Максим Жих. К вопросу о месте городов-государств Древней Руси в типологическом ряду первичных политий. Города-государства Шумера, античного мира и Древней Руси: опыт типологического сопоставления.

Золотые ворота города Владимира,
построенные в 1164 году при князе Андрее Боголюбском.

Одним из ключевых в исследовании древнерусского политогенеза вопросов является определение места древнерусской социально-политической организации в типологическом ряду ранних политий[1]. Важнейшим моментом в его разрешении является определение «точки отсчета» – того круга социально-политических организмов, которые были синхронны древнерусскому обществу с точки зрения не физического, а исторического времени. Асинхронность исторического развития – хорошо известный историкам факт: общества, существующие в одно и то же время в его физическом смысле могут, вместе с тем, стоять на совершенно разных ступенях развития и потому их типологическое сравнение бессмысленно. И в то же время общества, отстоящие друг от друга на много лет, столетий и даже тысячелетий могут находиться на одних примерно ступенях развития. Классический пример здесь – цивилизации доколумбовой Америки и современная им Европа, с которой они столкнулись в конце XV – начале XVI вв. Как указывает В.И. Гуляев «’’Встреча’’ двух миров и двух культур, столь непохожих друг на друга, безусловно, может быть отнесена к числу удивительных исторических парадоксов: если наиболее развитые цивилизации американских аборигенов соответствовали по своему общему уровню самым архаичным формам государственности Древнего Востока[2], то Европа уже прошла Ренессанс и стояла на пороге антифеодальных революций»[3]. Описывая встречу Монтесумы с Кортесом, ученый констатирует, что «лицом к лицу встретились два исторических персонажа, принадлежавших к абсолютно разным эпохам. Встреча Монтесумы и Кортеса выглядит столь же невероятной, как, например, была бы встреча Гильгамеша с Иваном Грозным или Тутанхамона с Карлом XII»[4].

Все дело в том, что разные социумы в разное время выходили на арену истории и имели за плечами разный «багаж» социально-культурного и политического наследия предшествующих цивилизаций. Непонимание этого фундаментального обстоятельства приводит к ошибочным попыткам механического отождествления государств, которые существовали одновременно, но на деле могли представлять собой совершенно разные уровни социально-политического развития. Именно эта ложная посылка стала методологической основой при «подтягивании» истории России в целом и Древней Руси в частности к истории синхронных ей европейских государств, которое достигло апогея в советской историографии. По словам Ю.В. Кривошеева, обобщившего соответствующие наблюдения ряда русских историков и философов, «историческим эталоном [для советской историографии – М.Ж.] оставалась Европа. История России продолжала писаться с европоцентристских позиций. Это выражалось в сравнении многих процессов, происходивших в Европе с тем, как развивалась Россия. Редко какая книга не начиналась с  описания хронологически соответствующих событий в Европе. Реконкиста, война Алой и Белой Роз, Плантагенеты и Тюдоры предваряли изложение собственно русской истории. Отклонения от магистральной европейской линии развития рассматривались как более или менее существенные отставания… Советские историки непоколебимо отстаивали ‘’европейский путь’’ России как единственно возможный»[5].

В изучении древнерусской истории такой подход вел к тому, что историки стремились во что бы то ни стало найти в Киевской Руси «классическое» феодальное общество и феодальное государство, аналогичные западноевропейским, причем желательно, чтобы древнерусский феодализм был при этом не намного «младше» европейского[6]. Наиболее четко выразил соответствующие настроения М.Ю. Брайчевский, по мнению которого «рассматривать этот процесс [процесс социально-экономического и политического развития европейских «варваров» I тыс. н.э. – М.Ж.] изолированно нельзя, так как он в равной степени охватывал всю ойкумену, и каждый шаг вперед, сделанный в данном направлении одним народом, имел решительные последствия не только для него, а для всей ойкумены в целом»[7]. И.Я. Фроянов по этому поводу справедливо отметил, что «единство ойкумены – ничем не доказанный постулат. Однако он позволил М.Ю. Брайчевскому нивелировать социально-экономическую историю племен, разбросанных на огромных пространствах Европы: древних германцев, западных и восточных славян, народов Прибалтики»[8].

Между тем, подобные построения, настойчиво «подтягивающие» Киевскую Русь к существовавшим с ней одновременно европейским государствам и пытающиеся найти там те же самые общественные институты, игнорируют один фундаментальный момент: западноевропейское общество развивалось на базе римской цивилизационной подосновы, в то время как Русь развивалась как бы «с чистого листа» – без всякой цивилизационной подосновы. Соответственно и сопоставлять ее логично не с постримскими социумами Западной Европы, а с другими «первичными» обществами, которые также начинали свое развитие «с чистого листа». Это утверждение справедливо и по отношению ко всей «варварской Европе» – социумам, начавшим свое государственное развитие на рубеже I-II тыс. н.э. вне зоны романо-германского синтеза. Для национальных историографий восточноевропейских стран также как и для российской историографии характерно стремление «подтянуть» развитие своих государств к государствам Западной Европы. Апогея эта тенденция достигла в послевоенный период, когда историческая наука восточноевропейских стран взяла за образец советскую историографию с ее ярко выраженным европоцентризмом и «удревнением» феодальных отношений. В итоге вопрос об особенностях социально-политического развития европейских стран, находившихся вне зоны романо-германского синтеза, и об их положении в рамках «исторического времени» остается по сей день очень слабо разработанным[9]. Его детальное исследование остается делом будущего, но высказанные нами ниже соображения о принадлежности древнерусского общества к определенному «историческому времени», позволяют, как нам думается, обозначить возможное направление соответствующих поисков.

