С.Есенин, как известно, вошёл в литературу с лёгкой руки А.Блока. В одном - главном художественном компоненте - их поэзия периодически совпадала. В «Пришествии», «Преображении», «Инонии», «Иорданской голубице» и других произведениях 1917 -1918 годов точкой отсчёта для С.Есенина являются идеалы «малого народа» со всеми вытекающими из этого естественными антихристианскими последствиями. То есть идеалы не всего наро- да-крестьянства (как утверждают разные авторы от П.Юшина до МДунаева), а той части его, которая с позиций эвдемонической культуры верила в осуществление рая на земле и ставила личность в один ряд с Творцом.
Эта тенденция получила, на мой взгляд, непродуктивную оценку в работах современных исследователей. Станислав и Сергей Куняе- вы, например, утверждают: цикл «религиозно-космических» поэм по недоразумению назван «богохульным», ибо «такие катаклизмы бывают в душах больших художников, но они сродни не плоскому атеизму, не антирелигиозному хулиганству, а скорее мощной религиозной ереси. Это не порицание Бога, а переосмысление его воли, это действительно отчаянная попытка своего нового Третьего Завета. Это не порицание христианства, а попытка по-новому истолковать его и по-новому приневолить на службу тяготам и пределам земным!» (Куняевы Ст. и С. Божья дудка. Жизнеописание Сергея Есенина // «Наш современник», 1995, № 4).
В русле данной парадигмы мыслит и О.Воронова: «Тело, Христово тело // Выплёвываю изо рта!» и им подобные строки - это не кощунство, богохульство, а «миротворение», «жажда «воскресения» без Голгофы», это духовные искания, созвучные идеям «нового религиозного сознания», Н.Бердяева, прежде всего (Воронова О. ...Между религией и «Русской идеей»: СА. Есенин и НА. Бердяев // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник Вып. III. - М., 1997).
Стремление Куняевых, Вороновой и некоторых других авторов стать на позицию С.Есенина как на позицию безгрешную, изначально правильную порождает сущностную сумятицу, затемняет предмет исследования. Атеизм - вне зависимости от формы и качества - всегда останется атеизмом, как и «мощная религиозная ересь» никогда не станет явлением религиозно-духовно значимым и значительным. Попытки создания Третьего Завета Н.Бердяевым, Д.Мережковским или С.Есениным (всё равно кем), спор с «историческим христианством» или «тайной Бога» - это явления разрушительные, катастрофические, стоящие в одном ряду с антирелигиозным или религиозным хулиганством.
Не отрицая богохульственных, антихристианских настроений С.Есенина, я не склонен видеть в них творчествоопределяюшую тенденцию. В этом случае уместна параллель с «богохульными» произведениями и высказываниями А.Пушкина. Подход к пониманию данного феномена, сформулированный митрополитом Анастасией, И.Ильиным, С.Франком, В.Непомнящим, применим и к вышеназванным поэмам С.Есенина. Так, НЛюбимов, отмечая «мерзость <...> кощунственной «Инонии», справедливо говорит о неглу- бокости чувств, породивших данное явление, а приводя пример из «Певчего зова», делает убедительный вывод: «Большевик, хотя Есенин и объявил себя таковым в «Иорданской голубице», этих строк не написал бы никогда» (Любимов Н. Неувядаемый цвет // «Москва», 1995, №6).
Именно с таких позиций, думаю, необходимо рассматривать и известные поступки С.Есенина, на которые обычно ссылаются исследователи: роспись стен Страстного монастыря, использование иконы на лучину и т.д. То, что «бесовство» поэта носило характер временного затмения, помрачения, свидетельствуют иные эпизоды из его жизни (рассказанные Лолой Кинел, например) и дальнейшее творчество: «Кобыльи корабли», «Пугачёв», «Страна негодяев», в первую очередь.
