Сергей Сокуров. Земной эскулап.

 Клавдий Гален, род. 129 или 131 гг. от Р.Х.

Амфитеатр Флавиев (Колизей - Колоссальный) стонал от возбуждения и тесноты. В проходах уже встала неумолимая стража, а публика все просачивалась. Только одному из запоздавших не пришлось применять ловкость: гвардейцы расступились, едва он появился со стороны Большой гладиаторской школы. Был он в возрасте, как говорили греки, «акмэ», подразумевая под «вершиной» расцвет физических и умственных сил, который наступает к сорока годам и длится лет пять. Действительно, сила чувствовалась в крупных кистях рук, обнаженных по плечо согласно покрою туники. Не пальцы, а железные скобы, но выточенные, отшлифованные работой благородной. Благородство читалось и в носатом, с твердой линией рта, лице, как бы озаренном какой-то радостно-мучительной, неизбывной мыслью. Он прошел мимо императорской ложи, заполненной приближенными Марка Аврелия, даже не повернув головы в ее сторону. Он знал, император-философ это зрелище не посещает, игнорируя осуждение толпы. Ведь «погребальные игры» - обязанность, долг живых перед мертвыми, как исстари ведется. Император волен не скрывать физического отвращения к такому «долгу», хотя, как стоик, покорно закрывает глаза на традицию.

Никто не окликнул его. Придворные привыкли, что личный врач цезарей появлялся здесь к самому началу боя, и всегда устраивался в нижних рядах среди зрителей, которые, услужливо теснясь, освобождали знаменитому эскулапу место. Отсюда лучше всего видно было то, что он хотел увидеть. Нет, Клавдий Гален не относился к числу тех соотечественников, кого (послушаем Цицерона) гладиаторы «с такой силой» учили «презрению к боли и смерти». Правда, не придерживался он и противоположной точки зрения, выраженной Сенекой, мол, человек для человека - вещь священная. Когда «давали гладиаторов», все помыслы Галена были направлены на получение свежего, особым образом приготовленного опытного образца - трупа. Именно постоянная нужда в нем и вынудила его, знатного врачевателя императорской семьи и двора, пользовать «идущих на смерть» из Большой гладиаторской школы в Риме.

В тот день, когда мы с вами познакомились с Клавдием Галеном, вошедшим в амфитеатр Флавиев, что в Столице Мира, на улице Патрициев, пытливый ум естествоиспытателя нуждался в двуногом существе, превращенном в бездыханное тело вследствие острой смерти. Именно, острой! Ждать пришлось долго. Наконец близко к краю арены оказываются почти голый ретиарий с сетью и ножом и его преследователь, секутор, - в шлеме, с прямоугольным щитом и коротким мечом. Первый, видно, устал. Сеть, неловко брошенная в сторону преследователя, взвилась слишком высоко. Секутор, пригнувшись, успел проскочить под ней и вонзить меч в грудь обнаженного противника. Тот без стона рухнул на песок арены, дернулся и замер. Амфитеатр недовольно взревел: его лишили наслаждения зреть, как добивают раненого. Только Гален, казалось, был удовлетворен. Он заспешил к входу в подземелье. В полумраке легко отыскал нужное помещение. Труп ретиария только что внесли. Чадил факел. По знаку врача служитель кухонным ножом расширил рану на груди мертвеца. Гален привычным движением проник под ребра рукой с зажатым между пальцами серповидным лезвием. Несколько движений на ощупь - и вот на ладони врача черный ком сердца, отсеченный от вен и артерий, с обрывками перикарда. Тем же лезвием Гален режет сердце на столике возле покойницкого ложа. Облегченно переводит дыхание. Так и есть, в левом сердце кровь отсутствует! Не будет ее и в артериях. Гален убежден по вскрытиям, проведенным раньше.

Спасибо мертвым гладиаторам! И живым свиньям, которые умирали в страшных мучениях под его руками! И тому недоношенному младенцу, в чьем крошечном сердце межжелудочковая перегородка не имела овальных отверстий! Теперь ему ясны пути движения крови в организме людей и животных. Найден им и центр кровообразования. Это печень. Она вырабатывает кровь из вещества, хилуса, который выделяется из перевариваемой желудком пищи и всасывается ею. Из печени кровь попадает в правое сердце, откуда разносится по всему телу, питая его ткани. Лишь небольшая часть крови через межжелудочковую перегородку попадает в левое сердце для питания «пневмы», наполняющей артерии. К ней мы еще вернемся.

