Леонид Бородин: «наказанный» любовью к Родине.

16 февраля 1969 года Юлий Даниэль, находившийся в лагере, в письме на волю сообщает о вновь прибывших - Вячеславе Плато­нове и Леониде Бородине - и высказывает неожиданное предполо­жение о них: «А вообще - кажется, «кваском припахивают» (здесь и далее письма и комментарии цитирую по книге: Даниэль Ю. «Я всё сбиваюсь на литературу...»: Письма из заключения. Стихи. - М., 2000). Почти через 30 лет Александр Даниэль так пояснил слова своего отца: «Т.е. склонные к «квасному патриотизму», Л.Бородин и В.Платонов попали в лагерь за участие в подпольной организации ВСХСОН <...>. Идейной базой этой организации было православие; однако в программе ВСХСОН присутствовали также элементы иде­ологии, которая впоследствии получит название «национал-патри- отической».

Последняя часть высказывания при всей своей туманности со­держит явный отрицательный - «с душком» - заряд: в восприятии «левых» национал-патриотизм в разной степени ассоциируется с национал-социализмом, фашизмом. К Л.Бородину и ВСХСОНу это не имеет никакого отношения. Не случайно доказательство своей правоты АДаниэль не приводит. Их нет и быть не может. Симптоматично, что и либерал Н.Митрохин вынужден был при­знать следующее: «Программа ВСХСОН действительно отличает­ся от документов других подпольных организаций русских наци­оналистов отсутствием лозунгов, призывающих к уничтожению инородцев или ограничению их прав» (Митрохин Н. Русская пар­тия. Движение русских националистов в СССР. 1953-1985 годы. - М, 2003).

Но всё же далее Н.Митрохин пытается доказать, что реальные взгляды ВСХСОНовцев отличались от программы организации, а некоторым членам её был присущ антисемитизм. При этом автор книги использует более чем странную методу: взгляды ВСХСОНов­цев 60 годов иллюстрируются их высказываниями и поступками более позднего времени. Применительно к Бородину это выгля­дит так: «Активист ВСХСОН Л.Бородин продолжил традицию са­миздата русских националистов, издавая журнал «Московский сборник», а в 1990-е годы как главный редактор националистиче­ского журнала «Москва», с 1968 года находившегося под контро­лем «русской партии».

Во-первых, Н.Митрохин, как и АДаниэль, не к месту, но созна­тельно употребляет слово «националист» и слова, производные от него. Бородина и ВСХСОНовцев вообще точнее было бы называть «патриотами» или «русистами». С последним вариантом соглашает­ся и сам Леонид Иванович в беседе с Владимиром Бондаренко с символичным названием «Считаю себя русистом...» (Бондаренко В. Пламенные реакционеры. Три лика русского патриотизма. - М., 2003).

Во-вторых, «Московский сборник» продолжил не традицию рус­ских националистов 60-х годов XX века, а линию журнала КПобе- доносцева с аналогичным названием. Эту преемственность Л.Боро­дин неоднократно подчёркивал.

В-третьих, современный православный журнал «Москва» Л.Бо­родина называть националистическим, не видеть разницу между ним и «Москвой» 60-70-х годов МАлексеева, подводить под эти из­дания «русскую партию» как общий знаменатель - это значит рас­писываться в непрофессионализме или откровенном шулерстве...

Когда «левые» употребляют слова «квасной патриот», «национа­лист», то можно с уверенностью сказать, что рано или поздно всплывёт, как своеобразный их синоним или обязательная рифма, слово «антисемит». В сюжете с Бородиным это происходит так.

В письме от 12 июня 1969 года Юлий Даниэль, говоря о Ронки- не, замечает: «Надо сказать, что он вообще был взвинчен до дальше некуда; ему довелось быть в одном помещении с Лёней Бородиным, и бурные откровения последнего довели Бена почти до утраты чле­нораздельной речи». Здесь прерву цитату и поясню.

Александр Гинзбург, которому не разрешили свидание, объявил голодовку. Её поддержали в том числе Ронкин и Бородин. Их беседа привела к результату, зафиксированному Юлием Даниэлем. Как предполагает его сын, во время данной беседы Леонид Иванович подробно познакомил Валерия Ефимовича («Бена») с программой ВСХСОН. «Собеседника Бородина, - считает Александр Даниэль, - могло, например, шокировать предложение сделать православие фундаментом, государственной идеологией или ввести в высший православный орган значительное число представителей право­славного духовенства, обладающих правом вето».

В интерпретации самого Бородина сущность программы их ор­ганизации сводилась к следующему: христианизация экономики, христианизация политики, христианизация культуры («Москва», 1994, № 2). Позже появилось уточнение писателя, с которым труд­но не согласиться: «...До понимания важности трёх вышеназванных принципов сегодня «не доросла» ни одна из ныне функционирую­щих партий» (Бородин Л. Без выбора. - М., 2003). Ситуация не изме­нилась и по сей день...