Образы разной эмоциональной и художественной концентрации в «Кобыльих кораблях» (1919) - небо, изглоданное тучами, волк, воющий на звезду, «рваные животы кобыл», «черепов златохвойный сад», мёрзнущее солнце, выбитые окна, «настежь двери» - несут в себе реально-символические черты гражданской войны, через которые передана трагедия и миллионов, и отдельной личности. Трагедия не только настоящего, но и будущего, заложенного в настоящем, выраженная пророчески и художественно гениально: «Вёслами отрубленных рук // Вы гребётесь в страну грядущего». Понятно, что у такой страны, у таких «гребцов» нет будущего. Отсюда и «времён связующая нить» - смерть, символом которой являются «вороньи паруса» и «крик вороний».
Голод, стужа, смерть, бесчеловечный человек, съевший дитя волчицы (которое Бог дал!!!), новое зрение - третий глаз, ищущий кости помясистей, «бешеное зарево трупов» - это следствие одичания человека, которое, с точки зрения С.Есенина, вызвано революцией. Если раньше она виделась поэту «чудесной гостьей», которой он слагал песни, то теперь это - «злой октябрь».
В то время, когда многие писатели взывали к крови, ненависти, С.Есенин говорил иным языком - жалости, сострадания, христианской любви. Лирический герой поэмы - это уже человек, руководствующийся в своих поступках евангельскими заповедями. Поэтому закономерно и показательно, что лирическому герою приемлемым поведением во время голода видится следующее: «Половину ноги моей съем сам, // Половину отдам вам высасывать», - а бросанию камня в «сумасшедшего ближнего» предпочитается собственная смерть. Слова «Всё познать, ничего не взять // Пришёл в этот мир поэт» звучат как жизненное и творческое кредо, которому С.Есенин был верен до конца дней своих.
«Страна негодяев» (1922-1923) опровергает расхожий тезис о советскости С.Есенина литературоведения 60-80-х годов и либеральных исследователей 90-х годов.
В отличие от В.Маяковского, Б.Пастернака и многих других, воспевавших советскую власть, С.Есенин в «Стране негодяев» показал её истинную сущность. На протяжении повествования автор поэмы по-разному подчёркивает духовную несовместимость одного из представителей советской власти - Чекистова - со страной, в которой он проводит кровавый социальный эксперимент. Несовместимость проявляется уже на лексическом уровне: «народ ваш», «ваш русский равнинный мужик», «твою страну». То есть размежевание происходит на уровне государства и народа, всех народов, населяющих Россию.
Чекистов ненавидит «грязную мордву», «вонючих черемисов», русского мужика, который характеризуется наиболее резко-от- рицательно: бездельник, самый бездарный и лицемерный. Герой не скрывает, что ему милее Европа, но в то же время нельзя сказать, что он укоренён в её или свою - еврейскую - почву. Чекистов - человек-космополит, представитель интернационального духа.
Метафизически личность героя идентифицируется через слово «чёрт», которое пять раз упоминает Чекистов и которым один раз клянётся, что символично-показательно. А его фраза «дьявол нас, знать, занёс» точно выражает духовное происхождение и сущность подобных индивидов.
Онтологически эквивалентом антихристианства, антирусскости Чекистова является идея замены Бога благами цивилизации. Он, проклиная отсталых русских, предлагает перестроить храмы в отхожие места. Попутно планируется пустить под топор и крестьянские жилища - «глупые хаты». Показательно для советской исследовательской мысли то, что авторы разных поколений, люди с различным жизненным опытом и творческим диапазоном: АВоронский (писатель, критик, редактор, референт ВЛенина) и П.Юшин (автор, посвятивший всю свою жизнь изучению творчества С.Есенина) - с интервалом почти в 40 лет высказали сходную - сверхпроизвольную - мысль: поэт солидарен с Чекистовым в оценке русского народа и с планом преобразования крестьянской России (Воронский А. Сергей Есенин // Воронский А. Искусство видеть мир. - М., 1987; Юшин П. Сергей Есенин. - М., 1969).
Не столь внешне явно ошибаются исследователи, которые на протяжении 90-х годов утверждают, что прототипом Чекистова был Троцкий. Персонификация зла, вольно или невольно, локализует проблему, сужает масштаб образа, принижает провидческий дар С.Есенина. Этот дар, на мой взгляд, заключается в том, что поэт создаёт образ такой типической концентрации, которая позволяет видеть в нём революционера вообще, тип сатанинской личности, вобравшей в себя черты, присущие ВЛенину и Л.Троцкому, Н.Бухарину и Я.Свердлову, А.Зиновьеву и И.Сталину, многим другим представителям интернационального духа, захватившим Россию.
