Глава 4. ДУБИНА.

ГЛАВА  4.

ДУБИНА.

Война есть продолжение
политики иными (именно:
насильственными)
средствами.
К. Клаузевиц.

1.

Чтобы узнать военные планы неприятеля можно выкрасть документы из его бронированного сейфа. Или украсть генерала – автора этих до­кументов. Так, как это сделал герой Павла Кадочникова в фильме «Под­виг разведчика». Беда только в том, что цена таким разведданным неизменно равна нулю. Потому что документы могут быть ложными, а показания генерала – тем более. И хорошо всё это только для кино.

Так случилось, что в августе 1977 года препроводили меня казённой бумагой в Московскую военно-инженерную Академию им. В.В. Куйбышева.

Военным премудростям учили нас люди знающие, и учили, надо ска­зать, толково. На всю жизнь научили главному правилу: «Противника надо уважать». В самом прямом смысле. Не надо тешить себя иллюзиями, будто ему неведомы штатные структуры советс­кой танковой дивизии или он забыл, что имеется в ней отдельный инже­нерно-сапёрный батальон. Можешь не сомневаться: он даже фамилию его командира знает. А потому пытаться упрятать этот батальон от всего мира – это и значит: против­ника не уважать. Всё равно, ведь, будет искать до тех пор, пока не об­наружит.

Отсюда вывод: батальон противнику обязательно показать.

Но не там, где он действительно находится. А чтобы подостовернее бы­ло, дать ему – противнику – возможность украсть соответствующие до­кументы из сейфа начальника штаба дивизии. А то и самого начальника штаба.

Этим и озабочены все службы контрразведки и дезинформации – не скрывают, а демонстрируют. Наблюдателям вражеским разными способами показывают: вот он, батальон, в лесочке за посёлком, а агентуре – в подтверждение – фотокопию карты из штаба дивизии. Ложную, разумеется. В этом лесном квадрате есть значки условные, а в том, что в 10 километрах – нет. Нет там никого. Пусто.

Одна только странность: каждые трое суток возят туда, в пустой лес, продукты. И как раз на сапёрный батальон. Такая информация называется ключевой. Она многих ложных карт стоит. Всех.

Рихард Зорге передавал в Москву (и в Берлин тоже) тонны точной и достоверной информации. Но Москва не верила ничему и никому. Пока не сопоставляла информации, полученной из разных и независимых источ­ников. Или пока не получала сведений, позволявших сделать вывод од­нозначным. В 1941 году Зорге-Рамзай дал такой материал, переслав не краденые карты японского генштаба, а анализ распреде­ления запасов топлива между сухопутной армией Японии и её флотом. (10.с.85). Москва сделала вывод: Япония собирается воевать на море. И си­бирские дивизии в ноябре-декабре 1941 года очень вовремя появились в заснеженном и морозном Подмосковье.

Советские газеты писали о миролюбивой политике СССР. Немецкие газеты писали о миролюбивых устремлениях Германии. Французские, ан­глийские, польские – о том же. Передовые полосы газет всего мира убеждали и убеждают: наше ангельское руководство не спит и не ест, а только о том и думает, как бы мир уберечь. Вот они – документы из правительственных бронированных сейфов.

Не будем торопиться с выводами.

Чтобы понять степень миролюбивости государства надо посмотреть внимательно не только в газеты. Надо, прежде всего, посмотреть на его армию.

 

2.

Ну к чему попу гармонь?

(Фольклор).

А в самом деле, к чему? Зачем государству армия? Тут мы неизбежно должны возвратиться к самому началу – к тезису о деятельной лени.

Воровать не позволяет совесть, общественная мораль, за­поведи и уголовный кодекс. Ничего не помогает. Всё равно кто-то на­ходит для себя оправдания воровству. Что делать тем, кто совестью перед собой не торгует? Создавать «компетентные» органы, оснащать их законами, личным оружием, платить зарплату и требовать от них охраны результатов своего труда. Так мы защищаемся от грабителей, так сказать, внутренних. Но есть грабители, от которых личное оружие и наручники не спасают, нужны средства помощнее. Потому что таким грабителям наши законы – не указ, и гра­бят они не личное имущество граждан, а достояние всего государства. Таких грабителей русичи издревле называли супостатами. Вот для защи­ты от супостатов обществу и нужна армия. Специально подчёркиваю: ОБЩЕСТВУ АРМИЯ НУЖНА ТОЛЬКО ДЛЯ ЗАЩИТЫ. Не будем повторять за Марксом, Гитлером и прочими: «Государство – это мы». Нам компетентные структуры и армия нужны для защиты, а «государство» использует их и по другому назначению. Хотя, создавая, реорганизуя и оснащая армию, отрывая от своих сограждан огромные средства на её обучение и поддержание в постоянной боеготовности, государственные мужи громогласно заявляют: «Задача нашей армии – обеспечение обороноспособности страны». Ну, с этим никто не спорит.

И государство создаёт, реорганизует и оснащает свою армию. Миллионы людей упорно трудятся, чтобы армия не испытывала недостатка ни в чём. Чтобы любой агрессор, увидев её способности и возможности, оставил глупые свои мысли об агрессии.

Поэтому мощь армии время от времени демонстрируют. Не на пара­дах. На парадах армию показывают своим. Свежевыкрашенную, отутюжен­ную, с аксельбантами и оркестрами. А вот на учения (не на штабные, конечно, на полевые) приглашают иностранных корреспондентов и воен­ных атташе. Там, на учениях, армия не марширует под оркестры и не поёт песен. Там – в дыму, пылище, грохоте и рёве – армию показывают в работе. И солдатики там без аксельбантов; на перекошенных от напря­жения лицах – глаза белые да зубы, и танки – грязью заляпанные – в чёрно-сизом от натуги дыму. Ничего что заляпанные, их потом для музеев отмоют и покрасят. А пока смотрите, господа, запоминайте, да руководству своему доложите подробно. Чтоб и думать не смели горячие головы, будто за счёт нашей страны можно поживиться.

Справедливость требует сказать, что поступают так не все государства. И не всегда. Демонстрируя слабую армию можно, ведь, добиться и обратного эффекта. И сильную армию каждый день показывать нельзя. Частые полевые учения со стрельбой, рёвом моторов и штурмом высоток могут быть истолкованы и как факты прямой угрозы. Да и накладно. Но сильные государства свои военные способности демонстриро­вали, не стеснялись.

