Иисус появляется на сцене, прежде всего в качестве иудейского реформатора и пророка какого-то исключительно доброго Бога. Тем самым он спасает грозящую разрушиться религиозную связь с Богом. В этом смысле он фактически выступает как soter (Спаситель). Он предохраняет человечество от утраты общности с Богом и от скатывания в одностороннее сознание с его «разумностью». Эти процессы были бы равнозначны не более и не менее как диссоциации сознания и бессознательного и, таким образом, неестественному, т. е. патологическому состоянию, так называемой «бездушности», которая постоянно грозит человеку с древнейших времён. Всё снова и всё сильнее он опасно игнорирует иррациональные данности и потребности своей психики, воображая, будто воля и разум дают ему всевластие и тем самым деля шкуру неубитого медведя, что отчетливее всего проявляется в таких великих социально-политических претензиях, как национал-социализм и коммунизм: при одном страдает государство, а при другом – человек.
Очевидно, что Иисус перевёл уже существовавшую традицию в свою личную действительность и возвестил благую весть: «Бог благоволит человечеству. Он – любящий Отец и любит вас, как и я вас люблю. Он послал меня, своего сына, искупить вашу старую вину». Он сам предлагает себя в качестве искупительной жертвы, которая обеспечит примирение с Богом. А чем больше желание установить между Богом и человеком по-настоящему доверительные отношения, тем больше должны бросаться в глаза мстительность и непримиримость Яхве по отношению к своим творениям. От Бога, который выступает как добрый отец, как сама любовь, можно было бы ожидать понимания и всепрощения. И то, что Высшее Благо принимает в качестве платы за милосердие
[187]
человеческую жертву, а именно умерщвление собственного Сына, действует как внезапный шок. Христос, по-видимому, не обратил внимания на такой антиклимакс [47], во всяком случае, все последующие столетия приняли его без возражений. Представьте только себе: Бог добра столь непримирим, что ублажить его можно лишь человеческой жертвой! [48] Такое положение вещей нестерпимо, и в наши дни невозможно безоговорочно его принять, ибо разве что слепой не видит резкого света, падающего с этой стороны на характер Бога и уличающего во лжи разглагольствования о любви и Summum Bonum.
Христос оказывается посредником двояким образом: он помогает человеку выстоять перед лицом Бога и утишает страх, вызываемый у человека этим существом. Он занимает важное промежуточное положение между двумя плохо сочетающимися крайностями – Богом и человеком. Фокус божественного действа заметно смещается на посредничающего Богочеловека. Он равно далёк как от божественного, так и от человеческого, а потому и начал характеризоваться символами целостности уже в первоначальном христианстве: ведь его понимали как объемлющего собою всё и как соединяющего противоположности. С ним ассоциировали и четверичность Сына человеческого, знаменующую развитое сознание (vide крест и тетраморфность). Это в целом соответствует положению вещей у Еноха, однако, с одним существенным исключением: Иезекииль и Енох оба носили титул «сын человеческий», но были обыкновенными людьми, в то время как Христос уже в силу происхождения [49], зачатия и рождения – герой и полубог в античном смысле слова. Он девственно зачат Духом Святым. Он – не тварный человек и потому не имеет предрасположенности ко греху. Инфекция зла для него исключена благодаря подготовке к воплощению. Стало быть, Христос занимает скорее божественную, нежели человеческую позицию. Он воплощает добрую сторону Божьей воли, и только её, и, значит, находится не точно посредине, ибо существенная черта тварного человека,
[188]
греховность, не касается его. Грех изначально был привнесён на землю из придворных кругов Бога Сатаной, и это вызвало у Яхве такой гнев, что для его замирения потребовалось в конце концов принести в жертву собственного Божьего Сына. Как ни странно, Господь не удалил от себя Сатану сразу. У Еноха сатанинские инсинуации не допускает до Яхве особый архангел – Фануил, и лишь в конце времён Сатана должен быть брошен в бездну в виде взятой в оковы звёзды [50], и уничтожен (не так в «Апокалипсисе Иоанна», где он навечно остаётся в своей стихии).
Хотя в целом принято считать, что Христос, будучи принесён в жертву один раз, снял проклятье наследного греха и окончательно замирил Бога, всё-таки, кажется, Христос, должно быть, испытывал в этом отношении кое-какие опасения. Что будет с людьми, а особенно с его приверженцами, когда паства лишится Пастыря и они увидят, что с ними нет того, кто был им вместо отца? Правда, он заверяет учеников, что всегда будет с ними, мало того, что будет в них самих. Однако этого ему, видимо, недостаточно, и он обещает им, помимо всего прочего, что на его место будет послан от Отца другой paracletos (заступник, ходатай), который будет помогать им словом и делом и навек останется с ними [LXXX]. Исходя из этого можно предположить, что «правовой статус» всё ещё не выяснен окончательно и соответственно всё ещё существует какой-то дестабилизирующий фактор.
