«Кризис и другие» С.Кургиняна: фантазии на литературно-историко-политические темы.

Я давно не читаю статьи Сергея Кургиняна - с детства не люблю фантастику. Однако с подачи возмущённого коллеги всё же одолел часть «эпопеи» «Кризис и другие» («Завтра», №№ 37-48) и решил выразить своё отношение к ней.

В этой работе, в первую очередь, удивляют логика и система до­казательств автора, который в определённых кругах слывёт за по­литического аналитика и который так говорит о себе: «Я хочу на фактологической, а не спекулятивной основе подбираться к отве­ту..»; «Метод, который я исповедую, предполагает, что, помимо ре­флексии (аналитики текстов, то есть), исследователь располагает перцепцией (то есть этим самым личным опытом). <...> Но апелли­ровать я намерен к рефлексивному».

Сразу не могу не заметить, что уже приведённые цитаты свиде­тельствуют о явных проблемах с русским языком у С.Кургиняна: «на основе... подбираться к ответу», «метод... исповедую», произвольно поставленные и не поставленные запятые. Но не будем отвлекаться на такие «мелочи», которых в тексте изобилие. Посмотрим на то, как работает заявленный метод, например, при доказательстве од­ной из ключевых идей Кургиняна: «Союз русского народа» и «рус­ская партия» - «нож в спину» государственности.

Данная идея вырастает из высказываний С.Витте и А.Байгушева. Более того, оценки Витте - чуть ли не единственный вариант ха­рактеристики времени, партий, исторических деятелей. Такой под­ход, по меньшей мере, односторонен.

Вполне очевидно, что Витте для Кургиняна - идеальный союз­ник, ретранслятор созвучных ему оценок Отсюда многочисленные и огромные цитаты из воспоминаний Сергея Юльевича, высказы­вания, как будто взятые из советских учебников. Показательно и то, что Сергей Ервандович ссылается на мемуары Витте, изданные в СССР в I960 году. То есть тогда, когда имена В.Розанова, М.Меньши­кова и других «правых» можно было называть только в отрицатель­ном контексте, а о публикации их книг не могло быть и речи.

В случае с Витте, типичном для «сериала» «Кризис и другие», «ре­флексия» Кургиняна практически отсутствует, а он выступает, по су­ти, в роли конферансье, связывающего одно высказывание Сергея

Юльевича с другим. В арифметическом выражении аналитический метод Кургиняна выглядит так. «Сюжет» с Витте «равен» 7072 зна­кам, из них цитаты составляют 58% (4106 знаков). Остальные 42% - комментарии Сергея Ервандовича, которые сводятся преимущест­венно к следующему: «Вот что Витте говорит о «Союзе русского на­рода» в своих мемуарах»; «Далее Витте даёт убийственную характе­ристику «консервативным революционерам»; «А вот ещё что пишет Витте, сумевший, как мне кажется, не только описать свою эпоху, но и заглянуть вперёд» (вновь не могу не обратить внимание на стиль автора: «пишет... описать»).

Конечно же, первостепенное значение имеет вопрос: насколько состоятельны, как достоверный исторический источник, мемуары Витте, насколько точны, объективны многочисленные характерис­тики событий, партий, отдельных личностей, содержащиеся в этих воспоминаниях?

Для автора «Кризис и другие» «Сергей Юльевич Витте - один из выдающихся деятелей Российской империи», в чьих оценках Кур- гинян ни разу не усомнился. При этом за рамками «эпопеи» остаёт­ся принципиально иной взгляд на личность и деятельность Витте, и современный читатель, думаю, должен о нём знать.

Сергей Юльевич характеризовался и характеризуется его и на­шими современниками как деятель, сыгравший разрушительную роль в истории русской государственности. Например, Святой Иоанн Кронштадтский считал, что Витте, стоявший у колыбели Конституции 1905 года, - главный виновник подрыва традицион­ных устоев России, смуты 1905-1907 годов, в частности. Олег Пла­тонов в книге «Еврейский вопрос в России» (М., 2005) приводит текст молитвы Святого, где есть такие слова: «Господи, <...> возьми с Земли друга евреев Витте».

