51. Е.П. Оболенскому
Петровский Завод Забайкальской обл., 1862, июля 12 дня
Любезнейший Евгений Петрович!
Получил твое письмо от 22 апреля в конце прошлого месяца и благодарю от всей души тебя за твою обо мне память; но не жалуйся, что так долго не отвечал; да и возможно ли иметь часто переписку между собою, если так всегда твои письма будут ходить по всем углам России. Прилагаю, и посмотри на свой конверт и адрес ко мне — все верно натесано, а между тем твое письмо из Калуги было послано в Петрозаводск в Олонецкую губ., потом в какой-то Петропавловск, и потом уже в Петровский Завод. Что скажешь, если у вас там в России такой же прогресс // С 203 и успех во всех делах, как и в почтовом ведомстве? Я однажды получил письмо, на конверте адрес был сделан очень правильно, но почтовое ведомство зачеркнуло слова Забайкальской обл., а написало в Амурскую область, и письмо туда и оттуда было пересылаемо. Очень часто здесь получают письма из России чрез Петропавловский порт в Камчатке, туда посланные почтовым ведомством вместо Петровского Завода. Не говори, что со временем все улучшится: эту поговорку я слышу, кажется, 60 лет; скажи только, какое надобно иметь терпение, жить здесь, всего быть лишену, с прибавкою, что отнимают последнее утешение и самое дорогое — это письма, которые должны получать по милости почтового ведомства через целый месяц и ожидать месяцы.
Благодарю душевно за твое письмо и за все для меня приятные известия; радуюсь за Киреева, за Беляева и Павла Сергеевича; кланяйся всем от меня. Я писал к тебе несколько писем — прошу, упоминай в своих ответах, от которого числа получены тобою мои письма; может быть, почтовое ведомстве выдумывает другую Калугу и туда посылать будет письма. Я писал к Поджио, я писал к Наталии Дмитриевне, и все до сих пор нет ответа — не знаю, живы ли они; что значит, что не пишут? От Наталии Дмитриевны было ко мне письмо еще зимою, с тех пор ни слова не получаю. Писал к ним, но перестал; теперь жду от них писем и ничего не получаю.
Не удивляйся, что я не женат и не имею семьи — не такая моя жизнь была, чтобы об этом было время думать, не такие были мои обстоятельства, чтобы об этом позаботиться. Характер у меня такой, что мало думаю о себе; всегда я воображал и думал, что живу на месте только временно; заботы о себе и приобретение на будущее чего-нибудь — всегда у меня на втором плане жизни моей; всегда у меня мысли и чувства были обращены на другое дело, давно прошедшее; всегда я жалел о проигранном и этого никогда не мог забыть. Ни женщина, ни семья никогда бы не могли меня заставить забыть, о чем я прежде помышлял, что намеревался сделать и за что пожертвовал собой. Конечно, теперь вижу и сам, как ужасна жизнь старого холостяка; скучно, грустно и будущего нет, но одно еще меня поддерживает — это вера в какое-то будущее хорошее, в идею, которую только тогда покину, когда перестану дышать. И истину тебе скажу — несмотря на частое мое нездоровье, несмотря на все расстройства по делам моим и на все неудачи; несмотря на дороговизну неслыханную здесь, а с нею и лишения всевозможные, которые испытываю и терплю,— я все еще держусь, креплюсь, чего-то надеюсь, все еще люблю людей, делюсь с ними последним, желаю им добра и всего лучшего. И все это происходит от идеи, очень хорошо тебе знакомой, которой я живу, и не допускает меня покуда еще прийти в отчаяние. Но я почти одичал; например, меня удивляет, как это так сделалось, как у вас у всех достала уменья устроить себя так, что живете спокойно, умели завестись семьями, // С 204 рассуждаете хладнокровно, смотрите на дела людские спокойно, чего-то от них ожидаете хорошего и проч. Какое спокойствие можно иметь при таком порядке вещей, чего можно надеяться от людей, что можно приобрести для себя без хитрости и эгоизма, ожидая на каждом шагу обман и всякого рода затруднения? Услышавши от меня все это, я не думаю, чтобы ты подумал, что я боюсь труда, и что у меня голова не на своем месте. Нет, сердце у меня поганое и для меня вредное — оно всегда у меня берет верх над рассудком — вот и вся причина. Но полно об этом. С любопытством читал в твоем письме о крестьянах; одному удивляюсь: чтобы сделать людям добро, надобно для этого время и формалистика какая-то. Конечно, говорят, это нужно для порядка и устройства; пускай так, но за что же им-то навязывать, что ям не нравится? Я вижу, что ты надеешься на будущее гражданское устройство по обещаниям; завидую тебе в этом, если оно тебе доставляет утешение. Я перестал верить и обещаниям людским, и в хорошую будущность — опекунство и благодеяния тяжелая вещь.
Поликарп Павлович тебе усерднейше кланяется; был вчера у меня и мы, глядя на твой портрет, много говорили о вас всех, близких к нашему сердцу. Получаю иногда письма от Дмитрия Завалишина; бедный, не на розах отдыхает; от Мих. Бестужева давно не получал писем, но знаю, что здоров и спокоен; занят своей семьей, следовательно, все и всех забыл. Литератор пишет, что ездил к Кяхту, увидел там новые мостовые и тротуары, и в восхищении от такого прогресса. У нас все еще продолжаются землетрясения, а особливо около Байкала, но на это никто уже внимания не обращает.
Прошу покорнейше тебя засвидетельствовать мое глубочайшее почтение твой семье и мой сердечный привет твоим детям; Наталии Петровне тоже мой усерднейший поклон и мое почтение; желаю всем здоровья и всего лучшего; жму тебе руку,— всякий день гляжу на тебя и с тобою мысленно беседую.
Прошу тебя, умоляю, пиши ко мне; кланяйся от меня усерднейше Петру Николаевичу, пусть пришлет мне свой портрет. Прощай, мой Евгений Петрович, обнимаю тебя
Твой навсегда Иван Горбачевский
Уведомь меня, что Поджио делает, где Наталия Дмитриевна; почему не пишут, скажи мне.
Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.