Михаил Александрович Шолохов (Биография.1905 - 1923)

Мише Шолохову четыре года.

Михаил Александрович Шолохов родился 24 мая 1905 года в хуторе Кружилин на Дону, между Чиром и Доном, в нескольких верстах от помещичьего имения Ясеновка, где много лет жила и работала мать писателя — Анастасия Даниловна Черникова-Кузнецова.

Биографы, краеведы, исследователи, изучив платежные, ревизские, писцовые и переписные книги города Зарайска Рязанской губернии, установили, что предки Михаила Шолохова впервые упоминаются в документах 1715 года: Фирс Шолохов проживал в Пушкарской слободе. Отсюда и пошло генеалогическое древо Шолоховых, пушкарей и торговцев: прапрапрадед Сергей Фирсович, прапрадед Иван Сергеевич, прадед Михаил Иванович. В Зарайске и до сих пор много Шолоховых.

В середине XIX века в станицу Вешенскую один за другим прибыли зарайские купцы Моховы, Хренниковы, Озеровы, Хребецовы... Вслед за земляками приехал молодой купеческий сын Михаил Михайлович Шолохов, мещанин по сословию, купец 3-й гильдии по профессии. До недавнего времени некоторые исследователи утверждали, что Михаил Михайлович подростком приехал на Дон, служил приказчиком у Мохова, а женившись на его дочери, «сам вышел в купцы» (В.Н. Запевалов). Г. Сивоволов точнее и правдивее воспроизводит семейную хронику этих лет: документы свидетельствуют, что в октябре 1852 года вместе с купцами 3-й гильдии Моховыми, мещанином Желбуновым, государственным крестьянином Копыловым, мещанином Иваном Шолоховым, ведущими торговлю в Вешенской, упоминается и купец 3-й гильдии мещанин Шолохов Михаил Михайлович,торговал  «в лавке красным товаром». И как равный с купеческим родом Василия Тимофеевича Мохова он сделал предложение его дочери Марии, получив за ней хорошее приданое. «Надо полагать, — писал Г. Сивоволов, — капиталы молодого зятя и богатого тестя срослись воедино. Вскоре на площади, почти напротив Архангельской церкви, где венчались молодые, богатый тесть поставил им о четырех комнатах ошелеванный дом под жестью, с низами.

Спустя несколько лет тоже не без помощи тестя Михаил Михайлович отгрохал не меньше моховского ростом, пахнущий свежими сосновыми прилавками мануфактурный магазин со всякой всячиной — от синей диагонали казакам на гимнастерки, цветастого ситца казачкам на выданье до конских нарядов и домашней утвари. Для молодого купца это было хорошее начало.

Мария Васильевна родила Михаилу Михайловичу восемь детей: четыре сына — Николая, Александра, Петра, Михаила и четыре дочери — Прасковью, Капитолину, Ольгу и Анну. В Вешенской детей крестили, там они росли, воспитывались, там получили образование» (Сивоволов Г. Михаил Шолохов. Страницы биографии. Ростов-на-Дону, 1995. С. 37. Далее ссылки на это издание в тексте. См. также: Полянчев В.И. Энциклопедия зарайских деревень. – За новую жизнь.1991. 24 октября; Стариков В. Шолоховы в Зарайске. – За новую жизнь.1983 11 июня; Урусов Н. Шолохов и Зарайск. – За новую жизнь. 1985 . 24 августа; Полянчев В.И. Зарайский патриарх Шолоховых.- За новую жизнь. 1989. 8 июля;  Ленинское знамя.1989. 2 ноября).

Документы свидетельствуют, что в 1870—1873 годах в станице Вешенской торговлю вели, наряду с другими, две мануфактурные лавки зарайского купца 2-й гильдии мещанина Мохова Василия Тимофеевича, две лавки зарайского купца 2-й гильдии Шолохова Петра Ивановича, мануфактурная лавка зарайского купца 2-й гильдии мещанина Шолохова Михаила Михайловича: «Заведывает сам. Торговлю ведет сын приказчик 2-го класса Шолохов Николай Михайлович»... Кроме того, в хуторе Кружилине открыта мануфактурная лавка зарайского купца 2-й гильдии мещанина Шолохова Ми-хаила Михайловича. «Заведывает и торгует сын, приказчик 1-го класса Шолохов Александр Михайлович. Помещение с одним входом». В хуторе Дудареве есть еще одна мануфактурная лавка зарайского купца 2-й гильдии мещанина Шолохова Михаила Михайловича. Сыновья женились чаще всего на купеческих дочерях, дочери выходили замуж за купеческих сыновей, так что дети Михаила Михайловича разбрелись по всему Вешенскому юрту и в другие хутора и станицы Войска Донского.