Можно предположить, почему Кургинян говорит о немецко- русской родословной Сергея Юльевича. Вряд ли в этом была необ­ходимость, но вот о факторе жены, еврейском факторе, видимо, следовало сказать, ибо на это делали и делают ударение многие ав­торы. Так, Николай Марков в книге «Войны тёмных сил» (М., 2002) писал: «Посланный Государем в Америку для переговоров о мире С.Ю. Витте сблизился там с американскими евреями и поторопил­ся заключить 2 3 августа 1905 года бесславный Портсмутский мир, хотя не мог не знать, что Япония к тому времени совершенно вы­дохлась. <...> Американские евреи Яков Шиф, Лоб и другие всю вой­ну снабжали Японию деньгами и военными припасами. <...>. Они спасли Японию от нависшей над нею грозной опасности и через послушного иудо-масонству Витте устроили этот срамной для ве­ликой России мир»; «Витте был женат на еврейке и всецело нахо­дился под её вредным влиянием. Он был другом берлинского бан­кира, еврея-масона Мендельсона; ближайшим советником Витте во время его министерства был директор международного банка ев­рей Ротштейн - масон «Великого Востока».

Я понимаю, какую реакцию у С.Кургиняна, и не только у него, вы­зовут приведённые высказывания Николая Маркова, «правого» мо­нархиста, видного деятеля «Союза русского народа». Не имея воз­можности высказаться по всему спектру затрагиваемых Марковым проблем, скажу о главном. Версия автора «Войны тёмных сил» о «выдохнувшейся» Японии подтверждается мемуарами участника событий японского дипломата Кикудзиро Исии, на которые ссыла­ется Наталья Нарочницкая в своей книге «Россия и русские в мире истории» (М., 2003). Как явствует из этих мемуаров, Япония, в нача­ле переговоров требовавшая денежную контрибуцию, весь Саха­лин и все Курилы, на финише готова была на мир без Сахалина и контрибуции. И естественно, что результаты деятельности главно­го переговорщика С.Витте Н.Нарочницкая называет неудачными, уточняя в этой связи: «При некоторой твёрдости Россия не потеря­ла бы южной части Сахалина. И Витте, и Розен (посол России в Ва­шингтоне) неслучайно в своих воспоминаниях замалчивают во­прос о Сахалине и переговоры о нём».

Второй источник, на который постоянно ссылается Кургинян, - это мемуары Байгушева. Выбор Сергея Ервандовича характерен - и не менее странен, чем в случае с Витте.

О «русской партии», об эпохе 60-80-х годов XX века имеются мемуарные и немемуарные свидетельства Михаила Лобанова, Ста­нислава Куняева, Сергея Семанова и других «правых». Но Кургинян взял книгу Байгушева, вновь продемонстрировав «преимущества» и сущность своего метода. Не мог, конечно, Сергей Ервандович допу­стить, чтобы на страницах его «сериала» заговорили реальные, а не мифические представители «русской партии», например, МЛоба- нов. Он, один из идеологов и самых стойких бойцов этой партии, в работе Кургиняна даже не упоминается.

Причина сего видится в том, что Михаил Петрович неоднократ­но заявлял: «русский орден» в ЦК КПСС - это миф. К тому же о Бай- гушеве, породившем данный миф, который был позже воспринят всерьёз «левыми», Н.Митрохиным, С.Кургиняном, Лобанов в своих воспоминаниях «В сражении и любви» (М., 2003) говорит один раз - и говорит так: «Ходил он в «русских патриотах», обивал порог «Молодой гвардии». Прибегая в редакцию, сочным говорком сыпал новостями и историйками о евреях, о масонах, разнюхивал «но­венькое» в редакции, также впопыхах убегал»; «После статьи А.Яков- лева Байгушев перестал бегать в «Молодую гвардию», искал новое убежище и нашёл его в издательстве «Современник».

Думаю, красноречив и тот факт, что Станислав Куняев в своём трёхтомнике «Поэзия. Судьба. Россия» фамилию Байгушев не на­звал ни разу. И у Вадима Кожинова (который вдруг стал в последней книге Александра Иннокентьевича его другом, соратником по борьбе) в многочисленных интервью, статьях автор книги «Рус­ский орден внутри КПСС» не упоминается. А в «Русско-еврейских разборках» Сергея Семанова (М., 2003) «русская партия» представ­лена именами В.Кожинова, МЛобанова, АЛанщикова, ©.Михайло­ва, П.Палиевского, В.Распутина, В.Белова, Д.Балашова, Б.Рыбакова, И.Глазунова, В.Солоухина. Фамилия Байгушева единожды возника­ет в главе «Русский клуб».

