Я жил тогда ... ну, словом, вы знаете у кого ... проснулся с сознанием, что еще очень рано. Проснулся оттого, что кто-то открыл двери из передней и сказал за дверью:
— Это к вам?..
Я приподнял голову. В комнату быстро вошел чело-пек. Рассмотреть его нельзя было, так как шторы были спущены. Человек быстро пошел к окну.
— Кто это?..
Человек поднял штору и сказал громко:
— Из Чрезвычайной комиссии ... Вставайте все ... В эту же минуту в комнату вошел другой человек. Я не моту сказать, чтобы я испугался, — это было бы не совсем точно. Но я почувствовал во всем организме какое-то особое напряжение... Как будто бы все точки организма оказались связанными, туго натянутыми нитями ... Это совсем похоже на то, как бывает, когда услышишь свист первой пули, и начинается бой.
Я рассмотрел этих людей. Вошедший первым был среднего роста, не брюнет и не блондин, полуеврейского, полувосточного типа. На нем было рыжеватое пальто и фуражка, военного образца без какого-нибудь значка или кокарды. Другой — высокий черный, моложе первого, видимо русский, в черном пальто и кепи.
Один из них начал опрашивать всех. А в этой квартире было много народа. Он спрашивал всех по очереди. Затем обратился ко мне. — А вы кто?..
Эти люди, жившие в этой квартире, дали мне приют почти случайно. Они не знали, кто я. Им рекомендовали {262} меня их друзья, просили приютить. Потому я ответил спокойно:
— Я студент такого-то университета, такой-то? Три дня тому назад приехал сюда... Меда приютили здесь, потому что мне некуда было деться.
— Это ваши знакомые?
— Да...
Один из чекистов стал перебирать и просматривать бумаги на письменном столе. Меня это не очень беспокоило; вряд ли он мог там что-нибудь найти. Когда я оделся, рыжий протянул мне какую-то бумажку. Штамп и печать одесской чрезвычайки. Я прочел:
«Товарищу такому-то. Предлагается произвести обыск в квартире гражданки такой-то, такой-то адрес, и арестовать ее и всех находящихся в квартире».
Затем последовал полусочувственный жест — ничего не поделаешь — и пояснение:
— Придется сидеть в квартире до вечера, ждать публику. А затем...
И красноречивая пауза.
Оба представителя власти шарили довольно продолжительное время по ящикам стола, по углам, приподнимали тюфяки, открывали корзинки и картонки. Извлекался откуда-то запыленный и заплесневевший номер «Единой Руси», о присутствии которого в квартире никто раньше и не подозревал. Впрочем, они сами, кажется, не придали этому обстоятельству значения.
Самое скверное было то, что не было папирос.
Попросили разрешения послать купить папирос и хлеба. Сначала они не согласились, потом позволили пойти четырнадцатилетнему гимназисту Жене. C мальчиком отправился один из чекистов. Когда он вернулся, то рассказал, что чекист все время шел за ним, и когда одна из дворовых девочек с ним заговорила, отогнал ее в сторону.
Рыжий уселся на диване в столовой, черный — в передней. Они не обращали внимания на передвижение публики из комнаты в комнату. Разрешили выходить и в коридор и в кухню.. Предупредили. что заперли и {263} парадную и черную выходную дверь на ключ и что ключи у них.
Я прошел в спальню. Там было несколько молодых женщин. В общем, они почти не проявляли испуганности. Больше всех была взволнована В. А. В глазах ее стояли слезы.
— Скажите же, ради бога, откуда это несчастие, зачем они пришли?
Решить это было довольно затруднительно. Если бы они искали меня, то они бы обращалась со мной иначе. Очевидно, я не внушал им особых подозрений. Не больше, чем все другие. Но если не я, то кто же? .. И хозяйка квартиры, и вся семья, и все, кто случайно у нее оказался, никакой политикой не. занимались, жили изо дня в день, думая только о хлебе насущном. Я чувствовал, что здесь какая-то ошибка ... Или, быть может, выследили, что здесь бывает кто-нибудь, за кем охотятся. Населению квартиры вряд ли грозит серьезная опасность, и если их арестуют, то, в конце концов, конечно, выпустят, если бы не я... Меня могли узнать, и тогда дело для всей семьи могло бы повернуться серьезно. В сущности, было очень важно, чтобы я отсюда смылся...
Хорошо было бы еще поговорить с представителями власти... Для этой цели была командирована в переднюю Е. А., как более подходящая разведчица.
Мы остались вдвоем с хозяйкой квартиры. Удивительно, что эта маленькая хрупкая женщина сохраняла все время великолепное самообладание.
— Вот в чем дело, — сказала она. — Мы ничем таким не занимались ... очевидно, дело не в нас ... Очевидно, они ловят кого-то, кто у меня бывает... Я в политику не хочу входить, но я не хотела бы, чтобы у меня в квартире кто-нибудь погиб...
Ее губы дрогнули в первый раз ...
— Ах, боже мой ... за себя я не боюсь ... Ни капельки — даже странно ... Но вы все... Ока помолчала минутку. — А теперь уйдите, пожалуйста...
