Свербеев Д.Н. Несколько слов о декабрьском мятеже 1825 г.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ДЕКАБРЬСКОМ МЯТЕЖЕ 1825 г. 1

Виною мятежа, скорее мятежной вспышки, какою заключилась в Петербурге первая четверть нашего столетия, был дух времени и неизбежное крайнее увлечение оным Александра I.

Характер этого государя, не выясненный еще историческою критикой, чрезмерно к нему строгой, неминуемо должен был сложиться таким, каким представляется он беспристрастному современнику его царствования и каким должен бы представляться новым нашим поколениям.

Я уже упоминал в моих «Записках» о воспитателе Александра, генерале Лагарпе. Кто знал последнего, и даже тот, кто, подобно мне, встречался с ним на самое короткое время в поздние годы его жизни, не мог не видеть в нем пылкого последователя энциклопедистов XVIII века, последователя и защитника принципов французской революции. Как ни поверхностно было воспитание, данное им императору Александру, урывочное, не имевшее никакой прочной системы и вместе с тем кратковременное, оно не могло не посеять в кротком сердце впечатлительного царственного юноши, с одной стороны, благотворных, с другой - опасных семян. Никто из людей, по моим убеждениям, не испытывает над собою такого последовательного влияния судьбы на всю жизнь, как те, которых преемственно призывает она править народами, и к ним-то преимущественно должно применить древнее изречение: habent sua fata reges *. Так, более, нежели чья-нибудь, сложилась и вся жизнь императора Александра.

Кроткое сердце Александра, пламеневшее любовью и одушевленное внушенными ему Лагарпом идеалами свободы, равенства и братства, стремилось царствовать ко благу подданных и воздерживать в себе и других все порывы неограниченного самовластия. Провидению угодно было хранить его целые 25 лет на самодержавном престоле, но и этот четвертый от Петра Великого император 2 далеко не оправдал ни собственных ожиданий, ни тех надежд, которые возлагали на него подданные его империи.

Свободолюбивые его идеи, которыми он жил и царствовал и исполнению коих он вполне предавался два десятилетия, нисколько не осуществились. Избранные им любимцы и сравнительно юные соправители: Строганов, Новосильцев 3, Чичагов, Кочубей 4, Сперанский, вместе с ним должны были отчаянно бороться со старыми екатерининскими консерваторами, редко побеждать и часто уступать им. Неудачи увеличивали в государе сомнения и нерешительность. В начале царствования сперва дружба, потом борьба и потом опять дружба с Наполеоном, всеобъемлющему гению которого он под-

___________

* цари имеют свою судьбу (лат.).

[537]

чинялся, сознавая умственное превосходство его над собою, подвергали его неоднократным колебаниям *.

Освобождение Германии, взятие Парижа и низложение Наполеона исключительно принадлежат самому Александру, но и он, вместе со всей Россией, спасение ее от врагов приписывал более, говоря по-человечески, счастливому стечению обстоятельств, нежели искусству русских вождей и храбрости своих войск. Отсюда возникла и естественно утвердилась в нем мысль, в религиозном отношении справедливая и достойная всякого уважения, что Россию спасло вопреки всех человеческих вероятностей хранящее наше отечество Провидение. Эта мысль, вернее сказать, чувство, утвердила в нем то мистическое настроение, которому, как видно из письма Сперанского, предавался государь уже до 1812 года. Много было причин, колебавших свободолюбивые убеждения Александра. После решительного европейского кризиса, который кончился ссылкою Наполеона на остров Святой Елены, начала преобладать прежняя нерешительность его характера, тем более, что он, несмотря на все свое влияние на дела Европы, встречал повсюду препятствия идти путем возрождения народов своих и чуждых в духе законного порядка и в то же время развития возможной свободы, возможного равенства и братства. Так неудачно избранный им, так сказать, в посредники между новым Польским царством и Россией брат его цесаревич Константин, начальствуя всею польской армией, а в западных губерниях русско-литовским корпусом, по ненависти своей к свободным учреждениям и по деспотизму своего характера препятствовал развитию польской конституции, враждовал с наместником царства Заиончиком и постоянно то в важных вопросах, то в самых мелочных дразнил поляков и вообще действовал против них у государя. В европейских делах всего более противились добрым намерениям Александра не удавшиеся в разных местах революции, а еще более мешала нам ставшая против императора Александра политика Англии после зарезавшегося нашего сторонника Castlereagh и заместившего его Каннинга. Вследствие частых неудач у себя внутри и извне все мрачнее и мрачнее становился император, все более и более подчинялся влиянию Меттерниха, все более и более раздражался встречаемыми им на каждом шагу препятствиями со стороны Англии. Он, видимо, изнемогал, бездействовал у себя дома, и временщик Аракчеев сделался средоточием правительства. Благая мысль - учреждением военных