О неизменности и последовательности позиции Бородина сви­детельствуют его высказывания двух последних десятилетий, вы­сказывания, вырастающие из программы ВСХСОН, так вольно трактуемой «левыми» и в 60-70-е годы XX века, и в нынешнем сто­летии. Например, ведя речь о необходимости сильной русской го­сударственности, Бородин называет Православие «единственным несомненным ориентиром в отстраивании Нового Государствен­ного Дома». И далее, думаю, не случайно проговаривается, уточня­ется следующее: «В том и счастливая специфика православного ми­ра - он не агрессивен по отношению к иным способам Богопони- мания и в то же время исключительно устойчив относительно кон­формистских тенденций, столь характерных для иных ветвей хри­стианства» («Москва», 2001, № 1).

Собственно теократическая часть программы ВСХСОН и сего­дня звучит, думаю, актуально, воспринимается сверхпродуктивно как система идей, которые необходимо реализовать в государст- венно-политическом устройстве страны: «Верховный Собор - ду­ховный авторитет народа, не имея административных функций и законодательной инициативы, должен располагать правом вето, которое он может наложить на любой закон или действие, кото­рые не соответствуют основным принципам социал-христиан- ского строя, чтобы предупредить злоупотребление политической властью».

Понятно, что реакция «левых» - «устроителей» и разрушителей России разных мастей - на подобные идеи принципиально не ме­няется. Игоря Огурцова, написавшего программу ВСХСОН и отси­девшего за свои взгляды 20 лет, Н.Митрохин в выше упоминаемой книге называет фигурой «никчемной в политическом и интеллек­туальном отношении». Мысли Бородина о программе организа­ции, высказанные во время голодовки, воспринимались, по свиде­тельству АД аниэля, «довольно экзотично» марксистом Ронкиным и «равнодушным к идеологии» Ю. Даниэлем как «интеллектуальный выверт».

И в этом контексте в комментариях АДаниэля возникает еврей­ская тема. Совершенно неожиданно предлагается следующее: «Ср. гораздо более спокойное отношение Ю.Д. (Юлия Даниэля. -Ю.П.) в «Свободной охоте» к «идейному антииудаизму» Бородина <...>; не­приязнь к еврейству для него - явление достаточно традиционное и, если она не переносится на личные отношения, вполне терпи­мое». Приведу некоторые соображения-возражения.

Во-первых, косвенно происходит отождествление иудаизма с еврейством, что всегда уязвимо: между ними возможны разные от­ношения, но только не совпадение. Между иудаизмом и еврейским народом всегда существует «зазор». Об этом справедливо писали многие авторы - от Льва Карсавина до Вадима Кожинова.

Во-вторых, взгляды Бородина как идейного антииудаиста, ду­маю, определяются неточно. Главным критерием при оценке любо­го человека и явления для Леонида Ивановича и всех ВСХСОНовцев было отношение к христианству. Это проявилось и в самой про­грамме, и в практической деятельности организации. Бородин в книге «Без выбора» обращает внимание на то, чего не замечали или по-разному извращали Ронкин, Даниэль и их единомышленники: «Существеннейшим моментом нашего идеологического состояния было понимание социалистической идеи в целом как идеи не про­сто антихристианской, но именно антихристовой. Построение Царства Божьего на земле, царства всеобщей справедливости, где всяк равен всякому во всех аспектах бытия, - именно это обещано антихристом. Цена этому осуществлению - Конец Света, то есть всеобщая гибель». Показателен и другой пример: в ВСХСОН были не приняты еврей и двое русских из-за их отрицательного отноше­ния к христианству.

И наконец, позиция ЮДаниэля, которую с пониманием ком­ментирует его сын, - это позиция эгоцентрической личности, от­павшей или отпадающей от национального организма (неприязнь к народу терпима, если она не распространяется на отдельного представителя его). На таком фоне более достойной, национально полноценной, несмотря на «перебор», видится позиция Дины Руби- ной. Например, она резко отреагировала на слова Марии Арбато­вой об Израиле как «неудавшемся проекте»: «Израиль, может быть, и «проект», но только Проект Господа Бога, который, думаю, вряд ли станет советоваться с Арбатовой по поводу своих планов на буду­щее этого мира. Хотя, конечно, забавно: человек впервые приехал в Израиль на пять дней из страны, занимающей после Ирака второе место в мире по убийству своих журналистов, из страны с крайне низкой продолжительностью жизни, полутора миллионами без­домных детей, переполненными детскими домами и приёмниками, детской вокзальной проституцией и прочими, прочими «достиже­ниями цивилизации», - приехал в страну, занимающую первое ме­сто в мире по количеству компьютеров на душу детского населения, и - да не стану я сейчас перечислять все «первые места», которых успел добиться Израиль за короткий отрезок своей государственно­сти, страницы не хватит» («Русская Германия», 25 марта 2007 года).