Французы, огромные средства вложившие в форты и ДОТы Линии Мажино, открыто, публично гордились этим военно-инженерным чудом. И финны не скрывали: да, есть Линия Маннергейма, – весь Карельский перешеек ею перегорожен, и представляет она собой венец искусства военной фортификации. Чтобы проломить такую оборону нужны долгие месяцы. И необъятное море боеприпасов. И невероятное количество орудий, танков, самолётов и другого необходимого для этого дела снаряжения и имущества. А ко всему – неизбежность появления однообразных воинских кладбищ, содержание инвалидов и массовое недовольст­во тех, кто остался без кормильцев. Ну как, будем воевать?

Тянулись по Европе «линии». Линия Зигфрида, Зелёная Линия, Линия Греббе, Сталина, Молотова... Перепахивалась Европа противотанковыми рвами, щетинилась надолбами и эскарпами, нашпиговывалась минами, оплеталась колючей проволокой. Из-за заграждений, правда, нападать неудобно. Танкистам-то, ведь, безразлично, чьи сапёры ров рыли: вражеские или свои, родные.

Так нападать и не собираемся.

Не так всё просто, конечно. И противотанковый ров по периметру всей страны – ещё не показатель миролюбия.

Хотя и – один из них.

 

3.

Простым напильником можно чудо ювелирное сотворить. А можно зу­бы спиливать. На вертолёте можно из глухого уголка больного в клини­ку доставить, а можно – в глухой уголок – ребят ухватистых из спецназа. Потому что не в вертолёте дело.

Но и в нём – тоже.

«Чем отличается ручная граната РГ42 от ручной гранаты Ф1?», – жене вопрос задаю. Смеётся: «Военная тайна».

Для неё, слава Богу, тайна. А тот, кто хоть раз в жизни гранаты эти в руках держал, тот ответит, не задумается. При взрыве от РГ42 осколки на 25 метров летят, а от Ф1 – на 200. Мощное оружие – граната Ф1 – «лимонка», больше, правда, на ананас сувенирный похожая. Ну и выпускали бы её одну, зачем же промышленность производством сла­бого-то оружия загружать? А затем, что оружие не из любви к искусству делают, а для боя. Бросил солдат свою РГ42 на 40 метров вперёд, и может не падать, не прятаться за дерево или в воронку, не терять дра­гоценные в атаке секунды. Не достанут до него осколки собственной гранаты. А вот «лимонку-ананаску» только из укрытия бросать надо. Лучше всего – из собственного окопа или траншеи. Не страшно, что часть осколков её горячих по своим сыпанёт. Свои траншейным бруствером укрыты, да брёвнами в три наката. А супостату на открытой местности – урон. РГ42 в наступлении хороша, Ф1 – в обороне. Наступление и оборона – два основных вида общевойскового боя. Два вида боя – два типа гранат. Всё правильно.

Можно, конечно, и с «лимонкой» в атаку бегать. Или с сапёрной лопаткой. Можно и к учебному По-2 бомбы подвешивать… Но только всё это – не от хорошей жизни. Потому что всё военное под определённое дело приготовлено: лопатка – для окопчика, подкалиберный снаряд – для сокрушения ударной брони, а не фортификационного бетона. Чтоб сподручнее было армии воевать, чтобы затрат и жертв со своей стороны – поменьше, а эффекта – побольше.

А теперь задача на сообразительность.

Если к наваристой каше и наркомовским ста граммам солдатам в полку РГ42 раздали, то что это может значить? Правильно. Приказ ещё только командирам батальонов зачитывают, а солдат уже понял: решил, видно, комдив: засиделся полк на месте, пора очередную деревню брать. Так маломощная граната РГ42 увеличивает наступательный дух солдата, под­разделения и воинской части. А что о танке говорить?

Приказало как-то вышестоящее начальство танкисту генералу Рыбалко взять город Орёл. А Рыбалко в ответ: «Я Орёл брать не буду. Улицы в нём узкие, мне там все танки сожгут. Я его обойду с двух сторон, а всю славу отдам пехоте». Так и сделал.

Потому что танк – он не для города, танку простор нужен. У него, кроме брони, гусениц и огня ещё одно боевое качество есть – скорость. Скорость – это ударная сила, и чем выше скорость, тем больше ударная сила. А ударная сила – это характеристи­ка не позиционной обороны.

Вот и выходит, что по тому, чем вооружена армия, уже можно судить о возможных с её стороны действиях. А если ещё почитать внимательно боевые уставы ро­дов и видов её войск, то тогда по газетным «передовицам» остаётся су­дить лишь о степени и формах обмана, с помощью которого чьё-то правительство пытается скрыть свои настоящие планы.

 

4.

Можно ли одержать победу, не переходя в наступление? Боевые ус­тавы войск советской армии отвечали на этот вопрос только отрицатель­но. Утверждали: наступление – это важнейший вид вооружённой борьбы, и только наступление с решительными целями может обеспечить победу. Обороняясь выиграть войну нельзя. Советские уставы ориентировали советских же солдат на пролетарски-победоносное ведение войн. Поэтому ни один из этих уставов не уточнял: в какой именно войне нельзя победить обороной.

В античные времена в 42 километрах от города Афины, в узкой долине местечка Марафон греческий полководец Мильтиад разгромил двукратно превосходившее по силам супостатское персидское войско. Персы знали о своём численном превосходстве, но в течение трёх суток не решались атаковать. Греческие войска стали в глухую и, как бы те­перь сказали, хорошо в инженерном отношении подготовленную оборону. Три дня и три ночи думали агрессоры: как быть? Уйти? Не для того проливы пересекали, не для того тащили на берег оружие и амуницию, ни для того, ведь, пришли-то. Решили атаковать.

Не ушли. Бежали. Побросав всё, что тащили на это греческое побережье. Оставив на месте сражения шесть с половиной тысяч убитыми и умирающими. Нелишне тут и вспомнить, что греки потеряли убитыми всего 192 человека.

Русская армия в 1812 году под Бородиным не наступала. Наступа­ла армия Наполеона. И после этого решительного сражения не повернула домой, во Францию, а победно вошла в Москву. Выиграл Наполеон войну? Победила Россия, показав под Москвой, как она намерена обороняться и отстаивать свой суверенитет.

Времена, конечно, были другие. Мильтиад командовал десятью тысячами воинов. Армия Наполеона – 600 тысяч человек, вся – с лошадьми и пуш­ками – свободно разместившаяся в тогдашней Москве, считалась неверо­ятно огромной. Через сто лет, в Первую Мировую, изменились и цели войны, и количество вооружённых сил, и средства истребления людей.

И что?