__________

* При личном свидании с Наполеоном в Эрфурте император Александр выразил перед всеми, до какой степени он увлекается дружбою великого властителя половины Европы. Оба государя сидели в креслах небольшого придворного театра, на котором играли лучшие парижские актеры. Тогда не помню, в какой именно трагедии, Тальма, или другая драматическая знаменитость, произнес стих: «L'amitie d'un grand homme est un bienfait des Dieux» [«С великим дружество - есть чудный дар богов» (фр.). Цитата из «Эдипа» Ф.-М.Вольтера]. Александр встал и обнял Наполеона. Зрители рукоплескали (примеч. Д.Н. Свербеева).

[538]

поселений облегчить самую тяжкую для народа рекрутскую повинность и основать их для достижения этой цели на севере близ Петербурга и на юге близ Харькова, - вместо ожидаемой от нее пользы безусловным деспотизмом Аракчеева сделалась народным бедствием и предметом всеобщей ненависти. Общее неудовольствие против мер правительства, от которого с самого начала царствования Александра так много ожидали, побудило многих, преимущественно из образованных офицеров, основать тайные общества, которые привели к мятежу 14 декабря.

Вступившие в члены этих обществ люди, передовые по образованию и происхождению, считали себя увлеченными и потом обманутыми императором, на которого утратили всякую надежду. Государь вскоре узнал тайные их замыслы, следил за ними, но и тут действовал нерешительно. За несколько дней до кончины своей в Таганроге перед ним открылась вся сеть заговора, и это открытие, вероятно, усилило его болезнь и ускорило смерть. Для подавления грозившего ему мятежа, для принятия решительных мер против заговора он за день или за два до кончины настойчиво вызывал к себе из Новгорода Аракчеева, который в это время оплакивал умерщвленную свою любовницу Настасью 5 и, занятый тиранским преследованием ее убийц, не спешил приехать в Таганрог. И здесь, по нашему убеждению, отличительная черта характера Александра, много повредившая славе его царствования и благу его подданных, его нерешительность, более, нежели когда-либо, обнаружилась.

Нет сомнения, что государь, зная с 20 годов о составлении тайных обществ, мог бы их уничтожить, еще не прибегая к крутым мерам. Впоследствии, когда существование их более обнаружилось, когда ему известны были главные из членов, лично им знаемых, ему, вероятно, предлагались меры против них крутые, жестокие, которые, по доброте сердца, употреблять он не любил и потому, в этом случае употребим простонародное выражение, как бы боялся дотронуться до больного места, чтобы не разбередить раны, глубоко поразившей его сердце.

Тайное общество сходилось и расходилось; члены его, рассыпанные по всей империи, по временам пробуждались от своего бездействия, набирая новых себе товарищей, но ничего решительного не предпринимали. «Нас всего 120 человек», - говорил однажды самый решительный из заговорщиков Пестель, и уже готов был, убедившись в невозможности исполнить свои замыслы, отправиться к императору Александру в Таганрог, преклонить повинную свою голову, донести на самого себя и в то же время открыть государю все беспорядки в правлении, всю тяготу от них его подданных. О таковом намерении Пестеля пишет еще в не изданных своих «Записках» Николай Иванович Лорер 6, служивший в южной армии, в полку которого Пестель был командиром. Другой из главных заговорщиков Якушкин выразил в своих «записках», изданных за границей 7, подобную же мысль о прекращении общества и о представлении

[539]

об этом государю нарочной записки и адреса. Никакого правильного действия; никакого решения, сколько мне известно, на всех этих совещаниях никогда не было нигде записано. Голоса присутствовавших членов собирались избранными для формы.