Одну из ключевых ролей в концепции Кургиняна играет Михаил Бахтин, известный мыслитель, возвращённый к жизни в литерату­роведении и философии Вадимом Кожиновым. С его же подачи был создан культ Бахтина в науке и околонауке. Правда, большая часть «русской партии» к Бахтину отнеслась с разной степенью критичности. Показательно, что уже в конце 70-х годов Юрий Се­лезнёв, ученик Кожинова, начал «коррекцию» взглядов Бахтина, о чём мне приходилось писать («Наш современник», 2009, № 11). Ко­нечно, об этом - о полемике МЛобанова, В.Гусева, Ю.Селезнёва, С.Небольсина с Бахтиным - в статье Кургиняна ни слова, «союзни­ков» он находит в лице Сергея Аверинцева и Алексея Лосева.

Эти мыслители, по утверждению автора «эпопеи» «Кризис и другие», понимали, что «Бахтин бьёт и по церкви, и по абсолютной монархии <...>, и по Идеальности как таковой». И далее Сергей Ер- вандович в присущей ему театральной манере задаёт десять вопро­сов подряд, вопросов преимущественно риторических. Часть из них я приведу: «А как же Кожинов и прочие этого не понимали и не понимают до сих пор? А как это можно не понимать? Если чёрным по белому (А если красным по синему? Это что-то меняет? -Ю.П.) написано о СРЕДНЕВЕКОВОЙ СЕРЬЁЗНОСТИ! СРЕДНЕВЕКОВОЙ! Что? Написанное касается только католической церкви? С чего вы взяли?»

Однако слова Бахтина, в которых Кургинян увидел такой глу­бинный смысл и которые вызвали у него словесно-эмоциональ- ную диарею, Сергей Аверинцев комментирует принципиально иначе и вполне определённо, о чём автор «сериала», конечно, умалчивает. Итак, в сноске номер два Сергей Сергеевич говорит: «Как человек, лично знавший Михаила Михайловича, должен за­свидетельствовать, что сам он вспоминал такие пассажи своей книги о Рабле с сожалением и в разговорах приводил их как дока­зательство того, что он, Бахтин, был не лучше своего времени. Надеюсь (здесь и далее в цитате разрядка моя. -Ю.П.), что в гла­зах каждого из нас такая способность строго и трезво взглянуть на собственный текст делает Бахтина н е меньше, а гораздо больше».

Кургинян, вместо того, чтобы, как и полагается любому добросо­вестному исследователю, реагировать на подобные суждения Аве­ринцева, предпочитает их игнорировать и упорно творит свой миф, постоянно ссылаясь на известного мыслителя как на союзника.

В работе «Бахтин, смех, христианская культура» Аверинцев спра­ведливо указывает на многие уязвимые места в известной книге о Рабле, но нигде не говорит о сатанизме Бахтина, на чём настаивает Кургинян. Он, любитель частого и обильного цитирования, в дан­ном случае не приводит высказывания Аверинцева, подтверждаю­щие сию версию, предпочитая пересказ мыслей Сергея Сергеевича, заканчивающийся нелогичным, вопиюще произвольным...

На самом деле в статье «Бахтин, смех, христианская культура» аб­солютизация смеха автором книги о Рабле объясняется, в первую очередь, особенностями советского времени: «...Когда защита сво­боды ведётся на самой последней черте, возникает искушение за­жать в руке какой-то талисман - смех <...> - ухватиться за него, как, по русской пословице, утопающий хватается за соломинку <...> Это очень понятное поведение».

Нет ничего удивительного и в том, что все карнавально-рабле- зианские приметы советского времени, правления Сталина, в ча­стности, называемые Аверинцевым, в статье Кургиняна отсутству­ют. Как отсутствует и цитата из Бахтина, приводимая Сергеем Сергеевичем и предваряемая комментарием, в котором содержат­ся такие суждения, как «Бахтин был прав», «Бахтин имел право», «сказал сбессмертной (разрядка моя. -Ю.П.) силой». В цитате Михаила Михайловича ключевыми, на мой взгляд, явля­ются следующие слова: «Поэтому классовый идеолог никогда не может проникнуть со своим пафосом и своей серьёзностью до яд­ра народной души...».