Называет себя «гражданином вселенной» и Номах. Главной движущей силой в сложных и запутанных отношениях его с действительностью является жажда социальной справедливости (что лежит на поверхности, следует из монологов и поступков героя) и духовной свободы (что лишь иногда проявляется, чаще остаётся за «кадром», сюжетными рамками и до чего читатель должен додуматься сам). Номах, не приемля мир лживых заговоров, где «душу человеческую ухорашивают рублём», выступает против и либераль- но-буржуазных, и социалистических отношений, проецирующих бездуховность, унификацию, уничтожение личности.
Только в варианте поэмы, опубликованном в 1998 году, появляются строки, где прямо говорится об этом тождестве: Ну что же мы взяли взамен? Пришли те же жулики, те же воры И вместе с революцией Всех взяли в плен...
Подчеркну: данная общность вытекает не из особенностей национального менталитета, не из сакрально-монархического ядра России, а из материалистического сознания, эвдемонической системы ценностей. Номах отвергает сии ценности, ибо власть денег, культ материального есть духовное рабство, при котором жизнь индивида подобна жизни в скотном дворе. То есть, видимо, не до конца осознавая, герой транслирует христианский взгляд на проблему.
На примере Номаха Есенин показал трагедию романтической амбивалентной личности, первоначально уверовавшей в человеческое, национальное братство, в социальную справедливость, а затем разочаровавшейся в своей вере. Через образ героя поэт выразил во многом свою трагедию и трагедию миллионов: Я пришёл в этот город с пустыми руками, Но зато с полным сердцем И не пустой головой. Я верил... я горел Я шёл с революцией,
Я думал, что братство не мечта и не сон, Что все во единое море сольются - Все сонмы народов,
И рас, и племён.
Пустая забава.
Одни разговоры,!
Трагедия Номаха - это трагедия отпадающей от Бога личности, трансформация сознания которой естественна и показательна. Сначала вера в Бога подменяется верой в социальное и человеческое абсолютное, затем, на этапе разочарования, «свято место» занимает собственное «я». Признания Номаха: «Что другие?», «Мне здесь на всё наплевать», «Я живу, как я сам хочу» - свидетельствуют об эгоцентризме его сознания, и, казалось бы, до разрешения крови по совести остаётся один шаг.
Однако герой окончательно не утратил в себе «подобие Божье». Соличностность Творцу непоследовательно проявляется в мыслях и поступках Номаха. Он, единственный из действующих лиц поэмы, стремится руководствоваться принципами христианского гуманизма, пытается избежать кровопролития в годы гражданской войны. Поведение Номаха не меняется и тогда, когда речь идёт о Литза-Хуне, выследившем его.
Гамлетовская тема, по-разному заявленная в поэме, - это, прежде всего, история души в период социальных потрясений и гражданской войны. И бандитизм Номаха - своеобразная попытка сохранить в себе душу. Не случайно герой не раз подчёркивает свою общность с теми, кто находится в конфликте с властью, - от крестьян до жуликов. Бандитизм Номаха - это не совсем или совсем не бандитизм, ибо деньги его не интересуют, а помимо жажды острых ощущений им движет желание доставить бедным праздник, борьба с теми, кто «на Марксе жиреют, как янки».
Из героев произведения комиссар Рассветов получил наибольшее количество положительных оценок «патриот нашей советской родины» (Зелинский К. В изменяющемся мире. - М., 1969), «патриот и верный сын России», человек со «многими замечательными чертами характера коммуниста» (Прокушев Ю. Сергей Есенин. - М., 1973). Однако Рассветов вполне определённо заявляет о своём «патриотизме»: «Вся Россия - пустое место. // Вся Россия - лишь ветер да снег». Трудно заподозрить героя в знании истории своей Родины, духовно-нравственного облика народа. К тому же Рассветов не скрывает, что борется против народа, являясь представителем «интернационального духа».
