1903—1905. Две зимы в Ливадии и одна в Павловске.
Осенью 1903 года врачи объявили, что я, по состоянию здоровья, не могу провести зиму в Петербурге и решили отправить меня в Крым. На южном берегу Крыма, в имении Государя Ливадия, мы поселились целой компанией: Иоанчик, я, наш воспитатель М. И. Бородин, его жена, наш лакей Анисимов и его помощник Спиридон, а также повар, кухонный мужик и горничная Бородиных. Две ночи мы ехали в поезде до Севастополя, а от Севастополя, через Байдарские ворота, на лошадях, до Ливадии. У Байдарских ворот перед нами развернулась дивная картина: Черное море во всем своем величии, это громадное водное пространство, скрывающееся за горизонтом. От Байдарских ворот дорога спускалась зигзагами и, далеко еще не доходя до моря, тянулась вдоль него до самой Ливадии. Мы приехали вечером, в темноте, выехав из Севастополя после завтрака. Нам отвели дом высших чинов охраны, он был расположен непосредственно над верхним шоссе. Это был прекрасный дом, из серого крымского камня. Он был светлый, уютный, обставленный удобно и просто. Перед домом была площадка, покрытая мелким серым гравием, который как-то особенно шуршал под колесами экипажей. Этот звук мне помнится еще и сейчас.
Весь наш день проходил строго по расписанию. На наше здоровье было обращено особое внимание. Каждое утро приходил ливадийский врач, Пантюхин, пресимпатичный человек, и выслушивал нас. Он очень часто нас взвешивал и следил за нами. После утреннего чая или кофе с вкусным серым хлебом, называвшимся «докторским», мы прогуливались по площадке перед домом, после чего начинались уроки, которые продолжались до завтрака. К нам ездили преподаватели Ялтинской мужской гимназии. Мы с Иоанчиком занимались отдельно друг от друга: было решено, что для каждого из нас так будет лучше. В переменах между уроками мы выходили на двор. Завтракали и обедали мы с Бородиными, и жене воспитателя мы обязаны были целовать руку, чтобы приучиться к хорошим манерам.
После завтрака мы ездили верхом или шли гулять. Ездили мы на наемных лошадях, которые были совсем приличны. После прогулки, пили чай и принимались за приготовление уроков, вплоть до обеда. После обеда мы обыкновенно бывали свободны. Перед сном снова прогуливались по площадке. Бородин был прекрасный администратор, воспитатель и преподаватель. Он замечательно наладил наши занятия и весь наш обиход. Сам он преподавал нам русский язык и литературу.
В январе 1904 года мы были, как громом, поражены известием о начале Русско-японской войны. Как-то вечером к нашему дому подошла толпа манифестантов из Ялты и мы должны были выйти на балкон и раскланиваться перед ними. На балкон вынесли лампу, чтобы осветить нас с Иоанчиком. Конечно, кругом все только и говорили о войне. Когда в начале апреля было получено известие о гибели адмирала Макарова и чудесном спасении Кирилла Владимировича, мы послали телеграмму великому князю Владимиру Александровичу и Марии Павловне.
Когда вечерами мы ходили гулять, Бородин обычно шел вместе с нами. Он был разносторонне развитым человеком, но, как у человека не нашего круга, у него на многие вещи были другие взгляды, что, разумеется, влияло на наше воспитание. Под влиянием этих взглядов, Иоанчик написал как-то письмо сестре Татиане о том, что она должна поступить на курсы. Дяденька, узнав об этом, возмутился и сделал Иоанчику строгое письменное внушение.
Весной у нас были экзамены. Приехала целая комиссия, которая торжественно заседала в столовой. Среди других был ген. Завадский из Петербурга; председательствовала тетя Стана, впоследствии жена великого князя Николая Николаевича.
Время перед экзаменами было довольно тяжелым. По каждому предмету приходилось подготовляться несколько дней. К нам приезжали учителя и мы зубрили при их помощи. Зато как приятно было, когда это горячее время кончилось. Я отвечал, в общем, хорошо. И мы благополучно перешли из шестого класса в седьмой.
