+ + +
Перед Днём Конституции в посёлке грянули пятидесятиградусные морозы, и в нескольких домах отключилось отопленье, потому что ломались старые котельные, не выдерживая разницы температур − внешних и внутренних. Жена простыла. Закутавшись в одеяло, она не вставала с постели. И Мальчик сам качал коляску с ребёнком. А Завьялов решил перестирать накопившееся бельё. Но стиральная машина отчего-то не запускалась, вода в кране была ледяной. Чтобы растопить титан и согреть её, требовались дрова или уголь, а их надо было заготавливать ещё по ранней осени.
Ругаясь и раздражаясь из-за такого неудобства, Завьялов начал полоскать пелёнки в тазу. Наконец он бросил всё и стал одеваться празднично, потому что торопился на гулянье в редакцию, где уже накрывали столы. И там было тепло и весело.
На этот раз людей в кабинете редактора собралось не много. Уехал в город к своей сумасшедшей жене корректор Цицера. Лишь на планёрках появлялся фотокор Шулебин – получал задание или сдавал выполненное. А Отто Келлер теперь выходил на работу через день, переведённый так же на половину ставки. Но и малым составом гуляли собравшиеся гораздо радостней, чем обычно, – редакция получила не плохие деньги за рекламу заграничных семян сои и репса. К тому же Завьялов уволил пожилую верстальщицу и старую наборщицу текста, взяв вместо них одну девчонку с лиловой пластмассовой розой у виска. Её, окончившую школу в этом году, сразу принялась опекать Блудница, отслеживая каждый шаг новой сотрудницы. Девчонка ещё стеснялась, переглядываясь кратко с прыщавым парнишкой из типографии, однако уже сплясала «цыганочку», слегка спотыкаясь и мотая подолом невпопад.
В самый разгар шуток и танцев Блудница увлекла Завьялова в подвал, − в то самое помещенье, в котором Отто намеревался хранить колбасу. Туда можно было пробраться мимо перегородок, за которыми находилась общественная картошка. Вскоре они вернулись. Гулянье продолжалось. За обильным столом ели и пели – с топаньем, посвистом, гиканьем в лад:
− Эх, зимушка, зима –
Зима снежная была!..
Типографский парнишка сбегал куда-то ещё дважды, сначала – за коньяком, потом за самогоном. И песня возобновлялась всё та же, только менее разборчиво и более громко:
− А ехал Ваня, поспешал,
Со свово коня упал,
Эх!..
Побаиваясь нового редактора, бухгалтерша, убеждённая трезвенница в тёплой кофте, провозглашала в честь Завьялова тост за тостом.
− Правда же, он − солнце нашей русской журналистики?.. Нет, правда? – вопрошала она каждого, покачиваясь.
− Точно! – широко размахивал пустым бутербродом завхоз с чёрной икрой на галстуке. – Истинно так!
Однако девчонка с лиловой розой кричала гораздо звонче:
− Не просто солнце! Он – знак зодиака! Наш настоящий знак!..
И Блудница, посмотрев поощрительно, придвинула к ней банку с малиновым вареньем, чтобы девчонка вспотела.
Однако новой сотруднице было не до варенья. Кресло Завьялова, в котором он благодушно посиживал, все дружно выкатили на середину кабинета и принялись водить вокруг него нестройный хоровод, хлопая в ладоши и приплясывая:
− …А на коня Ваню сажали,
Путь-дорогу указали!
Эх, зимушка, зима!
Эх! Снежная была…
И Завьялов, обмотанный кружевной шалью Блудницы, скоро заснул в своём редакторском кресле, устав от шума и кутерьмы.