]
ситуации. Такое явление бывает и у людей, а именно тогда, когда они не в состоянии отказаться от наслаждения собственной эмоцией. Надо полагать, что какой-нибудь припадок ярости или скорби заключает в себе некую тайную сладость. В противном случае толпа уже достигла бы некоторой степени мудрости.
Исходя из этого, нам, вероятно, будет легче понять, что же случилось с Иовом. Хотя в плероматическом состоянии, или состоянии бардо [29] (как это называют тибетцы), царит совершенная фантасмагория, но с началом творения, т. е. с переходом мира в рамки строго определённых пространственно-временных событий, вещи начинают как бы тереться и толкать друг друга. Укрытый и защищённый краем отеческой мантии, Сатана то тут, то там ставит ложные, а в другом отношении верные акценты, благодаря чему возникают осложнения, которые, по всей видимости, не значились в плане Создателя, а потому производят на него ошеломляющее действие. В то время как бессознательная тварь, как то: животные, растения и кристаллы, функционирует, насколько нам известно, удовлетворительно, с человеком постоянно что-то не так. Правда, вначале его сознание почти не возвышается над уровнем животного, а потому и его свобода воли проявляется в крайне ограниченной степени. Однако Сатана им интересуется и на свой лад экспериментирует с ним, подбивая на неуместные поступки, а его ангелы учат человека наукам и искусствам, прежде находившимся под исключительной юрисдикцией совершенства плеромы. (А Сатана уже тогда заслужил имя «Люцифер»!) Странные, неожиданные выходки людей затрагивают чувства Яхве, а тем самым втягивают его в дела собственных созданий. Божественное вмешательство каждый раз оказывается настоятельной необходимостью. Но каждый раз прискорбным образом оно пожинает лишь мимолетный успех – даже драконовская мера утопления всего живого (за исключением избранных), которой, по мнению Иоганна Якоба Шойхцера, не избежали и рыбы (о чём свидетельствуют окаменелости), обеспечила лишь кратковременный эффект. И до, и после этого творение ведёт себя словно заражён-
[147]
ное. Яхве же, как ни странно, всегда ищет первопричину в людях, которые, очевидно, не желают повиноваться, но никогда – в своём сыне, этом отце всех плутов. Такая неверная установка может привести лишь к интенсификации его и без того раздражительной натуры, так что у людей страх Божий повсеместно рассматривается в качестве принципа и даже исходного пункта всяческой мудрости. В то время как люди, находясь под столь жёстким контролем, собираются расширить своё сознание приобретением некоторой мудрости, т. е. в первую очередь осторожности или предусмотрительности [30], историческое развитие с всё большей очевидностью обнаруживает, что Яхве сразу же после дней творения откровенно упустил из виду своё плероматическое сосуществование с Софией. Место последней занял завет с избранным народом, которому тем самым была навязана женская роль. Тогдашний «народ» состоял из патриархального мужского общества, в котором женщине причиталась лишь ничтожная роль. Брак Бога с Израилем был, поэтому делом сугубо мужским, так же как и приблизительно одновременное с этим событием основание греческих полисов. Подчинённое положение женщины было вопросом предрешенным. Женщина считалась менее совершенной, чем мужчина, о чём свидетельствует уже восприимчивость Евы к нашептываниям Змия в раю. Совершенство – это предел стремлений мужчины, женщина же от природы склонна к постоянству. Фактически ещё и сегодня мужчина лучше и дольше выдерживает состояние относительного совершенства, которое, как правило, не подходит женщине и даже может быть для неё опасным. Стремясь к совершенству, женщина упускает восполняющую его позицию – постоянство, само по себе, правда, несовершенное, но зато образующее столь необходимый противовес совершенству. Ибо если постоянство всегда несовершенно, то совершенство всегда непостоянно, а потому представляет собой некое безнадёжно стерильное конечное состояние. «Experfectonihilfit» *, говорили древние учители, в
_______
* «Совершенство бесплодно» (лат.)
[148]
то время как «imperfectum» *, напротив, несёт в себе зародыши будущего блага. Перфекционизм всегда упирается в тупик, и только постоянство испытывает нужду в поиске ценностей.
В основе брака с Израилем лежит перфекционистская установка Яхве. Благодаря этому исключена та ангажированность, которую можно обозначить как «Эрос». Отсутствие Эроса, т. е. отношения к ценности, весьма отчётливо проявляется в «Книге Иова»: характерно, что великолепной парадигмой творения выступает чудище, а не человек! У Яхве нет Эроса, нет отношения к человеку, а есть только цель, в достижении которой он использует человека. Всё это, однако, не препятствует ему быть ревнивым и недоверчивым, как только может быть таковым супруг, – но у него на уме не человек, а собственный замысел.
Верность народа тем важнее, чем больше Яхве забывает о мудрости. А народ, несмотря на многократные подтверждения Божьей благосклонности, все вновь и вновь проявляет неверность. Такое поведение, разумеется, не утоляет ревности и недоверчивости Яхве, а потому инсинуации Сатаны ложатся в благодатную почву, когда он впрыскивает в отчие уши сомнение в верности Иова. Вопреки всей своей убеждённости в этой верности, Яхве без промедления даёт согласие на применение ужасных пыток. Здесь более чем где бы то ни было, ощущается недостаток в человеколюбии, свойственном Софии. Даже Иов уже тоскует по недостижимой мудрости [31].