Она стала зажигать лампадку перед иконой. Быть может, хотела молиться...
В столовой я нашел альбом и углубился в стихи. Стук в парадную дверь. Чекист, дремавший на диване, вскочил и бросился в переднюю. Впустили бабу-молочницу. Сдав молоко, забрав свои фляги в корзину, она намеревалась уйти, но чекист заявил, что не выпустит ее. Баба подняла отчаянный вой.
— Як же так... ой лишеньки мини... Ратуйте, добри люды... Диты ж мои дома зосталысь... Штос ными буде ... Штож не такое за горе...
Плач и причитанья продолжались минут пятнадцать. Наконец, очевидно, нервы церберов не выдержали. Бабу выпустили со строгим предупреждением, чтобы она не смела говорить, что делается в квартире.
Инцидент с молочницей имел следующие последствия.
Минут через десять после ее ухода кто-то начал энергично стучать, а потом ломиться во входною дверь. Оба чекиста бросились со всех ног в переднюю. Открыли дверь и впустили банду — человек пять-шесть милиционеров ближайшего района. Оказалось, что домовый комиссар узнает либо от молочницы, либо от дворовых детей о том, что в квартире засели какие-то личности, которые всех задерживают, допрашивают и чего-то ищут. Он предположил, что это могут быть налетчики, и поспешил в район, откуда немедленно был командирован патруль. Охранная служба у большевиков несется отчетливо.
Милицейские с шумом ворвались в квартиру.
— Кто такие... Сдавай оружие ...
— Осторожней, товарищи ... легче ...
— Да кто вы такие? чего разоряетесь, трам-тарарам, сдавай оружие...
— Мы — представители Чека... Ваш ордер!
— А ваш ордер, трам-тарарам ... Много таких представителей ...
Произошел обмен ордерами.
— Так чего же вы, товарищи, не предупредили домового комиссара? Правило, ведь, знаете...
{265} — Так какая же тогда будет засада, если его предупреждать!.. Если все будут знать, так кто же в эту квартиру пойдет? ..
— Да не все... а домовому комиссару нужно... надо, чтобы по закону...
Милиционеры ушли ... Ушел и один из чекистов. Насколько можно было судить по фразам, которыми они обменялись, в ордере оказалась какая-то формальная неисправность, которую нужно было исправить. А, может-быть, он пошел за инструкциями. А, может-быть, по своим личным делам.
Прошло некоторое время. И вдруг в мозгу у меня мелькнула картинка, сохраненная зрительной памятью: когда один чекист уходил, другой его не провожал в переднюю. Значит, выходную дверь он не мог запереть на ключ, — ведь, не унес же ушедший ключ с собой... Значит, дверь закрыта только на английский замок. Надо посмотреть, нельзя не посмотреть ...
Стучат ... Вот законный предлог: я пошел открывать. Тот чекист, что в столовой, задремал — стука не слышит.
Так и есть. Поворачиваю английский замок, дверь открыта. Sacramento, — в дверях уходивший чекист. Не вовремя вернулся... Не судьба...
Е. А. произвела артистическую атаку на вернувшегося чекиста и затем сообщила результаты разведки. По слогам представителей власти, причиной ареста был донос. Кем сделан донос и каково его содержание — они сами не знают ... Это правдоподобно, ибо донос, вероятно, так же распространен в Совдепии, как в свое время в Венеции. Второе, что она узнала, это то, что около трех часов в квартиру должны явиться какие-то следователи, которые произведут вторичный обыск и допрос, и затем всех отправят в Чека.
У нас в квартире были дети. У этих детей, в свою очередь, было много приятелей и приятельниц из других квартир. Несколько из них пришли к нам в гости. Когда они хотели уходить, чекисты их не пустили. Тогда {267} младенцы сомкнулись гурьбой и ворвались в столовую с воем. Представители власти сначала обозлились, потом рассмеялись. Один из них вытащил из кармана ключи сунул мальчику постарше:
— На, открой им дверь ... Выпусти их ... к черту ...
Мальчик вышел в переднюю, сопровождаемый всей ватагой. Затем вернулся и возвратит ключ чекисту. Спустя минутку он отозвал меня в сторону:
— Вы можете уйти ... Дверь не заперта.
Спасибо, мой маленький герой. Но я не уйду. Если бы я ушел, было бы слишком ясно, кто мне помог. И бог знает, какую плату получил бы ты за свой героизм от палачей чрезвычайки.
Но было больше двух часов. Обещанные следователи могли явиться каждую минуту.
Надо было действовать до их прихода. Я чувствовал, что мне надо во что бы то ни стало уйти, потому что я был, так сказать, единственный, кто мог потопить остальных, если бы меня узнали. Если мне удастся уйти, их хотя и арестуют, по выпустят, — против них ничего нет. Они ничего не знают, ни во что не замешаны.
Но как уйти?.. Я подошел к окну. И вдруг у меня мелькнула мысль: «А нельзя ли из этого или другого окна по карнизу перебраться в какую-нибудь соседнюю квартиру?».
Я спросил хозяйку дома, маленькую хрупкую женщину ...