Все, что мы знали о декабристах в первые годы мятежа и во время их долгого изгнания, все что мы слышали от многих из них по их возвращении, все что прочитано и ежедневно читается о них в разных современных изданиях, более и более утверждает меня, что у них не было никакой определенной цели и еще менее определены были ими окончательно и время и средства к исполнению. Не сами они решили начать восстание 14 декабря, не сами назначили час и день для сбора на площадь - их вызвали на то просившиеся на бунт и вызывающие его обстоятельства того времени, но и тут, и в этих обстоятельствах, приготовил их беспримерно мягкий сердцем и добрый император Александр, увлекавший молодые поколения своего царствования неисполнимыми идеями, шаткой, изменчивой своей политикой, либеральной в основаниях и часто стеснительно строгой в своих действиях. Вместо того, чтобы решительно, явно и своевременно обнародовать самодержавную свою волю, изменить основной закон, данный Павлом о порядке престолонаследия 8, вместо того, чтобы, с согласия старшего по нем брата цесаревича Константина, назначить своим наследником Николая, он скрыл от всех законную свою о том волю и вверил хранение тайны его завета двум избранным лицам, обязав их клятвою не касаться печати завещания до его кончины. Отсюда с первой минуты получения вести о кончине императора не могли не возник-нуть пререкания, положим, и великодушные со стороны наследника престола по завещанию, но тайные и вредные по тому всеобщему недоумению, которое овладело умами всех подданных.

Отдадим полную справедливость мудрой прозорливости одного из двух хранителей тайны. Если бы митрополит Филарет вскрыл в Москве печать вверенного ему завета, как то было ему повелено покойным государем, то таким своим действием, хотя и законным по букве, он бы еще усилил и возникшие пререкания в самом верховном правительстве России и недоумение в народе, который искал и не обретал необходимого ему искони самодержца. Я уже говорил в другом месте об упорном возражении графа Михаила Андреевича Милорадовича и согласившегося с ним министра юстиции князя Лобанова 9 не признавать императором Николая по завещанию, а требовать от Константина подтверждение отречения от престола. Пока современная история не разъяснит нам всех подробностей поведения великого князя Константина Павловича в эту тяжелую и нигде не бывалую эпоху, я считаю себя вправе назвать его не только странным и неудобообъяснимым, но и отчасти сомнительным и даже двоедушным. Цесаревич с явным отвращением принял высланных из Таганрога, Петербурга и Москвы ему вестников о принесенной

[540]

ему как новому императору присяге, отрывисто, сурово отвечал им, что царствовать не хочет и не будет, а между тем медлил повторением своего отречения, отправил первое в таких выражениях, в каких оно с сохранением приличного достоинства никак не могло быть обнародовано, да и в том самом, которого наконец от него добились, не совсем скрывалось какое-то тайное негодование за всю неловкость и неприятность того положения, в которое он был поставлен. Заметно было, что ему очень не хотелось еще раз повторить перед светом свою неспособность царствовать, что в нем (впрочем, этого от него можно было и ожидать) не было ни капли того христианского смирения, ни того великодушия человеческого, которым было преисполнено сердце императора Александра.

А между тем это смутное время невольно нашедшего на нас междуцарствия прижало в упор замышлявших государственный переворот, с давних до тех пор ни на что не решавшихся заговорщиков. Те из них, которые все еще мечтали о каком-то будущем, самим им не известном благе преобразования в России, равно как и те, которые, как Пестель, думали о личном своем возвышении, убедились в том, что заговор открыт, что имена всех их уже известны правительству и что их ожидают неминуемое преследование и кара. Делать им было нечего: пришло время или мятежом вырвать власть из рук нового самодержца и заставить его согласиться на уступки самодержавия, или ему покориться и пред ним покаяться. Часто и с той самой поры размышляя про себя и толкуя с другими о декабристах, я воображал себя на месте одного из них, конечно, второстепенных. Высшие ступени какой бы то ни было лестницы недоступны и нежелательны мне были и в самом воображении. Задавая себе, таким образом, вопрос: что бы я сделал тогда как заговорщик? я никогда не мог придти к решительному заключению. Раскаиваться, покориться власти представлялось мне позорным; отстать от товарищей, изменить им - бессовестным, постыдным; верить в несбыточный успех - глупым, но, с другой стороны, обманом вести невежественных и забитых солдат на явный бунт и несомненную погибель во имя явной лжи, будто бы изобретенного коварством отречения Константина от престола, убивать полковых командиров Шеншина 10 и Штюрмера, заставлять их провозглашать конституцию во имя супруги нового законного государя 11, - всегда казалось мне, - и слава Богу! - и грешнее и постыднее, чем покориться перед законом, чем изменить товарищам.