Иов знаменует высшую точку такого опасного направления развития. Он представляет собой парадигматическое выражение мысли, созревшей в тогдашнем человечестве, – рискованной мысли, предъявляющей к мудрости богов и людей некое высокое требование. Иов, правда, осознаёт это требование, но совершенно недостаточно знает о совечной Богу Софии. Поскольку люди чувствуют себя предоставленными произволу Яхве, они нуждаются в мудрости. Яхве же, которому до сих пор не противостояло ничего, кроме людского ничтожества, в
_____
* «Несовершенное» (лат.)
[149]
ней не нуждается. Однако ситуация в корне меняется, когда разыгрывается драма Иова. Тут Яхве сталкивается с этим стойким человеком, который прочно держится за своё право и вынужден отступиться от него лишь перед лицом грубой силы. Он увидел, как выглядит Бог, увидел его бессознательную раздвоенность. Бог был познан, и это познание продолжало сказываться не только на Яхве, но и на людях – таких, какими они были в последние дохристианские столетия: едва ощутив прикосновение вечной Софии, они компенсируют поведение Яхве и одновременно вступают в анамнесис мудрости. Мудрость же, в значительной степени персонифицированная и тем возвещающая о своей автономии, открывает им себя в качестве заботливого помощника и адвоката перед лицом Яхве и показывает им светлую, добрую, праведную и достойную любви ипостась их Бога.
После того как спланированный совершенным рай был скомпрометирован проделкой Сатаны, Яхве изгнал Адама и Еву, сотворённых им по образу своей мужской природы и её женской эманации, вон из рая, в мир скорлуп, или междумирие. Остаётся неясно, насколько София представлена в Еве и как соотносится с последней Лилит. Адам имеет приоритет в любом отношении. Ева второй взята из его плоти. Поэтому ей остаётся второе место. Я упоминаю об этой частности из «Бытия», поскольку вторичное появление Софии на божественной сцене указывает на грядущие новшества в творении. Ведь она – «художница»; она воплощает замыслы Бога, придавая им вещественный облик, что и является прерогативой женской природы как таковой. Её сожитие с Яхве означает вечную иерогамию, в которой зачинаются и порождаются миры. Предстоит великий поворот: Бог хочет обновиться в таинстве небесной свадьбы (как с давних пор поступали главные боги Египта) и стать человеком. Для этого он как будто пользуется египетским образцом инкарнации бога в фараоне, каковая является опять-таки всего лишь отражением вечной плероматической иерогамии. Было бы, однако, некорректно полагать, что этот архетип воспроизводится, так сказать, механически. Так, насколько нам известно, никогда не бывает – ведь архетипические ситуации повторяются всякий раз по другому поводу. Собственную
[150]
причину вочеловечения следует искать в разбирательстве с Иовом. Мы ещё вернёмся к этому вопросу ниже, рассмотрев его более детально.
[151]
Примечания к главе
[22] Хохма – мудрость (евр.), у каббалистов вторая из сефир.
[23] Здесь заканчивается стих 20; далее текст, цитируемый Юнгом, не совпадает с текстом православной Библии. Далее – перевод с немецкого.
[24] Буквально «высиживала (hat… inkubiert) глубину». Юнг ассоциативно обыгрывает мифологическую связь между «руах» (слово женского рода) и мотивом космогенеза как высиживания мирового яйца (птица Рух).
[25] Ана́мнесис (греч. anamnesis – "воспоминание" от mneme – "память") – в древнегреческой философии – термин теории познания Платона, обозначающий способность припоминать скрытое в душе знание, которым душа обладала до вселения в материальное тело.
(от греч. αναμνησισ – воспоминание) – в христианстве часть евхаристической молитвы (анафоры), на которой вспоминаются дела истории спасения человечества, в том числе Тайная Вечеря.
[26] Древнееврейское слово «цела» означает не только ребро, но и некий аспект, некую грань человека, в данном случае – его эмоциональную сторону, нашедшую особое выражение именно в женщине. Агада, комментируя этот стих, подчёркивает призвание женщины быть скромной, так как она создана из внутренней, сокрытой части Адама. Кроме того, создание «из ребра» говорит о склонности женщины к «жизни сердца», сердечным переживаниям, и о том, что она, подобно ребру, должна защищать, хранить от зла и тревог сердце мужчины.
Щедровицкий Дмитрий Владимирович Введение в Ветхий Завет. Книга Бытия
[27] О не запечатленной богоподобием части человечества, происходящей, вероятно, от антропоидов доадамовой эпохи, см. выше.
[28] Это воззрение можно найти у Филона Александрийского.
[29] См. комментарий Юнга к «Бардо Тходол».
[30] Ср. phronimos [«догадливо»; собст. «благоразумный»] в притче о неверном управителе [Лк. 16, 8].
[31] [Иов. 28, 12: «Но где премудрость обретается?»] Здесь несущественно, является это место позднейшей интерполяцией или нет.
Цитируется по:
[XXIV] Притч. 8, 22-31
[XXV] Сир. 24, 3-18.
[XXVI] [2 Цар. 5, 23 ел]
[XXVII] [Песн. 4, 8]
[XXVIII] Песн.4:14
[XXIX] Песн.5:5
[XXX] Прем. 1, б(LXX: Philanthropon pneyma sophia. См. также7, 23)
[XXXI] I. с. 1, 22 [21] (LXX: panton technics)
[XXXII] I. с. 1, 22-26.
[XXXIII] I. с. 8. 6.
[XXXIV] I. с. 9, 10 и 17.
[XXXV] I. с. 6, 13 и 3, 13.
[XXXVI] I. с. 1, 15.
[XXXVII] 1. с. 2, 10-19
[XXXVIII] Иов.2:3
[XXXIX] Еккл.9:16