В мае месяце, по окончании учебного 1903-04 года, мы поехали домой в Петербург. Ехали на лошадях через Ай-Петри до Бахчисарая. Это было длинное путешествие. Выехали утром, завтракали на Ай-Петри и к вечеру приехали в Бахчисарай. С Ай-Петри открывался дивный вид, но на него был очень тяжелый подъем. Зато от Ай-Петри до Бахчисарая шла прямая, гладкая дорога степями, покрытыми цветами. Я помню целые поля маков.
Мы осматривали Бахчисарай и видели знаменитый фонтан, воспетый Пушкиным. Я снял его своим аппаратом. Мечеть в Бахчисарае нам показывал мулла в зеленой чалме. Мы обедали на вокзале. Мне помнится, что за обедом мы получили телеграмму от родителей, в которой было сказано, что убит (на Русско-японской войне) конногвардеец Зиновьев, племянник фрейлины матушки баронессы Софии Николаевны Корф.
Две ночи мы ехали до Петербурга. На Николаевском вокзале нас встретили родители. Мы не виделись с сентября месяца, и как радостно было снова увидеть их. В Мраморном у нас больше не было комнат, а потому мы поселились в дедушкиных комнатах. Мы долго, несмотря на прекрасную погоду, не переезжали в Стрельну. Бабушку, слепую и больную, решили не трогать и оставить в Мраморном. Так она больше никогда и не выехала из Мраморного дворца, прожив в нем безвыездно с 1903-го года по 1911-ый, до самой своей смерти.
30 июля 1904 года я шел по двору перед Стрельнинским дворцом, когда мне сказали о рождении наследника цесаревича Алексея Николаевича. Я чуть было не заплакал от радости.
Мы ездили на крестины наследника в Большой Петергофский дворец. Приехав во дворец, мы пошли с родителями, Татианой и младшими братьями в комнаты, в которых собиралось семейство. Нам пришлось подняться по лестнице во второй этаж. Наверху я сразу же увидел, подле дверей, принца Генриха Прусского и принца Луи Баттенбергского — они оба были женаты на сестрах Императрицы.
Государь приехал веселый и довольный, в голубом атаманском мундире, то есть мундире полка наследника, с бриллиантовой Андреевской звездой и бриллиантовым орденом Андрея Первозванного, висевшим на Андреевской цепи. Государь и великие князья надевали бриллиантовую звезду и орден лишь в самых торжественных случаях.
Мы шли в выходе по залам дворца, вошли в церковь и встали с правой стороны. Наследника несла в этом же выходе, на подушке, обер-гофмейстерина светлейшая княгиня M. M. Голицына. Она шла между генерал-адъютантом графом И. И. Воронцовым-Дашковым и генерал-адъютантом О. В. Рихтером.
Войдя в церковь, Государь сразу же вышел: родителям не полагается присутствовать на таинстве крещения детей. Этот обычай идет от первых времен христианства, когда родители зачастую бывали язычниками. Восприемниками наследника были Императрица Мария Федоровна и великий князь Алексей Александрович.
Когда таинство крещения было совершено, бывший наследник, великий князь Михаил Александрович, который считался наследником, пока у Государя не было сына, поехал к Императрице объявить ей, что наследник окрещен. Проходя мимо почетного караула Преображенского полка, Михаил Александрович поздравил от имени Государя флигель-адъютантом начальника караула штабс-капитана Зеленого, сына И. А. Зеленого, гофмейстера моего отца. Михаил Александрович был в восторге, что перестал быть наследником, потому что он никогда не желал царствовать.
Учебный 1904-1905 год мы снова проводили в Крыму, в Ливадии. На этот раз младшие братья были с нами.
В феврале 1905 года до нас дошло ужасное известие об убийстве дяди Сергея Александровича. Революционер бросил в карету бомбу, дядю и карету разорвало в клочки.
