«Королевская власть есть достоинство, а не наследственное достояние» — эта фраза, прозвучавшая впервые на Генеральных Штатах в Туре в 1484 г., едва Людовик XI навеки закрыл глаза, подводила итоги долгой, черновой работе столетий, завершенной только что умершим королем.
Франция теперь была единым и, пожалуй, самым сплоченным из всех европейских государств, и это знаменовало собой наступление в Европе новых времен. На сцене европейской политики выступали крупные политические объединения, в лоне которых создавалось новое единство — единство нации. И этот факт в сознании современников, еще не понимавших всех вытекавших из него последствий, отложился в вышеупомянутой фразе, смысл которой заключался в том, что королевская власть, олицетворявшая новое государство, одновременно и возвышалась на пьедестал морального достоинства, и превращалась в общественное служение.
Само собой разумеется, что это осознанное современниками положение не было полным пониманием смысла свершающихся процессов и их значения как звена всемирно-исторического развития. Раскрыть этот смысл и есть задача историка-марксиста, рассматривающего каждый факт и процесс прошлого в единстве целого.
В 1491 г. сын и преемник Людовика XI Карл VIII женился на герцогине Анне Бретонской, и с этой женитьбой последнее
[151]
крупное герцогство — Бретань фактически вошло в состав земель французской короны, хотя окончательное присоединение ее к Франции произошло значительно позже, в 1532 г. К этому времени территория Франции была лишь немногим меньше нынешней. На востоке ей не хватало Лотарингии, Франш-Конте, Бресс, Бюже, Жекс, Савойи и Ниццы. Княжество Оранж, Авиньон и графство Венессен на юге находились в особом отношении к Франции. Первое считалось вассалом французской короны, а его государь должен был приносить королю обычную вассальную присягу (foi et hommage); вторые два принадлежали папе, но король пользовался на их территории некоторыми правами. На юго-западе у Франции не было еще Руссильона (отошедшего в 1494 г. к Испании), Наварра оставалась самостоятельным государством, и даже Беарн был связан с Францией феодальной зависимостью весьма непрочного и сомнительного свойства.
Но в целом Франция к XVI в.— крепкое и сплоченное по тем временам королевство. Однако все же не следует преувеличивать степень этой сплоченности. Она — продукт долгого и мучительного процесса, и это обстоятельство давало себя чувствовать даже в первую половину XVI в. при сильных (или, по крайней мере, популярных) королях.
В буре гражданских войн второй половины столетия Франция снова готова была развалиться на свои составные части. Исход войн, однако, показал, что центростремительные силы взяли верх над центробежными.
Давал себя чувствовать и так называемый «феодализм принцев». Апанажи (уделы) принцев крови представляли еще большие феодальные владения. Крупнейшие из них принадлежали родственникам короля, фамилиям Орлеанов, Алансонов и Бурбонов. Особенно сильна была последняя, наименее близкая по крови ветвь королевского дома — Бурбоны. Она состояла в свою очередь из трех родственных фамилий: Ламарш, Бурбоны, Монпансье, которым в начале века принадлежали громадные владения в центре Франции в области Орлеана. Фамилия Алансонов, правда, была небогата. Орлеаны после смерти бездетного короля Карла VIII сами оказались на престоле Франции в лице Людовика XII (1498—1515), тоже не имевшего наследника, и единственным представителем этого дома остался двоюродный брат короля Франциск Ангулемский, который после смерти Людовика XII занял французский престол под именем Франциска I (1515—1547).
Кроме принцев крови, большие феодальные владения принадлежали титулованным феодалам. Эти знатные фамилии гнездились главным образом на юго-западе. Таковы были д’Альбре, Наварры, де Фуа и т. д. Около трех десятков крупных сеньорий было разбросано повсюду, будучи вкраплены в королевский домен. Но их
[152]
владельцы — уже не средневековые сеньоры. Они утеряли свои суверенные права. Впрочем, на юге еще в конце XV в. кое у кого из феодалов были свои многочисленные дворянские свиты, и между такими феодалами иногда возникали настоящие войны, на которые королевская власть принуждена была смотреть сквозь пальцы. Новые порядки, возникавшие с усилением королевской власти, не сразу вошли в сознание современников. Феодалы еще долго смотрели на усиление королевской власти как на узурпацию своих вольностей и прав, и во второй половине века эти взгляды ожили с новой силой.
Трудным делом оказалось присоединение Бретани. Для этого понадобился ряд браков между королями французскими и герцогами бретонскими. Анна Бретонская после смерти Карла VIII стала женой Людовика XII (1499). В это время Бретань оставалась доменом королевы, и последняя ревниво оберегала самостоятельность и обособленность своих подданных бретонцев. Дочь Людовика XII и Анны Бретонской Клотильда Бретонская была женой Франциска I. И только этот король добился от своей жены, чтобы она завещала свое государство, т. е. Бретань, их сыну, а в 1532 г. получил согласие бретонских штатов на признание дофина, будущего Генриха II, герцогом и сеньором Бретани, вследствие чего Бретань окончательно вошла в состав Франции при условии сохранения своих прав, вольностей и привилегий.
Что же представляла собой эта новая Франция с точки зрения населения, экономики страны, ее социального и политического строя?
Мы не знаем и не можем знать при отсутствии в XVI в. статистики точных цифр населения Франции. Данные и подсчеты современников в большинстве случаев совершенно фантастичны (от 25 млн. до 150 млн.!). Хорошо осведомленные в деле взимания налогов люди считали, что в 70-х годах XVI в. во Франции, включая сюда и феодальные владения, было 3 711 783 очагов по 4 человека в среднем на очаг, т. е. 14 847 132 жителя. Не считая полусамостоятельных территорий, Франция насчитывала не больше 3 млн. очагов, т. е. около 12 млн. жителей. Предполагая, что во второй половине XVI в., в эпоху гражданских войн и разорения, во Франции едва ли мог быть прирост населения, можно думать, что и в первой половине века население ее не превышало 14,5—15 млн. жителей. Из всех государств Западной Европы Франция была самым большим и самым многолюдным.
История каждого общества и государства вырастает на основе материальной базы, трудовой организации этого общества— иначе говоря, зависит от развития производительных сил. Европа с XVI в. переживала период так называемого первоначального накопления, т. е. развития капиталистического хозяйства как уклада
[153]
в недрах все еще продолжавшего господствовать феодального хозяйства и общества. Как происходил этот процесс и каковы были его последствия в конкретных условиях Франции?
[154]
Цитируется по изд.: История Франции. (отв. ред. А.З. Манфред). В трех томах. Том 1. М., 1972, с. 151-154.