Эти слова в полной мере применимы к «классовому идеологу» Кургиняну, который проникновенно пишет об идее диктатуры про­летариата и КМарксе и с таким воодушевлением и вполне серьёзно цитирует «великого мыслителя» В.Ленина... Сергей Ервандович коль уже называет себя аналитиком, то должен был обратиться к другой статье Аверинцева с говорящим названием «Бахтин и русское отно­шение к смеху». Данная работа, вышедшая через пять лет после ста­тьи «Бахтин, смех, христианская культура», содержит принципиаль­ные суждения, вновь не вписывающиеся в концепцию Кургиняна, вновь разрушающие его миф о Бахтине. Автор «Кризис и другие», думаю, об этом знает, поэтому сия публикация осталась за бортом его «эпопеи».

Уточню - суть в данном случае не в том, прав или не прав в сво­их оценках М.Бахтина САверинцев, а в том, что его взгляды очень часто «усекаются», искажаются, произвольно трактуются автором «сериала» «Кризис и другие». То есть, в этом вопросе, как, впрочем, и в других, Сергей Аверинцев Сергею Кургиняну не союзник и не еди­номышленник

И наконец, Сергей Аверинцев прекрасно понимал, что его кри­тика Михаила Бахтина может быть неадекватно, недобросовестно истолкована. Поэтому он, обращаясь и к «аналитикам» разного толка, и к невнимательным читателям, писал в статье, которую ак­тивно цитирует Кургинян: «Ещё важнее для меня избежать недора­зумений в другом пункте - я и в мыслях не имею набрасывать тень на безупречнуючистоту (разрядка моя. - Ю.П.) философских интенций Бахтина, все усилия которого были без остатка отданы защите свободы духа в такой час истории, когда дело это могло казаться безнадёжным. Весь смысл человеческой позиции Михаила Михайловича могут, наверное, понять только те, кто были ему и соотечественниками, и современниками; наша бла­годарность ему не должна иссякнуть».

Поражает в мифе так называемого политического аналитика о Бахтине и другое. Даже если принять на веру версию Кургиняна, что Михаил Михайлович и его поклонники демонтировали культуру, вели «подкоп под Идеальное», то обязательно возникнет следую­щий вопрос. Почему отсчёт «подкопа под Идеальное» с помощью смеха, загадочно именуемого «бахтинской смеховой культурой», ведётся с автора книги о Рабле?

Несомненно, что этот процесс демонтажа начался гораздо рань­ше. Александр Блок, например, на которого часто и всегда неудачно ссылается Кургинян, ещё в статье «Ирония» (1907) говорит о разру­шительном смехе как распространённом явлении начала XX века. Характеризуя его, Блок точен и созвучен той русской традиции, о которой так хорошо говорит в своих статьях Сергей Аверинцев. Всё, что Кургинян клеймит в Бахтине-Рабле, Блок находит в доро­гом Сергею Ервандовичу модернизме: и «беса смеха», и «дьяволь­ское издевательство», и буйство, и кощунство... Блок, не разделяю­щий смех и иронию, главный результат воздействия этого разру­шительного смеха, этой разлагающей иронии определяет предель­но точно: «Перед лицом проклятой иронии - всё равно <...>: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба», «всё обезличено, всё обесчещено, всё - всё равно».

В контексте интересующей нас проблемы, думаю, важно и то, что Блок подобный смех-иронию определяет как болезнь индиви­дуализма. То есть, добавлю от себя, это болезнь обезбоженного че­ловека, всё равно какой эпохи: античности, ренессанса, XX или XXI веков. И в данном контексте напомню Кургиняну, что Аверинцев в работе «Бахтин и русское отношение к смеху» называет «народную смеховую культуру», или «смех», «одной из универсалий человечес­кой природы». Далее Сергей Сергеевич делает важное уточнение, которое позволяет понять многое: «Это явление, однако, по-разно- му окрашено в различных культурах...».

