Надо было бежать. Море звало, манило и приглашало определенно. В этом не могло быть сомнений.
Однако, рассуждая хладнокровно, пересекать море в небольшой шлюпке было все-таки очень рискованно и трудно было решать, в конце концов, что опаснее бежать или оставаться... Поэтому я решил пусть жребий укажет каждому его судьбу
Под тенистым каштаном Ирина Васильевна вытаскивала бумажки из шашки. И вытащила себя, моих двух сыновей, Вл. Ал. и меня. Надо к этому прибавить, что моей жене уже удалось выехать совсем особым способом
* * *
Под видом купальщика, я осмотрел эту шлюпку. От была совсем маленькая, но на четыре весла. Паруса не было. Но и выбора не было. Или эту или ничего
Я сушил в ней только что выстиранное в море белье и размывал быть или не быть. И решил — быть.
Иногда судьба людей решается за время, гораздо более короткое, чем сколько нужно июльскому солнцу, чтобы высушить рубашку ..
{194} В тот же вечер она была куплена. Главным действующим лицом был Ляля. Он уже несколько дней ходил в эту семью и присматривался. Надо сказать, что эта операция — покупка шлюпки при советском режиме — дело, требующее большой осторожности Ляля, как многие русские, очень застенчив. Еще не так давно, если его послать в аптеку за аспирином или хиной, то он опрашивал «А как я войду? как я скажу?»
Но шлюпку он купил ловко. Заплатил он при этом двадцать девять серебряников (двадцать девять серебряных рублей — все состояние Ирины) и царскою пятисотку. И еще какую-то не то фуфайку, не то кацавейку ... »
***
Теперь надо было подумать о провизии. У меня была карта, по которой я видел, что нам идти верст 70. Это можно бы и сделать при тихой погоде за сутки. Но надо было рассчитывать на все, так как мы выходили в открытое море. Я решил пересекать напрямик, благо у меня был компас. Не малых трудов стоило его достать. Я взял провизии на три, четыре дня Столько же и пресной воды
Тут кстати упомянуть о ценах, которые стояли в то время. Хлеб — 150 рублей фунт, сахар — 1000 рублей фунт, сало — 1 000 рублей фунт. Удивительно дешевы были дыни: они начинались от 5 руб., а за 50 можно было купить прекрасную дыню.
***
Наконец, это совершилось ...
Мой план был таков: действовать совершенно открыто при полном свете дня, так, чтобы большевикам в голову не пришло, что это может быть ..
В 10 часов утра шлюпка, которую мы назвали «Speranza» (по некоторым причинам, не подлежащим пока оглашению) отошла от того места, где она была куплена, а в 10½ часов утра под «мощными взмахами» весел Ляли и Вовки подошла к пустынному берегу, где должна была состояться посадка. К этому времени Димка привел туда {195} Ирину Васильевну, а я принес огромный мешок с этими проклятыми дынями.
«Пустынный берег» очень хорошо был виден с большевистского поста береговой охраны. Это меня вполне устраивало: мы, мол, не скрываемся. Море было на высоте: легкий ветерок, чтобы не было жарко, почти никакого прибоя.
Посадка не задержала нас. Груз состоял из мешка с дынями и двух сулей воды.
Перекрестившись, ровно в одиннадцать мы отошли.
На берегу осталась маленькая хрупкая фигура одной русской женщины с большим сердцем. Мы хорошо отходили, и белая статуэтка на обрывистом берегу становилась все меньше.
***
Тут надо пояснить следующее. По всему побережью большевиками установлена запретная полоса, проходящая версты полторы-две от берега в море. Эту черту очень легко узнать, потому что вдоль всего берега стоят рыбачьи лодки на якорях и удят рыбу. Дальше они не смеют выходить.
Через несколько минут мы вышли на высоту этой черты. Вправо и влево от нас, насколько хватал глаз стояли рыбачьи лодки.
Тут мы остановились. Мы были против самого поста береговой охраны. Я решил продемонстрировать им «законопослушность».
Мы, мол, добрые граждане Советской Республики, вышли себе в море прокатиться, но отнюдь не желаем выходить за запретную черту Наоборот, мы разделись и стали купаться, бросаясь с лодки в море вылезая из воды обратно, и еще раз в море. Ирина Васильевна нам не мешала, ибо вообще мы решили ее не показывать и потому запрятали ее на дно лодки и прикрыли мешком.