Итак, как было сказано выше, логично сравнить историю Киевской Руси с историей тех народов и государств, которые также как и она начинали свой исторический путь «с чистого листа» и которые, при этом, избежали в историографии участи быть постоянно «приближаемы» к истории цивилизации, находящейся на совершенно иной стадии общественного развития. История всех «первичных» земледельческих социумов, перешедших на стадию цивилизации[10], начиналась, как правило, с небольшого социально-политического образования – города-государства, представляющего собой город с прилегающей к нему сельскохозяйственной округой,  характерными признаками которого, на наш взгляд, являются:

1) Сравнительно небольшие размеры. Естественно, понятие «небольшие» является относительным и определяется рядом факторов: общими размерами земельного фонда, количеством населения и его плотностью, урожайностью почв и т.д. Наличие на Руси огромного земельного фонда при слабой урожайности и, соответственно, низкой плотности населения предопределило то, что города-государства Руси занимали существенно большую площадь, чем античные или древневосточные города-государства;

2) Наличие города – политико-административного, сакрального, редистрибутивного и военного центра. Как правило, город в рамках города-государства наличествует только один. Если какое-то другое поселение достигает городского уровня, то оно обычно стремится получить независимость и структурировать собственную политию. При этом возможно объединение (добровольное или насильственное) городов-государств в конгломераты разной прочности с определенной иерархией между ними. В.В. Пассек, характеризуя соответствующие порядки в Древней Руси, справедливо отмечал в свое время, что в летописях под словом «город» подразумевается нередко «целая страна, область, со всеми ее деревнями, селами и городами, бывшими под защитой главного или стольного города, который собственно и назывался городом, а все другие, находившиеся в той области или уделе, в отношении его считались пригородами»[11]. Русь, по мнению историка, «распадалась на области, из которых каждая имела своих старейшин и свой срединный город, который со своими старейшинами господствовал над всею областью»[12]. Понятие города, по словам В.В. Пассека «поглощало в себе понятие целой страны. Город есть мысль, сердце, дух страны; он господин, он владыка»[13]. Город-государство имеет, по словам Ю.В. Андреева, «тенденцию к автономии и автаркии»[14];

3) Единство города и прилегающей к нему сельскохозяйственной округи. По мере распада этого единства идет процесс трансформации города-государства в политии других типов. Единство города и его волости, называемой обычно по его имени («Черниговская волость», «Киевская волость», «Смоленская волость» и т.д.[15]), фиксируется в древнерусских источниках многократно[16], что дало право С.В. Юшкову заключить, что «территориальный округ, тянувший к городу, так тесно с ним связан, что когда говорят о передаче города, то это означает передачу и всей городской округи. Город без окружающих его земель в этот период не мыслится»[17]. Эти наблюдения развил И.Я. Фроянов, по словам которого «главный город не мыслится без ‘’области’’, ‘’волости’’, т.е. без пригородов и сел. ‘’Город и волость’’ – стандартное терминологическое сращение древнерусских источников… Город и волость находились в единстве друг с другом, составляя одно территориальное целое»[18];

4) Наличие в рамках города-государства общины, сохраняющей определенное социально-политическое единство несмотря на социальную и имущественную стратификацию ее членов. Постепенно, по мере генезиса рабовладельческих или феодальных отношений, эта община разлагается и по мере ее разложения, как и по мере распада единства города и сельскохозяйственной округи, происходит превращение города-государства в «территориальное царство». Древнерусские источники пестрят указаниями на коллективные социально-политические акции жителей городов-государств Руси: «смоляне», «кияне», «владимирцы» и т.д. принимают важные социально-политические решения (например, о призвании или изгнании князя), объявляют войну другой волости и заключают с ней мир, идут на войну и т.д.;

5) Деление «большой» общины города-государства на ряд «меньших» общин: городских (районы и улицы города) и сельских, объединение которых (насильственное или добровольное) и приводит к становлению города-государства. Существование в древнерусских городах таких «малых» – кончанских – общин и их важная роль в социально-политической жизни ряда городов нам хорошо известны по источникам[19];

6) Важная роль народного ополчения в военной организации города-государства. Огромное значение народного ополчения (которое обычно обозначалось термином «вои» (хотя последний мог относиться и ко всем военным силам волости в целом, т.е. охватывать и княжескую дружину), или по имени своего города-государства: просто «кияне», «смоляне», «новгородцы» и т.д., а иногда согласно летописи на войну может идти «вся новгородская область»[20]), без которого – силами одной дружины – победа в серьезном конфликте была невозможна, в городах-государствах Руси хорошо прослеживается по источникам[21] и не раз становилось предметом изучения историков[22]. При этом характерно, что участниками ополчения были как горожане, так и сельские жители (в случае серьезной войны князья мобилизуют войско со всей волости, в т.ч. и из сел, после гибели множества людей в бою плач разносится «по градом по всем и по селом»)[23]. О подготовке похода русских князей против монголов в 1223-м году летопись говорит: «и начата вои совокуплята, коиждо свою область»[24].