Возможно, Гален не осознает, что до него никто, даже божественный Гиппократ, не разрабатывал цельной концепции о движении крови. Но, разумеется, он не предполагает, что его взгляды переживут века, пока на медицинскую сцену не выйдут «варвары» Возрождения, Везалий и Гарвей.

Гладиаторы.

Гален не стал возвращаться к арене. На улице он кликнул возницу. Одноколка, влекомая мулом, свернула за термами Траяна на Тибурскую дорогу. За рынком Ливии начинались Паллантовы сады. Здесь Гален отпустил экипаж, намереваясь отдохнуть. Внимание его привлек прилавок с лекарственными растениями. Все с огорода, леса, луга. Торговал грек, судя по хитрому «ионийскому» лицу, «фармакапол», как называли себя бродячие аптекари. Горлянка для лечения зубов или крапива от кровотечения доступны и бедняку. А вот окорок с копытом, который рекомендует почтенный Катон как составную часть рвотного, не каждому римлянину по карману. Да нищий грек свининой и не торгует. Вместе с травами, корешками, снадобьями он «продает» заклинания, заговоры, связанные с изготовлением и приемом лекарств. Слушай, запоминай и плати!

Повсюду греки,- думает Гален, углубляясь в сад. - Они и учителя в школах всех уровней, и непревзойденные творцы в художественных мастерских, и лучшие ремесленники, какую вещь не возьми в руки, и лекари... Мысли потекли привычным руслом.

Лечение травами и народными средствами прочно держалось в римском обществе, усложняясь гигиеническими и физио-терапевтическими предписаниями греческих лекарей, постепенно забиравшими в свои руки дело врачевания. Первый врач-профессионал появился в Риме в 219-м году. накануне войны с Ганнибалом, весьма кстати. Архагат, грек из Пелопоннеса, был хирургом, лечил раны. Ему с радостью дали римское гражданство, предоставили помещение под лечебницу. Однако восторг сменился ненавистью. «Он так жестоко резал и прижигал,- рассказывает Плиний Старший, - что имя его стало обозначением палача». Катон обвинил всех лекарей-греков в желании изничтожить «сыновей Иула». Слова эти прозвучали впустую. Врачей из эллинского мира в Риме все прибывало. И хотя на одном памятнике появилась, по свидетельству Плиния, мрачная надпись: «Я умер потому, что меня лечило множество врачей», не все из иноземцев были шарлатанами. То же можно сказать об их местных италийских конкурентах, пользующихся тем, что каждый мог объявить себя врачом, так как от лекаря не требовалось свидетельств, его не подвергали экзамену.

Обучение врача во времена Марка Аврелия все еще оставалось частным и бесконтрольным. Опытный медик посещал больных в сопровождении учеников и помощников, которых он наставлял во врачебном деле преимущественно на практике. Оседлый врач, больше чем странствующий, старался лечить хорошо и добросовестно, ибо его авторитет и благосостояние целиком зависели от собственных трудов и забот. Чтобы обеспечить себе практику, необходимо относиться к больному с вниманием, просиживать над ним часами, ломая голову над тем, как поставить его на ноги. Если неудачи постигали его раз за разом из-за небрежности, промахов, частых смертей пациентов, к нему переставали обращаться, репутация рушилась, и призрак голодной жизни становился грозным. Трудно представить себе работу более нервную. Мало утешения, что плохому врачу не грозило наказание («Только врач, убив человека, пользуется безнаказанностью»,- ворчал Плиний).

Клавдия Галена мы встречаем в Риме среди врачебной аристократии, о которой речь впереди. Да и появился он в Вечном Городе вслед за своей уже громкой известностью. Но прежде чем стать достойным её, он не проскакивал на крыльях Фортуны лестницу успеха, резво прыгая сразу через несколько ступенек, а прошел ее (пусть и уверенным шагом) с расстановкой, осматриваясь на каждом новом уровне, впитывая в себя виденное. Он знал «простых» врачей, вроде того, на рынке Ливии, - и в Малой Азии, и в Александрии, и в Коринфе, и в городах Италии, на римских окраинах; всех этих греков или «метисов» эллинизированного после походов Александра Востока: Эвмелов, Никеротов, Дорифоров... Это действительно простые люди, занимающие в обществе весьма скромное место. Они не пишут книг, к ним не стекаются любознательные юноши, они лечат бедняков и рабов, сами часто те и другие. Их жизнь и работа проходит тихо и незаметно среди таких же неизвестных простецов. Только надгробные надписи оставят память о них. Как и чем лечили эти достойные врачи? Разумеется, чаще всего домашними средствами, настойками и отварами, принятыми в народной медицине. Зачем пускать пыль в глаза бедному ремесленнику, лежащему в своей мастерской, прописывая ему заморские и дорогие средства! На них у больного денег нет. А такие лекарства как свекольный и редечный сок, настойки на гранатах или на ягодах черного мирта ему доступны. И эффективны.