Александр Михайлович Шолохов, отец писателя, родился в 1865 году, учился в приходском училище, затем получил звание классного приказчика, а самообразованием достиг хорошего культурного уровня для купеческого сословия. Но купеческого звания так и не добился, торговля в отцовской мануфактурной лавке не заладилась, частенько заглядывал в питейный погреб, дела приходили в упадок.

В автобиографии, написанной в 1931 году, Михаил Шолохов, учитывая обстоятельства того времени, писал: «Отец-разночинец, выходец из Рязанской губернии, до самой смерти (1925) менял профессии. Был последовательно: «шибаем» (скупщиком скота), сеял хлеб на покупной казачьей земле, служил приказчиком в коммерческом предприятии хуторского масштаба, управляющим на паровой мельнице и т. д.».

Александр Михайловчи Шолохов,
отец писателя.

О матери писателя — Анастасии Даниловне Черниковой — у биографов и исследователей возникали разные версии. Особенно разнобой был в связи с любовной историей Анастасии и Александра Михайловича. Утверждали, что Анастасия была горничной в доме Шолоховых. «Здесь-то и полюбили друг друга хозяйский сын и горничная». Но эти версии доказательно оспорил Г. Сивоволов, представив на основе многих свидетельств убедительные доказательства того, как это было на самом деле.

Александр Михайлович по своим торговым делам часто бывал в имении Поповых. Оставался обедать. За обедом прислуживала красавица Анастасия Черникова, хорошо одетая, статная, ловкая. Старая помещица, вдова войскового старшины Евграфа Ивановича Попова, жила в огромном доме одна с сыном Дмитрием Евграфовичем, дочери вышли замуж и жили отдельными семьями.

Старожилы вспоминали, что Настя Черникова на молодежных игрищах была самой голосистой певуньей, под гармошку и плясала, и пела частушки. Парни заглядывались на нее, можно и поиграть с красавицей, но замуж никто не предлагал бесприданнице. Приглянулась она и повзрослевшему коллежскому регистратору Дмитрию Евграфовичу Попову. Вскоре Анастасия забеременела и призналась в этом своей благодетельнице. О браке нечего было и думать. И Анна Захаровна через своих знакомых отыскала подходящего жениха в станице Еланской — пожилого казака-атаманца, жившего бездетным вдовцом, Стефана Кузнецова, который, увидев молодую красавицу, тут же согласился взять ее в жены. Мать уговорила Настю: слюбитесь, жених богатый, немолодой, бегать по жалмеркам не будет, будешь хозяйкой на его богатом подворье, сколько и жить в бедности, без земли, а тут казачкой станешь, после мужа пай земли получишь...

В Еланской церкви обвенчали, Настя Черникова стала Кузнецовой. Узнав о ее беременности, по станице пошли нехорошие разговоры, насмешки, но атаманец стерпел обиду, хотя отношения и похолодали.

Родившаяся дочь через полгода умерла, отношения между супругами с каждым днем ухудшались, атаманец даже поколачивал Настю. Гордая Анастасия Даниловна не стерпела очередной обиды, собрала свои вещички и вернулась в Ясеновку, в саманную хату матери. И вновь стала работать в помещичьем доме Поповых. К этому времени ее «обидчик» женился, частенько в беседах проводил время с таким же умным и начитанным Александром Михайловичем Шолоховым. Анастасия Даниловна за это время ничуть не утратила своей красоты, стала еще более женственной и привлекательной. Обменивались сначала взглядами с красавцем гостем, потом стали перекидываться вроде бы ничего не значащими словами, торговые дела как бы отошли в сторону: Александр Михайлович увлекся Настенькой, как в имении называли ее. Настя ответила взаимностью, для свиданий Александр Михайлович снял в соседнем хуторе комнату. «Была ли это любовь с первого взгляда, горькая она была или сладкая, никто, конечно, не знал, — писал Г. Сивоволов, дотошно выспрашивая у всех старых людей, помнивших еще эту историю. — Паны, занятые семейными и хозяйственными делами, не чинили препятствий отлучкам своей горничной и ее встречам с Шолоховым, с которым у них сложились весьма добрые отношения».

Сестры и братья Александра Михайловича, прослышав, что их брат в Ясеневке обивает пороги у помещичьей служанки, были крайне удивлены его неразборчивостью: достойную себе подругу жизни он мог найти и в другом месте. Повлиять на старшего брата они, конечно, не могли, полагали, что это временное увлечение.

Однако время шло, их встречи в Ясеневке и Чукарине продолжались. В один из дней Настя сказала Александру Михайловичу, что у нее будет ребенок. Сколько времени прошло с того дня, доподлинно не известно. Известно одно — купеческий сын не пустился в бега, не отвернулся от крестьянки бедного роду. Под видом экономки, что было весьма распространено среди одиноких и состоятельных мужчин, Шолохов увозит Настю к себе в хутор Кружилин, где в положенное время и родился сын, названный Михаилом Александровичем, а по-уличному — Нахаленок, так исстари на Дону называли незаконнорожденных.