Справедливо, хотя и строго осуждая крамольников и их бунт на площади, я в то же время всегда извинял всех тех, которые, вступив в тайное общество и убедившись в невозможности достижения его цели, вышли из этих обществ и навсегда от них отказались. Как бы ни был, с одной стороны, необходим закон, преследующий для охранения общественной безопасности тех, кои подозревают заговор и даже о нем знают, для всякого честного человека,

[541]

более или менее развитого в духе нашего времени, существует закон другой - гнушаться доноса и отнюдь не быть никогда доносчиком. Этот другой закон, принятый как нравственный догмат нашим образованным обществом, кроме того, исповедуется и нашим народом. «Доносчику первый кнут», - говорит пословица; «Отойди от греха», «не бери греха на душу» - две народные поговорки. Конечно, и это нравственное правило, признанное аксиомой и высшим и низшим обществом, - первым как правило чести, и нашим народом, считающим всякий извет за грех, - имеет свои вредные крайности. Поэтому часто почитают у нас доносчиком и того, кто доносит по обязанности, по долгу, или того, кто со стороны открывает явное зло ко вреду ближнего, а как крайняя сторона всевозможных убеждений и, прибавим, всяких добрых качеств всегда ведет к дурным последствиям, то и в этом отношении преувеличенная идея чести и идея греха порождают и успокаивают эгоизм, выражаемый обыкновенно тоже поговоркой: «Мое дело сторона; моя хата с краю, ничего не знаю».

Возвращаюсь к вечной для меня загадке, как бы поступил я, если бы был заговорщиком? Думаю, что я мог бы раскаиваться и вероятно бы раскаялся и не пошел бы на площадь. В этих словах таилось, а теперь открывается собственно мое оправдание поступку князя Трубецкого 12. Что же касается до тех, которые отстали и не доносили, то в моих глазах не нуждаются они ни в каком оправдании. Я положительно не считаю их виновными. Пора же, наконец, по прошествии полувека от несчастного события взглянуть на него со всех сторон, беспристрастно и, если возможно, уже не подчиняться более никаким предвзятым предубеждениям, т.е. освободиться от предрассудков отживших, с одной стороны, и от революционных тенденций новейших, малоприкладных к России.

Было, как говорили мы, время, когда в высших сферах нашего общества считали декабристов извергами; с нового царствования начали считать их героями. До сих пор в своих «Записках» и в своих сношениях с прежними своими близкими, которых они по возвращении нашли еще в живых, и тем еще менее с людьми нового, сочувствующего им поколения, избегают все до единого признать ту истину, что восстание их с оружием в руках на Петровской площади 13 и в Василькове 14, городе Киевской губернии, было вынуждено обстоятельствами, от них ни мало не зависевшими. Следствие, крепость, суд, смертная казнь, долгая дорога в ссылку в оковах, пребывание на каторге в самом начале, почти наравне с отверженными от общества злодеями, замкнутый тесный кружок единомышленников, многие лишения (кто их перечислит) и тридцатилетнее, хотя и облегченное впоследствии изгнание - все это вместе взятое путем весьма естественным довело их до того, что они, строго оберегая в себе человеческое достоинство, бессознательно в собственных своих глазах сделались действительными героями-патриотами и начали при-

[542]

писывать себе такие стремления для блага своего отечества, осуществление которых редким из них представлялось в мечтаниях, для большей же части и самое это мечтание было недоступным. Говоря о них с любовью и участием, Николай Иванович Тургенев в одном из своих сочинений первый открыл в них эту черту самообольщения, неизбежно присущую всем без исключения политическим изгнанникам особенно тогда, когда они где-нибудь в отдалении, в ссылке, живут вместе. При таких только условиях, должно сказать, и могут они, эти несчастные изгнанники, не упасть духом и оставаться такими, какими они были, - людьми честными, благородными, сильными телом и духом и достойно переносить все свои страдания. Потому-то, возводя себя добросовестно, искренно на степень героев, они, как мы теперь еще видим - делаются неумолимо строгими ко всем тем из участвовавших в первоначальных тайных обществах, которые, убедившись - иные в неправоте, другие в невозможности, в несбыточности их стремлений, от них отстали и прекратили все сношения с ними и с тайными обществами. Этих отсталых порицают они изменниками. Такими изменниками в глазах декабристов, выдержавших 30-летнюю ссылку, считают они, во-первых, сколько мне достоверно известно, Ник. Тургенева, Мих. Фед. Орлова и живущего еще престарелого воина Граббе 15, и в этом отношении их строгий суд против них, за то, что они не разделяли с ними их тяжкой участи, сходится или по крайней мере сходился с судом против отсталых и самого правительства, которое всех их приговором верховного уголовного суда карало, иных еще милостивым, других слишком жестоким, по моему мнению, наказанием.