Гален называет себя римлянином не только потому, что он уже много лет житель Вечного Города. Он горд тем, что получил это почетное звание от отца в чреве матери, еще в далеком от Рима Пергаме, где увидел свет в 129-м году. Клаудиус Галенус - это звучит! Правда, к императору Клавдию, дяде кровавого психопата Калигулы, пергамские носители этого имени никакого отношения не имели. Что касается личного имени Галенус, то в школе насмешники дразнили его галлусом, имея в виду петуха. Кое-кто из недоброжелателей это имя произносил с особенным выражением, намекая на сомнительную чистоту римской крови, ибо галлы - те же галаты, которым пергамский царь Аттал в свое время всыпал по первое число, но те успели обрюхатить многих пергамских жен.

Сам Гален нисколько не сомневался в полной принадлежности к латинской почве всех своих корней. Владение Атталидов почти три века тому назад бездетный венценосец завещал Риму, и с тех пор Пергамское царство вместе с Ионией стало римской провинцией Азия, в которой высшие административные посты занимали выходцы с берегов Тибра, реже греки или эллинизированная знать, переиначивающая свои имена на латинский лад.

Рим. Колизей.

Рим! Один звук заставляет гордо вскидывать голову. С того места, где остановился Гален передохнуть, открывался вид на грандиозный акведук Мария. Юлий Фронтин, заметил, что нельзя сравнивать каменные громады рукотворных водотоков с бесполезными пирамидами Египта или с самыми прославленными, но праздными сооружениями греков. По поводу «праздности», например, Парфенона можно поспорить. Но какой культ полезности, даже пафос во имя государства! И через двадцать веков он будет поражать живущих. «Номад страны снегов» Л. Любимов поймет сущность этого почти религиозного чувства. Пафос Рима имел очень конкретную основу; то был не пафос борьбы со смертью, как у египтян, не пафос борьбы со Зверем, как во многих древних цивилизациях, не пафос красоты, облагораживающий мир, как в Элладе; то был пафос государственности, перерастающий в пафос мирового господства. Владычество как самоцель. Грандиозные вожделения, устремленные ввысь. Нужным и полезным было лишь то, что удовлетворяло таким вожделениям, будь то акведук, доставляющий живительную влагу из окрестных гор в столицу мира, или триумфальная арка, вдохновляющая на новые ратные подвиги «сыновей Иула».

Да, повсюду греки. Они учителя. Но ведь ученики достойны их. Императорский Рим пожелал утвердить и развить восходящие к временам республики начала знаменитого Римского права, государственности, равно как и всего римского искусства, римской архитектуры. О правлении «божественного Августа» Светоний написал: «Он так отстроил город, что по праву гордился тем, что принял Рим кирпичным, а оставил мраморным». Это время имело для античной культуры такое же значение, как эпоха Перикла. Величайшие латинские поэты Гораций, Вергилий и Овидий озаряют его своим гением. Оно отмечено и расцветом искусств. С благословения первого императора Тит Ливий создал «Историю Рима от основания города», а географ Страбон собрал воедино описания всех известных стран и народов. Ветрувий, инженер и механик, написал «Десять книг об архитектуре» - обширный труд, рассказывающий о строительном ремесле, о машинах, о замечательных открытиях того времени: о водяной мельнице, об искусстве приготовления бетона и кладки арок. Клавдий Птолемей с удивительной точностью (без часов и приборов - на глаз!) рассчитал движения планет и, хотя вопреки воле старого Аристарха, пустил Солнце летать вкруг Земли, никто такой мелочи не замечал, пока не появился через полторы тысячи лет дотошный Коперник. Римляне «открыли» Европу вплоть до Британии и Туле (Скандинавия?), Рифейских гор (Урал); кажется, побывали в Америке, не ведая того; много чего сотворили доброго и злого.