Так прошло столько времени, чтобы по моим расчетам большевикам надоело следить за этими резвящимися купальщиками Тогда мы оделись, сели на весла и как можно явственней запели «Стеньку Разина». Это, как известно, весьма уважаемая в Совдепии песня. И понятно, княжну, т. е. «буржуйку», ведь бросают за борт...
{196} Под эти дозволенные звуки мы основательно налегли на весла. Я рассчитывал еще на то, что, если лодку повернуть прямо кормой к человеку (в данном случае к посту), то куда она идет, вперед или назад, и с какой скоростью, определить в течение некоторого времени довольно трудно.
***
Мы налегли на весла в течение, быть может, получаса, когда на берегу раздались выстрелы. Сначала в одном месте, потом в другом, потом затарахтел пулемет.
Мы продолжали нажимать, и в то же время у нас произошел спор: по нас или не по нас. Впоследствии оказалось, что по нас. Как бы то ни было, мы, по-видимому, хорошо гребли, потому что берег заметно удалялся.
Через некоторое время у берега «под постом» появился парус.
Он почему-то очень беспокоил Ирину Васильевну, но Ляля непрерывно повторял «ерунда», пока я ему не запретил. На море становишься суеверным: а вдруг судьба подслушивает.
Тем не менее, я рассуждал так. Ветерок с моря — слабый. Парус, если это погоня за нами, должен идти в лавировку. При таком слабом ветре, принимая во внимание, что мы уходим в четыре весла, нас не догонят или догонят к вечеру, когда, мы скроемся в темноте. И притом, неужели это за нами?
Впоследствии я узнал совершенно с точностью, что это действительно было за нами. Пост, наконец, увидел, что мы уходим, поднял трескотню из винтовок и пулеметов, а затем в первой лопавшейся рыбачьей лодке пустился в погоню.
Но ветер был такой слабый, а мы уходили так быстро, что, в конце концов, рыбаки определили: «У них не иначе, как мотор». После этого погоня вернулась обратно, — за мотором, ведь, не угоняешься.
{197}
***
У нас на «Speranza» царило полное удовольствие. Погода была дивная, берег куда-то уходил, как принято говорить, «в туманную дымку», и через несколько часов пропал из глаз.
Мы были в открытом море.
Тут младший сын Димка вдруг спросил меня дрожащим: голосом:
— Можно?..
Я посмотрел на его умоляющие и сверкающие глаза и понял, что он хочет.
— Можно ... можно...
Тогда они торжественно встали с братом в лодке, и «открытое море» огласилось:
Боже, царя храни ...
Бедные мальчики. У них совсем не было голоса... но зато сколько чувств...
Мы шли всю ночь. Иногда все спали, я греб один. Хорошо в море в такую ночь. И даже не очень жутко. Разве, если где-нибудь всплеснет, или, вернее, прошелестит гребешок в темноте, кажется, будто море хочет сказать:
«А ведь я могу наделать и гадостей». Но...
Нам звезды кроткие сияли . ..
По этим кротким звездам я «держал путь» ... Это очень просто: поставишь корму на звезду, которую определишь по компасу, и так и держишь. Гребешь, и даже оборачиваться не надо. Правда, звезда куда-то полезет, вследствие вращения земли, но, ведь, нас зато несколько сбивает в противоположную сторону легкий ветер. Значит, звезда как бы делает поправку на ветер. А, впрочем, иногда сверишься по компасу и меняешь звезду.
Все-таки удивительно, что при таких элементарных способах нахождения курса, когда рассвело, мы увидели как раз в нашем направлении дымки.
{198} Мы знали, что там должна быть где-то около Тендры наша эскадра. Эти дымки не могли быть не чем иным.
Кроме того, что это такое?
Что-то торчащее на горизонте, в виде какой-то палки. Должно быть, от движения зыби казалось, что этот шест куда-то стремится с большой быстротой..
Мы решили, что, должно быть, это «мачта бешено несущегося за горизонтом контр-миноносца».
Но через некоторое время оказалось с несомненностью, что это быстро несущаяся мачта был — маяк, неподвижный, как все маяки.
***
Итак, мы подходим в заветному острову Тендра...