Четыре года позиционных боёв. Разумеется, наступать с решитель­ными целями пытались все воюющие стороны, но результаты этих наступлений решительными назвать никак невозможно. Германия войну проиграла, хотя армия её побеждена не была. Капитули­ровала не германская армия, а германская государственность и экономика, не сумевшие преодолеть стойкости союзников. Средства обороны оказались мощнее средств наступления. Правда, уже к окончанию войны, в позиционном тупике замаячил просвет: две качественные новинки – самолет и танк. Новинки были опасны: они резко увеличили мобильность и ударную силу атакующих и потребовали новых средств защиты.

И всё же французы сделали вывод: и современную войну обороной выиграть можно. Особенно, если ещё в мирное время построить линии мощных, долговременных укреплений, начинить их оборонительным оружи­ем и, постоянно совершенствуя, подготовить к длительной, многомесяч­ной осаде. А чтобы обезопасить себя от возможных всё-таки сюрпризов, в военные статьи Версальского договора были внесены требования, запрещавшие бывшим агрессорам не только иметь на вооружении, но и конструировать самолёты, танки и подводные лодки. Как средства наступления. И, что не менее важно, Германия должна была ликвидировать Большой Генштаб, способный готовить масштабные действия не оборонительного характера. Всё, что Германия могла себе позволить – войсковое ведомство и 10 дивизий рейхсвера: 7 пехотных по 12000 человек и 3 кавалерийских – по 5300. (1.с.15).

 

5.

16 марта 1935 года д-р Геббельс объявил на пресс-конференции журналистам – в Германии принят новый военный закон, по которому 10-дивизионный рейхсвер преобразуется в 36-ти дивизионный вермахт, фор­мируемый на основе всеобщей воинской повинности. Времена изменились, Германия должна иметь более весомые, чем бумага договоров, гарантии национальной безопасности. А 36 дивизий не могут быть инструментом агрессии. Соседи в Лиге Наций поворчали, но согласились: тридцать шесть – это не очень много.

Что же произошло на самом деле?

Рейхсвер, как и полиция, был профессиональным. В рейхсвере служили люди, для которых защита Родины была профессией. На них, и только на них лежала обязанность защиты сограждан от внешних посягательств. С 16 марта 1935 года это стало обязанностью всех немцев. Не рейхсвера. Не тридцати шести дивизий вермахта. Теперь Гитлер получил законное право сунуть винтовку всему германскому населению. Всей стране.

Реорганизация и техническое переоснащение германской армии на­чались не с принятия нового военного закона и возрождения Большого Генштаба. Просто все мероприятия в этой области зашли уже так далеко, что скрывать их стало невозможно. (6.т.1.с.10). Реорганизацию скрывать перестали; генералы в Германии не хуже, а во многом лучше других понимали: противника надо уважать. Но суть преобразований рейхсвера в вермахт мало кому в то время была известна. Эту тайну охраняли так, как и положено хранить самую важную военную и государственную тайну.

Скрывать было что.

Военный закон, состоявший всего из трёх параграфов и демонстрирующий германскую армию (включая военную полицию) в составе 36-ти дивизий и 12-ти корпусов, скрывал главное: подготовку этих дивизий к войне ещё не виданной. Скрывал так тщательно, что в течение нескольких лет дале­ко не все даже высшие германские офицеры и генералы догадывались об этом. Достаточно сказать, что этого не понимал даже начальник гер­манского Генерального штаба генерал Людвиг Бек.

Но были и другие. Кто знал и понимал.

Исторический отдел войскового ведомства рейхсвера, анализируя и обобщая опыт Первой Мировой, должен был неизбежно прийти к единст­венному выводу: любая затяжная война чревата для Германии только но­вым поражением. И ничем иным. Менялись в Германии правительства, менялись в руководстве рейхсвером генералы, но неизменной оставалась их позиция: воевать опасно. Воевать – опасно. Это длилось до тех пор, пока не пришёл к генералам коричневый канцлер и не сказал: «Воевать Германия всё равно должна».

Историки приводят массу примеров генеральского несогласия. В много­численных меморандумах и докладных записках генералы обстоятельно убеждали бывшего пехотного ефрейтора-связиста: нельзя Германии вое­вать. Генералы меморандумы писали, а Гитлер их читал. И о том, что это происходило, не знал больше в стране никто. Интересным было это генеральское несогласие. Кабинетным и дисциплинированным.

И всё-таки оно было. И игнорировать доводы профессио­нальных военных Гитлер, даже при всей своей вере в собственную стра­тегическую непогрешимость, не мог.

НЕ МОГ.

До сих пор слишком уж многим хочется представить Гитлера заурядным маньяком. Занижает способности этого негодяя с сальной чёлкой и автор «Ледокола». Всё так: и танки у Гитлера были – не то что с со­ветскими, с французскими не сравнить – и трезубец «Барбароссы» – не самое гениальное решение, и полушубков у него не было, и горючее синтетическое – это не для России... Всё – так, но к СВОЕЙ войне Гитлер готовился всерьёз. Не убеждает меня версия о «дилетантской войне» и спонтанных импрови­зациях.

 

6.

К началу двадцатых годов, в связи с успешным применением новых средств ведения войны, появились и новые военные концепции. Так, например, итальянский генерал Дуэ теоретически обосновывал воз­можность одержать победу при наличии позиционного фронта, используя лишь авиационное наступление. Англичанин Фуллер и французский полковник Этьенн утверждали, что победы можно добиться, пересадив солдат с коней на танкетки и лёгкие танки. Климент Ворошилов уповал на конницу и красноармейские тачанки, Триандафиллов... Много их было – теорий. Но большая война закончилась, и теории так и остались только теория­ми.

До 1926 года германскими вооружёнными силами командовал генерал-полковник Ганс Сект. Его имя не так широко известно как, скажем, имена Клаузевица и Бисмарка. Но многие идеи Секта на государственное и военное устройство были так проницательны, что и после ухода в от­ставку он ещё долгие годы оставался настоящим кумиром немецких воен­ных. При нём впервые была проведена военная игра на тему: «Исполь­зование мотовойск во взаимодействии с авиацией». Запомните это название. Руководил игрой капитан Гейнц Гудериан. (1.с.17). Тот самый, который через пятнадцать лет станет генералом и получит ласковый неофициальный титул: «Быстрый Гейнц». Можно почти с уверенностью ска­зать, что именно с этой игры начинается практическое развитие кон­цепции неведомой ещё человечеству войны.

Мгновенной.

И страшной, как удар грома.