Удивительные свершения некогда небольшого города-государства, чей волевой и холодно-расчетливый народ с твердым умом, не отягченным сомнениями, пожелал властвовать над другими - сперва подчинил себе соседей, затем расправился с таким грозным соперником, как Карфаген, и, наконец, утвердил свое полное господство в античном мире! Вскормленные волчицей основатели Рима могли бы гордиться делами своих наследников, воинов-триумфаторов, славу свою увенчавших беспримерной роскошью за счет побежденных.

Ближайшие преемники Августа, кто по природному влечению, кто по расчету, продолжили плодотворно меценатствовать во всех направлениях литературы, искусства и научных знаний, благоустраивать столицу, другие города Италии и провинций, со всех сторон облепивших «Римское озеро».

Направляясь в свои апартаменты в императорском дворце на Палатинском холме, Гален миновал амфитеатр Флавиев. Трехъярусное здание, словно уставшее от криков пятидесятитысячной толпы, было в тот час молчаливо, угрюмо. Насытившись любимейшим зрелищем, некоторые направились смотреть мимов. Сегодня, как обычно, в театре Марцелла разыгрывается непристойная пантомима. Плавта и Акция теперь не вспоминают, а иноземец Эсхил и вовсе забыт.

Дворцовые постройки, взбегавшие сразу за Колизеем вверх по склонам холма, наоборот, были наполнены жизнью, светились разноцветным камнем и черепицей. Кирпич и римский бетон (известь со щебнем) были спрятаны под мраморной облицовкой. Как и повсюду в новом Риме, арка и свод, известные еще грекам и этрускам, получили при строительстве дворцового комплекса законченное развитие: кривая линия заметно соперничает с прямой, преодолевая исконную эллинскую прямоугольность. Это бросается в глаза и при созерцании других сооружений - того же Колизея, купола и круглой стены Пантеона. А сколько статуй! Римляне не только навезли великое множество греческих статуй, но научились искусно копировать оригиналы. Только в портретной скульптуре Рим неповторим, хотя связь ярко индивидуализированного римского портрета с обобщенными греческим и этрусским, с домашней посмертной маской из воска очевидны.

Проезжая вместе с Галеном улицами Рима и проездами дворца, мы потому отвлекаемся от основной темы, что это мир римского Галена, без которого великий врач если и состоялся бы, то получился бы другим. Но, согласимся, ближним его миром была сфера медицины, ее живые и ушедшие человеческие лица, предметы, научные школы, сам ее дух. Поговорим о нем, пока остается еще проехать с милю до того порога, к которому направляет возницу знаменитый эскулап.

Профессиональный круг Галена - врачебная аристократия. Этот клан образовался совсем недавно, когда появилась официальная должность городского врача, сначала в Риме, затем по всей империи. Он избирался из известных врачевателей (ими же!) с безупречной репутацией и доказывал свою пригодность перед комиссией собратьев по профессии, знания и опытность которых были подтверждены их долголетней и успешной практикой. Среди последних были люди основательного философского образования, которое освещает и приводит в систему медицинские познания. Они обладали полнотой тогдашней науки о врачевании; медицина являлась для них областью наблюдений, опытов и размышлений; они работали в ней, писали по вопросам диагностики, терапии, диетики, собирали около себя толпу учеников и становились иногда основателями новой школы. Последователи пользовались их книгами, наставлениями, рецептами. Искусные врачеватели, знатоки человеческого сердца, они умело сочетали требовательность в главном с ласковой снисходительностью к прихотям больных. Твердой рукой они вели их к выздоровлению и казались иногда благодарным и растроганным пациентам посланниками неба. В римском свете они становились своими людьми, их принимали в первых домах столицы; перед «светилами» были распахнуты двери императорских дворцов, как эти, через которые только что без задержки прошел мимо стражи Клавдий Гален.

