17. Данные диалектологии, антропонимики, фольклора и этнографии

Было бы очень важно для воссоздания этнической истории европейского Северо-Востока использовать данныедиалектологии, фольклора и этнографии, которые необходимо исследовать в разных плоскостях: взаимодействие разных этнических групп русского населения, этническое воздействие русского населения на финноугорское и тюркское, балтийского на русское, финноугорское и тюркское, финноугорского и тюркского на русское.

          Конечно, диалектологические исследования проводились довольно скрупулезно, но применительно к этнической истории делались, как мне кажется, иногда поспешные заключения. В частности, из того факта, что Вятка входит в северную диалектную зону вместе с ее северо-западными соседями, делается вывод apriori, что Вятка заселялась с северо-запада, из вологодских земель, из Заволочья. Кроме того, «хорошо известно», что Вятка заселялась новгородцами. Правда, миф о новгородском заселении как раз противоречит диалектологическим данным. Новгород и Псков относятся к другой диалектной зоне. Как отмечается в коллективной монографии ведущих диалектологов ИРЯ (речь идет о Средневековье), «Территории, расположенные к востоку от 36 градусов в.д. <…>, хотя и входили в состав Новгородской земли, так как были охвачены новгородской данью, не могут быть включены для данного периода в ареал новгородского диалекта…».[1] Что же говорить о Вятке, которая расположена много восточнее 36 градусов и никогда не была «охвачена новгородской данью».

          Более того, возвращаясь к топонимическому анализу, можно с уверенностью сказать, что новгородский элемент в русском населении Вятки был крайне мал, если не отсутствовал вовсе. «На основании анализа гидронимов можно косвенно судить о разговорных формах антропонимов, характерных для Новгородско-Псковских земель. К ним относится тип уменьшительных имен на –хно (Грихно, Лехно, Дахно, Махно, Михно, Яхно), -ец, (Гринец), -ша (Вальша, Демша, Якуша), -ко (Панько, Юрко). Разговорный язык переделывает имя Фома на Хома (ср. Хоменка), Фотиния на Фетиния (ср. Фетининское)».[2] Как отражение былой миграции на западе нынешней Вологодской области есть деревни и села с названиями, произведенными от характерных имен новгородского типа (например, четыре Якушева, четыре Якушевских, Якушино, два Якшина и три Якшинских), реже они встречаются на востоке Вологодской области, а на Вятке – как редчайшее исключение.

          Миграция на Вятку с ближнего запада и северо-запада (из Вологодской и Костромской областей) не противоречит диалектологическим данным, но хотелось бы получить доказательства именно такого направления миграции, если она вообще имела существенный характер. В пользу этого вектора миграции приводится факт распространения на Вятке таких фамилий как Устюжанин(ов), Вологжанин, Вычегжанин. Впрочем, хорошо известно, что в XVI– начале XVIIв. с Вычегды и других районов Севера была не просто миграция, а повальное бегство в связи с постигшей тогда Север климатической катастрофой и значительным сокращением там хлебопашества. Но насколько была существенной эта миграция для жителей более южных мест с более плотным населением?

          Что же касается более западных районов, то и там немало Вяткиных и Яранцевых, а в Костромской обл. есть село Вятско-Николаевское (Пыщугский р-н). В Нижегородской обл. миграция с Вятки играла важную роль, в первую очередь, в заселении Поветлужья и Заветлужья. Это отмечается лингвистами[3] и сохранилось в преданиях местных жителей.[4] Мы видим, что кроме миграции с запада на восток была и миграция в противоположном направлении, а также миграция в направлении север – юг и наоборот (на Печоре есть деревня Вятская, черта г. Вуктыл). Ясно, что делать какие-либо выводы можно только после многостороннего изучения миграционных процессов, односторонний же подход может дать ложные результаты.

          Для целей воссоздания этнической истории важно не только выделение особенностей диалектов, фонетических, грамматических и лексических, именно местных разновидностей фольклора, местных этнографических признаков, но и анализ их происхождения, взаимосвязи с другими этническими группами и этносами.

          При этом следует иметь в виду, что общность определенных этнографических элементов у русского населения Вятки и других окраинных этнических групп (например, поморов) с окружающими этносами может быть вызвана не только заимствованием этих элементов у инородцев, но и обратными процессами, а также совместным заимствованием у третьих этносов. Этнографические и диалектные особенности окраинных групп могут быть зачастую объяснены их оторванностью от этнического ядра, что, в частности, выразилось в значительно более позднем принятии христианства и сохранении по этой причине языческих традиций. И даже сами эти традиции могли в значительной степени отличаться от традиций основного русского населения, предшествовавших введению христианства, - как вследствие географического, так и временного фактора.

          К сожалению, для объективного анализа межэтнических связей имелись (и, может быть, имеются сейчас) не только мифологические препятствия (связанные с бытованием ложных мифов), но и идеологические. Например, в 20-е годы XXв. за «преуменьшение роли финно-угров в формировании русской народности» выдающийся археолог А.А. Спицын и этнограф Д.К. Зеленин были обвинены в национализме (А.В. Шмидт и др.). Спицын вскоре умер, а Зеленину пришлось «пересмотреть свои взгляды». Этот ярлык сохранялся еще в 1970 г.[5]

     В заключение отметим наличие многочисленных балтийских заимствований в финноугорских языках (названия растений и животных, частей тела, цветов, временные термины, ономастика, религиозная лексика) – не только в прибалтийскофинских, но и в мордовских, марийском, удмуртском, коми-зырянском языках и даже в мансийском. Причем, многие балтийские заимствования, отмеченные в восточных финноугорских языках, не известны в западных.[6]Этот факт отмечал еще в 1890 г. датский языковед Вильгельм Томсен (Thomsen), а позднее – Б.А. Серебренников, но он до сих пор не осмыслен историками.