Вот эта национально-культурная «прописка» смеха у Кургиняна отсутствует, но намётки её есть у Блока. «Корректные» - в статье «Ирония», где он говорит о том, что «все мы пропитаны провока­торской иронией Гейне»; «некорректные» - в дневниковой записи от 17 октября 1912 года («Хотели купить «Шиповник» <...>, но слиш­ком он пропитан своим, дымовско-аверченко-жидовским - юмо­ристическим» // БлокА. Дневник - М., 1989). Так, окружными путя­ми, мы вернулись к Бахтину и смеховой культуре...

В ответ на утверждение Кургиняна об уничтожающей Идеальное «бахтинской смеховой культуре», у человека, хотя бы чуть-чуть зна­ющего историю русской литературы XX века, не может не возник­нуть вопрос: «Почему же автор «фэнтези» о кризисе ни слова не го­ворит о еврейской смеховой культуре - неотъемлемой составляю­щей литературы, культуры, жизни в Российской империи, СССР и сегодняшней России. Как-то странно Вы запамятовали, Сергей Ер- вандович, о бабелях, ильфах, войновичах и прочих сапгирах. На­помню, что ещё в 1974 году Олег Михайлов в книге «Верность», в главе об «одесской школе» поставил вопрос о качестве смеха и вы­делил два его типа: русский - «смех сквозь слёзы» и «одесский» - смех ради смеха, сытый смех, смех, унижающий, уничтожающий человека. Напомню и то, что Олег Михайлов - представитель «рус­ской партии», которая, как уверяет нас Кургинян, хотела истребить в народном «ЯДРЕ души» серьёзное и вместе с «духовным гуру Бах­тиным» готовила ад на земле. Для пущей убедительности театраль­ный критик сей бред оформляет соответственно: «Русские, добро пожаловать в Ад!»

Не менее странно и другое: Кургинян, опирающийся в своих из­мышлениях о Бахтине на Алексея Лосева, относящийся к филосо­фии с большим почтением, почему-то не вступает с ним в полеми­ку по более принципиальным вопросам, которые являются опреде­ляющими в разговоре о проблеме и судьбе Идеального. Полагаю, что Сергей Ервандович должен был как-то отреагировать на изве­стные высказывания Лосева или хотя бы на суждения философа, приведённые читателями сочинения Кургиняна в гостевой книге на сайте газеты «Завтра». Любое из этих высказываний, по сути, пе­речёркивает «Кризис и другие». Вот только некоторые из них: «...Со­циализм, в сущности, есть синтез папства и либерального капита­лизма»; «Марксизм есть типичнейший иудаизм, переработанный возрожденческими методами; и то, что все основатели и главная масса продолжателей марксизма есть евреи, может только подтвер­дить это»; «Триада либерализма, социализма и анархизма предстаёт перед нами как таинственные судьбы каббалистической идеи и как постоянное нарастающее торжество Израиля. Большинство либе­ралов, социалистов и анархистов совсем не знают и не догадывают­ся, чью волю они творят».

Сергей Ервандович, вероятно, не только догадывается, но и зна­ет, чью волю он творит...

Ещё одним деятелем, приближавшим ад для русских, разваливав­шим Советский Союз, ведшим подкоп под Идеальное, был, по Кур­гиняну, Кожинов. В случае с ним Сергей Ервандович оперирует не работами Вадима Валериановича, а его интервью. Для аналитика такая странность характерна, и отнесёмся к ней как к данности, вы­свечивающей исследовательские предпочтения Кургиняна. Показа­тельно и то, что автор «эпопеи» создаёт образ Кожинова, отталкива­ясь от одного интервью и беседы, которые состоялись за примерно полтора года и три месяца до смерти Вадима Валериановича. Нуж­но ли говорить о том, что любой человек в подобной ситуации мо­жет ошибиться, запамятовать?

Однако факты, приводимые Кожиновым, Кургиняном не подвер­гаются сомнению, проверке, они автоматически попадают в разряд достоверных. И более того, становятся краеугольными камнями, на которых вырастает ряд ключевых сюжетов и идей «фэнтези».