Личные его покои в здании лечебницы. Раб подает ужин, по-гречески простой: немного рыбы с овощами, фрукты, косское вино, разбавленное в большой чаше, кратере, водой. Трапеза в одиночестве коротка. Доедая на ходу грушу, Гален направился вдоль галереи в свой кабинет. Справа, за колоннадой, зеленел и ярко цвел ботанический сад целебных растений, начало которому положил великий их знаток Антоний Кастор. Там копошились садовники. А за садом хрюкал, кричал резкими обезьяньими голосами, блеял зверинец, где на подопытных животных изучались анатомия и физиология. Слева, в проемах стены, открывались внутренние отделы лечебницы: терапевтический, глазной, хирургический. Там было много народа обоего пола и всех возрастов - столичная и приезжая знать, военные в чинах, негоцианты. Чего-то требовал капризный старик, которого привели почтительные сыновья. Между страждущих и мнительных суетились врачи, их юные ученики из римлян, провинциалов, отпущенников и рабов. На столе хирурга истошно вопил известный меняла с жирным брюхом. Его резали, предварительно опоив неразбавленным вином. Даже в кабинет Галена доносились эти крики.

Глухие стены большой квадратной комнаты были заставлены стеллажами со свитками папируса и кодексами; среди последних выделялись толщиной сочинения царя Митридата о лекарственных растениях, лечебник Катона, «Этиология» Гиппократа. Тетради, исписанные рукой Галена или его учениками под диктовку, занимали большую этажерку возле стола со стопками «египетской бумаги», бронзовым чернильным прибором, украшенным лупоглазой совой Минервы, книгой для записей из вощеных дощечек, заложенной стилем из слоновой кости. Гален опустился на кресло. Заглянем через плечо знаменитого врача. Чем занимается он сейчас, под вечер?

Чернильная строка, стекающая с каламуса, заостренной тростинки, вплетается в «вечный учебник» по медицине «Врачебное искусство». В нем, в виде единого всеохватного учения, систематизируются представления медицины за все прошедшие столетия. Не будем мешать ученому и тихо отойдем к этажерке. Полистаем наугад тетради, их здесь не менее трех сотен. В одной - описание четверохолмия (части среднего мозга, двух парных образований). Кажется, Гален догадывается, что верхнее двухолмие ведает зрением, нижнее - слухом. Догадывается, как все мыслители его эпохи, прислушиваясь к внутреннему божественному голосу, обращенному к тем, кто умеет слушать, обдумывать услышанное и опытами подтверждать или отвергать тайные откровения. В другой тетради - все известное ему о блуждающем нерве, одной из пар черепномозговых нервов (всего он обнаружил семь пар). Скорее всего, они иннервируют органы головы, может быть, некоторых других частей тела - шеи, например. В следующем манускрипте описываются опыты с перерезкой на разных уровнях спинного мозга живых свиней. Исследователь уверенно показывает значение функций его корешков - чувствительных задних и двигательных передних. Только через семнадцать столетий шотландец Беллом и француз Матанди (опять варвары, кельты!) пройдут по следам римлянина. Листаем трактат об органах чувств и произвольных движениях. Гален разграничивает понятия психики и сознания, которое трактуется им как способность человека не только иметь восприятия и мысли, но и осознавать их принадлежность ему. А вот труд из нескольких тетрадей - о способе приготовления лекарств. Следующий привлекает внимание уже знакомым словом: пневма. У Галена это греческое слово (дыхание, дуновение) обозначает своеобразную эфирную субстанцию, подобную разогретому воздуху, носителя жизни; причем, он различает чисто физическую пневму, находящуюся в печени, и психическую - в мозгу и нервах. Как философ, Гален отождествляет пневму с логосом - первоогнем, «космическим дыханием». Вообще, известный материализм греческой медицины, идущий от Гиппократа, уживался в нем, благодаря эпохе молодого христианства, с теологическими взглядами на природу, религиозно-мистическими настроениями, вроде веры в сновидения, что отразилось и в его произведениях. И все-таки он был больше Аристотель, больше Лукреций Кар, чем любимый его Платон, в физиологических представлениях, которые предопределили характер понимания им душевной деятельности. Психические явления он понимал как порождение органической жизни; пытался раскрыть их телесную основу. Это выразилось в его учении о темпераменте, вот она, отдельная тетрадь! Автор манускрипта полагает: смешение четырех соков, входящих в состав организма, обуславливает не только здоровье или болезнь тела, но и различие в психологических свойствах лица. «Медицинское светило» было земным человеком. В клинических концепциях он продолжал разрабатывать гуморальное учение Гиппократа. Непререкаемых авторитетов, свидетельствуют сохранившиеся работы Галена (около ста), для него не было. Спорил даже с Аристотелем. Например, мнение ликейского мудреца о мозге, как о железе, выделяющем слизь якобы для охлаждения сердца, решительно опровергалось в клинике и кабинете на палатинском холме: мозг не железо, он - средоточие движения, чувствительности и душевной деятельности.