Конечно, к этому высказыванию требуется подробнейший ком­ментарий о причинах процветания Израиля и катастрофического положения России, что в рамках данной статьи сделать невозмож­но. Сейчас же только уточню: в лидеры по названным и неназван­ным «достижениям цивилизации» Россия вышла в определённое время, когда её интеллектуально, культурно, финансово, государст- венно-политически стали «окормлять» преимущественно сопле­менники Дины Рубиной и Марии Арбатовой...

О Даниэле в своих мемуарах Бородин говорит очень мало, гораз­до меньше, чем о подельнике Юлия Марковича Андрее Синявском, но принципиально иначе. Ключевой является следующая характе­ристика: «В лагере Даниэль был солдатом, а по моим личным катего­риям - это высшая оценка поведения человека в неволе». Естествен­но, нет никаких оснований не верить Бородину, но одно качество Даниэля, и не только его, Леонид Иванович, думаю, не разглядел.

По отношению к русскому народу и России Бородин делит евре- ев-диссидентов на две группы: 60-х и 70-х годов. Вторую группу от­личала русофобия, примеры которой писатель приводит. Но, види­мо, можно говорить и о латентной русофобии первой группы.

Вот как Бородин определяет в мемуарах взгляды организации Хахаева - Ронкина и ей идеологически подобных: «Молодые, «марксистски подкованные» еврейские юноши, как правило, воз­главлявшие группы марксистского толка, безусловно, сочувствова­ли сионистскому движению, но всё же тогда, в начале шестидеся­тых, сионизм рассматривали как частное явление, в известном смысле даже отвлекающее умы от головной линии - идеи прогрес­са - марксистского преобразования всемирной социальности. Со­ветский вариант социализма виделся им подпорченным, а то и грубо искажённым спецификой русской истории и русским мен­талитетом». В последнем предложении Бородиным сформулиро­вана одна из любимых идей русофобов всех времён, которая, имея разную идеологическую окраску, остаётся неизменной по своей сути.

Из многочисленных примеров русофобии, приводимых в книге Л.Бородина, скажу о двух, наиболее созвучных теме статьи. В эмиг­рации А.Синявский вместе со своим журналом впрягся в антирус­скую кампанию. В статье о Бородине он, в частности, утверждал, что Леонид Иванович «слишком «нажимает» на русское, а где слишком русское, там ищи антисемитизм». Перекликается с этой мыслью и цитата из «Памятки русскому еврею»: «Если где-то и кем-то с нажи­мом произносится слово Россия, то понимать это следует в единст­венном смысле - будь готов бить жидов».

С высказываниями, в которых Бородин видит проявление анти- русскости, идейно рифмуются, на мой взгляд, и осторожные заявле­ния ЮДаниэля о квасном духе, идейном антииудаизме... Это явле­ния одного ряда. Но в случае с Даниэлем, и не только с ним, приве­дённые оценки не доведены до логического конца. Одним из кос­венных подтверждений сказанному, думаю, является следующий факт. Взгляды друга ЮДаниэля Александра Воронеля, еврейского националиста, редактора самиздатовского журнала «Евреи в СССР», а затем израильского журнала «22», Семён Липкин прокомментиро­вал недвусмысленно: «Шурик! Да ведь вы же говорите мысли Геб­бельса» (Цит. по книге: Рассадин Ст. Книга прощаний. - М., 2004).

Такая специфическая - «геббельсовская» - составляющая опре­деляет отношение диссидентов к России и русским. Об этом писа­ли многие, Леонид Бородин в том числе. Он на закате перестройки утверждал: мужество Владимира Осипова проявилось не только в противостоянии антирусской советской власти, но и в открытом неприятии антирусской позиции диссидентов. «Оппозиционное мышление того времени покоилось на одном непременном ките - на проклятии России как исторического явления». (Стоит добавить: именно это объединяло власть с якобы борцами против неё и «ле­выми» вообще. А все современные мифы о «русском ордене» в ЦК КПСС, о связи власти с «русской партией» - сказки для легковерных, незнаек, дураков...) Из приведённых Бородиным высказываний, ав­торы которых не называются, но угадываются, процитирую одно: «Русские - это татаро-византийские недоделки...». В своих коммен­тариях к расхожим «шедеврам» русофобской мысли Леонид Боро­дин справедливо заключает: «В такой вот интеллектуальной обста­новке заявить русскую тему в качестве позитива означало исклю­чить себя из состава «порядочных людей», стать объектом гнусных намёков и быть навсегда исключённым из интеллигенции...» («Ли­тературная Россия», 1990, № 7).