На уязвимость такого исследовательского подхода справедливо указывал сам Кожинов. Он в статье «Ещё несколько слов о Михаиле Бахтине» (которая, как и другие работы Вадима Валериановича о Бахтине и Лосеве, в «эпопее» Кургиняна не фигурирует) утверждал: «Н.К. Бонецкая наверняка штудировала эту книгу («Проблемы по­этики Достоевского». -Ю.П.), однако ссылается она всё же не на неё, а на мемуарный (никогда не имеющий стопроцентной точно­сти) пересказ, делая это явно для того, чтобы, так сказать, «поймать» М.М. Бахтина на якобы чуть ли не неожиданном для него самого «разоблачающем» приговоре...».

Эти слова в полной мере применимы и к характеристике работы С.Кургиняна «Кризис и другие». К чему приводит опора на мемуары, помноженная на авторский произвол в их трактовке, покажу на ключевых, сюжетообразующих эпизодах «эпопеи».

Мысль о Бахтине-антисемите неоднократно варьируется на протяжении всего повествования. Эта явно абсурдная, несправед­ливая оценка подпирается авторитетом Кожинова, который, по словам Кургиняна, «говорил о Бахтине как о своём «черносотен­ном», «антисемитском» гуру». Вот так одной фразой наносится сразу двойной удар по Михаилу Михайловичу и Вадиму Валериа- новичу.

Но в интервью, которое имеет в виду Сергей Ервандович, Кожи­нов говорит совсем о другом. Бахтин через Розанова разрушил представления Вадима Валериановича о том, что критиковать евре­ев нельзя и что такая критика есть антисемитизм. К тому же Кожи­нов не раз справедливо утверждал, что Бахтин в своих работах не выразил отношения к «пресловутой проблеме». И естественно, что нигде - ни в интервью, ни в публичных высказываниях, ни в стать­ях - Кожинов не называет Михаила Михайловича антисемитом. И если бы Кургинян стремился быть объективным, не выносил за пре­делы своей «эпопеи» то, что противоречит его версии, то он навер­няка процитировал бы следующее высказывание Вадима Валериа­новича: «По мере того, как осваивалось их наследие (П.Флоренско­го, Л.Карсавина, АЛосева и др. -Ю.П.), становилось известно, что они воспринимали пресловутый «еврейский вопрос» не так, как «положено», и их начали обвинять в «антисемитизме». Слово это в его истинном смысле означает принципиальное и, так сказать, ап­риорное неприятие евреев как таковых, как этноса (что, безуслов­но, и безнравственно, и просто неразумно), но сие слово сплошь и рядом употребляют по адресу людей, которые принципиально вы­сказались о тех или иных конкретных действиях и суждениях лиц еврейского происхождения, и приписывать им ненависть к целому этносу - грубейшая клевета».

Кургинян же приписывает антисемитизм Бахтину и автоматиче­ски - Кожинову. Подобные обвинения в свой адрес Вадим Валери- анович неоднократно комментировал, доказательно опровергал. Почему всё это не учитывает аналитик - легко догадаться...

И последнее - Кожинов никогда не называл Бахтина, как и себя самого, черносотенцем, и оба мыслителя таковыми, конечно, не яв­лялись. Я, естественно, понимаю и экзальтированность натуры, и страсть к фантазированию, и скрытые и явные комплексы Сергея Ервандовича, которые определяют многое... Но, товарищ Кургинян, всё же надо держать себя в руках - то есть оперировать фактами и, желательно, мыслить логически.

Одна из ключевых идей автора «Кризис и другие» вырастает из следующего высказывания Кожинова, взятого из последнего его выступления: «Я тогда познакомился с одним итальянским комму­нистом, литературным деятелем, Витторио Страда, и уговорил его написать, что итальянские писатели хотят издать книгу Бахтина. Тогда он на самом деле ещё не собирался её издавать <...>. Но он вы­полнил мою просьбу. Тогда началось некое бюрократическое дви­жение. Я пробрался к директору издательского агентства и напугал его, сказав, что рукопись Бахтина находится уже в Италии (она и правда была в Италии). Мол, её там издадут, и будет вторая история с Пастернаком, которая тогда была ещё свежа в памяти. Представь­те себе, этот высокопоставленный чиновник очень испугался и спросил меня, что же делать».

Кургинян находит много нелогичностей в поведении Кожинова, которые, по мнению Сергея Ервандовича, свидетельствуют о том, что Вадим Валерианович был каким-то образом связан с КГБ.

