«Но выставить и пригвоздить весь этот кошмар и ужас к позорному столбу истории всё-таки желательно и нужно»
Трагедия восточнославянского населения Галичины и Буковины, а если быть более точным - той его части, которая отождествляла себя с русской цивилизацией и испытывала симпатию к России, уже достаточно хорошо известна. Последние годы к ней проявлен интерес, который в исторической ретроспективе сложно назвать иначе, как запоздалым.
Тем не менее, несмотря на значительный объем литературы, остаётся ряд непрояснённых вопросов, без понимания которых невозможно в полной мере оценить маховик террора, его движущие пружины и принцип действия.
Одной из таких неизученных тем является гибель га-лицийских и буковинских русинов в ходе бессудных казней и линчеваний. С психологической точки зрения, подобные казни (или, скорее, убийства) отражают атмосферу, царившую в восточных габсбургских провинциях. С юридической - степень девальвации как правовых, так и нравственных норм у значительной части их населения, охваченного шовинистической горячкой.
О ходе подобных расправ могут свидетельствовать несколько самых характерных случаев. Первый - это крупнейшая и наиболее циничная их них, произошедшая 15 сентября 1915 года в Перемышле. Тогда военнослужащие австро-венгерской армии, вместе с присоединившимися к ним обывателями, убили 44 человека. Расправа произошла днём, в центре города, в людном месте. Множество людей
оказалось свидетелями, кроме того, выжило двое участников расправы. И, тем не менее, документы свидетельствуют однозначно - австрийское правосудие в лице военного командования перемышльской крепости закрыло глаза на бойню. Формальный отчет полицейской команды, за которым не последовали никакие судебные действия - это всё, чем отреагировали власти. Эта трагедия получила некоторое отражение в исторической литературе - так, со ссылками на документы, её описал польский историк Зигмунт Ласоцкий (Lasocki 1929:246-248) и галицийский историк карпато-русского направления Адриан Копыстянский (Копыстянский 1937). После Второй мировой войны, однако, тему постигло практически полное забвение.
Меньшими по размаху, но также весьма показательными случаями, являются расправы в галицком селе Сосница и буковинском посёлке Глыбокая. Расправа в Соснице (ныне - Польша, подкарпатское воеводство) произошла 13-14 октября 1914 года. Тогда венгерские солдаты, войдя в село после временного отступления арестовали и повесили восемь местных крестьян. После войны удалось установить, что крестьян обвинили в «русофильстве» односельчане. Расправа не имела даже формального сходства с правосудием - арестованные по голословному доносу крестьяне (среди которых, к слову, один слабоумный) были казнены по приказу оставшегося неизвестным офицера. Как сообщали впоследствии свидетели, казни предшествовали жестокие истязания. Никакого, даже такого формального, как в случае с перемышльским погромом, следствия не проводилось, подробности расправы были установлены после войны деятелями галицко-русского движения путём опроса очевидцев (Талергофский альманах, 1924:т.1).
Аналогичным является случай буковинского села Глыбокая (ныне - райцентр Черновицкой области, Украина), где в том же октябре 1914 года по устному распоряжению австрийских жандармов было повешено, по меньшей мере, шесть крестьян, заподозренных в симпатиях к российским войскам (Компашець, 1960:223). Эта расправа не была подкреплена никакими судебными документами или официально вынесенным обвинением.
Все три случая имели несомненное сходство по нескольким пунктам. Во-первых, расправы были классическим линчеванием, не сопровождавшимся даже самым условным юридическим базисом. Во-вторых, по меньшей мере, в случае с Сосницей и Глыбокой, опорой для расправы были голословные доносы. В-третьих, убийцы не понесли никакого наказания, хотя установить их личности было сравнительно нетрудно.
Эта сторона террора показывала, во-первых, насколько глубоко заражены были многие граждане Австро-Венгрии национализмом и русофобией, становясь порой способными на самые отвратительные преступления. Во-вторых, полная безнаказанность линчевателей демонстрировала, сколь плотной была повязка на глазах габсбургской Фемиды в случаях, касавшихся её «неправильных» граждан.
Перечисленные выше случаи, безусловно, не были единственными. В позднейших работах, посвященных мартирологии австро-венгерского террора, в периодической печати отражено множество подобных происшествий. Тем не менее, эта сторона трагедии галицийских и буковинских русофилов остается полностью неизвестной.
Сколь ни часты были подобные самосуды, но они во многом остаются белым пятном. В отличие от жертв концлагеря Талергоф, военной тюрьмы Терезин и других лагерей и тюрем меньшего размера, которые поддаются хотя бы примерному подсчету, число жертв самочинных расправ не установлено даже приблизительно. Сам факт произвольности подобных расправ делал их «юридическими невидимками»: люди погибали, но ни в каких официальных документах это не отражалось. Об этом можно было судить лишь по воспоминаниям очевидцев, ретроспективному отражению в прессе, начиная с 1917-го года (до этого военная цензура напрочь исключала любое упоминание в печати), отдельным историческим работам.
Оценка общего количества погибших подобным образом, анализ обстоятельств их смерти и причин трагедии остаётся ещё не выполненной, а по сути, и не поставленной исторической задачей. Даже самый беглый обзор работ и источников, касающихся темы (таких как, к примеру, «Талергофский альманах» или работа румынского историка Теодора Балана «Suprimarea miscarii nationale din Bucovina pe timpul razboiului mondial 1914-1918») позволяет утверждать, что в результате приговоров военных судов и самовольных линчеваний погибло не менее нескольких сот человек обоего пола и разных возрастов, включая детей и подростков.
Волна террора, как направляемого государством, так и осуществлявшегося по личной инициативе военных и гражданских лиц, покоилась на многолетней кампании ненависти ко всему, что так или иначе связано с Россией.
Результатом этой кампании стали не только несколько тысяч погибших (в местах заключения либо в результате военных судов и самочинных расправ) и десятки тысяч прошедших сквозь лагеря и военные тюрьмы. Надлежит помнить, что, спасаясь от террора, десятки тысяч буковинцев и особенно галичан покинули родную землю. Очевидно, что речь идет в абсолютном большинстве о представителях старорусинского (русофильского) лагеря. Часть из них впоследствии вернулась в родной край, но не все. Организационный разгром карпато-русского движения, эмиграция или гибель множества его активистов позволили вывести движение из политического поля в переломный исторический период. Этот факт надлежит учитывать, анализируя причины широкого распространения в этих регионах украинского национализма в послевоенный период и угасание карпато-русской идентичности.
Д.А. Ахременко, К.В. Шевченко, Е.Л. Кривочуприн. Забытая трагедия русинов: национальная политика Габсбургов в годы Первой мировой войны. Брянск, 2016, с. 179-184.