О принципиально разном отношении власти к «левым» и «пра­вым» «узникам совести» наглядно свидетельствует послелагерная судьба ЮДаниэля и Л.Бородина. По словам сына Даниэля, Юлий Маркович «первые два-три года <...> жил в Калуге. Ему была пре­доставлена (разрядка моя. -Ю.П.) комната в малогабаритной коммунальной квартире и работа в патентном бюро на непо­нятной (разрядка моя. -Ю.П.) должности, именуемой «инже- нер-переводчик». (Ничего он там, конечно, не делал - просто отбы­вал часы.) <...> Года через два-три, пренебрегая правилами паспорт­ного режима, он стал всё чаще и на всё более долгий срок приез­жать в Москву, а когда истёк срок снятия судимости, вернулся туда окончательно. Препятствий ему не чинили».

В отличие от Даниэля, которому после окончания срока заклю­чения власть поторопилась предоставить государственное жильё и платила деньги за ничегонеделание, Бородин в течение трёх меся­цев не мог устроиться ни на какую работу. Да и потом - с женой и ребёнком - практически нищенствовал... (Подробности смотрите в книге «Без выбора».)

Закономерно, что национальная тема и весь комплекс вопросов, с нею связанных, нашли художественное воплощение в творчестве Л.Бородина, прежде всего в повестях «Правила игры», «Расставание».

«Правила игры» («Кубань», 1990, № 7,8) - одно из самых автобио­графичных произведений писателя, что стало неоспоримым после публикации мемуаров Бородина «Без выбора». Мимоходом скажу о двух «сюжетах», имеющих прямое отношение к теме разговора.

Писатель Венцович из повести во многом напоминает Андрея Синявского из мемуаров Бородина. Поступки и авторские характе­ристики обоих, жизненные ситуации и т.д. неоднократно совпада­ют до мелочей, иногда на все сто процентов. Вот какими предстают Венцович и Синявский: «потребители человеков», упорно посеща­ющие политические занятия, «хмыри», сторонящиеся голодовок и любых акций протеста, евреефилы и русофобы... История с Рафаи- ловичем (в частности, пожелание Бородина «синявцам» «дозреть и до обрезания») в повести не отразилась.

О марксистах (главным идеологом которых в «Правилах игры» является Валерий Осинский, а в жизни - Валерий Ронкин) в повес­ти мимоходом сказано, что они «Маркса делили на раннего и позд­него, то же учиняли и с Лениным». Такой подход к Ленину был ха­рактерен не только для марксистов, не только для «левых» (что ес­тественно), но и для некоторых идеологов «русской партии». Когда я писал об этом на примере работ Вадима Кожинова («Литератур­ная Россия», 2007, № 49), я не помнил процитированных слов из повести Бородина, не помнил и ответ Юрия Плотникова Осинско- му: «Дерьмо по сортам не различают». Такова позиция самого Боро­дина, что проявилось в его статьях и мемуарах, и с нею я, естествен­но, согласен.

По сути, вне работ авторов, писавших о «Правилах игры», оста­лась национальная тема. Она напрямую связана с главным героем повести Юрием Плотниковым. Он, политзаключённый, попадает в «антисемиты» неожиданно и в то же время вполне традиционно. Плотников, не задумываясь о мотивах голодовок, всегда их поддер­живал. Но за месяц до окончания срока он впервые не только поин­тересовался у Осинского о причинах готовящейся акции, но и вы­разил своё отношение к ней.

Основной смысл монолога Плотникова, перебиваемого репли­ками Осинского, сводится к следующему: «...Если пошёл против го­сударства, если попался, то неси крест и не хныкай. Если решил, что это государство - дерьмо, так чего же жалобы строчить?» Эта мысль лейтмотивом проходит через прозу, публицистику и мемуары Л.Бо­родина. В повести не столько данное высказывание, сколько его эмоциональное обрамление, не встречающееся в публицистике писателя, вызывает реакцию Осинского, которая стала прелюдией ко многим событиям произведения.

На слова Плотникова: «Я просто хочу сказать, что как-то это всё не по-русски», - Осинский отреагировал так «Продолжай, догова­ривай. Не по-русски! А по-каковски? По-жидовски, да?».

Так Юрий становится без вины виноватым, становится анти­семитом не только для Осинского, но и всех политзаключённых, хотя его слова к еврейству собеседника никакого отношения не имели. Допускаю, что нечто подобное могло произойти у самого Бородина в беседе с Ронкиным, после которой последний почти потерял дар речи, или во время общения с Александром Гинзбур­гом... Но суть, конечно, не в том, был или не был такой эпизод в жизни Леонида Бородина. Главное, что писатель точно воссоз­дал механизм одного из вариантов рождения мифа об антисеми­тизме.

Показательно в поведении Осинского и другое: он обрадовался произошедшему. Таким, как Осинский, нужны антисемиты (реаль­ные или мифические - не имеет значения), ибо они убеждены: каж­дый русский в глубине души евреененавистник. В связи с данной проблемой в книге «Без выбора» Бородин свидетельствует: «Я до двадцати пяти лет прожил в Сибири, в этой своеобразной Америке - тоже вроде бы «плавильный котёл». Ни о каком антисемитизме и понятия не имел. Прибыв в столицы, я прежде наткнулся на русо­фобство и только потом на ему ответную реакцию...».