Отцу сообщил об этом ужасном событии П. Е. Кеппен. Матушка в то время была в ожидании сестры моей Наталии, прожившей всего три месяца. Отец не сразу сказал ей о том, что случилось. Когда, наконец, он решил ей об этом сообщить, она находилась в детской моего младшего брата Георгия. Отец пришел и начал возить Георгия в колясочке по комнате, матушка заметила, что отец плачет. Тогда он ей сказал, в чем дело.
Отец велел передать Государю по телефону просьбу разрешить ему выехать в Москву, но очень долго не получал ответа. Сели обедать, а ответа все не было. Государь, оказывается, колебался разрешить ли отцу ехать, так как боялись новых покушений. Отец приехал на вокзал в последнюю минуту, пришлось задержать поезд. Другим великим князьям посоветовали в Москву не ехать.
Впрочем, дяде Павлу Александровичу, брату дяди Сергея, Государь разрешил приехать в Москву на похороны и вернул ему звание генерал-адъютанта, которое он потерял, женившись в 1902 году на Ольге Валерьяновне Пистолькорс. Таким образом, на похороны приехало только два великих князя. Говорили, что сердце дяди Сергея нашли на крыше какого-то здания. Даже во время похорон приносили части его тела, которые находили в разных местах в Кремле, и клали их завернутыми в гроб.
Мы удачно выдержали выпускные экзамены и, таким образом, окончилось наше пребывание в Крыму, продолжавшееся два учебных года. Никогда еще наши занятия не были поставлены так хорошо и серьезно, как в то время. По окончании экзаменов, мы с Иоанчиком поехали в наше подмосковное имение Осташево, незадолго до того приобретенное. Братья уехали туда еще раньше нас.
На станции Волоколамск нас встретил отец и повез на тройке в Осташево. Прежде, чем ехать домой, мы заехали в церковь. Матушка была в это время на балконе нашего дома и махала нам платком. В Осташеве было так хорошо и спокойно. Это была подлинная Россия. Через месяц мы всей семьей переехали в Павловск и 1-го июля поступили оба, Иоанчик и я, в Николаевское Кавалерийское училище.
Мы переехали с Бородиным и его женой в Красное Село, где стоял лагерь училища. Дом наш, как все придворные дома Красного Села, был деревянный, двухэтажный. В первом этаже жили мы с Иоанчиком, во втором — Бородины. Комнаты были довольно уютные, но сырые, около дома был небольшой садик. Каждое утро нам подавался экипаж и мы ездили в училище, которое было верстах в двух.
Я жалею, что мы не жили в училище, как прочие юнкера. Я считаю, что это было неправильно: чем ближе стояли бы мы к жизни, тем было бы полезнее.
В училище было два курса, старший и младший. Юнкера жили в бараках по курсам, старший отдельно от младшего, чтобы не было «цуканья», которое мой, отец преследовал. Но несмотря на преследование, «цук» в училище все же оставался. Я лично считаю, что «цук», или другими словами «подтягивание» старшими юнкерами младших, вещь полезная, если она проводится в приличных границах, без издевательства, которое, к сожалению, бывало не редко.
Была в училище также казачья сотня, под командой полковника Пешкова, который был известен тем, что приехал из Сибири в Петербург верхом. Казаки жили отдельно, в своих бараках, и «цуканья» у них не было. Они вообще были серьезнее юнкеров эскадрона и лучше их учились.
Я с семилетнего возраста мечтал поступить в Николаевское Кавалерийское училище и вот, наконец, мое желание исполнилось! Кадетскую форму я проносил в течение пяти лет и, наконец, стал настоящим военным. Мы ходили в высоких сапогах со шпорами, у нас были темно-зеленые двубортные мундиры, с унтер-офицерскими галунами на погонах, на воротнике и на красных обшлагах рукавов. Фуражка была солдатская, то есть бескозырка, с красным околышем и черными кантами, с темно-зеленым верхом. Шашка носилась на белой сыромятной плечевой портупее, на ножнах которой было гнездо для штыка. Какое счастье было надеть шашку! Шинели были серые, солдатского сукна и, конечно, по юнкерской моде очень длинные, почти до пят, с красными петлицами, с черными кантами. Перчатки мы носили белые, замшевые.