Деревянная церковь в Кружилине при советской власти была уничтожена, метрические записи о рождении детей за 1905 год не сохранились, документальных свидетельств о рождении Михаила Александровича пока не обнаружено, что дало досужим «биографам» усомниться в дате рождения великого писателя. Называют 1903-й, 1904-й... Но есть несколько автобиографий М.А. Шолохова, в которых он называет день, месяц, год своего рождения. И это главное... Как внебрачному сыну, фамилию дали по матери — Михаил Александрович Кузнецов.

Только 29 июля 1913 года мещанин города Зарайска, Рязанской губернии, Александр Михайлович Шолохов, православного исповедания, первым браком, 48 лет, и вдова казака Анастасия Даниловна Кузнецова, православного исповедания, вторым браком, 42 года, смогли узаконить свой брак в Покровской церкви хутора Каргина, о чем сохранилась запись в метрической книге. Этот документ дал возможность уточнить даты рождения жениха и невесты.

М.А. Шолохов не раз говорил, что мать — украинка из Черниговской губернии, отец ее русский, а мать ее с восточной кровью, по-уличному звали их «татары», «татарчуки»... Скорее всего, так оно и есть.

Все, кто знали Анастасию Даниловну, говорили о ее сильном характере, недюжинном природном уме, трудолюбии. У родителей своих Михаил Шолохов был единственным сыном, но рос он, как позднее вспоминал сам, в большой семье: к Александру Михайловичу переехала его овдовевшая сестра Ольга Михайловна с детьми.

Один из ее сыновей, Александр Иванович Сергин, вспоминая свое детство, рассказывал:

— В те времена, после русско-японской войны и героической обороны Порт-Артура, излюбленной игрой хуторских ребятишек, маленьких казачат, было сражение у стен Порт-Артура. Соберемся, бывало, у Голого Лога, у оврага, на дне которого протекает ручей, и разобьемся на два отряда — по одну и по другую сторону Лога. Одним отрядом, в восемнадцать человек, командовал я, а другим, в двадцать пять человек, — мой брат Володя. Все гарцуют на хворостинах, как на ретивых конях. «Русская кавалерия» билась насмерть с «японской». Перестрелка шла голышами, камешками. Стреляли, пока камешек не угодит кому-нибудь в голову. Тогда начиналась перебранка. В моем отряде был и маленький Миша. Я устраивал ему окопчик, он оттуда кидал голыши не хуже других, да еще с какой воинственностью, боевой яростью!

В детстве Михаил Шолохов ничем не отличался от своих сверстников. Вместе с казачатами пропадал все дни на Дону, во все глаза смотрел на казачьи свадьбы, веселые, удалые, с песнями, с плясками, любил слушать сказки, которые с большим мастерством рассказывала Ольга Михайловна.

С матерью Анастасией Даниловной.

Вот что вспоминает о раннем детстве писателя двоюродная сестра М.А. Шолохова Мария Ивановна Бондаренко:

— Я была в хуторе Кружилине, когда он родился. Рос, как и все детишки. Обыкновенный мальчуган был, да и все. Шустрый, как и все мальчики. Но очень самолюбивый. Боже сохрани, чтоб кто-нибудь из чужих его приласкал — отойдет, нахмурится. Сластями его не приманишь — неподкупный!

Отец Миши, Александр Михайлович, баловал малыша, прощал ему любую шалость, а мать иной раз и накажет. Тогда он прибегал к нам, прятался «у тети Оли». Она его успокоит, сказку расскажет.

В 1911 году к шестилетнему Мише Шолохову был приглашен местный учитель Тимофей Тимофеевич Мрыхин. Учитель приходил обычно ближе к вечеру, после занятий в школе. Зачастую, когда бывал дома хозяин, подолгу разговаривали за чаем. Отца беспокоило увлечение сына рыбной ловлей.

— Чем отучить Мишу от удочки? Целый день пропадает, не сыщешь его, боюсь — утонет.

Говорили и о будущем Миши.

— Я буду офицером, — упрямо твердил Миша.

Учитель и отец отговаривали его, пытаясь внушить любовь к книге, наукам.