В сознании героя сочетаются, с одной стороны, холодно-праг- матический взгляд, решение проблем страны (в том числе и военных) путём экономических преобразований: «Здесь одно лишь нужное лекарство - // Сеть шоссе и железных дорог. // Вместо дерева нужен камень, // Черепица, бетон и жесть»; с другой - Рассветов согласен прибегнуть к помощи кнута при дознании, повесить «хоть бандитов сто». Комиссар не сомневается в правильности своих действий. Констатируя «страна негодует на нас», он легко объясняет это явление «дикими нравами». И как следствие игнорирования интересов подавляющего большинства народа в экономических преобразованиях (место деревни, с точки зрения Рассветова, должен занять город) и в других вопросах - философия кровавого гуманизма.
Чарин во время рассказа Рассветова об Америке сомневается в справедливости нечестного поступка Никандра, аргументации которого («Все они - // Класс грабительских банд. // Но должен же, друг мой, на свете //Жить Рассветов Никандр») он противопоставляет традиционно-народный взгляд: «Значит, по этой версии // Подлость подчас не порок?» Если в Соединённых Штатах средством для достижения цели Рассветова были «джентельмены удачи», то в России им стал народ, чьи слёзы, чья кровь были условием того, «чтобы чище синел простор коммунистическим взглядом». Естественно, что Чарин не приемлет такую политику, через его оценки и характеристики автор произведения выражает ту народную правду, которая не замечалась современниками С.Есенина В.Маяковским, Б.Пастернаком, О.Манделыптамом и многими другими: Их озлобили наши поборы, И, считая весь мир за бедлам, Они думают, что мы воры Иль поблажку даём ворам.
Учитывая сказанное, невозможно согласиться с подобными утверждениями Е.Наумова: «Рассветов - человек <...> государственного ума, мыслящий историческими категориями», «С.Есенин целиком на стороне комиссара» (Наумов Е. Сергей Есенин. - M.-JL, 1965). Художнику во многом близка позиция Номаха и Чарина, в их взглядах по-разному проявилась «всемирная отзывчивость» русской души, национальная традиция, которая в годы гражданской войны и последующие десятилетия в жизни и в литературе была не в чести. Эти высказывания критика в силу их очевидной неправоты можно было бы и не приводить, если бы в начале XXI века книга Е.Наумова не называлась в списке работ, положительно повлиявших на преподавание есенинского творчества в школе и вузе (Воронова О. СА. Есенин в учебных изданиях для средней и высшей школы: опыт научно-практической экспертизы // Творчество СА. Есенина: Вопросы изучения и преподавания: Межвузовский сборник научных трудов. - Рязань, 2003).
В период принесения в жертву и отдельной человеческой личности, и целых классов, в период наступления бездушно-механичес- кой силы рождаются «Сорокоуст», «Я последний поэт деревни...», «Хулиган», «Исповедь хулигана», «Мир таинственный, мир мой древний...» и другие произведения С. Есенина, в которых поэт, в отличие от многих писателей, оценивает человека, происходящее с позиций подавляющего большинства страны - крестьянства и шире - с христианских позиций. То есть «живые кони и стальная конница», «электрический восход», «ремней и труб глухая хватка» («Сорокоуст»), «каменные руки шоссе», сдавившие за шею деревню («Мир таинственный, мир мой древний...»), характеризуют ту враждебную чёрную силу, тот город, который окрестил деревню «как падаль и мразь» и нёс уничтожение и отдельной личности, и живому традиционному крестьянскому миру, его основам, культуре. С.Есенин лучше других понял, что данный ход событий неприемлем, «ибо рубят и взрывают <...> мост из-под ног грядущих поколений» (Есенин С. Письма //Есенин С. Собр. соч.: В 5 т. - Т.5. - М., 1962). У поэта, не отделявшего свою судьбу от судьбы деревни, возникает не только чувство обречённости («Только мне, как псаломщику, петь // Над родимой страной аллилуйя» - «Сорокоуст», «Скоро, скоро часы деревянные прохрипят мой двенадцатый час» - «Я последний поэт деревни...»), но и протеста, носящего чаще всего одежду хулиганства.