Войны насквозь агрессивной, войны, победа в которой возможна только в одном случае: если удар этот будет НЕ ОТВЕТНЫМ.

В 34-ом на военном полигоне в Куммерсдорфе полковник Гудериан демонстрирует Гитлеру пять взводов: мотоциклетный, противотанковый, танковый, лёгких и тяжёлых бронемашин. Пять взводов – основу моторизованных и бронетанковых войск.

«Большое впечатление на Гитлера произвели быстрота и точность, про­явленные нашими подразделениями во время их движения, и он восклик­нул: «Вот это мне и нужно!». (16.с.22).

Чтобы понять: почему вопреки генеральским сомнениям и меморан­думам Гитлер всё-таки решился воевать, чтобы иметь основания не со­гласиться с версией о «войне дилетанта и фанатика», надо, хотя бы в первом приближении, проанализировать техническую оснащённость и во­енные доктрины будущих его союзников и противников.

 

7.

Основная европейская союзница Германии – фашистская Италия – воевать начала раньше – с октября 1934 года. Её военная доктрина базировалась на основной политической цели фашизма: создании новой им­перии и превращении Средиземного моря во внутреннее итальянское озе­ро. Итальянской армии предстояло вести разбойничьи, захватнические войны. Для этой цели Муссолини, свято уверовавший в доктрину генерала Дуэ, пытался строить авиацию Италии, и превратить её, в конце концов, в самую нападающую и непобедимую. Действительно, итальянская авиационная промышленность создавала замечательные экземпляры самолётов. Ещё в начале тридцатых самолёт «Капрони» поднялся на 14 тысяч метров, гидросамолёт «Макки – 72» летал со скоростью 710 км/час, совсем ма­ленький самолётик-авиетка поднимался на 10-ти километровую высоту. (8.с.136-138). Это были выдающиеся рекорды. Но...

Серийное производство – совсем не то же, что производство ре­кордных образцов. Это – во-первых. А во-вторых: будущие военные против­ники Италии возможности сопротивления имели не слишком, мягко гово­ря, большие. Воевать с абиссинцами было куда экономичнее не на рекордных машинах. То же самое можно сказать и об итальянских танках. Самый лучший из них, появившийся в 1940 году – М13/40 – «бегал» по шоссе со скоростью 30 км/час. И, хотя за три военных года их выпустили более 1700, ни­какой серьёзной угрозы они не представляли. Броня на заклепках, узкие гусеницы и слабое вооружение – на европейском театре боевых действий этот танк был уже анахронизмом. О танках более ранних не имеет смысла даже вспоминать.

Поэтому всякая итальянская агрессия неизбежно тащила за собой необ­ходимость германской помощи. Поэтому Гитлер и пытался остановить Муссолини, узнав о его греческой авантюре. Поэтому о военном сотруд­ничестве с Италией в Германии и ходили анекдоты.

Самый крупный и самый серьёзный континентальный западноевро­пейский противник Германии – Франция. Через десять лет после потрясшей её до основания Первой Мировой войны французская армия начала вы­ходить из состояния амнезии, стала наполнять свои арсеналы всеми ви­дами современного оружия. Например: до середины тридцатых годов ВВС Франции были самыми мощны­ми во всей Западной Европе. (6.т.1.с.18). Ещё пример: именно Франция была законодательницей мод в танках – её «Рено FT» или, по-другому, «Рено М17» стал классикой мирового танкостроения. И ещё: с 1935 по 1939 годы французы успели выпустить изрядное количество но­вых танков: лёгких Н-35 и R-35 и средних S-35. Танки имели литые башни, обладали неплохой бронезащитой, проходимостью и запасом хода.

Эти примеры, однако, французскую агрессивность не подтверждают. Потому что «самая мощная авиация» – не от усиленного самолётостроения, а лишь результат сравнения с авиацией других стран тех лет. Динамика же выглядела так: к середине 1934 года германская авиапромышленность, не имевшая права строить военные самолёты, по своей мощности, однако, превзошла фран­цузскую! А та, с 1936 года ещё более сократила производство. (6.т.1.с.18). Что касается танков, то бросать их в наступление французы не собирались. В умах французских стратегов танк оставался лишь средством уси­ления пехоты и её сопровождения. К 10 мая 1940 года против 2400 гер­манских танков, армии союзников имели 3400 аналогичных машин, но 10-ти германским танковым дивизиям противостояли лишь 3 союзнических. (6.т.1.с.67). Остальные танки были рассредоточены по пехотным частям и соединениям. И решать самостоятельные оперативные задачи не могли.

Франция готовилась к возможным войнам, но проявлять в них – войнах – инициативу не собиралась. Задачи войны она намеревалась решать стратегической обороной. Военная доктрина Франции – сугубо оборонительная – не была дезинформацией. С 1929 года началось строительство грандиозной поло­сы оборонительных сооружений – Линия Мажино. Началось формирование специальных кадровых крепостных воинских частей и соединений, профессиональной подготовке которых и уделялось основное внимание. Франция готовилась к позиционной борьбе. И, даже когда все боеспособные немецкие час­ти, включая ВСЕ танковые и моторизованные дивизии, действовали в Польше, французы, легко занявшие два участка в предполье Западного вала (Линии Зигфрида), дальше просто не пошли. (6.т.1.с.31). А ровно через месяц войска свои с этих занятых территорий вернули на госграницу. Конечно, всё это было потом, во время войны, но...

Но уже к началу 1938 года состояние французских вооружённых сил по боевому планированию и техническому оснащению позволяло сделать не­двусмысленный вывод: Франция намерена защищать лишь собственную це­лостность и суверенитет.

Другой потенциальный противник Германии – Англия – к активным боевым действиям на суше готов был в ещё меньшей степени.

Великобритания конца тридцатых – это мировая империя, это политическое и экономическое влияние в Индии и Индонезии, на ближнем Востоке и Фолклендах, в северной Африке и на её юге. Эти владения и требовали первоочередной защиты. Требовали защиты и протяжённые морские коммуникации, без которых метрополии не выжить. Поэтому основное внима­ние англичан – флоту – крупным боевым кораблям: линкорам, крейсерам, эсминцам и авианосцам. И истребительной авиации. Флот – штука дорогостоящая. Один линкор – это около 1500 средних танков. От 5 до 10 танковых дивизий. Великобритании нужны не танки. Ей крайне необходимы линкоры. Поэтому её первоначальное участие в войне на континенте ограничивалось посылкой экс­педиционного корпуса из 4 пехотных дивизий, да действиями авиации.