Именно со стадии города-государства началась история «первичных» цивилизаций Древнего Востока и античного мира, ставших цивилизационной подосновой всего последующего развития человечества, а также «первичных» обществ Мезоамерики и Африки[25]. По словам И.М. Дьяконова и В.А. Якобсона «если на поздней ступени развития первобытного строя иногда создаются обширные племенные объединения (союзы племен, конфедерации), то первые государства всегда и везде образуются в небольшом объеме, а именно в объеме одной территориальной общины или чаще – нескольких тесно связанных между собой общин»[26]. И правы те ученые, которые аналогичным образом рассматривают древнерусский политогенез: на раннем этапе своей истории в IX-X вв. Русь представляла собой «союз племенных союзов»[27] под главенством полян, испытывавший тенденцию к расширению и подчинению все новых славянских этнополитических союзов[28], бывший вершиной истории восточных славян на этапе первобытного строя. В конце X – начале XI века в древнерусском обществе происходит постепенный переход к цивилизации[29] и по мере генезиса территориальной общины и перестройки общества на территориальных началах[30], в восточнославянском мире рождаются политии нового типа – города-государства и «суперсоюз» Киевская Русь неудержимо распадается. Эти общественные сдвиги нашли свое отражение в смене этнополитонимии Восточной Европы: если  в IX-X вв. игроками на политической сцене здесь были этнополитические союзы восточных славян («кривичи», «поляне», «древляне» и т.д.), то теперь им на смену приходят территориально-политические общности: «смоляне», «кияне», «новгородцы» и т.д. При этом если первоначально на Руси полноценных городов (определение выше в пункте 2) и соответственно городов-государств было немного и они имели большую территорию, то по мере роста новых городов и структурирования ими собственных городов-государств политическая карта Руси становится все более и более дробной: как было отмечено, на этой ступени развития два и более города не могут ужиться в рамках одного политического организма и «оперившись» новый город тут же начинал борьбу за свою и своей волости независимость от «метрополии», что мы хорошо видим по древнерусским материалам. Возьмем, к примеру, Галицкую и Волынскую земли. Здесь со временем борьбу за независимость, формальным выражением которой было наличие в городе собственного княжеского «стола», начинают вести Луцк[31], Берестье[32], Червен и Белз[33], Звенигород[34], Черторыйск[35] и т.д. И многим городам удается ее добиться.

По словам Л.В. Даниловой, которой принадлежит лучшее исследование истории русской средневековой общины, древнерусская государственность на первом своем этапе, в XI-XIIIвв. была представлена в форме «территориальных общин-государств» и являла собой одну из разновидностей «всеобщей формы государственности на ранних стадиях вторичной мега-формации». При этом «растущая имущественная и сословно-классовая дифференциация общинников не разорвала еще общинной оболочки. Представители разных сословий входили в одни и те же общинные организации (уличанские, кончанские, городские). Сельская община в той мере, в какой она отпочковывалась от городской, была более однородной и прочной. Сказанное не отрицает того факта, что часть общинников, и, видимо, немалая, выпадала из общности (изгои, закупы, рядовичи и др.). Несмотря на совершающийся процесс становления сословно-классового общества, община – и городская, и сельская – во многих отношениях выступала как целостность»[36]. Таким образом, те социально-политические единицы, из которых состояла Киевская Русь, удовлетворяют всем шести вышеуказанным критериям и потому могут быть с полным на то основанием названы «городами-государствами»[37]. В древнерусские времена тот социально-политический организм, который мы ныне на языке современной науки называем «город-государство», обозначался термином волость[38].

К такому пониманию природы древнерусского общественного устройства отечественная историография пришла еще в дореволюционное время: взглядов о городской природе древнерусской государственности и о ее общинном характере, с теми или иными вариациями, придерживалось большинство ученых середины XIX – начала ХХ вв., принадлежавших подчас к самым разным исследовательским школам и направлениям[39]. Впервые в целостном виде эти идеи были сформулированы И.Д. Беляевым. По мнению историка, «любой край в русской земле непременно имел в себе главный город, от которого большею частью получал и свое название, и в каждом краю от главного города зависели тамошние пригороды, т.е. или колонии главного города, или города, построенные на земле, тянувшей к старому городу»[40]. Здесь особенно интересны две мысли – о неразрывной связи в древнерусский период таких понятий, как «город» и «государство», а так же мысль о вторичных по отношению к главным (и древнейшим) городам городских центрах – пригородах этих главных городов, возникавших преимущественно в ходе колонизации из главного древнейшего (и потому первичного) центра. И.Д. Беляев обозначал и общинную природу древнейших русских городов (как и всего древнерусского общества в целом): «Городами тогда назывались те главные крупные общины, к которым тянули мелкие общины»[41]. Пригороды (вторичные городские центры) управляются из главного города (первичного городского центра): «целый край, тянувший к своему городу, и при власти княжеской управлялся вечем старого города, от которого веча зависели и пригороды»[42]. Таким образом, И.Д. Беляев подчеркивал вечевой характер древнейших русских городских и одновременно государственных образований.