Важно подчеркнуть, что «разбойник и хам» появляются в лирическом герое как вызов «чёрной жути», бродящей по холмам и струящей «злобу вора» («Хулиган). «Хулиганство» - это ответная реакция на происходящее в деревне, стране, это бравада, маска, форма защиты (о чём говорится «открытым текстом» в «Исповеди хулигана», «Письме к женщине»). Поэт «деревянной Руси» сравнивает своё положение с травимым волком («Мир таинственный, мир мой древний...»), через два года он напишет о том же: «Но, обречённый на го- ненье...» («Пушкину»),
Лирический герой уходит от «железных врагов», от роковой реальности в кабак, предпочитая «чужому и хохочущему сброду» («Всё живое особой метой...»), бьющему в душу, общество бандитов и проституток («Да! Теперь решено. Без возврата...», «Снова пьют здесь, дерутся и плачут...»). Порой может показаться, что маска хулигана приросла к лицу и чудачества, желание забыться стали сутью героя. Но в любом стихотворении этого периода (за исключением «Пой же, пой. На проклятой гитаре...»), как солнце сквозь тучи, просвечивают чувства и мысли, свидетельствующие о наличии высокого духовно-нравственного идеала у героя и поэта («Дорогая... я плачу... // Прости... прости...» - «Сыпь, гармоника. Скука... Скука...», «Шум и гам в этом логове жутком...» - «Да! Теперь решено. Без возврата...»), что не позволяет отождествлять их с миром дна жизни.
Любовь к женщине - вот что приходит на смену «жёлтому парусу» и хулиганству: «В первый раз отрекаюсь скандалить» («Заметался пожар голубой...»), «Бестрепетно сказать могу, //Что я прощаюсь с хулиганством» («Пускай ты выпита другим...»). У поэта рождаются строки, не характерные для него:
И стихи бы писать забросил, Только б тонкой касаться руки И волос твоих цветом в осень. Я б навеки пошёл за тобой Хоть в свои, хоть в чужие дали.... Любовь к женщине, выдвинутая на первый план и готовая принести в жертву Родину, лиру - секундная слабость, которая больше
не повторится. Осенняя любовь, любовь - прощение и прощание, благословение - главный герой стихотворений «Ты такая ж простая, как все...», «Пускай ты выпита другим...», «Дорогая, сядем рядом...», «Мне грустно на тебя смотреть...» и других произведений поэта.
«Нежность грустная русской души», любовь ко всему живому - конец одного и начало последнего этапа в творчестве С.Есенина.
Любовь - доминанта личности в поэзии автора - проявляется на разных уровнях: женщины, человека, природы, животных, крестьянского быта, малой родины, России. Любовь к Родине в лирике и эпике 1924-1925 годов вбирает в себя все любови, в ней тонет всё советски-рассудочно-ходульное в творчестве данного периода.
Но именно чувство России и любовь к Родине ставятся под сомнение некоторыми авторами. Ещё в 1926 году Вл. Ходасевич писал, что ключ к судьбе поэта - это отсутствие у него чувства России. «Правда <...> его - любовь к родине, пусть незрячая, но великая. Её исповедовал он даже в облике хулигана: Я люблю родину; Я очень люблю родину!
Горе его было в том, что он не сумел назвать её: он воспевал и бревенчатую Русь, и мужицкую Россию, и социалистическую Ино- нию, и азиатскую Рассею, пытался принять даже СССР - одно лишь верное имя не пришло ему на уста: Россия. В том и было его главное заблуждение, не злая воля, а горькая ошибка. Тут и завязка, и развязка его трагедии» (Ходасевич Вл. Перед зеркалом. - М., 2002).
С точки зрения формально-лексической Вл. Ходасевич явно неправ. Слова «Россия», «российский», по подсчётам В.Николаева (Николаев В. Великий ученик великих учителей: опыт математического исследования поэтической лексики СА. Есенина // Творчество С.А. Есенина: Вопросы изучения и преподавания. - Рязань, 2003), употребляются в творчестве С.Есенина чаще, чемуАЛушки- на, Н.Некрасова, АКольцова, А.Блока. Однако суть не в этом. При таком математическом подходе, на него сбивается и Вл. Ходасевич, игнорируется главное - по-разному выраженное духовное, онтологическое, сакральное пространство России.