Армии же государств «санитарного кордона» – Польши, Чехослова­кии, Румынии и др. – воевать эффективно были к этому времени вообще едва ли способны и много лет готовились практически лишь к одному: отразить первый удар со стороны могучего восточного соседа – СССР.

Так что у Гитлера не были «связаны руки». В тридцать восьмом опасались только некоторые его генералы. Уже не он. Он перестал бояться 10 марта 1936 года. 7 марта по его приказу (хотя и подписал этот приказ военный министр Вернер фон Бломберг) в Рейнс­кую область вводятся 30 тысяч солдат. 30 тысяч – это очень немного. И, тем не менее, важность этого шага огромна. Потому что он граничит с наглостью по отношению к Франции. Её правительство шокировано и намерено мобилизовать 12 дивизий. (1.с.64). Тринадцать лет назад за менее вызывающие действия, французы и бельгийцы не остановились перед прямой оккупацией Рура. И увели оттуда войска только после покаяния Германии и прекращения «пассивного сопротивления». (11.т.6.с.372). Гитлер играет ва-банк и по-настоящему боится. Войска имеют распоряжение немедленно покинуть демилитаризованную зо­ну в случае любого осложнения. Но никаких осложнений не произошло. Гитлер ждал их в течение трёх дней. А потом возликовал: «Как я рад, Господи, как я рад, что всё обошлось так гладко! Да, мужественному принадлежит мир; ему помогает Бог». (13).

Было отчего ликовать. Фюрер понял: ни французы, ни англичане конфликтовать с ним не хотят. И перестал бояться.

Совсем.

 

8.

Военная доктрина Советского Союза и в то время была известна всему миру: «Воевать малой кровью и на чужой территории».

«Малой кровью» – это хорошо. Это означает, что организация, оснащение и обучение войск Красной Ар­мии находятся на необходимо высоком уровне. Это значит, что её части и подразделения пребывают в состоянии постоянной готовности дать мо­гучий и решительный отпор любому агрессору в любом месте протяжённых советских границ. Это означает также, что экономика страны в состоянии не только выдержать длительную внешнюю блокаду, но и, быстро пе­рестроившись, обеспечить воюющую армию всем необходимым – от продук­тов и гимнастёрок, до боеприпасов и вооружений. Нет, «малой кровью», – это хорошо. К этому должно стремиться прави­тельство любого государства.

А вот как насчёт чужих территорий?

Звучит эта фраза малоприятно. Особенно для тех, кто имеет с СССР общие границы. Но дипломаты спокойно и терпеливо разъясняют: «Это – военная доктрина, и пока война не началась, беспокоиться не о чем. Никому СССР не угрожает, и угрожать не намерен. Первый Декрет Советс­кой власти – о мире. Вот даже и в Статут Лиги Наций на основе именно нашего предложения введено понятие агрессии, как преступления. (11.т.1.с.201). И от поджигателей войн – буржуазии – государство наше давно избавилось. И народ у нас миролюбивый, воевать ни с кем не хочет. Заводы строит, учится, песни поёт: «Чужой земли мы не хотим ни пяди», «Мы мирные люди...» Да, бронепоезд имеется, конечно. Но стоит он не на главном пути. Так что нет оснований для беспокойства добрым соседям. Беспокоиться нужно тем, кто вынашивает планы на нашу страну напасть. Вот их-то мы и предупреждаем, что траншеи, воронки и пожары будут не на нашей территории. Что промышленные и жилые кварталы будут рушить­ся не у нас».

Можно ли отказать в логике такому объяснению?

Такому объяснению в логике отказать трудно. Если забыть о политической программе ВКП(б).

Такому объяснению многие верили, а уж свои – так в подавляющем большинстве. Да и почему, собственно, не верить? Какой смысл пролетарским вождям пролетариев обманывать?

Так, ведь, и не обманывали же! И не обманывают.

Гитлер, когда рейхсканцлером стал, книжку свою знаменитую не переписывал. И коммунисты все бывшие и нынешние «Манифест» не изменяли и не корректировали. «Теоретической и идеологической основой Компартии Украины является учение Маркса-Энгельса-Ленина». Это – из Программы КПУ 1996 года. (25.с.8). И либералы России целей своих не пря­чут. Как не прячут своих целей и национал-патриоты Украины.

Нет, не политиков надо обвинять в обмане. А себя – в желании быть обманутым, в том, что, услышав посулы хорошей жизни, тут же забываем не только о способах и средствах, но и оправдываем перед собой необхо­димость этими средствами самим же и пользоваться.

Однако вернёмся к могучей и миролюбивой Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Попробуем посмотреть на неё из соседних государств. Глазами тех граждан, мирную и спокойную жизнь которых обязаны были защищать другие армии.

К окончанию двадцатых годов боевые возможности РККА были впол­не сопоставимы с возможностями армий сопредельных с СССР госу­дарств. Качественный скачок в её развитии, произошёл в самом начале тридцатых, к моменту завершения первой пятилетки.

Кстати, интересная деталь.

1929 год. «23-29 апреля – 16-я конференция ВКП(б); принятие 1-го пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР на 1929-1932». (11.т.24.с.564). Какая же это пятилетка? Так бы и назвали: «План трёхлет­него развития». Правда, директивы разрабатывались раньше и были даны в декабре 1927 года 15-м съездом ВКП(б). И всё же не очень понятно: зачем принятие плана на полтора года растягивать? Ведь утверждали-то потом этот план всё те же люди из ЦК ВКП(б). Ответ для себя я нашёл в том, что именно к 29-му, а не к 27-му обре­ла практические очертания советская военная концепция: взгляд на бу­дущую войну. Именно к этому времени появились труды Фрунзе, Шапошни­кова, Тухачевского, Егорова, Триандафиллова... (2.т.1.с.155). Именно поэтому не в 1927, а в 1929, с учётом взглядов и требований военных, был скорректирован и принят, наконец-то, первый пятилетний план. Так что не третья, не вторая, а уже первая пятилетка должна была рабо­тать (и работала) прямиком на армию. Однако это – всего лишь деталь. На свои армии все государства всегда работали постоянно и по соответствующим планам. В Германии, например, был четырёхлетний план. И тоже назывался «Планом развития народного хозяйства». Уполномоченным по его выполнению в 1936 году Гитлер назначил Германа Геринга и поставил перед ним задачу: «Германская эконо­мика в течение четырёх лет должна быть готовой к войне». (1.с.67). Гитлер намеревался начать войну в свои 50 лет, и его не устраивали «пятилетки». А пятидесятилетие Гитлера – 20 апреля 1939 года.