Наиболее четко идею о существовании в Киевской Руси городов-государств выразил Н.И. Костомаров, по мнению которого «где город – там земля; где земля – там город… Земля была община, имевшая средоточие в городе…»[43]. Такой подход совершенно логично привел историка к поиску типологических аналогий древнерусским политиям в античном мире (города-государства Древнего Востока и Мезоамерики в этот период исторической науке были еще очень слабо известны): подчеркнув, что «никакие исторические данные не дают нам право заключить, чтобы Новгород по главным чертам своего общественного состава в давние времена отличался от остальной Руси, как позже в XIVи XVвв.»[44], ученый сблизил устройство Волховской столицы с  греческими республиками[45].

И Костомаров был в дореволюционной историографии отнюдь не одинок в таком сопоставлении древнерусских и античных городов-государств. Так, по мнению М.Д. Затыркевича, восточнославянское общественное устройство доваряжского времени «совершенно соответствовало тому государственному строю, с которого началась и на котором закончилась политическая жизнь древних народов», а именно «с устройством городов Древней Греции до завоевания Дорян и Древней Италии до основания Рима  сходно было»[46]. Ученый «удревнил» древнерусские города-государства в доваряжскую эпоху, для чего нет оснований, так как до рубежа X-XI вв. структура восточнославянского общества имела еще этноплеменной, а не территориально-общинный характер.

А.И. Никитский, констатировав неразделимость понятий «город» и «государство» для домонгольской Руси[47], отметил, что «эта неспособность отрешиться от смешения разных по существу понятий города и государства не составляет нимало исключительной принадлежности древнерусской жизни, а замечается одинаково и в классическом мире, и в истории Рима, и в особенности Греции, Афин, которые политическим устройством своим представляют любопытные черты сходства с Древнею Русью и потому при сличении могут подать повод к поучительным соображениям»[48]. При этом историк впервые сопоставил социально-политические институты Руси и античного мира системно, сравнив:

- «малые общины» Руси и античной Греции: концы древнерусских городов «были не что иное, как именно трибы, или филы, как последние были сформированы Клисфеном, то есть местные политические союзы; не что иное, как самые значительные второстепенные политические организмы или общины»[49];

- выборных должностных лиц древнерусских городов-государств и античных полисов: посадники были «русскими консулярами, преториями и эдилициями»[50], посадники и тысяцкие имели «такие же права, как курульские должности: консульство, преторство и эдильство, или позднее квесторство в Риме, как архонат в Греции». Назначаемые концами на вече псковские воеводы напомнили А.И. Никитскому «греческих стратигов, которые в Афинах, точно также, как и в Пскове, назначались местными союзами или трибами»[51].

Т.К. Ефименко предпринял попытку сопоставления административной организации в Киевской Руси и в античном мире, показав их сходные элементы, связанные с единством города и его сельской округи[52]. А.Е. Пресняков сблизил соединение ряда малых общин древнерусского города (концы, улицы) с античным синойкизмом[53]. Продолжил типологическое сопоставление городов-государств Руси и античных обществ Н.А. Рожков, который отмечал, что «древнерусские вольные города находят себе параллель в явлениях жизни эллинских городских общин VII и VIвв. до н.э.»[54].

Сформулированную Н.И. Костомаровым, А.И. Никитским и другими историками Древней Руси идею типологического сходства городов-государств Руси и античного мира поддержал антиковед Н.И. Кареев[55], который, к слову сказать, одним из первых констатировал универсальность модели города-государства для ранних обществ[56], что впоследствии было полностью наукой подтверждено.

В советской исторической науке, как уже было сказано, возобладали идеи европоцентризма, начался поиск в Киевской Руси феодальных отношений и ее «подтягивание» к синхронным западноевропейским государствам. Соответственно, идеи существования в Древней Руси городов-государств, равно как и поиски их типологических аналогий в ранних обществах Древнего Мира были советской наукой на долгие годы оставлены[57]. Возвращение соответствующей проблематики в историографию началось постепенно в позднесоветское время. Так А.В. Куза, хотя и был полностью сторонником концепции феодализма в Киевской Руси и древнерусского города, как центра феодального общества, тем не менее, допускал, хотя и гипотетическое, сравнение древнерусских городов с городами-государствами древности[58], продолжая тем самым, хотя и не очень явно, традицию русской дореволюционной исторической науки о волостном быте в Древней Руси. Так же ученый отметил, что «городовые волости были основными структурными единицами государственной территории Руси»[59], приближаясь тем самым к мысли о городах-государствах в Древней Руси. Ю.В. Павленко, говоря о городах-государствах как об универсальной форме политогенеза раннегосударственных обществ, включал и Киевскую Русь в ареал их распространения[60].