Лязгая металлом, появился дежурный офицер. Император требует лекаря к себе. Гален воспользовался присланным паланкином. Путь по дворцовым переходам был неблизким. Император находился в библиотеке со столами, заваленными бумагами и портуланами различных частей Средиземноморья. Марк Аврелий был в простой тунике. Длинными вьющимися волосами и бородой походил скорее на варвара, чем на римлянина, но свет в глазах, благородные черты лица выдавали породу. Врача своего встретил благожелательно, он одинаково прост со всеми подданными. Нет, он не болен. Нужен совет. На Востоке опять неспокойно. Император сам поведет легионы на Парфию. Путь лежит через провинцию Азия. Гален последует за ним не только как врач, но и как один из проводников. Ведь он уроженец Пергама, не так ли?

Марк Аврелий.

Ученый отвечает уверенно на все вопросы владыки. Невольно увлекается и увлекает своим рассказом царствующего философа. На какое-то время император и врач как бы исчезают. Остаются два любомудра. Один передает видения и ощущения своей юности, другой их впитывает сознанием, жадным до всего нового.

О, Пергам! Его надо увидеть. На малоазийской стороне Эгейского моря, в тридцати километрах от берега, поднимается над долиной Каика трехсотметровая скала, сложенная богом подземелья Вулканом из пестрого трахита. Из-за крутизны склонов гора трудна для застройки, но за века эллинизма зодчим с новым пониманием прекрасного удалось построить здесь один над другим три города, соединив их лестницами и террасами. Почти через две тысячи лет А. Мальро, видя только развалины дворцов, храмов, общественных сооружений и укреплений, восхищенно скажет, что «люди эллинистической эпохи превратили широкий ландшафт Пергама, соперника дряхлых Афин, в архитектуру, простирающуюся от горизонта до богов».

В верхнем городе находился знаменитый алтарь Зевса и Афины, сейчас более известный как Пергамский алтарь, уцелевший в разобранном виде до наших дней. Барельефы его изображают битву богов с титанами, но пергамцы вспоминали иные сражения: греков с варварами, победу их предков над галатами. Рядом располагалась библиотека, по собранию книг уступавшая только книгохранилищам Александрии. После того, как завистник Птолемей запретил ввозить в Пергам из Египта папирус, здесь появились книги на пергаменте. Выше располагался только царский дворец, при Галене - римского наместника, настоящий музей скульптуры, где зародилось искусствоведение. А театр на одном из склонов горы, под ионическим храмом Диониса, стал крупнейшим центром театрального искусства. Даже «очернитель» Плиний не удержался от дани почтения: «После смерти Аттала римляне начинают любить иноземные достижения и восхищаться ими». Это признание Пергама, как учителя Рима, наряду с Афинами.

Пергам.

Самым красивым в мире называет Гален гимнасий, построенный в среднем городе на разных уровнях, соединенных широкими лестницами и подземными переходами. Здесь он с семи до восемнадцати лет учился письму, счету, музыке, поэзии, изобразительному искусству, риторике, философии среди мраморных фигур древних мудрецов, укреплял тело на гимнастических площадках бегом, прыжками, борьбой, метанием диска и копья. Одна из террас среднего города наиболее памятна Галену, ибо здесь он впервые осознал, что рожден врачевателем страждущих. Началось с бани Метрадора.

Это в Риме функция бани сужена до мытья тела с сопутствующими малыми радостями бесед, возлияний, легкой гимнастики. В эллинском мире баня - философия жизни. Вокруг купален расположены архитектурно украшенные, удобные спортивные площадки для взрослых и залы для философских дискуссий. Это и общественная лечебница. Метрадор не только устроил мраморные бассейны и ванны, но провел сюда по свинцовым трубам воду из целебных источников, бьющих в расселинах скал. Над ней вознесся на утесе лишенный всяких украшений храмик, святилище бога-врачевателя Асклепия, римского Эскулапа, покровителя целебных источников Пергама. Над главным входом в здравницу золотом выведена надпись: «Во имя богов, вход смерти запрещен!» Эта надпись волнует Галена с тех пор, как он самостоятельно смог прочитать ее в родном Пергаме.

