Документ № 13
Из воспоминаний о. Григория Качалы («Талергофский альманах». Вып. 1. Львов, 1924.
С. 42-44)
«Меня арестовали 4 августа 1914 г. В поле нашли меня, лежащего в траве, не известный мне фельдфебель и сельский стражник и велели мне идти домой, где должен ждать меня какой-то австрийский офицер.
Вместо офицера встретил я дома жандарма. Во время обыска жандарм взял почему-то чешский проповеднический журнал «Ка2а1е1па» и составил протокол, а затем увёл к уездному старосте в Бережанах.
Комиссар староства заявил, что имеется донос, будто бы я пугал своих прихожан страшным голодом, который возникнет во время войны.
По пути из староства в тюрьму, на мою просьбу, мы зашли в окружной суд.
Прокурор прочел протокол и подписал жандарму книжку, отправил его, заметив:
— Мы сами разберемся (в оригинале на польском языке).
После ухода жандарма прокурор пригласил меня садиться и сказал: «Мы арестантов хватаем кучами, их уже некуда сажать, каждого обвиняют в шпионаже. В ваших деяниях я не нахожу ничего крамольного, поэтому могу отпустить домой. Советую не прятаться от жандармов» (в оригинале на польском языке). Со страхом пробрался я между патрулями ночью, как вор, домой, но на другой день явился тот же жандарм с пятью другими и забрал меня прямо в бережанскую тюрьму. В тюремной канцелярии объявили мне приказ львовского дивизионного суда об аресте, после чего отправили на вокзал.
Тут я встретился с благочинным из с. Мозоловки о. Томовичем, также в обществе жандарма.
Во Львове в какой-то канцелярии, не то военной, не то тюремной, федьдфебель-еврей отнял у нас все «опасные» вещи, как часы, портмоне с деньгами, брачные кольца и т.п., давая нам во время этой операции наставления, что, мол, не следует священникам-духовным пастырям заниматься шпионажем, что он этого не надеялся и пр.
Некий молодой украинофил, служащий в этой канцелярии, угрожал нам виселицей, пока фельдфебель бережливо прятал как доказательство измены отобранные у нас мелочи.
Был здесь также свящ. Дуркот с двумя сыновьями.
На третий день перевели нас в большую камеру, в которой помещалось уже 48 человек, между нами знакомые священники Савула, Пилипец, Билинский.
Меня и свящ. Баковича из Лесенич допрашивал д-р Станислав Загурский (или Зигоржинский); хотя наш следователь хвастался во время допроса, что он львовский адвокат, но своим обращением он был похож более на австрийского капрала или старого дядьку, обучающего новобранцев и всячески старающегося показать им свою власть и превосходство.
Пан Станислав бросался на меня с кулаком, угрожая смертью и стараясь страхом заставить меня признаться, что я занимался пропагандой православия: но, получив от меня в десятый раз ответ, что я никакой пропагандой вообще не
занимался, а только однажды прочел в церкви послание митрополита Шептицкого о православии без всяких комментариев, - он распорядился отвести меня обратно в камеру. Тут следует заметить, что о. Бакович, весьма нервный и больной, сошёл после этого с ума и умер в Талергофе.
Жизнь в тюрьме была незавидная. Кажется, 2-го сентября я уехал со вторым транспортом в Талергоф; не помню даже хорошо, с кем ехал, потому что все мы были истомлены жаждою и голодом.
В нашем вагоне ехало 85 человек, кроме конвоя, который довольно удобно расположился посередине теплушки, заняв одну треть всего помещения и отталкивая нас прикладами направо и налево в углы вагона.
Ехали мы пять суток, получив за всё время путешествия раз чай с ромом, а раз рисовый суп.
По пути на вокзале били прикладами, куда попало. Меня ударили в бедро: счастье, что я тогда нёс шинель свящ. Петровского из Рыкова. Помню также, что, когда мы грузились во Львове на главном вокзале, полицейский ударил свящ. Марицкого дважды саблею плашмя по шее. Тот упал, и уже товарищи из его четверки вынесли его на руках из вестибюля по лестнице в вагон».
Д.А. Ахременко, К.В. Шевченко, Е.Л. Кривочуприн. Забытая трагедия русинов: национальная политика Габсбургов в годы Первой мировой войны. Брянск, 2016, с. 118-120.