Сначала скажем о событиях, очень своеобразно понимаемых и интерпретируемых автором «сериала». Уже в самом факте обраще­ния Кожинова к Страде, а не к Кочетову Кургинян находит смысл, разрушающий традиционное представление об одном из лидеров «русской партии». По мнению Сергея Ервандовича, у В.Кожинова, «который всегда позиционировался в качестве почвенника-охра- нителя», по идее, должно быть больше общего с «охранителем-поч- венником» В.Кочетовым, чем с В.Страдой.

Удивляет то, что Сергей Ервандович не знает или делает вид, что не знает широко известные факты биографии, мировоззрения Ва­дима Валериановича. Кожинов, по его свидетельству, до встречи с Бахтиным в июле 1961 года был шабесгоем, и естественно, что та­ковым он оставался осенью того же года, когда «вышел» на Страду. Собственно «почвенником», «правым» Кожинов стал уже во второй половине 60-х годов. Конечно, Кожинов обратился к Страде, обуре­ваемый одним благородным желанием - помочь опальному Миха­илу Бахтину. Если Сергею Кургиняну, который во всём видит клас­совый, идеологический, тайный смысл, такое чистое желание непо­нятно, то здесь, как говорится, даже медицина бессильна...

Что же касается общности В.Кожинова с В.Кочетовым, то эта идея видится в высшей степени нелепой. Сергею Ервандовичу не мешало бы знать, что Кожинов, Лобанов и другие «правые» много­кратно писали, что у «русской партии» не было и не могло быть ни­чего общего с В.Кочетовым, «Октябрём», советским официозом - ненавистниками традиционных русских ценностей. В.Кочетов и компания с таким же энтузиазмом громили «русских патриотов», как и Твардовский с новомировской компанией...

Вообще же реальность, которую создаёт Кургинян, отличается тем, что в ней по-настоящему реальным является лишь сам автор. Вот, например, как всплывает в тексте в очередной раз факт аспи- рантства Витторио Страды: «Весьма разборчивая в отношениях Елена Сергеевна Булгакова передаёт Страде (аспиранту МГУ, комму­нисту) отрывки из «Мастера и Маргариты», исключённые из перво­го советского издания». Напомню, что первая в СССР публикация романа Михаила Булгакова была завершена в 1967 году. Аспиран­том же МГУ Страда стал в 1958 году, то есть ни при каких обстоя­тельствах аспирантом итальянский филолог во время встречи с Еленой Сергеевной быть не мог.

Но самое забавное, курьёзное другое: Вадим Валерианович, при­ведя историю с Бахтиным и Страдой, дал дополнительный импульс и без того фантазийнейшему Кургиняну. Перед тем как отпустить на волю своё воображение, Сергей Ервандович предупреждает: «Вы убедитесь, что реконструкция этого текста, которую я сейчас пред­ложу, лишена всякой фантазии. И на грубом аналитическом языке излагает («реконструкция... излагает» - это не менее сильно, чем де­сять подряд заданных вопросов. -Ю.П.) один к одному то, что чуть более изысканно сказано Кожиновым».

Вполне понятно, почему Кургинян зацикливается на «изыскан­ности» кожиновского рассказа (хотя на самом деле её там нет), но гораздо правильнее, продуктивнее было бы аналитику обратить внимание на другое. В публичном выступлении Вадим Валериано­вич допускает неточности в изложении событий 1961-1962-го го­дов. Ранее в статье «Великий творец русской культуры XX века» Ко­жинов рассказал эту историю иначе. И легко доказать, что данный вариант более соответствует реальным фактам, чем тот, на котором строит свои фантазии Кургинян. Для этого нужно лишь прочитать переписку Кожинова с Бахтиным («Москва», 1992, № 11-12).

Так вот, согласно первоначальной - точной - версии событий именно Витторио Страда, готовивший издание работ о Достоев­ском, «пожелал познакомиться» с Кожиновым, а тот предложил ему книгу Бахтина (видите, как всё предельно просто оказывается, Сер­гей Ервандович). И не каким-то подпольным путём рукопись попа­ла за границу, какутверждает Кургинян, и тем более не в 1961 -ом го­ду, как свидетельствует в выступлении Кожинов и вслед за ним ав­тор «Кризис и другие». Рукопись попала в Италию в 1962-ом году вполне официальным, принятым в СССР путём через соответству­ющую структуру - издательское агентство...