Ниспослание Параклета имеет, однако, и другой аспект. Этот дух истины и познания есть Святой Дух, зачавший Христа. Он – дух физического и духовного зачатия, который отныне должен обосноваться в тварном человеке. А поскольку он представляет третью ипостась Божества, то это равнозначно зачатию Бога в тварном человеке. Такое событие знаменует собой чрезвычайно сильное изменение статуса человека: ведь в известном смысле благодаря ему человек возвышается до Сыновства и Богочеловечества. Тем самым сбывается
[189]
предначертанное у Иезекииля и Еноха, у которых, как мы видели, титул «сын человеческий» уже даётся тварному человеку. Однако по той же причине человек, вопреки присущей ему греховности, оказывается в положении посредника, примирителя Бога и творения. Видимо, Христос учитывал эту непредвиденную возможность, говоря: «… Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит…» [LXXXI], а ссылаясь на то место из Псалтири, которое звучит так: «Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы» (82 [81], 6), добавляет: «… Не может нарушиться Писание…» [LXXXII].
Грядущее наитие Духа Святого на человека равнозначно поступательному воплощению Бога. Христос как законнорожденный Сын Божий и от века сущий посредник выступает первенцем и божественной парадигмой, стоящей в начале дальнейших воплощений Духа Святого в реальном человеке. Однако такой человек причастен тёмной стороне мира, а, значит, по смерти Христа складывается критическая ситуация, которая, очевидно, может служить поводом для опасений. Ведь при вочеловечении тёмное и злое тщательно отсеивалось отовсюду. Преображение Еноха в сына человеческого происходит целиком на светлой стороне, а уж вочеловечение Бога в Христе и подавно. Абсолютно немыслимо, чтобы связь между Богом и человеком прервалась со смертью Христа; напротив, непрерывность этой связи постоянно подчёркивается и ещё раз подтверждается ниспосланием Параклета. Но чём более интимный характер приобретает такая связь, тем более вероятным становится столкновение со злом. На основе уже давно возникшего подозрения развивается ожидание того, что светлая манифестация Бога сменится соответствующей тёмной, а за Христом последует Антихрист. Судя по метафизическому положению вещей, подобный ход мысли, собственно говоря, является неоправданным, ибо сила зла вроде бы сломлена, а от любящего Отца никак нельзя ожидать, что после настоящего крупномасштабного внедрения блага в Христа, примирения и человеколюбивой декларации он, невзирая на всё, что было, в состоянии
[190]
вновь спустить на своих детей злую дворнягу. Почему он столь нервирующим образом терпит Сатану? Откуда это упорное проецирование зла на людей – ведь он создал их настолько слабыми, уязвимыми и глупыми, что им, естественно, и не снилось сравняться с его злыми сынами? Почему не вырвать зло с корнем? [51]
Добрая ипостась Божьей воли произвела на свет доброго и отзывчивого Сына и тем самым запечатлела образ доброго Отца – но, к сожалению, надо сказать, вновь без учёта того обстоятельства, что известна и некая совсем другая истина. Если бы он только дал себе отчёт в собственных действиях, то непременно увидел бы, в какой диссоциации оказался из-за своего вочеловечения. Куда девалась его тёмная сторона, благодаря которой Сатана постоянно ускользает от заслуженной кары? Неужели он думает, будто совершенно переменился и будто аморальность уже слетела с него, как сон? Даже его светлый Сын не доверял ему в этом отношении целиком и полностью. А теперь он посылает людям ещё и «духа истины», и эти люди с его помощью очень скоро обнаружат, что их ожидает, если Бог воплотился только в своём светлом аспекте и мнит быть самим добром – или желает, чтобы его хотя бы принимали за добро. Тут надо быть готовым к крупномасштабной энантиодромии. Может быть, это и есть смысл ожидания Антихриста, ожидания, которым мы обязаны, видимо, как раз эффективности «духа истины».
С метафизической точки зрения Параклет, правда, имеет первостепенное значение, однако для организации церкви он крайне нежелателен, ибо ускользает от любого возможного контроля, даже при апелляции к авторитету Писания. И наоборот, в интересах непрерывности (и церкви) уникальность вочеловечения и искупительного подвига должны энергично подчеркиваться, а поступательное наитие Духа Святого столь же последовательно заводиться в тупик и игнорироваться. Ведь нельзя потерпеть никаких дальнейших индивидуалистических отклонений. А тот, кто, например, ощутит исходящее от Духа Святого побуждение к особым мнениям, непременно превратится в еретика, ниспровержение и искоренение которого суть действия совсем во вкусе Сатаны. Конечно, следует принять во внимание и то, что
[191]
если бы кто-то пожелал навязать другим интуиции своего Святого Духа в целях исправления общепринятого учения, то тогдашнее христианство, наверное, в кратчайший срок подверглось бы вавилонскому смешению языков – такая участь находилась в угрожающей близости от него.