Марк Аврелий, разумеется, не пойдет на Парфию через Истм и дельту Нила, но личный его врач, возбужденный воспоминаниями, увлекает его из Пергама туда, где молодой, пытливый и целеустремленный юноша из малоазийских Клавдиев, изучал медицину, практикуя, ибо без практики теория врачевания - пустая говорильня. Он вскользь описывает города, которые посетил. Александрия по населению равна Риму (миллиона полтора жителей), а царский дворец, дворцовый город по сути, Неаполис, со своими легкими постройками, садами, Мусеем, библиотекой, театром, занимает четверть столицы. Зато о медицинских школах говорит подробно.

В Неаполисе, возле гробницы Александра, нашел он самую знаменитую школу естественных знаний. Здесь начали препарировать трупы, чему способствовала египетская практика мумифицирования. Но остров Кос, родина Гиппократа, известный своим Асклепийоном, сохраняет былую славу. Во всех святилищах Асклепия, как и в Пергаме, на острове Книд, в Эпидавре, на смену чудесам пришло выздоровление пациентов вследствие лечения. Конечно, Термофил из Халкодона был пионером в анатомии. Он открыл нервную систему и объяснил общие принципы ее функционирования, раскрыл роль спинного и головного мозга, изучил глаз и зрительный нерв, разработал диагностику по пульсу. А кеосец Эрасистрат стал основателем физиологии; он специализировался в изучении кровообращения, открыл роль капиллярных сосудов. Но ни они, ни другие из сонма великих не могут затмить славу Гиппократа, основателя кносской школы. Это авторитет! Основной его принцип был органическим - следовать природе, и лишь когда она не дает излечения, прибегать к более решительным методам, хирургии, например. Он видел организм как целостную систему, ратовал за индивидуальный подход к больному и его лечению, писал о важности знания истории болезни человека, ее причине, о прогнозе. И ничто из «гиппократовского» временем не перечеркнуто, хотя жил он полтысячи лет тому назад, лишь подверглось уточнению и переосмыслению. Одно осталось неизменным: представление великого старца о моральном облике врача. Благодаря гуманизму великого эллина, врач с тех пор остался одним из самых благородных социальных типов греческого (а оттуда - римского) мира. Почти не испытывая влияния Востока, он практикует светскую, научную медицину, истоки которой в философских системах Эллады.

Император слушает не перебивая. Для него главный врач Рима нечто большее, чем умелый механик врачевания (едва появившись в столице в 164 году, тридцатипятилетний пергамец сумел остановить чуму, занесенную в Италию легионерами из Парфии). В глазах Марка Аврелия, царедворцев, гвардии, горожан он обладает огромным моральным авторитетом, ни с чем не сравнимым престижем; от него ждут психологической помощи. И часто он ее оказывает.

Возвращаясь в свои покои, Гален заглянул в клинику, которая одновременно была высшей медицинской школой в стране. Уже смеркалось. В помещениях зажигали масляные светильники. Из амфитеатра доставили несколько трупов, и ученики, оживленно переговариваясь с наставниками из опытных врачей, занимались вскрытием. Часть персонала направилась в гладиаторскую школу, куда снесли раненых. К ним отнесутся как к обычным больным. Клятву Гиппократа тогда не давали, но она звучала в каждом лекаре. В одной из палат возились с тем капризным стариком, которого привели сыновья. На сломанную, оказалось, руку ему накладывали шины из крупного тростника. Старик стонал, ругался и плевался, но между этим повторял вслед за хирургом обязательное для такого случая заклинание из набора бессмысленных слов. Гален подошел и, увидев на груди старика старый шрам, громко, на все хирургическое отделение «вспомнил», как мужественно вел себя его давний пациент, когда он, молодой лекарь Гален, зашивал герою Дуная грудь, по живому. Старый солдат посчитал за честь тоже «вспомнить» своего спасителя, и стал вести себя пристойно.

...Гален, обтершись влажной холстиной, еще долго при свете плошки с оливковым маслом работал над манускриптом. Потом была ночь и обычные для него яркие сновидения. Он летел над Ойкуменой, и весь этот огромный овальный остров суши среди безмерного океана, обведенного по кругу туманным окоемом, от горизонта до богов был наполнен жизнью разнообразной, но такой хрупкой, что великий врачеватель почувствовал острую потребность немедленно опуститься для помощи всему человечеству, и царям, и рабам. У него просто нет выбора. Он - врач, земной Эскулап!