Одним из таких сеятелей антисемитизма в «Правилах игры» яв­ляется писатель Венцович. Он подчёркивает своё русское дворян­ское происхождение, как будто сие имеет какое-либо значение. Ду­ховно (и это главное) Венцович - не русский, выродок Данный че­ловеческий тип, широко представленный в литературе, искусстве, философии, науке, политике XX века, сегодня уже преобладает сре­ди «простых» россиян...

Мысли Венцовича (евреи - избранный народ, значительно пре­восходящий по своим талантам все другие народы; евреи - нерв ис­тории, они «всегда в активе нового», и нужно иметь мужество дове­рить им «устройство общечеловеческих проблем»; еврейская идея равенства и свободы была изгажена на русской почве и превраще­на в свою противоположность и т.д.) - это общие места из работ са­мых разных авторов: еврейских, русскоязычных, иных. Данные идеи, думаю, в комментариях не нуждаются и в силу своей очевид­ной неправоты, и потому, что такие комментарии имеются в боль­шом количестве.

Куда интереснее - в смысле сложнее - комплекс идей, озвучен­ный антиподом Венцовича Моисеевым. Он, пытающийся просве­тить Плотникова, как правило, называется антисемитом. Не пугаясь сей страшилки, попробуем оценить взгляды героя объективно.

Думаю, во многом прав Моисеев в оценке международного сооб­щества: десять михоэлсов для этого сообщества оказались значи­тельнее десяти миллионов русских крестьян, чью трагедию, гибель «прогрессивное человечество» не заметило. Подобная ситуация, напомню, повторится и на уровне политзаключённых в 60-70-е го­ды. Александр Солженицын в «Наших плюралистах» одним из пер­вых указал на то, что мировое сообщество не заметило огромные сроки «правых» (И.Огурцова, Е.Вагина, Л.Бородина и т.д.) и выступи­ло единым фронтом в защиту диссидентов-евреев...

Видимо, Моисеев прав, когда утверждает, что ссора Плотникова с евреями - более рискованный поступок, чем выступление против власти, ибо в первом случае тебя обязательно «смешают с дерь­мом»... Примеры, подтверждающие сказанное, хорошо известны.

Безусловно прав Моисеев и в том, что каждый народ «имеет пра­во на свою историю, плохую или хорошую, но свою...».

Другие оценки героя, думаю, неточны, в первую очередь, потому, что все русские и все евреи у него на одно лицо. Если бы Моисеев выделил хотя бы ещё евреев - патриотов России и русских вырод­ков - ненавистников России, то историческая картина была бы иной, и в общем, и в частностях.

Самое же взрывоопасное суждение Моисеева, на мой взгляд, сле­дующее: «Ты (Плотников. -Ю.П.) им нужен как вспомогательный материал. А Панченко - это таран, его головой они дверь проши­бать будут. То, что сейчас здесь происходит, это игра, тренировка. А вот когда всё раскачается до нужной кондиции, таких, как Панчен- ко, они выпустят вперёд и, прикрываясь его рязанской мордой...». Этот сценарий, озвученый в повести, впервые опубликованной в 1978 году, оказался провидческим, реализованным на рубеже 80-90-х годов XX века. Вспомните «рязанскую морду» Бориса Ель­цина и его еврейское окружение...

Юрий Плотников далёк от вопросов, «вываливаемых» на него Венцовичем и Моисеевым. Он живёт в другой системе координат, которая выстроилась после встречи со стариком, отсидевшим за веру более 30 лет. Именно верующий человек высказывает мысли, помогающие Плотникову многое понять и определить свои «пра­вила игры». Ключевыми являются следующие слова старика: «Будет совесть чиста, будешь и свободным даже под ярмом». Опять замечу, что подобная встреча была в лагере у самого Леонида Бородина, и слова старика реального и старика из повести практически совпа­дают.

В послесловии к «Третьей правде» Эдуард Кузнецов (бывший по­литзаключённый, солагерник Бородина), в частности, написал о Плотникове: «Он из тех редких людей, кто своими силами выдира­ется из идеологических и мифологических банальностей. Но выди­рается в некое «чистое поле», чтобы там - без подсказок и оглядок - выстроить своё здание вопросов-ответов и начертить на его сте­нах свои правила игры».