— Может-быть, вам удастся... Ближе всего из кухни. В соседней квартире как раз никогда никого нет в это время. Дверь на английском замке ...
Я колебался...
— Скажите мне совершенно откровенно: лучше для других, чтобы я ушел?..
— Если вы чувствуете что-нибудь за собой, — уходите ... Нам будет лучше...
Она посмотрела мне в глаза:
Знал ли я что-нибудь за собой... Я знал слишком достаточно... И я решил бежать...
{267} Сделали так. Прошли все поодиночке через столовую, где полудремали на диване оба чекиста. Простились... Затем я прошел через столовую обратно и вышел в коридор. В момент моего драпа все должны были находиться в комнатах для получения алиби.
Я высунулся в окно и осмотрел карниз. Раньше я как-то не подумал о том, что карнизы бывают разные, — не по каждому пролезешь... Это был не особенно удобный карниз, в особенности для четвертого этажа. Узенький— ладони полторы шириной, и покатый. Попробовал стать на него ногой, держусь за раму окна. Куда там... на нем немыслимо удержаться ни одной секунды. А стена совершенно гладкая, без всяких выступов, держаться не за что.
Но вот что, — внизу на уровне пола комнаты есть другой карниз. Такой же узенький и такой же покатый, правда, став на него, можно держаться за загиб того карниза, что идет на уровне подоконника. Попробовал. Да, можно удержаться, но только несколько секунд — всю тяжесть тела приходится держать на кончиках пальцев, ибо загиб карниза не более сантиметра. Острое железо режет руку ... Вот в чем дело — надо упереться в нижний карниз коленями... Теперь верхний карниз приходится на уровне плеч... Так гораздо легче... Достигнуто правильное распределение тяжести тела между коленями и кончиками пальцев. Больно коленям, больно пальцам, но держаться можно. Теперь в путь... До спасительного окна — сажени две с половиной-три...
Техника движения такая. Хватаюсь сначала правой, потом левой рукой возможно дальше вправо, а затем таким же образом передвигаю колени. В голове ничего — все ушло в мускульное напряжение. Так прополз почти половину дороги. Но что это? Дальше верхний карниз оборван — перерыв аршина два. Как я раньше не заметит этого, не рассмотрел, — не понимаю ... Но не возвращаться же назад. Цепляюсь изо всей силы самыми кончиками пальцев за угол верхнего карниза и передвигаюсь коленями, сколько возможно, вправо. Теперь самый рискованный момент. Нужно выпустить карниз из рук, сильно податься корпусом вправо, схватиться за кончик карниза там, где он снова {268} начинается... Это напомнило мне поразившую меня в детстве фотографию в «Ниве». Велосипедист висит в воздухе на большой высоте вверх ногами, — это мертвая петля с прерванной наверху лентой.
Но это была лишь одна из тысячи мыслей, мелькнувших у меня в голове в это мгновение; я теперь понимаю, что значит, когда говорят, что в момент гибели разворачивается в одну секунду и проходит пред глазами вся жизнь.
Я удержался с трудом. Одно колено сорвалось с карниза, но в ту же секунду я «восстановил положение» ... Теперь я уже был почти уверен, что доползу. До спасительного окна оставалось аршина полтора. Но вдруг я почувствовал, что самый железный карниз, за который я держусь, начинает оползать с выступа стены ... Оказалось, что два последних гвоздя, которыми он прикреплен к выступу стены, — отсутствуют. Что делать? Если бы на стене была хоть какая-нибудь точка опоры и я мог бы сделать еще шаг, чтобы схватиться за раму окна ... Но ни опереться, ни схватиться решительно не за что... Я продвинулся еще немножко по карнизу ... Железная полоска гнется и ходит у меня в руках. До окна только аршин. Но даже расстояние в сантиметр человек перелететь не может. Возвратиться обратно — немыслимо. Мускулы рук и ног страшно устали, и я знаю, что место, где карниз оборван, мне уже никак не преодолеть второй раз. Оставалось одно.
Я повернул голову к окну и тихо оказал:
— Дайте руку.
Молчание. Я повторил громче.
— Дайте руку.
В окне показалась голова ... ребенка. И он протянул мне руку и, напрягши все силенки, помог мне.
Я не знаю, кто был этот мальчик, и увижу ли я его когда-нибудь... Я ушел как можно скорей. Спустился по лестнице черного хода, вышел во двор, У ворот охраны не было. Я был свободен ...
{269} А теперь все без подробностей... Я был свободен, но стольких арестовали ... Оказывается, большевики будто бы раскрыли какую-то обширную русско-польскую организацию и хватали направо и налево... Я ничего не мог сделать больше, кроме того, чтобы затруднять других укрывательством своей особы. И поэтому я решил бежать еще раз морем ... Удалось... Вы можете себе представить мое состояние, когда я узнал, что вы ушли с Тендры искать меня ... и погибли ... Там все были уверены в вашей гибели... По обыкновению, существовало много версий на этот счет. В самом отвратительном состоянии я прибыл в Севастополь двадцать шестого октября ... А через четыре дня, как вы знаете, произошла всеобщая эвакуация ... Я поспел как раз вовремя.