К сожалению, история не может назвать беспристрастными ни произведенное над декабристами следствие, ни приговор суда. Он не был чужд крайнего раздражения. Император Николай впоследствии смягчил против них своей гнев и, по выражению Пушкина:

И тем, кого карает явно,
Он втайне милости творит.

К несчастью для осужденных, сделанный государем выбор главных следователей пал на близких ему Чернышева и Левашова 16, способных с жестокою радостью ругаться над человечеством, и был орудиями нравственной и всякой другой пытки. К несчастью, если над декабристами не было пыток телесных, то нравственной пытке, ненужной и часто утонченной и бесполезной, они подвергались.

Между судьями были, как мы уже сказали, многие раздраженные до крайней жестокости, несколько умеренных и кротких и ни одного судьи твердого и вполне справедливого, а тем еще менее такого, который бы соединял в себе все те качества, какие требуются в наше время, завоевавшее себе развитием принципов истинного христианства и юридического права высшие идеи о правосудии. По моему крайнему разумению, не правосудие, а раздраженные

[543]

страсти положены были в самое основание этого суда. Разделение преступников на категории и изъятия из всех них вначале главных заговорщиков, казненных потом смертью, было возмутительно несправедливо. Допустим, что такое изъятие вымышлено было верховными судьями для того, чтобы вынудить от государя согласие на смертную казнь и тем - вероятно, об этом не подумали - лишить его на все время царствования права помилования остальных преступников; допустим отчасти, что смертная казнь была по времени необходима, но к чему прочие разделения на категории? Опять, по моему крайнему разумению, все без исключения взятые с оружием в руках бунтовщики заслуживали по военному суду немедленно смертную казнь, потому что большая часть их изменили не только общей присяге на верноподданство, но и присяге своему знамени, и сверх того, смело прибавлю от себя мое собственное мнение, тому понятию о дворянской чести, которая в нашем дворянском быте, в нашей истории, к сожалению, не достаточно выработалась и которая везде признается comme acte de felonie *. Что бы о мне ни говорили, как бы меня ни порицали, а мысль моя такова - и к ней прибавлю я повторение той, которую я уже высказал - что вышедшие на бунт с оружием в руках виновны были в увлечении за собою, во-первых, очень еще юных заговорщиков и тех из солдат, которых они привели за собой на площадь обманом и, сверх того, той толпы народа, которая безвинно была подвержена картечным выстрелам. Последнее обстоятельство, тяжко обвиняющее преступление, было по како- му-то странному случаю совершенно забыто и на суде, и в сознании самих преступников. Никто до сих пор не произнес об этом ни слова, не написал ни одной строчки. Положа руки на сердце, во всем этом несчастном деле убийство невинных жертв, обманутых или привлеченных под картечь одним любопытством, осуждаю я еще более, нежели самый мятеж. Верховный суд, а с ним вместе и верховная власть совершили тяжкий грех перед историей тем, что действовали по чувству страха. Военный суд, по военным законам скорый и неумолимый, нашел бы более оправдания перед историей своей строгости, - за ним признали бы закон тяжелой необходимости. Император Николай выказал бы более царственной мудрости, если бы воздержался от собственного своего раздражения, если бы не уступил раздражению членов суда и всего общества, если б не казнил смертью пятерых главных зачинщиков. Мы знаем достоверно, что время подействовало благодетельно и на его сначала ожесточенное сердце, что он, по возможности, миловал преступников, но смертная казнь, лишив и его самодержавие возможности возвратить жизнь уже казненным, тем самым отняла у него и право помилования. По всей справедливости оно должно было на суде смягчить наказание всем тем, которые увлечены были, не достигнув зрелого возраста, и еще более тем,

___________

* Как акт велоромства (фр.).