К сказанному необходимо добавить следующее. В отношении «чистого поля», как явствует из сказанного, Эдуард Кузнецов, думаю, перегнул палку... Леонид же Бородин, в отличие от своего героя, зна­ет, каким должно быть и это здание, и эти правила. В очерке «Полюс верности» («Грани», 1991, № 159), тематически и идейно примыка­ющем к «Правилам игры», Бородин в том числе рассказывает, какое значение для него имела встреча с надзирателем Иваном Хлебода- ровым. Она, можно сказать, сыграла в жизни Леонида Ивановича такую же роль, какую мужик Марей в судьбе Фёдора Михайловича Достоевского. По словам Бородина, Хлебодаров помог сохранить ему чувство кровного и духовного родства с собственным народом. И что не менее важно, как утверждает писатель, «сознавать при том, что я сам не противопоставлен судьбой этому народу, не выделен из него собственными качествами и заслугами, но лишь отмечен обя­занностью (здесь и далее разрядка моя. -Ю.П.) <...> соотно­сить личный поиск истины с её идеальным образом, который несомненно присутствует в народном сознании, который я дол­жен и о б я з а н понять, а не ко н струи ро в ат ь его из соци­альной конъюнктуры...».

Думаю, эта во всех отношениях точная и обязательная для любо­го русского писателя формула жизнеспособна до тех пор, пока су­ществует народ как таковой...

«Третья правда», пожалуй, - самое известное произведение Л.Бо­родина. Часть критиков называет Селиванова носителем «третьей правды» в этой повести. Думается, закономерно, что сам герой ведёт родословную своей «правды» с гражданской войны: «Батя-то мой и от красных и от белых отмахался и меня уберёг. Пущай они бьются промеж собой, а наша правда - третья». Казалось бы, есть все осно­вания отнести Селиванова к выразителям идеалов третьей - крес­тьянской - силы, которая в гражданскую воевала, когда вынудят. Во­евала и против «белых», и - ещё чаще - против «красных».

И для Селиванова «белая» правда предпочтительнее «красной», потому что она «никак не касалась его самого, на жизнь не замахи­валась, пролетела гордым словом где-то много выше его головы». В этом случае главным критерием в оценке событий является личная выгода, «я» героя. А на традиционный для русской литературы во­прос, как соотносится это «я» с народным «мы», Селиванов отвечает сам в беседе с Оболенским. На реплику «белого» офицера «народ <...> он не сам по себе» Андриан отреагировал так «А я всё равно сам по себе». Здесь, думается, речь идёт не только о «самости» по отно­шению к «красным» и «белым», но и по отношению к народу вооб­ще. Поэтому в конце концов «третья правда» Селиванова - правда ЮЖиваго, правда самоценной личности.

Естественно, что и вопрос о сопротивлении злу силою решается героем следующим образом: «Пусть моя правда нечистая! Я тоже имею право войну объявлять! И каждый имеет, если жизни нету. Убиец тот, кто жизни лишает, чтоб чужое иметь! А я за своё!». Итак, в отличие от Романа Гуля (Р. Гуль «Ледяной поход»), изначально осо­знающего грех убийства, который всё же нужно взять на себя ради России, в отличие от Григория Мелехова (М.Шолохов «Тихий Дон»), убивающего на фронтах мировой и гражданской войн и страдающего от этого, Андриан Селиванов, защищая своё, разреша­ет себе кровь по совести. «Своё» или периодически возникающее «наше» соотносится не с соборной правдой, а с правдой природно­го человека, с дохристианской правдой.

Одно из ключевых слов, чаще других произносимое героем, вы­ражающее его идеал - это воля. Однако воля в понимании Андриа- на есть не традиционная безбрежная свобода, а свобода, введённая в рамки законов природной жизни. В тайге Селиванов находит или просто приписывает ей то, чего недостаёт ему в обществе и в людях.

Во-первых, это постоянство, предсказуемость. Во-вторых, нали­чие закона, не позволяющего перешагнуть грань, за которой начи­нается убийство себе подобных. Сравнивая зверей с людьми, Сели­ванов, как и лирический герой «Кобыльих кораблей» С.Есенина, от­даёт предпочтение зверям из-за их меньшей жестокости. В-треть- их, в отличие от мира людей, где закон и человек существуют сами по себе, и каждый стремится установить свой закон, в природе, сре­ди зверей главенствует неизменный, непреодолимый закон «нут­ра». Закон для всех.

В силу названных причин только в тайге Селиванов реализует себя как личность, обретает «право вольного голоса и свободы».

Л.Бородин, всерьёз изучавший творчество Н.Бердяева и русскую «религиозную философию» вообще, Л.Бородин, автор, в частности, блестящего эссе «Сотворение смысла, или Страсти по Бердяеву» («Москва», 1993, № 8), в характеристике Селиванова не случайно сводит понятия «воля» и «свобода», традиционно антиномичные в русском мире.

Через критику общества раскрывается смысл жизненной фило­софии Селиванова. Право жить «самому по себе», «по своему пони­манию и прихоти», по своей воле он отстаивает по-разному: от хи­трости до вооружённого сопротивления власти. Некоторые выска­зывания Андриана, его теория о «людишках», которых убивать лег­ко, и «человеках», которых убивать страшно, а также действия героя вроде бы дают основания поставить Селиванова в один ряд с Роди­оном Раскольниковым и другими приверженцами разрешения крови по совести. Однако в глубине души Селиванова - и это пони­мает Рябинин только перед смертью - живёт образ Божий. Отсюда и его оправдание, оговорки в разговоре с Иваном, и собственный приговор: «Убиец я».