Римская империя; Флавий Вегеций Ренат: «Кто хочет мира, пусть готовится к войне...» Вот только к какой?

Советское руководство к 1930 году определилось в принципе: только к наступательной и манёвренной. Другими причинами объяснить упор на создание мощной бомбардировочной авиации, средств подавления обороны, воздуш­но-десантных и бронетанковых войск, другими причинами ТАКОЙ подход к «обороноспособности» объяснить нельзя. Другие объяснения могут убе­дить лишь тех, кто очень хочет в них верить. Или тех, кто готов по­верить вообще любым объяснениям. Например: моральной оправданности экспроприаций.

Можно, конечно, и возразить: ведь почти до конца тридцатых годов на территориях военных округов создавались мощные укрепрайоны – УРы, в глухих местах белорусских и украинских ле­сов в хорошо укрытые тайные бункеры закладывалось оружие и продо­вольствие для будущих партизанских отрядов и диверсионных групп, из советских и партийных «ответственных работников» готовились для этих отрядов командные кадры. Всё это – прямые факты серьёзной подготовки именно к обороне. На случай, если территории эти окажутся вдруг под властью оккупантов. Значит и оснащение войск Красной Армии средства­ми наступления – на тот же случай: территории эти от оккупантов освобождать.

Что ж, возражение полновесное. Если – опять же – не принимать во внимание факты другие.

«Быстро нарастал выпуск танков. За первую пятилетку было произведено 5 тысяч, к концу второй армия располагает уже 15 тысячами танков и танкеток. Все эти машины отличались высокой огневой мощью, быстроход­ностью. В то время равных им по этим качествам однотипных машин у на­ших возможных противников не было». (2.т.1.с.214).

Прекрасно! Но к концу второй нашей пятилетки у «возможных противников», включая Польшу, Финляндию, Японию, Венгрию, Германию, Италию, Францию и Англию общее количество танков было меньше! Зачем же нам­-то столько? Отбивать часть захваченных территорий?

«Увлечение танками в какой-то мере привело к недооценке артиллерии». (2.т.1.с.215). Имея многочисленную артиллерию, можно противника на свою территорию не пустить. Или, по крайней мере, успешно от супостата отбиваться, как это делал потом Рокоссовский и не только он. А мы «увлекаемся танками», чтобы потом эти территории освобождать? Завидная предусмотрительность!

Но дело не только в этом.

К началу Великой Отечественной большинство УРов почему-то окажется разоружёнными и без необходимого войскового наполнения. Война помешала? Но заодно окажутся уничтоженными и тайные базы будущих партизан. В неразберихе отступления их придётся создавать заново. Так что ссылки на коварную внезапность – на фоне тезиса о «чужих территориях» – звучат не очень убедительно.

Средства для строительства УРов и партизанских баз расходовались не просто так. И не оттого что ещё не хватало танков. У нас их было уже свыше 5000, в то время, когда в Польше – никак не более 350 (из них 300 – не танки, а танкетки ТК-3 с пулемётным вооружением), в Япо­нии – единицы, а в Германии – ни одного. Основная причина продолжав­шегося строительства УРов – отсутствие знаний и опыта в использова­нии бронетанковых сил. В.К. Триандафиллов, охарактеризовавший танки в своей книге «Характер операций современных армий» (Госиздат, М.-Л., 1929) «...как одно из могущественных наступательных средств для будущей войны», одновременно сделал доклад, по которому Реввоенсовет СССР принял осторожное постановление. «Принимая во внимание, что но­вый вид оружия, каким являются бронесилы, недостаточно изучен как в смысле тактического его применения (для самостоятельного или совмест­но с пехотой и конницей), так и в смысле наиболее выгодных организационных форм, признать необходимым организовать в 1929-1930 г.г. по­стоянную опытную механизированную часть». (2.т.1.с.190). И пока шли поиски форм и тактики, пока промышленность создавала новые типы тан­ков и другой бронетехники, УРы продолжали строить. А потом: «Опыт сражения в районе Баин-Цаган показал, что в лице тан­ковых и мотомеханизированных войск, умело взаимодействующих с авиацией и подвижной артиллерией, мы имеем решающее средство для осуществления стремительных операций с решительной целью». (2.т.1.с.248). Это – заключение комкора Жукова, сделанное в 1939 году. Сравните это заключение с названием военной игры под руководством германского капитана Гейнца Гудериана.

Хочу остановиться ещё на одном, примечательном, на мой взгляд, мнении Жукова-маршала.

«К началу 1936 года было создано уже 4 механизированных корпуса, 6 отдельных механизированных бригад и столько же отдельных танковых полков...» (2.т.1.с.190). Все эти соединения создавались для ведения самостоятельных боевых действий, в отрыве от пехоты – малоподвижной и более приспособленной к траншейной стойкости. «Однако опыт использования такого рода соединений в специфических условиях Испании был оценён непра­вильно, и мехкорпуса в нашей армии были ликвидированы». (2.т.1.с.308). Лукавит товарищ Маршал Советского Союза. «Специфический» испанский опыт оценили правильно: от механизированных соединений на закрытых театрах мало толку. И кому, как не герою-полководцу танковой Отечественной войны не знать этого? А вот когда Сталин решил, что пора распространять победивший социализм на Европу, тогда вновь стали создавать дивизии, корпуса и целые армии на гусеницах и колёсах. И тут Георгий Константинович опыт оценивает правильно: «Широко использовались танковые соединения Германией в её АГРЕССИВНЫХ (выделено мною, В.Г.) действиях против стран Европы. Необходимо было срочно вернуться к созданию крупных бронетанковых соединений». (2.т.1.с.308-309). Для чего необходимо-то? Да ещё срочно!? Агрессивный опыт перенимать?

Можно ли после такого «размышления» маршала утверждать, что возглавляемый им советский Генштаб готовился «не отдавать ни пяди»? Впрочем, подобных «размышлений» в его воспоминаниях – множество.

Словом, к концу тридцатых годов и доктрина, и уставы, и состав вооружений Красной Армии соседей наших заставляли задумываться всерь­ёз. И «передовицам» в «Правде» не верить. А вы бы верили?

 

9.

Припоздал Иосиф Виссарионович со своими военными в оценке возможностей механизированных войск. Переборщил и с «посадками» агрессивно-талантливых своих командиров. И, что важно чрезвычайно, не оценил по достоинству, как и многие военачальники разных стран, ключево­го значения радиосвязи.