[544]

которые в мятеже не участвовали и даже не знали, что давние намерения тайных обществ - шаткие, неопределенные, вызванные одними обстоятельствами, будут когда-либо приведены в исполнение. Кто, кроме Бога, может судить о поступках, еще не совершенных?

* * *

Прошло более двух лет с тех пор, как повел я длинную, хотя и бедную содержанием, мою о себе повесть, рассказывая ее откровенно, бесхитростно, без всяких притязаний на авторство, без страха и без нужды на успех, а потому и без желания видеть ее в печати, рассказывая без большего усилия, не умея побеждать в себе лень, которая не любит справок. Но с тех пор, как обо всем случившимся со мною повествую, не приходилось еще мне так сильно, так искренно желать, чтобы рассказ мой об одном из ссыльных был справедлив и вполне достоин его памяти.

В немногих словах, не имеющих претензии на историческое значение, упоминая о декабрьском мятеже и только потому, что в это пребывание мое в Петербурге разрешилась эта грозовая туча громовым судом, казнями и ссылкой осужденных, желаю сказать мое последнее слово о том из декабристов, который с первой моей с ним встречи привлек к себе мои юношеские симпатии, почему - сам не знаю.

За пять лет прежде 14 рокового числа, в 1819 году встретил я еще очень молодым человеком двух родных братьев князей Трубецких, старшего Сергея и младшего Петра 17, которые немногими годами были меня старше. Они были в отпуску в Москве для свидания с родными, и в продолжение целой недели в безлюдное в городе время видал я их почти ежедневно в доме моей тетки Марьи Васильевны Обресковой. Вместе с нею жила тогда их близкая свойственница Александра Николаевна Николева, урожденная Бахметева; к ней-то именно они и ездили. На сестре Николевой был женат родной по матери их дядя князь Егор Александрович Грузинский 18, в свое время очень известный. Князь Сергей Петрович был в это время капитаном старого Семеновского полка и своим скромным, сдержанным, но в то же время добродушным простым обхождением мне полюбился. Длинный ростом, рябоватый, сутуловатый и неуклюжий, но с приятным выражением лица, он мало походил на второго своего брата, гвардейского артиллериста, князя Петра, отца Оболенской, Урусовой, Толстой и Клушиной 19.

Я скоро потерял их из виду, но имя Трубецкого все-таки осталось в моей памяти, и когда в Берне дошло до меня подробное известие о 14 декабря вместе с длинным списком заговорщиков, я с большим любопытством и участием остановился и призадумался над именем князя Сергея Петровича, несмотря на то, что между подвергнувшимися следствию были три-четыре человека, мне лично знакомые: Корнилович, Оболенский, Шаховской и др.

[545]

Надо же было случиться, что в 1851 году старший сын мой Николай, также рано оторванный от семьи в могилу, отправился на службу в Сибирь к генерал-губернатору Муравьеву-Амурскому 20, был принят в семье Трубецких как самый близкий родной - и через два года женился на меньшой княжне Зинаиде 21.

Участие Трубецкого в мятеже слишком известно. Он был один из главных основателей тайных обществ, был выбран диктатором, не был на площади в самое время бунта и был взят в доме австрийского посланника Лебцельтерна, женатого на сестре его жены 22.

Тяжкое обвинение Трубецкого для многих состоит в том, что он не был на площади. Наперекор и осуждениям, и оправданиям безупречного и в глазах многих праведного страдальца скажу одно: все мы, христиане, забыли, что существует грех и за ним покаяние, что без последнего никому недоступно спасение и что богоугоднее удержаться от преступного намерения, чем приводить его по человеческой гордости в исполнение. Это представляется мне полным нравственным оправданием Трубецкого.