То, что оно - реальность, думаю, доказывают рассмотренные и не рассмотренные произведения С.Есенина. К тому же необходимо иметь в виду те особенности поэтики С.Есенина, которые игнорирует Вл. Ходасевич и которые так точно определяет Ю.Мамлеев: «Поэзия Есенина - это контакт с сокрытым миром изначальных качеств русской души и русского бытия. Это введение в новый невидимый град Китеж, в град сокровенных пластов русского бытия»; «Именно благодаря совершенно необыкновенным, чисто русским интонациям даже самая обычная строчка в есенинской поэзии превращается в прорыв русской стихии. Кажется, что это даже не поэзия в обычном смысле, а какая-то поэтическая хирургия на сердце, вскрытие его» (Мамлеев Ю. Духовный смысл поэзии Есенина // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник Вып. III. - М., 1997).
На ином уровне С.Есенин отторгается от России в статье АМар- ченко. Она, объясняя причины успеха поэта в северной столице, прибегает к испытанному методу, пуская в ход обветшалые легенды: поэт попал в Петербург - славянофильский центр, охваченный ру- соманией и пользовавшийся «монаршим покровительством» (Марченко А. Поэтический мир Есенина. - М., 1989). Такой контекст, видимо, должен дискредитировать творчество С.Есенина, и не только его. «Блок, - утверждает АМарченко, - только что переживший «Поле Куликово» и мучившийся поздней и трудной любовью к «нищей» России, принял Есенина как её полномочного посла...». Но, во-пер- вых, любовь А.Блока к России нельзя назвать поздней. Во-вторых, каким «аршином» измеряет жизнь и творчество поэта АМарченко, говоря, что «Блок только что пережил «Поле Куликово»? Семь лет, отделяющих этот цикл от 1915 года (года встречи С.Есенина и АБлока) - срок большой во всех отношениях.
Итак, с точки зрения АМарченко, неизвестный поэт явился к прославленному писателю как посол России, славянофильства, ру- сомании, поддерживаемой монархом. Такое понимание вопроса объясняется отношением критика к главной теме творчества АБлока и С.Есенина - теме Родины. О ней прямо и косвенно говорится явно без симпатии, например, как о «старом национализме». В этом, конечно, АМарченко не оригинальна. Подобные взгляды доминировали на протяжении многих лет, начиная ещё с 20-х годов. Правда, АМарченко идёт дальше своих предшественников. В отличие от них, связывающих трагедию С.Есенина с «рабским прошлым», исследовательница свела это сложное явление к драме самолюбия. Непризнанность художника новой властью, обида на неё привели к следующему: поэт «решил, что обиделся вместе с русским мужиком и за него тоже. Драматическое положение усугублялось тем, что при этом он не желал ни быть, ни слыть ходоком по рязанским делам» (Марченко А. Поэтический мир Есенина. - М., 1989). Ларчик, оказывается, просто открывался, но эта та простота, которая хуже воровства.
Эгоцентризм С.Есенина А.Марченко доказывает цитатой из автобиографии поэта: «Крайне индивидуален». Неудобно напоминать азбучные истины известной исследовательнице: крайняя индивидуальность - лицо любого настоящего художника, а между индивидуальностью и эгоцентризмом - пропасть, а не тождество, возникающее лишь тогда, когда индивидуальность - индивидуалист.
В 90-е годы была реанимирована формула национальной идентификации творчества С.Есенина, рождённая первой волной эмиграции и по понятным причинам не звучавшая в СССР: духовно-ме- тафизически поэт связывает две России, «красную» и «белую». О.Воронова в статье «Пушкин и Есенин как выразители русского национального самосознания», отталкиваясь от слов Георгия Иванова, определяет поэта как символ единства нации, обусловленного соборностью сознания (Воронова О. Пушкин и Есенин как выразители русского национального самосознания // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. - М., 2001).