Впервые четко мысль о том, что ранняя форма древнерусской социально-политической жизни – это общие для всех раннегосударственных социумов города-государства, вновь прозвучала в работе Л.В. Даниловой и В.П. Данилова. Историки отметили, что «характерные для классической древности города-государства (государства-общины) были гораздо более широко распространены, нежели это принято думать. Они существовали, в частности, у славян в средние века. Типичные примеры таких государств – Великий Новгород с его делением на пятины, концы, сотни, уличанские и сельские общины, Полица и другие средневековые южнославянские республики. Полисное устройство – притом в более раннее время – известно и на Востоке, в частности в Шумере, Ассирии, Финикии, Индии»[61]. Впоследствии эти идеи были развиты Л.В. Даниловой в своей замечательной книге о средневековой русской сельской общине[62]. Поддержал идею о существовании городов-государств в Древней Руси Ю.Г. Алексеев[63]. Своего наибольшего развития в современной отечественной историографии она достигла в работах И.Я. Фроянова и ученых его школы[64], которые вернулись к типологическому сопоставлению древнерусских городов-государств с городами-государствами античного мира. По мнению И.Я. Фроянова, типологически сходны следующие социальные и политические институты Руси и Древней Греции:

-  единство города и сельской округи;

- республиканская форма общественно-политического устройства и важная роль народного собрания;

- существование ряда малых общин, из которых слагается большая община города-государства;

- важная роль народного ополчения;

- существование аристократической прослойки, из среды которой обычно выдвигались лидеры городов-государств;

- возможность избрания социальных посредников для разрешения назревших общественных противоречий в рамках общины города-государства (например, Солон и Владимир Мономах);

- подчинение более могущественными городами менее могущественных;

- и на Руси и в античной Греции распад городов-государств и переход к иным формам общественной жизни был ускорен внешним вмешательством[65].

По поводу последнего пункта можно заметить, что И.Я. Фроянов и его ученики не уделили должного внимания внутренним причинам кризиса городов-государств на Руси, что привело их к механическому распространению домонгольских реалий на постмонгольское время[66], хотя примеры внутреннего «перерождения» полиса в территориальную монархию имеются – вспомним хотя бы историю Древнего Рима. На наш взгляд, именно этот – «римский» – путь трансформации полиса в территориальную монархию являет собой очень интересную аналогию истории Московской Руси, тем более любопытную, что в обоих случаях имела место активная завоевательная политика со стороны города-государства, которая, во-многом, и обусловила соответствующие социально-политические изменения. Детальное сопоставление трансформации этих двух социумов заслуживает обстоятельного исследования.

Что касается различий между античными и древнерусскими городами-государствами, то основное из них, по мнению И.Я. Фроянова, состояло в том, что на Руси так и не получило широкого развития рабовладение и весь домонгольский период основным производственным коллективом оставалась свободная община (сельская и городская). Позднее в Московской Руси единство между городом и деревней распалось, и сельскую общину постепенно вытеснила феодальная вотчина.

Преодолеть указанное слабое место в работах И.Я. Фроянова и его учеников попытался А.В. Журавель, пошедший дальше в типологическом сопоставлении городов-государств Руси и античного мира и впервые в отечественной историографии четко поставивший вопрос о кризисе городов-государств Руси и их трансформации в политии новых типов[67]. По мнению ученого, «волостной строй древней Руси XII-XIII вв. стадиально соответствовал раннему, а не классическому античному полису. То есть сопоставлять его надо не с афинским полисом времен Перикла, а с архаической Грецией VII-VIвв. до н.э., для которой характерно огромное разнообразие политических форм – от монархии до демократии»[68]. Это очень важное замечание и на Руси мы, во-многом, видим ту же картину: развитие городов-государств нередко шло разными путями, особенно контрастны были исторические судьбы Владимиро-Суздальской и Новгородско-Псковской земель: первая стала постепенно эволюционировать в сторону монархии, вторая уверенно шла по пути развития вечевого народоправства. По мнению А.В. Журавеля:

- социальные конфликты в античном обществе указанного периода и в домонгольском обществе Руси были обусловлены одной и той же причиной: социальным расслоением в общине и развитием долгового рабства. Последнее со временем в Греции было полностью запрещено, а на Руси ограничено Владимиром Мономахом, что было вызвано необходимостью не допустить уменьшения военной мощи города-государства и сокращения числа общинников-военнослужащих. Для той же цели в Греции было предпринято ограничение максимальных размеров земельных владений с наложением на богатых дополнительных налогов на общеполисные нужды. На Руси полного запрета долгового рабства и ограничения размеров земельных владений не произошло потому, что социальное расслоение еще не зашло так далеко, и данная проблема не стояла столь остро, а земельный фонд в домонгольский период был очень далек от исчерпания. Именно это предопределило то обстоятельство, что основным богатством в древнерусский период была не земля, а власть над волостями и их населением, что предопределило движение Руси по пути феодализации, а не развития рабства.

- в древнерусских волостях так же, как и в архаической Греции существовали различные политические тенденции: монархическая, аристократическая и демократическая, каждая из которых могла с большей или меньшей силой проявиться в той или иной земле.

- в ряде греческих полисов установление демократии ускорили тирании, которые опирались на народ и жестко расправлялись с олигархами. С этим можно сопоставить ряд «антибоярских» акций многих князей предмонгольской поры, которые наиболее ярко проявились в Галицкой и Волынской землях[69].

Очень важной нам представляется и мысль А.В. Журавеля, согласно которой «аналогия с социальной структурой Римской республики классической эпохи позволяет лучше понять то, что невозможно ‘’вычитать’’ из дошедших до нас древнерусских источников»[70]. Хотя сам ученый приводит в ее подтверждение лишь одно наблюдение («подобно тому как в Риме патриции, отцы города, были потомками первопоселенцев, основавших город, так, видимо, и бояре были по своему происхождению ‘’старей’’, чем прочие жители Новгорода»[71]), думается, что она имеет важное методологическое значение и при грамотном применении намеченный исследователем подход может многое прояснить в жизни городов-государств разных народов и исторических периодов.