Когда Трубецкой возвратился вместе с другими декабристами, я, по нашим близким родственным связям, коротко с ним познакомился и начал разгадывать характер и деятельность, и всю тридцатилетнюю многострадальную жизнь в ссылке этого загадочного для многих человека. В первую пору их возвращения им воспрещено было жить постоянно в Москве, но, приезжая по временам в столицу с разрешения полиции, многие из них искали сойтись с москвичами, сколько-нибудь сочувствовавшими их увлечению, а сверх того и любопытствовавших посмотреть на них вблизи тогда было много в обществе, некоторые этим воспользовались и начали показываться в различных кружках, у Авдотьи Петровны Елагиной и у ярого Кетчера 23, закадычного друга Герцена, бывшего уже в чужих краях. Один только Трубецкой отказывался делать новые знакомства и ограничивался, живя в Москве, небольшим кругом своих родственников и старых знакомых. Он раз при мне отказал Лореру принять князя В. Черкасского 24, с которым познакомиться предлагал тот князю, как с человеком, каков он и есть, очень любезным и очень образованным. «Я нисколько не отрицаю его достоинств, - отвечал Трубецкой, - но в то же время не особенно желаю быть предметом чьего бы то ни было любопытства». Я, конечно, ни одним нескромным вопросом не касался с Трубецким до его прошлого. Первое впечатление, им так давно уже на меня произведенное, вполне оправдалось. Он был и по возвращении из ссылки так просто добродушен и кроток, каким показался мне с первой со мною встречи и каким представлял его нам Семенов. О себе он был молчалив и глубоко смиренен.

[546]

Цитируется по изд.: Д.Н. Свербеев. Мои записки. М., 2014, с. 537-546.

Примечания

1. Текст публикуется по печатному изданию 1899 г. В рукописи сохранился вариант воспоминаний о декабрьском восстании, существенно отличный от опубликован-ного текста (ФС. Д. 21). Он записан со слов отца рукой С.Д. Свербеевой и имеет следы редакторской правки самого Дмитрия Николаевича (вставлены имена и заменены некоторые слова). Это не самостоятельный очерк, а фрагмент общего текста воспоминаний (скорее даже - не вполне законченный набросок воспоминаний), логически связанный с рассказом о швейцарском периоде жизни мемуариста - см. Фрагмент 32.

2. ...четвертый от Петра Великого император... - Свербеев, очевидно, считает российских правителей мужского пола (Петра II, Петра III и Павла I), пропуская малолетнего Иоанна Антоновича и не принимая в счет правительниц-женщин (Екатерину I, Анну Иоанновну, Елизавету Петровну, Екатерину И).

3. ...Строганов, Новосильцев... - Павел Александрович Строганов (1772-1817), граф, генерал-лейтенант (1814), и Николай Николаевич Новосильцев (1768-1838), граф (с 1833 г.), государственный деятель, председатель Государственного совета и Кабинета министров (с 1832 г.).

4. Кочубей Виктор Павлович (1768-1834)- граф (1799), князь (с 1831 г.), министр внутренних дел России (1802-1807, 1819-1823).

5. ...оплакивал умерщвленную свою любовницу Настасью... - В 1825 г. крестьяне села Грузино за жестокость убили любовницу Аракчеева Анастасию (Настасью) Федоровну Минкину (Шумскую) (1785-1825), которая полновластно управляла имением.

6. О... намерении Пестеля пишет ...в... своих «Записках» Николай Иванович Лорер... - О «Записках» Н.И. Лорера, виденных Свербеевым в рукописи и пересказе им слов Пестеля - см. примеч. 18 к очерку «Н.И. Тургенев» и с. 494 очерка.

7. ...Якушкин выразил в своих «Записках», изданных за границей... - Иван Дмитриевич Якушкин (1793-1857), капитан в отставке, декабрист. Начало его записок (до 1826 г.) было напечатано в Лондоне А.И. Герценом (Полярная звезда. 1862, а также отд. изд. в серии «Записки декабристов» (Лондон, 1862)), а затем перепечатано в Лейпциге в 1874 г. Окончание (за 1826-1836 гг.) появилось впервые в «Русском архиве» (1870. № 8-9. Стб. 1566—1633).

8. ...основной закон, данный Павлом о порядке престолонаследия... - Речь идет об «Акте о наследовании... престола», утвержденном Павлом I в 1797 г. По этому документу российский престол переходил от царствовавшего императора к его старшему сыну, затем в порядке старшинства к другим его сыновьям. Если таковых не имелось, престол переходил к второму по старшинству брату царствовавшего императора и его потомкам мужского пола.

9. ...министра юстиции князя Лобанова... - Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский (1758-1838), князь, генерал от инфантерии, министр юстиции (1815-1827).