Параклету, этому «духу истины», выпала на долю задача обитать и действовать в человеческих индивидах, дабы напоминать им о том, чему учил Христос, и вести их к просветленности. Хороший пример такого рода деятельности Духа Святого – Павел, который не знал Господа и воспринял его благую весть не от апостолов, а через откровение. Он относится к тем, чьё бессознательное находится в состоянии тревожности и обусловливает экстатические переживания, ведущие к откровениям. Жизнь Духа Святого проявляется именно в том, что он деятелен, и его действия не просто укрепляют наличное бытие, но и выводят за его пределы. Так, уже в высказываниях Христа есть признаки идей, выходящих за рамки традиционного «христианства», к примеру, притча о неверном домоправителе, мораль которой согласуется с изречением из «Кодекса Безы» [52] и позволяет обнаружить некую иную этическую позицию, нежели ту, которой следовало ожидать. Моральным критерием здесь выступает сознательность, а не закон и соглашение. Тут можно привести и тот странный факт, что Христос хочет сделать скалой и основанием своей церкви именно Петра с его неважным самообладанием и нерешительностью. Мне кажется, эти черты указывают на привношение понятия зла в морально продвинутую позицию. Например, хорошо, когда зло разумно подавляется; плохо, когда поступок совершается бессознательно. Видимо, надо полагать, к этому моменту уже некоторое время на прицеле были такие идеи, которые наряду с добром учитывали и зло, или, во всяком случае, больше не отметали его с порога на основании сомнительного предположения, будто всякий раз точно известно, что есть зло.
[192]
Вот и ожидание Антихриста представляется неким далеко идущим откровением или открытием – равно как и примечательная констатация того, что дьявол, несмотря на низвержение и изгнание всё ещё остаётся «князем мира сего» и получает права гражданства во всеобъемлющей атмосфере. Вопреки своим злодеяниям и искупительной жертве Бога в пользу человечества он всё-таки ещё обладает значительной властью, в сферу которой в подлунном мире входит всё сотворённое. Подобную ситуацию невозможно назвать иначе как критической, во всяком случае, она не соответствует тому, чего логично было бы ожидать, имея в виду содержание Благовестия. Лукавый вовсе не посажен на цепь, хотя дни его господства сочтены. Бог всё ещё колеблется, применять ли к Сатане силу. Надо полагать, он всё ещё не обнаружил, насколько его собственная тёмная сторона устраивает ангела зла. А от «духа истины», вселившегося в человека, такое положение вещей, естественно, не останется скрытым надолго. Поэтому он тревожит бессознательное человека и ещё во времена первоначального христианства вызывает к жизни другое великое откровение, благодаря своей таинственности давшее в последующие эпохи повод для многих толкований и кривотолков. Это «Откровение Иоанна».
[193]
Примечания к главе
[47] Риторический приём снижения выразительной силы в ряду близких по значению слов (греч.). зд.: снижение, падение.
[48] Идея Бога, самодовольного и самодостаточного, чистого акта, самодержавного властелина, ниже идеи Бога, страдающего, тоскующего по Другому, любящего и жертвенного. Идея Абсолютного сама по себе холодная идея. По-настоящему должен происходить двойной процесс – процесс очищения и освобождения идеи Бога от ложного антропоморфизма, при котором он является обижающимся и мстительным существом, и процесс гуманизации идеи Бога, при котором Бог является существом любящим, тоскующим, жертвенным.
Николай Бердяев «Истина и откровение, Пролегомены к критике Откровения»
[49] Вследствие непорочного зачатия уже Мария отличена от прочих смертных, её телесное вознесение только закрепляет это отличие
[50] Вероятно, «утренней звёзды». (См. Откр. 2, 28 и 22, 16.) Это планета Венера с присущими ей психологическими чертами, а вовсе не кто-то из malefici [злодеев], Сатурн или Марс.
[51] Зло мира предполагает существование Бога, без этого Его нельзя узнать.
Николай Александрович Бердяев «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого»
[52] [Апокрифическая вставка к Лк. 6, 4 («Человек, если ты ведаешь, что творишь, ты блажен, если не ведаешь, то проклят и нарушитель закона ты») Codex Bezae Cantabrigiensis, ed. Scnvener, см. также Hennecke, Neutestament-liche Apokryphen, p. 37]
Цитируется по:
[LXXX] Иоан.14:16
[LXXXI] Иоан.14:12
[LXXXII] Иоан.10:35