Однако, как следует из дальнейших рассуждений О.Вороновой, соборность понимается ею узко-поверхностно. Это происходит прежде всего потому, что компасом в русском мире для О.Вороновой является Н.Бердяев. Принципиальные суждения исследовательницы вырастают из ряда спорных постулатов философа. Приведу вслед за нею одно из высказываний: «Русский народ в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей».
С.Есенина и А.Пушкина О.Воронова относит к якобы классическому русскому национальному типу, который и определяется, по Н.Бердяеву, как «совмещение противоположностей». Доказывается данный тезис следующим образом: «Действительно, как совместить тот дерзкий вызов самому мирозданию, не страшащийся ни Бога, ни дьявола, который звучит, например, в «Пире во время чумы» («Есть упоение в бою, // И бездны мрачной на краю...») с молитвенным вопрошанием Господу, преисполненным христианского смирения, в другом известном произведении «Отцы пустынники и жены непорочны...» (Воронова О. Пушкин и Есенин как выразители русского национального самосознания // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V. - М., 2001).
Вряд ли стоит удивляться конфликту идей в произведениях, написанных в разное время, отдалённых друг от друга четырьмя годами, в течение которых могли измениться человеческие и творческие приоритеты АЛушкина. К тому же (и это главное) конфликт сей - лишь вымысел О.Вороновой, ибо нет никаких оснований утверждать, что через слова Председателя, цитируемые исследовательницей, транслируется авторское мироотношение. Закономерно, что в серьёзной пушкинистике стало типичным мнение, подобное следующему: «Гимн чуме» есть та вершина, к которой устремлялась романтическая абсолютизация свободы «могучего человеческого духа». Уже многие годы перед тем Пушкин сумел её достичь, но он уже и одолел к тому времени этот романтический соблазн. Он создаёт шедевр, чтобы тем непреложнее опровергнуть прельстительную ложь. В произведении (любом) всегда важно композиционное построение его, последовательность основных фрагментов. Вслед за гимном Председателя звучат обличения Священника (особый смысл в том, что безбожникам отвечает именно носитель духовной истины)...» (Дунаев М. Православие и русская литература: В 6-ти частях. Ч. I-II. - М., 2001).
В-третьих, слова С.Франка о «широте» личности АЛушкина, приводимые О.Вороновой как аргумент в пользу своей версии, ничего не доказывают: во время творческого акта «ничтожность», питающая «широту», преодолевается, о чём писал поэт в известном стихотворении.
Вызывает также возражение итоговое суждение О.Вороновой, имплицитно доводящее бердяевский тезис до логической точки: «По своему духовному складу и Пушкин, и Есенин вполне могут быть отнесены к открытому Достоевским в пушкинских же творениях национальному типу русского духовного скитальца» (Воронова О. Пушкин и Есенин как выразители русского национального самосознания // Пушкин и Есенин. Есенинский сборник Новое о Есенине. Вып. V. - М., 2001).
Однако общеизвестно: тип скитальца, явленный в произведениях АЛушкина Алеко и Онегиным, ФДостоевский определил как отрицательный тип и назвал черты, ему присущие: неверие в свою землю и народ, духовное иностранничество и лакейство, эмбриональная нравственность, гордость и праздность ума и т.д. Этому типу ФДостоевский вслед за АЛушкиным противопоставил положительный тип в образе Татьяны Лариной. Её отличают укоренённость в национальную почву, сроднённость с народом и его святынями, супружеская верность... То есть АЛушкин и С.Есенин, как и ФДостоевский, что следует из другой статьи О.Вороновой (Воронова О. ...Между религий и «Русской идеей»: С А. Есенин и НА. Бердяев // Столетие Сергея Есенина: Международный симпозиум. Есенинский сборник Вып. III. - М., 1997), не могут стоять в одном ряду с Алеко и Онегиным, АЛушкин и Ф Достоевский - не духовные скитальцы, а одни из самых национально укоренённых русских писателей.
Периодически же возникающая в жизни и творчестве С.Есенина апостасийность всегда преодолевается, побеждается русско-право- славным началом, побеждается любовью.
1990, 2003