Когда окончился лагерь и мы покинули Красное Село, доктора снова решили, что я не могу проводить зиму в Петербурге, и дяденька нашел выход из этого положения: он предложил остаться на зиму в Павловске. Мы поселились с Иоанчиком в левом флигеле Павловского дворца, в наших детских комнатах, с которыми было связано так много милых воспоминаний. Учение наше продолжалось под наблюдением неутомимого и распорядительного Бородина, преподаватели приезжали из Петербурга, по утрам до завтрака шли лекции. Завтракали мы с родителями, дяденькей, сестрой и братьями, и нас садилось за стол человек пятнадцать. Прежде чем сесть за стол, мы пели молитву «Очи всех на Тя, Господи, уповают», а встав из-за стола — «Благодарим Тя, Христе Боже наш».
После завтрака мы ездили верхом с дяденькой и братьями. Прогулка продолжалась полтора часа, какая бы ни была погода; у нас была целая система фуфаек, количество которых зависело от погоды. Этому научил нас дяденька, который ездил по три лошади в день в течение многих лет и приобрел большой опыт в способах одевания. Дяденька следил по часам за продолжительностью аллюров: сперва мы шли шагом десять минут, затем рысью десять — иначе говоря версту шагом, две рысью — по уставу. Затем шли две версты галопом с правой ноги, то есть три и три четверти минуты верста, всего семь с половиной минут, после этого десять минут шагом и снова две версты галопом, но с левой ноги. Когда двигались шагом, часто пели песни, которым обучил нас дяденька: «За дружеской беседой», «Вечер поздно из лесочку». «Понапрасно Ванька ходишь»; во время прогулки дяденька также учил нас ломке строя, мы не сразу могли понять, как из колонны справа по шести перестраиваться в колонну справа по три или из колонны слева рядами перестроиться в колонну слева по три.
Вернувшись домой, мы снова принимались за занятия, готовились к лекциям, занимались языками.
Обедали мы в чисто-семейной обстановке; после обеда отец садился за пасьянс в своем большом кабинете, в котором между двойными рамами жили снегири, которых отец очень любил. Мы располагались вокруг него. Матушка вязала крючком что-нибудь из шерсти. В десять часов она уходила к себе.
Наступила осень, а вместе с ней начались и беспорядки 1905 года, вызванные неудачной японской войной. В Колпине, где были известные заводы, тоже были беспорядки. Поговаривали, что колпинские рабочие собираются идти громить наш Павловский дворец. Дяденька просил великого князя Владимира Александровича поставить во дворец караул. С тех пор два года подряд стоял у нас унтер-офицерский караул, а по ночам ходил вокруг дворца дозор. В Петербурге шумели страсти, происходили беспорядки и забастовки, но в нашем милом Павловске все было спокойно.
Вспоминая прошлое, мне хочется сказать несколько слов о великом князе Владимире Александровиче, двоюродном брате моего отца.
Он очень тяжело и глубоко переживал невзгоды, обрушившиеся на Россию. Он был глубоко русский и очень умный человек, и ясно видел, куда ведут события. Слава Богу, он не дожил до революции 1917 года. Впоследствии проф. Б. В. Никольский, читавший брату Олегу и мне римское право, и во время первой революции выступавший на митингах, как крайне-правый, рассказывал нам, что Владимир Александрович вызвал его как-то к себе в Царское Село и долго говорил с ним. Он говорил со слезами на глазах, как ему больно, что левая печать нападает на столь любимые им войска Гвардии, которыми он до этого так долго командовал.
Он носил седые баки и брил подбородок; черты лица его были очень красивы и породисты. Голос был громок и приятен.
Государь в 1905 году до поздней осени оставался в Петергофе, где у него происходили совещания с великим князем Николаем Николаевичем (заменившим великого князя Владимира Александровича на посту Главнокомандующего), гр. С. Ю. Витте и министром Двора бар. Фредериксом. На этих заседаниях и было решено издать манифест 17-го октября о «свободах» и учредить Государственную Думу.