Радиостанции того времени – сооружения громоздкие и малонадёжные – требовали много места и защиты от боевых повреждений. А ещё – специалистов по обслуживанию. И мудрёной комплектации. В штабных бункерах и командных пунктах все эти проблемы как-то ещё были разрешимы. А вот втиснуть рацию в тесную кабину самолёта или боевое отделение танка – значит, забрать место из боеукладки или у топливного бака. Поэто­му не только советские «ишачки» и «чайки» покачивали в бою крылышками, но и английские «Гладиаторы», и польские «Караси». Поэтому только на командирских танках БТ-5 стояли маломощные рации с поручневыми антеннами и даже на знаменитой тридцатьчетвёрке первых выпус­ков рации были только у командиров. А уже упоминавшиеся французские танки радиостанциями не оснащались.

 

10.

От успехов советской авиации тридцатых годов у человечества перехватывало дыхание. Туполевский ТБ-3 записал в свой паспорт более десятка мировых рекордов. По дальности, высоте, полезной нагрузке... Советским лётчикам аплодировали Азия, Европа и Америка. И в этом восторге как-то само собой забывалось, что рекорды – это тактико-технические характеристики бомбардировщика. И что «полезная нагрузка» – не мешки с почтой и не контейнеры с медикаментами. Аплодировал мир и итальянской авиационной технике. Но, в отличие от итальянских, советские «рекордсмены» «служили» в ВВС Красной Армии. И, постоянно модернизируемые, выпускались с советским же размахом.

Немцы же рекордных самолетов не строили, были лишены такой возможности. Но строили дирижабли или, как их тогда называли, «цеп­пелины». Военная служба цеппелинов закончилась давно; слишком пожароопасными они были для военного использования. Но их не только продолжали строить, но и испытывали, и эксплуатировали. Немецкие конструкторы изучали и решали проблемы прочности, двигателестроения, точности в навигации. И огромный дирижабль LC-129 «Гинденбург» без излишнего шума и восторгов неторопливо пересекал Атлантику, выполняя регулярные пассажирские рейсы между Германией и Соединёнными Штатами. Это был элегантный красавец-гигант высотой в шестиэтажный дом и дли­ной 245 метров.

А вот технические характеристики немецких самолетов назвать выдающи­мися никак нельзя. Кстати сказать, сами немцы не особенно и заботи­лись о сохранении их в тайне. Скороподъёмность, длина разбега, пото­лок, дальность, скорость – всё находилось в пределах средних значе­ний. Что-то было лучше, а что-то и хуже. И переоценка качеств и воз­можностей германской авиации произошла уже после начала войны. Да и то не сразу.

В октябре 1939 года, уже после польской трагедии, торговая делегация СССР посетила Германию и имела возможность не только ознакомиться с её авиапромышленностью, но и произвести за­купки образцов немецких самолётов. Немцы показали всё. И вот – мне­ние советских военных: «...генерал Гусев, в довольно бестактной форме заявил, что показанные самолёты устарели, интереса для нас не представляют...» (8.с.212). (Так же советские военачальники оценивали и германские танки).

Немецкие самолёты создавались не для рекордов. На вооружение прини­мались только те образцы, которые подходили не просто для войны, а для войны особенной. В то время понять это было непросто не только генералу Гусеву. Даже после польской кампании. И преимущество гер­манской авиации заключалось не в выдающихся характеристиках самолётов и даже не в их количестве. Оно заключалось в другом.

«1 марта 1935 года, незадолго до объявления об аннулировании военных ограничений Версальского договора, была снята маскировка с германского военно-воздушного флота, организацию которого к тому времени в общих чертах уже закончили. Теперь приступили к его быстрому развитию, ассигновав для этой цели огромные средства. В сравнении с военно-воздушными силами других государств у немецкой авиации было то большое преимущество, что она не имела устаревших типов боевых самолётов...» (6.т.1.с.14).

Да, это, безусловно, было преимущество. Но это было не единственное преимущество. В самолётостроительной про­грамме, которую рассчитывали завершить к 1942 году, производство пикирующих бомбардировщиков выделялось отдельной строкой. И это не выглядело преимуществом до тех пор, пока не начались боевые действия.

На отделившуюся от самолёта бомбу воздействует множество сил, зависящих от скорости самолёта, размеров и массы самой бомбы, её фор­мы и конструкции стабилизатора, плотности воздуха, набегающего пото­ка... И никакие усовершенствования приборов прицеливания не могли в то время гарантировать поражения с горизонтального полёта небольшой цели одной бомбой. Поэтому крупные бомбардировщики использовали тактику «коврового бомбометания». Забравшись на недося­гаемую для зениток высоту, в плотном строю отгоняя общим шквальным огнём истребители противника, бомбардировщики в один заход высыпали на объект бомбы из всех своих бомболюков. Такая тактика требовала эскадр «рекордсменов», огромного количества боеприпасов и наличия крупных и неподвижных целей. А кроме своей невероятной расточитель­ности, она была неповоротливой, неоперативной, потому что массовые вылеты требовали штабной подготовки с большими затратами времени.

 

11.

Пикирующие бомбардировщики создавали в разных странах, но для одной цели – для атак кораблей. В то время мало кто предполагал, что подобные машины найдут широкое применение на сухопутном фронте. Воздушный ас, одержавший 62 победы в Первой Мировой войне, талантли­вый лётчик и военачальник – германский генерал-полковник Эрнст Удет думал иначе. Благодаря именно Удету в начале 1937 года в строевые части Люфтваффе стали поступать первые серийные Ju-87А-1. «Лапотники», как уничижительно называли их за обтекатели неубирающихся в полёте шасси. Или: «штуки» – по аббревиатуре полного названия: «Sturzkampf­flugzeug» – пикирующий боевой самолёт. В октябре 1939 года советские военные отказались покупать даже ознакомительный образец. «Зачем зря тратить деньги? Устаревший, тихоходный» – вот были их аргументы». (8.с.181). Генерал Курт фон Типпельскирх назвал этот самолёт непревзой­дённым пикирующим бомбардировщиком. (2.т.1.с.14). И эта оценка соответствует истине.

Тихоходный самолёт был вдобавок оснащён аэродинамическими тормозами, ограничивающими скорость пикирования, и это имело решающее значение для его дальнейших длительных доработок и принятия на вооружение. Потому что пикировал этот самолёт отвесно, перпендикулярно земле. Вы­ход из такого пикирования, даже при ограничении скорости, создавал перегрузки, от которых пилот на некоторое время терял сознание, и ма­шина выносила его в небо уже сама. Но именно такое пикирование обес­печивало точность нанесения удара.