Основное содержание процесса феодализации Руси, по мнению А.В. Журавеля, составлял процесс постепенного превращения власти бояр над определенными местностями (которыми они поначалу управляли как лидеры городской вечевой общины) в собственность над землями и их жителями. Начался этот процесс еще в Киевской Руси, а завершился в XV-XVI вв.[72] Думается, что намеченная исследователем схема вполне применима к Новгороду (не случайно А.В. Журавель обосновывает ее именно новгородским материалом), но едва ли верна для Московской Руси, где феодализация развивалась главным образом через пожалование земель с крестьянами служилым людям для их обеспечения.

Таким образом, к настоящему времени наукой накоплен значительный материал о типологическом сходстве между городами-государствами архаической Греции и Киевской Руси. Учеными сопоставлены их общественные структуры и политические институты, намечены черты сходства и различия. Полностью поддерживая соответствующие наблюдения  И.Я. Фроянова и ученых его школы, А.В. Журавеля[73], равно как и их дореволюционных предшественников, вместе с тем нельзя не отметить определенную односторонность их подхода. Все они сравнивают города-государства Руси преимущественно с городами-государствами античного мира, хотя последние вовсе не были каким-то эталоном города-государства, а представляли собой лишь один из его возможных вариантов. Другой возможный вариант представляли собой города-государства Древнего Востока (города-государства других регионов мира мы пока рассматривать не будем в силу ограниченного объема данной статьи), в первую очередь Шумера[74], которые существовали период времени, даже превосходящий «классические» античные полисы, прошли в своем развитии разные стадии, гораздо лучше, чем города-государства других восточных регионов освещены источниками и потому могут, в известной степени, рассматриваться как некий эталон городов-государств Востока. История и вопросы общественной организации городов-государств Шумера к настоящему времени  достаточно хорошо разработаны[75]. В дореволюционную эпоху история шумерских городов-государств была еще очень слабо известна, невнимание же к ней большинства современных историков Древней Руси, которые являются сторонниками теории существования в Киевской Руси городов-государств, является, на наш взгляд, серьезнейшим упущением. По-другому подошла к этой проблематике Л.В. Данилова, которая, напротив, провела аналогию между Русью и Востоком, охарактеризовав на основе детальной теоретической проработки соответствующих вопросов общественный строй домонгольской поры как близкий к азиатскому способу производства.

Города-государства Шумера и античного мира представляли собой две разные модели города-государства[76]. И последовательное сопоставление городов-государств Руси как с первыми так и со вторыми может прояснить вопрос о месте социально-политического устройства Древней Руси в типологическом ряду «первичных» обществ. При этом важно подчеркнуть, что в Микенское время города-государства Греции типологически были гораздо ближе к городам-государствам Древнего Востока, чем в «классическую» эпоху и лишь со временем в силу ряда исторических обстоятельств трансформировались постепенно в хорошо нам известные «классические» полисы[77]. Города-государства Востока пошли по иному пути – по пути превращения в территориальные монархии. Аналогичным, хотя и более сложным, оказался и путь Древнего Рима, который успел стать вполне «классическим» полисом. По этой причине его превращение в территориальную монархию оказалось процессом непростым, наполненным рядом драматических событий и многочисленных гражданских конфликтов. На Руси в домонгольское время «классических» полисов со всеми их атрибутами так и не сложилось и она, как ниже будет показано, занимала в типологическом ряду особое положение и стояла как бы на перепутье в вопросе своего дальнейшего развития (могли быть реализованы оба сценария: и «полисный» и «государственный»), что облегчило одним ее политиям в определенных исторических условиях ускоренное превращение в территориальную монархию (Москва), а другим дало возможность развития по «полисному» пути (Новгород).

Выше были сформулированы общие черты, характерные для всех городов-государств. Рассмотрим же теперь специфические черты шумерских городов-государств с одной стороны и греческих – с другой, а потом сопоставим с ними города-государства Древней Руси и подумаем, какое место они занимали в типологии данных политий. При этом, учитывая то обстоятельство, что как шумерские, так и древнегреческие города-государства существовали достаточно долгое время и прошли в своем развитии ряд этапов, сравнивать надо не столько присущие им явления как таковые, сколько тенденции в развитии соответствующих явлений, характерные для двух этих типов городов-государств.

Для полисов Греции (равно как и для Рима) были характерны следующие специфические явления и тенденции развития:

1) С конца II – начала I тыс. до н.э. обозначилась явная тенденция к упадку значения царской власти, которая со временем либо совсем отмирает (Афины) либо приобретает весьма ограниченный характер (Спарта);

2) Значение народного собрания, напротив, возрастает и со временем оно превращается в высший орган власти полиса;

3) В античных полисах практически отсутствовало мощное государственное и/или храмовое хозяйство и государственная и/или храмовая организация сельскохозяйственного производства и экономики в целом и в противовес ему было сильно развито частное хозяйство. Отсутствовало, соответственно, и развитое централизованное распределение продуктов;

4) Сильная социальная дифференциация свободных общинников и бурное развитие «классического рабства» – эксплуатации привозных рабов при упадке разных полурабских  и клиентских форм эксплуатации в рамках общины города-государства;

5) Со временем эксплуатация рабов-иноземцев становится основой социально-экономической организации полисов.