Убивает Андриан, в отличие от Юрия Живаго, по идейным сооб­ражениям. Чехардак для него - это символ земли, не завоёванной «нынешней властью». Не часто, но последовательно Селиванов по­зиционирует себя как противник советской власти. Одна выходка в местном КГБ уже в конце повести чего стоит, её на нетрезвость ге­роя не спишешь. Естественно, что не может понять Андриан мужи- ков-«хомутников» и Рябинина, трижды бежавшего из лагеря и вновь туда попадавшего из-за нежелания взять на себя кровь.

Однако тоска, подтачивающая «природную правду» Селиванова, свидетельствует о несовершенстве, ущербности её. Тоска по пра- ведно-человеческому сводит Андриана с Иваном, что лишь после смерти Рябинина понимает Селиванов. Это тоска по идеалу - ещё одно доказательство внутреннего здоровья героя (пусть и подо­рванного, с различными наслоениями грязи, греха), свидетельство наличия в нём того «золота народной души», о котором писал Ф.До- стоевский и которое он научился видеть в падших каторжанах, на­роде, человеке вообще.

Ещё одна - не менее важная причина тоски - потребность Сели­ванова в отцовстве. Об этом всего лишь дважды мимоходом гово­рит Л.Бородин, но говорит так проникновенно, что становится очевидным, насколько отцовство важно для Андриана. В запозда­лой отцовско-дочерней любви Оболенских Селиванов находит ту правду, которая сильнее смерти.

Показательно, что политические страсти в повести побеждают­ся в конце концов родительским началом. Именно Селиванов от­крывает Людмиле Оболенской иную перспективу - «детей рожать». То есть одна из главных составляющих «третьей правды» - правда материнства-отцовства. Эту правду через духовное отцовство обре­тает в конце концов и Селиванов.

Итак, бездетной по сути «третьей правде» героев «Доктора Жива­го» противостоит «абсолютная правда» духовного отца Селиванова и реальной матери Людмилы Оболенской. При этом, как явствует из всего творчества Л.Бородина, он придаёт особое значение лич­ности женской. Писатель следует давней традиции русской литера­туры, согласно которой человека при человеческом - высоком, ду­ховном - начале в вечности удерживает не столько «гений мужчи­ны», сколько «гений женщины». О сути этого «гения» Л.Бородин вы­сказывается вполне определённо в эссе «Женщина и «скорбный ан­гел»: «Женщина же, собой продолжающая жизнь, может ли быть не призвана к иному - к духовному сопротивлению Смерти, к отвра­щению к Смерти, к страданию при виде её?! Разве не этими свойст­вами её природы она всегда ближе к Богу, чем мужчина?

Да не осудят меня ортодоксы, рискну сказать, что всякая женщи­на, впервые взявшая в руки только что родившегося ребёнка, одним мгновением, возможно, секундой времени, то есть ещё до всякой мысли о нём, - бывает равноприродна Божьей Матери» («Москва», 1994, № 3).

Отцовско-материнская правда героев «Третьей правды» и в це­лом динамика растворения «я» индивида в другом, как правило, не замечается. Стало традицией делать акцент, зацикливаться на «са­мости» героев писателя как на некой правде свободной личности либо говорить о христианской правде Ивана Рябинина. И при этом не замечается другое, о чем сам Бородин сказал вполне определён­но в интервью: «По большому счёту правда одна. И когда я писал эту повесть, слова «третья правда» у меня стояли в кавычках, это потом уже в издательстве их сняли. Да, Селиванов не находит правды, и правда Рябинина тоже неполна <...>. Тут скорее важны поиски прав­ды, неуверенность в правде господствующей, попытка отойти от неё». Отталкиваясь от многочисленных суждений писателя, следует уточнить главное: правда одна - Божья. И можно без преувеличе­ния сказать, что всё творчество Бородина направлено к постиже­нию этой Правды.

Однако подавляющая часть конструктивных идей, которые Бо­родин высказал в своих многочисленных статьях, книге «Без выбо­ра», художественно воплотил в прозе, осталась якобы или реально незамеченной и либералами (теми, для кого от взглядов писателя «припахивает кваском»), и профессиональными политиками всех мастей, и большинством «патриотов». В качестве примера приведу две мысли Бородина, сознательно беру разномасштабные, разнока­чественные.