Атака «лапотника» даже в кинохронике вызывает чувство ужаса. Потому что атака «лапотника» – это атака на уничтожение. Неотвратимая, как выстрел из пистолета в упор. «Полезная» нагрузка Ju-87 – 500 кг. Пять стокилограммовых бомб. Или десять пятидесятикилограммовых. Но каждая его бомба ложилась в цель. Одна атака «штуки» – и железобетонная огневая точка не мешает войскам продолжать движение. Одна атака звена – и отступающий неприятель пе­реправляется через реку на подручных средствах, бросая технику, ору­жие и боеприпасы, а уцелевшим зенитчикам уже нечего охранять кроме обломков моста. Одна атака эскадрильи – и от спрятавшихся в глубоких окопах и замаскированных с фронта грозных противотанковых пушек – догорающие колёса.

 Ju-87 – это не просто самолёт поля боя, это безот­казный инструмент подавления обороны, самолёт-агрессор. Да, тихоходный, но скорость – не самоцель. В боевых уставах ВВС всех стран и в приказах на проведение операций первой задачей определяется завоева­ние господства в воздухе. Чтобы никто не мешал. А уж потом – работа в интересах наземных войск или флота. И первое, что делали боевые самолёты – наносили удары по аэродромам противника. Для внезапного и эффективного удара нужна не скорость, а точность. А по точности Ju-87 равных себе не имел. И тот, кто трудился в Германии над самолётостроительной программой, знал для чего и какие самолёты нужны были Гитлеру. И не слу­чайно выделил производство пикирующих бомбардировщиков в отдельную строку.

На этом преимущества германских ВВС не заканчиваются. Самолёты Люфтваффе крыльями в бою не покачивали. На каждом из них стояла радиостанция, позволявшая держать устойчивую связь не только с соседними экипажами, но и с командирами наземных частей и получать информацию из первых рук ещё до подхода к фронту. После чего в не­сколько минут подавлять очаги противодействия рвущимся вперёд танкистам. Потому что и каждый германский танк, начиная с самых первых об­разцов Pz-I, тоже имел радиостанцию.

Основу танкового парка вермахта составляли германские танки Pz-I и Pz-II – лёгкие (массой до 10 тонн), слабовооружённые машины с противопульной бронёй. К началу польской кампании были в немецкой армии и другие танки и штурмовые орудия: Pz-III и Pz-IY (всего около 500 штук), трофейные чешские Lt-35 и Lt-38 (немецкое обозначение – 35(t) и 38(t)). Но практически вся эта бронетехника уступала фран­цузским, английским и польским танкам 7TP. Уступала не только по за­щите, уступала почти во всём, кроме подвижности, средств наблюдения и связи. Немецкие военные стратеги, в отличие от своих зарубежных коллег, именно к вопросу о радиосвязи относились со вниманием особым.

Связь, тем более беспроводная, нужна, конечно, не только в наступлении. Но значение именно беспроводной связи при наступлении возрастает многократно. А наступление стремительное без неё вообще неосуществимо. Слабость бронирования и вооружения германских танков с лихвой компенсировалось наличием у них приёмо-передающих радиостанций. И глав­ным оружием немецких танкистов были не пулемёты и не 20-миллиметро­вые автоматические пушки. Главное и неизмеримо более мощное их оружие – авиация. А ещё точнее – пикирующие бомбардировщики.

Идея, родившаяся при Гансе Секте, привела немецких генштабистов к выводу: успешной для Германии может быть только стремительная война, и возможна она лишь при тесном взаимодействии наземных частей и ави­ации. Вермахт и Люфтваффе стали превращать в единый ударный механизм. Единство это и обеспечивала радиосвязь. На то она и связь – чтобы связывать. В Куммерсдорфе Гудериан показывал Гитлеру не танки и бронемашины, а слаженность и стремительность их совместных действий. Именно это Гитлер и увидел. Может быть потому, что сам был когда-то связистом. А – ещё вероятнее – потому что бредил блицкригом. Мгновен­ной войной, до которой другие политические гении додуматься не могли.

И ещё. Бывший генерал Типпельскирх свидетельствует, что Гитлер перед возрождённым Большим Генштабом поставил грандиозные и специфические задачи: «Численность войск связи, инженерных и других специальных войск нужно было увеличивать в гораздо большей степени, чем количест­во общевойсковых соединений». (6.т.1.с.10).

Почему связистам уделяли такое внимание – понятно.

Для инженерного обеспечения ОБОРОНЫ не требуется увеличения этого рода войск «в гораздо большей степени». Это требуется в другом слу­чае: когда политическое руководство из армии делает не щит, а дубину. Потому что в этом случае инженерные части несут дополнительную на­грузку: обеспечение переправ, ремонт и усиление дорог, организацию бесперебойного снабжения оружием, боеприпасами и топливом стремительно уходящих вперёд войск.

Что касается «других специальных» – то это, прежде всего, парашютно-­десантные части. Генерал Типпельскирх стыдливо умалчивает их назва­ние. А может и не совсем безобидная стыдливость тут – причина. Их, этих частей, не было вовсе, но их стали создавать, потому что они как нельзя более соответствовали концепции стремительной войны.

Невиданной.

Молниеносной.

Blitzkrieg.

К 1935 году национал-социализм победил в одной, отдельно взятой стране. Без открытой агрессии распространить его идеи на весь мир не получалось. Никак. Для Германии, с её ограниченными сырьевыми и людскими ресурсами, воевать со всем миром – не просто утопия, это самоубийство. И совсем не утопия – в локальных войнах отрывать от мира страну за страной. Внезапно. Одним ударом. Так, чтобы соседи не успевали опомниться и отреагировать.

Поэтому и утверждаю: Гитлер – не тупоголовый идиот. А большой политик, негодяй из негодяев. Один из самых талантливых среди бессовестных и деятельных воров.

 

12.

Меня развлекают, но не веселят активные дебаты нынешних полити­ков по поводу разработки новых военных доктрин. Годами не могут ре­шить: какими же они должны быть – Вооружённые силы страны? Кадровой должна быть армия, или массовой? Нужна ли государству всеобщая воинс­кая повинность, возможна ли альтернативная служба? Ах, какие сложные вопросы, ах какое множество проблем! Так вот и хочется спросить: «Ребята, а к чему попу гармонь?»

Избирателям и налогоплательщикам, мастерам и подмастерьям во всём ми­ре пока ещё нужны армии. Нужны. Армии-защитницы.

А вот кому-то – нужна дубина. Как Вы думаете: кому?