Для городов-государств Шумера были характерны следующие специфические явления и тенденции развития:

1) Последовательное усиление царской власти и подчинение ей общинных структур;

2) Снижение роли народного собрания, которое чем дальше, тем больше играло роль лишь на местном уровне: на уроне отдельных «малых» общин;

3) Огромная роль государственного (царского) и/или храмового хозяйства, которое постепенно становится основой экономической жизни города-государства, которая приобретает черты централизованного производства и распределения продукции. Подобная ситуация была обусловлена необходимостью создания и поддержания ирригационной системы, что было возможно только путем объединения усилий нескольких общин при помощи надобщинных структур;

4) Относительно слабая социальная дифференциация массы рядовых свободных общинников, сохранение разнообразных форм полурабской и клиентской зависимости, гораздо менее сильное, чем в античном мире развитие «классического рабства», сохранение долгового рабства;

5) Эксплуатация государством общинников становится со временем основой их социально-экономической организации.

Итак, мы видим, что по ряду весьма важных моментов развитие «классического» античного полиса и городов-государств Шумера шло разными путями и по ряду важных элементов социального и политического строя они существенно отличались друг от друга. Как же дело обстояло на Руси?

1)  На Руси княжеская власть имелась и играла очень важную роль в политической жизни городов-государств. Какой-либо тенденции к ее отмиранию или снижению ее статуса не прослеживается. Вспомним о том, что летописцы всегда и с большой тревогой тщательно фиксировали все периоды бескняжья. Все нити оперативного повседневного управления городом-государством сходились в руках князя. Князь был верховным военачальником (войско, которым командовал не князь, могло обратиться в бегство только потому, что «зане не бяше ту князя, а боярина не вси слушают»[78]), судьей и начал постепенно приобретать полномочия законодателя. Многие сильные князья вообще могли подчинять себе вече. Хотя в домонгольский период власть князя не была еще монархической, но она содержала в себе соответствующую тенденцию, которая со временем и была реализована в XIII-XV вв. Причем соответствующая трансформация княжеской власти началась в большинстве регионов Руси, очевидно, еще в домонгольский период. Единственным исключением были Новгород и Псков, где развивалась противоположная тенденция и роль княжеской власти, напротив, последовательно снижалась.

2) Народное собрание – вече – играло в домонгольский период огромную роль. Оно могло решать практически любые внутри- и внешнеполитические вопросы (изгнание и приглашение князя, назначение и смещение должностных лиц, вопросы войны и мира) и нередко брало верх над князем в тех случаях, когда его позиция расходилась с вечевой. В вопросе роли народного собрания в жизни города-государства Русь явно ближе к античной Греции, хотя в дальнейшем одновременно с ростом значения княжеской власти, произойдет и упадок роли народного собрания, полномочия которого будут ограничены местными вопросами.

Такой причудливый и ярко выраженный дуализм княжеской и вечевой властей в домонгольской Руси является явлением, промежуточным между соотношением аналогичных институтов в Шумере и Греции и плохо поддается определению с точки зрения современных юридических понятий[79]. Он содержал в себе два варианта развития, из которых в силу ряда причин в большинстве регионов Древней Руси был реализован тот, который можно назвать близким к «шумерскому».

В антиковедении ныне идет дискуссия о том, можно ли считать полис государством[80]. Как бы ни решать этот вопрос, очевидно, что «классическим» государством, т.е. тем, в котором наличествует административная машина, оторванная от общества и стоящая над ним, он не был. В рамках полиса сама община приняла форму государства. В городах-государствах Востока, напротив, получили развитие структуры «классического» государства, стоящие над общиной. В вопросе соотношения власти правителя и народного собрания Русь стояла в XI-XIIIвв. как бы на перепутье: городские вечевые общины воплощали в себе полисное начало, князья с их административным аппаратом – начало государственное. И в разных регионах в разные периоды их соотношение могло выстраиваться по-разному: в Новгороде взяла верх «полисная» тенденция, в Северо-Восточной Руси – монархическая, в Галицой и Волынской землях между ними шла жесткая борьба, которая вплоть до монгольского нашествия не завершилась победой ни одной из сторон и т.д.

3) Княжеское хозяйство начинает на Руси[81] формироваться с Х века, к которому относятся первые сведения о княжеских владениях, которые нет оснований подвергать сомнению[82]. В дальнейшем оно растет (вспомним, что и «Русская правда» была посвящена, в значительной мере, именно регулированию отношений между княжеским хозяйством и общиной), хотя на протяжении всей домонгольской эпохи масштабы его остаются относительно скромными (равно как и частновладельческих вотчин), а вот впоследствии, в Московской Руси, оно превратится в один из важнейших секторов экономики.

То же самое можно сказать и о церковном хозяйстве на Руси: начав свое развитие еще в домонгольскую эпоху[83], оно получит бурное развитие в Московский период, но в отличие от Шумера не сольется с государственным хозяйством, чему поспособствовала система татарских льгот, предоставленных Церкви.