В статье «Когда придёт дерзкий...» («Москва», 1996, № 11) Леонид Иванович с пониманием всей сложности и масштабности проблем, стоящих перед страной, утверждает, что возрождение державы яв­ляется «делом не менее тяжёлым, чем, положим, победа в прошлой Отечественной войне». В связи с этим формулируются самые раз­ные задачи, которые звучат актуально и сегодня. Вот некоторые из них: «Державная идея перво-наперво должна объявить пьянство скрытой формой национального предательства»; «...Активное госу­дарственное попечение над территориями так называемого ближ­него зарубежья с преобладающим русским населением; денонса­ция хотя бы и в одностороннем порядке Беловежских соглашений; долговременная программа воссоединения волюнтаристски от­торгнутых территорий всеми средствами, каковыми способна рас­полагать вновь ставшая великой Русская держава».

В другой статье «Плохо строим или плохо построили?» («Моск­ва», 2008, № 2) Бородин, развивая тему державности, высказывает мысли, которые, уверен, удивят многих: «Ожидать нам медленного, будем надеяться, умеренного, но безусловного ужесточения режи­ма - такова единственно возможная логика поведения строящего­ся государства. Других вариантов просто не существует. <...> Усиле­ние фискальных и карательных «контор» - непременно».

Не первый раз писатель озвучивает подобные идеи, поэтому не отреагировать на них невозможно.

В уже упоминавшейся публикации «Мужество» («Литературная Россия», 1990, № 7) Леонид Иванович так говорит о процессе над русским патриотом Владимиром Осиповым в 70-е годы XX века: «Не суд, и не судилище даже, а уголовная расправа. <...> Судили за любовь к Родине. За то, что посмел любить её, замордованную, не по рецептам блокнота агитатора, а по зову души, по высшему и бла­городнейшему человеческому инстинкту». За то же самое судили самого Бородина и других...

Сегодня же Леонид Иванович не просто предсказывает ужесто­чение режима, но и оправдывает его. Оправдывает в том числе ре­прессии против тех, кто мыслит «не по блокноту» нынешней влас­ти, «блокноту» «Единой России». Так, в конце 2007-го года в журна­ле «Москва» состоялся «круглый стол», тему которого Леонид Боро­дин сформулировал так «Правомерность привлечения писателя к уголовной ответственности за его писания» («Москва», 2007, № 11). Владимир Бондаренко, на мой взгляд, точно ответил на данный во­прос: «Какой бы текст писатель ни написал, государство имеет пра­во запретить, но посадить, уничтожить писателя государство не имеет права». Полемизируя с критиком, Бородин так определил свою позицию: «В отличие от Владимира Бондаренко я глубоко уве­рен, что государство имеет право, какое бы оно ни было - совет­ское, антисоветское, коммунистическое, капиталистическое, - если оно видит опасность, имеет право преследовать, потому что преж­де было Слово». (Нечто подобное уже звучало в «Правилах игры», «Расставании», «Без выбора».)

Совершенно точно оценивая Стомахина и ему подобных сеяте­лей национальной розни, издания, пропагандирующие наркома­нию и секс, Бородин совсем не говорит о тех русских патриотах, которых, как и в советские времена, судят за всё ту же любовь к Рос­сии. Изменилась только статья, теперь она 282-я. Судят Юрия Пету- хова и многих других. Но сегодня Леонид Бородин не с теми, кто выступает против позорных «судилищ» (см.: «Литературная газета», 2007, № 45; «Завтра», 2007, № 34)...

Боюсь, что при аргументированном и молчаливом согласии с подобными процессами мы построим сильное государство, в кото­ром русским вновь будет уготована судьба американских индейцев. Только теперь - лет через пятьдесят - уже не найдутся поэты, кото­рые с гневом, как Станислав Куняев, или болью, как Юрий Кузнецов, напишут: «Для тебя территория, а для меня - // Это родина, сукин ты сын»; «Молчите, Тряпкин и Рубцов, // Поэты русской резерва­ции». Не будет самих русских писателей, то есть таких, которые, как Леонид Бородин, смогут выпеть душой «Год чуда и печали», «Лютик - цветок жёлтый»... Будут только ерофеевоподобные бумагопачка- тели, круглосуточная пошлость на радио и телевидении (галкопуга- чёвщина, моисеевщина, познершвыдковщина, шуткокавээновщи- на) и общечеловеки, изрыгающие через слово мат...

Я не хочу, чтобы мои дети и внуки жили в такой России, ибо это будет уже не Россия...

Стихотворение Бородина «Патриотизм, когда лишь фраза...» («День», 1991, № 16), посвящённое Игорю Шафаревичу, заканчи­вается словами, в которых выражен пафос жизни Леонида Ивано­вича:

И впредь юродствовать не смей, Когда заслуженно наказан Любовью к Родине своей.

Леонид Бородин, «наказанный» любовью к Родине, уже почти 20 лет является для меня «лютиком - цветком жёлтым», олицетворени­ем идеала человека... Я поздравляю Леонида Ивановича с юбилеем и скупо желаю ему того, о чём он говорит в стихотворении, адресо­ванном Юлию Даниэлю (так замкнулось композиционное кольцо): Только б кровь живее в жилах... Только б сумрак покороче...

2008