10. Шеншин Василий Никанорович (1784-1831) - генерал-майор, в 1825 г. командир 1 -й гвардейской пехотной бригады, одним из первых привел своих солдат к присяге Николаю I, за что был пожалован в генерал-адъютанты. Во время восстания он был лишь ранен, а не убит.

11. ...провозглашать конституцию, во имя супруги нового законного государя... - Свербеев имеет в виду рассказы о том эпизоде восстания, когда солдат мятежных полков призывали выступать с лозунгом «За конституцию!», объясняя им при этом, что Конституция - это имя супруги законного государя Константина Павловича.

12. ...поступку князя Трубецкого. - Князь С.П. Трубецкой, намеченный восставшими в диктаторы, 14 декабря 1825 г. не вышел на Сенатскую площадь и участия в восстании не принимал.

13. ...на Петровской площади... - Сенатскую площадь называли иногда Петровской по стоящему на ней памятнику Петру I.

14. ...в Василькове... - В этом городе стоял Черниговский пехотный полк, который взбунтовался под влиянием подполковника Сергея Ивановича Муравьева-Апостола в поддержку выступления в Петербурге.

15. Такими изменниками... считают они... Мих. Фед. Орлова и живущего еще престарелого воина Грабе... - М.Ф. Орлов, благодаря заступничеству брата, А.Ф. Орлова, близкого к Николаю I, был избавлен от суда и всего лишь отстранен от службы. Павел Христофорович Граббе (1789-1875) - граф (с 1866 г.), генерал от кавалерии, член Государственного совета (с 1866 г.); член «Союза благоденствия». На допросе Верховной комиссии он заявил, что указывал членам «Союза благоденствия» на незаконность и опасность тайного общества; по высочайшему повелению был посажен на 4 месяца в крепость, потом освобожден.

16. Левашов Василий Васильевич (1783-1848)- граф (с 1833 г.), генерал-адъютант (1817), 14 декабря 1825 г. находился при особе Николая I, за отличие при подавлении восстания произведен в генерал-лейтенанты (1826), член Следственной комиссии по делу декабристов, председатель Государственного совета и Комитета министров (1847-1848).

17. Трубецкой Петр Петрович (1793-1840)- князь, статский советник, начальник Одесского таможенного округа (1824), член «Союза благоденствия».

18. На сестре Николевой был женат... князь Егор Александрович Грузинский - Князь Георгий Александрович Грузинский (1762-1852), камергер, был женат на Варваре Николаевне Бахметевой (1777-1817), сестре А.Н. Николевой.

19. ...князя Петра, отца Оболенской, Урусовой, Толстой и Клушиной. - Свербеев имеет в виду дочерей П.П. Трубецкого: княгиню Дарью Петровну Оболенскую (1821- 1905); княгиню Елизавету Петровну Урусову (1825-1905); графиню Варвару Петровну Толстую (ок. 1820-1900); Агафоклею Петровну Клушину (1824-1905).

20. Муравьев-Амурский Николай Николаевич (1809-1881) - граф (с 1858 г.), генерал- губернатор Восточной Сибири (1847-1861), руководитель экспедиций по Амуру (1854-1855), начальник по службе Н.Д. Свербеева и хороший знакомый Д.Н. Свербеева - мемуарист замечает в письме сыну в 1856 г. о прибавлении слова «Амурский» к его фамилии: «Мы его назвали так, чтобы отличить от двойника его, Карсского» (РО ИРЛИ. Ф. 598. On. 1. Д. 891. Л. 222).

21. Свербеева (урожд. Трубецкая) Зинаида Сергеевна (1837-1924) - жена Н.Д. Свербеева, дочь С.П. Трубецкого.

22. ...в доме австрийского посланника Лебцельтерна, женатого на сестре его жены. — Людвиг Лебцельтерн (1774-1854), граф, австрийский полномочный министр в Петербурге (1815-1826), был женат на графине Зинаиде Ивановне Лаваль (1801-1873), сестре Екатерины Ивановны Лаваль (в замужестве кн. Трубецкой) (1800-1854).

23. Кетчер Николай Христофорович (1809-1886) - врач, писатель-переводчик.

24. ...князя В. Черкасского... - Очевидно, князь Владимир Александрович Черкасский, либеральный общественный деятель; московский городской голова (1869— 1871).