4) Социальная дифференциация основной массы свободных общинников на Руси в сравнении с античным миром была относительно слабой, сохранялось долговое рабство, различенные формы полурабской и клиентской зависимости в рамках общины города-государства[84]. Рабство иноземцев получило относительно слабое развитие и не стало основой экономики, так как рабы были востребованы главным образом в немногочисленных вотчинах князей и бояр.

Это все сближает древнерусское общество с шумерским, однако в силу ряда причин все указанные явления (в первую очередь – долговое рабство) имели в нем куда меньшее распространение.

5) Основой экономики Руси была не эксплуатация рабов-иноплеменников (Греция) или общинников (Шумер), а свободная земледельческая община, независимая по отношению к государственному хозяйству. Этому способствовало наличие огромного массива свободных земель при низкой плотности населения и отсутствие необходимости создания какой-то единой хозяйственной системы (например, ирригационной). В дальнейшем именно наступление государственного и частновладельческого хозяйства на общину и ее подчинение ими составит основное содержание процесса феодализации в Московской Руси[85]. Здесь мы тоже видим аналогию в Шумере, где сельская община также постепенно попала под власть  государственных структур и крупных землевладельцев.

Таким образом, мы видим, что древнерусское общество домонгольской эпохи имело черты, сближающие его как с шумерским (сильная княжеская власть, развитие форм полурабской и клиентской зависимости, сохранение долгового рабства, появление и развитие княжеского и церковного хозяйства, сохранение хозяйственной роли крестьянской общины и т.д.), так и с античным (наличие сильного народного собрания, сохранение автономного статуса малых общин и т.д.). В то же время по ряду признаков оно отличалось от них обоих: основой ее экономики была не эксплуатация хозяевами рабов или общинников государством, а труд свободных общинников. Все это позволяет говорить о том, что древнерусская волость занимает особое положение в типологическом ряду городов-государств и не может быть четко отнесена ни к типу полисов, ни к типу древневосточных городов-государств, являя собой особый вариант этой формы общественного устройства. При этом надо подчеркнуть, что круг аналогий, разумеется, в дальнейшем должен быть расширен и города-государства разных регионов мира (на Востоке надо брать не только Шумер, а кроме Востока и Африку, и Мезоамерику) должны быть системно сопоставлены. Но это – задача для монографического исследования. В данной статье мы только обозначили направление поиска.

Очень интересно и сопоставление деятельности трех «социальных посредников»: Урукагины, Солона и Владимира Мономаха, каждый из которых был призван общиной города-государства для того, чтобы разрешить назревшие в ее рамках противоречия. В каждом случае действия «социального посредника» определялись местной спецификой, но налицо и общие черты, связанные с необходимостью обуздания дифференциации внутри городской общины с целью сохранения ее единства перед лицом внешних угроз и возможного социального взрыва. При этом видно, что в Лагаше уже вполне оформилось стоящее над миром общин «классическое» государство и именно урегулирование его отношений с общиной и ослабление ее эксплуатации со стороны государства составляло основное содержание реформ Урукагины. В Афинах «классического» государства не было, и основной проблемой была дифференциация общины с распространением долгового рабства и обезземеливанием рядовых общинников с концентрацией земельных владений в руках знати. Соответственно была проведена ликвидация долгового рабства и ограничение предельного размера земельных владений. На Руси в силу ее огромной территории и низкой плотности населения не было проблемы обезземеливания общинников, и была не столь острой проблема долгового рабства, поэтому оно было лишь ограничено, хотя в дальнейшем, в 1146-м году, со стороны рядовых общинников звучали призывы к его полному запрету, что так и не было осуществлено.

Именно в силу размеров территории и низкого плодородия почв, предопределивших слабую плотность населения, Русь не имела тех задач и проблем, которые стояли перед античной Грецией (необходимость распределения ограниченного земельного фонда между всеми общинниками) или Шумером (необходимость создания и поддержания единой ирригационной системы). Соответственно, в ней не получили развития ни надобщинные государственные структуры, ни, напротив, целенаправленные усилия по укреплению общинного единства. Домонгольская Русь стояла на перепутье. В силу ряда конкретно-исторических факторов (монгольское иго и необходимость консолидации для борьбы с ним. В известном смысле этот фактор сыграл ту же роль, что и необходимость создания ирригационной системы в Шумере – он породил необходимость объединения множества общин в единое целое через систему государственного управления) происходит ослабление «полисных» черт в характере общественного устройства Руси и усиление «государственных»: Северо-Восточная Русь уверенно вступила на путь превращения в территориальную монархию, каковой и стала в XV-XVIвв. Иначе пошло развитие Новгорода, который не находился на переднем крае борьбы с монгольской угрозой и которому, соответственно, не было необходимости в концентрации ресурсов, осуществить которую могли только надобщинные государственные структуры. В Новгороде взяла верх «полисная» тенденция и его развитие пошло не по пути превращения в территориальную монархию, а по пути развития и совершенствования вечевых институтов.

Этот доклад был прочитан на круглом столе «Политогенез в Центральной и Восточной Европе в раннее средневековье», проведенном 29 апреля 2011 года кафедрой истории славянских и балканских стран исторического факультета СПбГУ