52. И.И. Горбачевский - Д.И. Завалишину. 1862 г. Августа 23 дня. Петровский Завод.

52. Д.И. Завалишину

1862 г. Августа 23 дня. Петровский Завод

Долго не отвечал вам, любезнейший Дмитрий Иринархович, на ваше письмо от 15 июля; но это делал я с намерением, ожидая писем из России, чтоб, получивши их, вам что-нибудь сообщить; кроме того, две недели // С 205 был так нездоров, что не только не выходил из дому, но даже ни слова ни к кому не мог писать и что-либо делать. Благодарю вас душевно за ваше письмо, благодарю вас за все известия и подробности, о которых вы пишете; но горько было слушать и читать о том, что вы перенесли и переносите в вашей жизни; когда кончатся все эти неприятности и страдания; — и за что? и для какой цели,— все эти гонения, вся эта злоба? Буду теперь отвечать вам на ваши вопросы. Чехович был у меня, но не более, как, может быть, час, т. к. он же ехал не в Читу, мне и в голову не пришло к вам послать с ним некоторые письма.

Вы говорите, что я иногда отлучаюсь из Завода,— это правда, иногда, т. е. раз в год и то не всякий, и то не на долго; я бы ездил и непременно к вам приехал бы, если бы были деньги сколько-нибудь лишние; нужда заставляет быть дома и скучать. Прежде мои дела года два-три шли хорошо, потому что была комиссия, а теперь вот уже год никто комиссий не поручает, и оттого, что все припасы сделались чрезвычайно дороги; гораздо дешевле золотопромышленникам выписывать вещи из Екатеринбурга, чем здесь покупать; по крайней мере, они так все говорят.

Относительно нашей переписки насчет разных вопросов и прошедших и будущих ваши мысли совершенно справедливы; совершенно я с вами согласен — но каково их исполнение при таких горьких обстоятельствах, в которых вы и я находимся, что может в голову придти, когда и то надобно и другое что сделать, и о разных дрязгах, чтобы не остаться без всего. О Бестужеве нечего и говорить, он только других обвиняет в лени, сам же зарылся как крот в свою нору, обеспечив себя на зиму, и спит себе летаргическим сном. Я в третьем году или в начале прошлого видел его и был у него, он кое-что писал, не знаю для кого и показал мне, но я удивился, как он все забыл, как он все переиначил, он не пишет истину, но какие-то романы и повести, подобно тому, как некогда писал подобное брат его Николай и Иван Иванович Пущин, если вы что-либо читали из их сочинений 1). Я полагаю, причиной тому — это их семейное положение, дети, хозяйство — все это их заставляет забыть прошедшее, будущее, родину, отечество, Россию. Я не так жил и живу не так теперь, я не так думал и думаю; я не мог привыкнуть к Сибири и думать, что все кончено; всегда я жил и живу надеждою — следовательно, я жил, как в тюрьме, т. е. думал всегда, что в ней живу временно, не мог никогда помириться с мыслью, что надобно подумать и о себе, и о будущей своей жизни и чем-нибудь себя обеспечить; все к черту, ничего не надобно, лишь бы осуществилась идея. С одной стороны, всегда бывши этим занят, головою и сердцем стремившись туда, с другой, терпя нужду, огорчения, разлуку, безнадежность, одиночество,— скажите, что можно порядочное что-нибудь сделать; стоят ли люди того, чтобы им передать что-либо; вы скажете — потомство; потомство те же люди будут, как и настоящие, т. е. // С 206 скоты. Я это говорю потому, что слышу часто и прежде слышал и читал и читаю, как относятся нынешние писатели и прочие о тех людях, которые пожертвовали собой за истину и любовь к ближнему. Возьмите себя, чиновники относительно вас, все это потомство, а что они делают с вами и какое зло причиняют и как вредят.

Вы полагаете, что я нахожусь не в затруднительном положении,— напротив, очень в затруднительном. О маленькой артели я только теперь слышу и слышал, но кому она принадлежит — не знаю; нынешнего года я даже писем относительно ее не получал. О ней писал когда-то ко мне Иван Иванович, но он теперь, как вы знаете, умер, следовательно, я думаю все прекратилось.

Получил я письмо Оболенского из Калуги; он здоров и все его семейство; радуется, что сыновья поступили в гимназию, радуется прогрессу (??), какой нынче в России; надеется на многое и все ему представляется в розовом цвете. Все надеется на будущее, а сам забывает, что ему скоро 70 лет будет. Получил тоже от Киреева Ивана Васильевича, если вы его помните,— тоже приехал в Тулу с семейством, живет теперь лучше, нежели в Сибири как было, потому что его обеспечили; и домом и доходом. Пишет, что то же самое нашел, что было за 40 лет. Пишет ко мне Поджио; на последней почте я получил от него письмо — он теперь живет в Черниговской губернии в г. Козельце или около него в имении граф. Елены Сергеевны Кочубей. Там же с ним вместе живет и Сергей Григорьевич и Мария Николаевна 2); она очень больна и слаба; Сергей Григорьевич, пишет Поджио, и стар и дряхл и, конечно, еще глупее стал. Одним словом, кого ни спроси,— все переженились, завелись семействами, детьми, и все это под старость,— все сделались добрыми, честными семьянинами, а как посмотришь поближе, то это только название, семья есть только покрышка эгоизма, забвения всего прошлого, забвение и приязни, и дружбы, и страданий. Вы окажите, что я преувеличиваю, так посмотрите хоть на Михаила Бестужева, он ближе всех живет к вам,— посмотрите. Я не сержусь на всех их, а досадно, что они Россию променяли на семью,— я так на всех смотрю.

Прощайте же, буду к вам писать. Можно вам написать, что знаешь, что помнишь, что чувствуешь и что надобно написать; на это надобно целые томы бумаги употребить. Прощайте, желаю вам здоровья.

Ваш Ив. Горбачевский

Не могу привыкнуть писать стальным пером: и мажет бумагу, и почерк иной, и мысль останавливает это перо.

// С 207

Примечания:

Печатается впервые по автографу (ЦГАОР, ф. 1463-И, оп. 2, д. 482, лл. 1—2).

1) Горбачевский имеет в виду воспоминания М. А. Бестужева — «Мои тюрьмы», писавшиеся им в начале 1860-х годов, по просьбе М. И. Семевского, а также автобиографические рассказы Н. А. Бестужева (написанные в тюрьме Петровского Завода), и «Записки И. И. Пущина о дружеских связях его с Пушкиным» (впервые опубликованные в 1859 г. в журнале «Атеней»). Во всех перечисленных автобиографических произведениях повествование тесно соединялось с личностью их авторов, а рассказ велся от первого лица. Горбачевский отрицательно относился к такого рода мемуарам и иронически называл их «повестями» и «романами».

2) Сергей Григорьевич и Мария Николаевна — Волконские.

Печатается по кн.: И. И. Горбачевский. Записки. Письма. Издание подготовили Б. Е. Сыроечковский, Л. А. Сокольский, И. В. Порох. Издательство Академии Наук СССР. Москва. 1963.