Т.Т. Мрыхин вспоминал о своих занятиях с маленьким Шолоховым:

— Мише тогда было около семи лет. Родители его пригласили меня поработать с ним на дому — обучить грамоте, на что я охотно согласился. Он был хрупким, но очень живым и любо­знательным мальчиком. Во время наших занятий он всегда внимательно выслушивал объяснение всего нового, легко и быстро одолевал грамоту. Я и теперь ясно представляют себе, как Миша в момент объяснения урока весь превращался во внимание и сидел неподвижно, уставив свои острые глаза на учителя. Самым трудным для Миши на первых шагах учебы было письмо, так как слабые детские пальцы с трудом справлялись с написанием цифр и букв. Но он старательно трудился над письмом и был очень доволен, когда удавалось справиться с каллиграфией буквы или ее элемента.

В усвоении чтения и счета Миша не испытывал никаких затруднений и быстро продвигался вперед.

Работа с Мишей доставляла мне полное удовлетворение, так как я видел, что мой труд щедро вознаграждается прекрасными успехами моего прилежного ученика. За шесть-семь месяцев Миша прочно усвоил курс первого класса: хорошо читал, успешно справлялся со счетом в пределах сотни, писал четко и опрятно.

Так протекали наши занятия, в процессе которых вскрывались все новые и новые качества, новые способности Миши: пытливость, острая сообразительность, растущая жажда к знаниям.

В 1912 году Миша начал учиться во втором классе хуторской начальной школы. Год учился в московской частной гимназии, но это оказалось отцу не по средствам. Он в то время заведовал Плешаковской мельницей. В Плешаках и жили Шолоховы до 1919 года — жили прямо на мельнице, в завозчицкой, в небольшом каменном доме. Сюда на каникулы приезжал Михаил и все лето проводил у родителей. До 1918 года он учился в восьмиклассной мужской гимназии в городе Богучаре Воронежской губернии.

И в Богучаре ему повезло на учителей. Четыре года прожил он в семье законоучителя Тишанского, помнил Михаил Александрович и свою учительницу Ольгу Павловну Стра-хову.

В Богучарской мужской гимназии Шолохов проучился четыре года, учили русскому языку и литературе, греческому и латинскому, французскому и немецкому, математике, физике, истории, географии, природоведению, рисованию, лепке, пению, гимнастике, закону Божьему...

В Богучаре впервые его потянуло к творчеству. Шолохов очень много читал. Льва Толстого, Гоголя...

Василий Воронов, ростовский писатель и биограф Шолохова, впервые приводит факты раннего творческого созревания десятилетнего мальчика. После библиотеки, после прочитанного он выходил на берег Дона, садился на берегу, задумывался, и воображение уносило его в прошлые века. «В такие минуты, — писал В. Воронов, — Мише хотелось по-своему оживить и берега, и Дон, и Богучар, вообразить себя в другой жизни — вольной, казачьей, на разбойных стругах, в далеких походах к морю Азовскому.

Воображение захватывало, Миша создавал свой мир, мечты уносили далеко, он уже не замечал, где явь, где вымысел, наслаждаясь только этим редким чувством воображения. Однажды он записал в тетрадку то, что вообразил, сидя на берегу Дона.

Тетрадка попала к Тишанскому, он прочитал и ахнул: перед ним был рассказ из жизни Петра I. При всей наивности, неумелости это было довольно занимательное сочинение, трудно было поверить, что автор его — десятилетний ребенок.

— Удивительный мальчик!

При всей скудности фактов и свидетельств о жизни Миши Шолохова в Богучаре мы имеем все же представление об интересах и пристрастиях мальчика. За четыре года он хорошо узнал быт провинциального городка. Много читал. Слушал музыку в доме Тишанских. Из бесед Тишанского с директором гимназии Новочадовым (он часто ходил в гости к Тишанским) Миша узнавал литературные новости, здесь говорили о Бунине и Эртеле, о Горьком, о Куприне, о Короленко. У Тишанских Миша впервые прочитал военные рассказы Толстого, они произвели на мальчика большое впечатление. Здесь Миша продолжал сочинять «исторические» рассказы. Его сочинения в классе хвалила учительница Ольга Павловна Страхова, читала их вслух перед ребятами.

Учиться дальше, закончить гимназию в Богучаре не пришлось. В 1918 году кайзеровские войска подступили к городу, и Миша уехал к родителям в хутор Плешаков, где отец в то время работал управляющим паровой мельницей. В этом же году осенью Миша продолжит учебу в Вешенской гимназии, закончит четвертый класс в 1919 году. На этом учеба закончилась» (Дон. 1985. № 4. С. 88—89).

В самом начале войны Шолохов оказался в глазной больнице доктора Снегирева. Заболели глаза, и отец привез его сюда на лечение.

Вскоре сюда же стали поступать раненые, искалеченные фронтовики, которые, не стесняясь мальчугана, говорили обо всем, что у них накипело на душе. «Про то, что Миша слышал от раненых, не писалось в газетах. Война предстала перед мальчиком с изнанки в своей страшной и грубой наготе, — писал В. Воронов. — У него складывалось свое понимание событий. Пытливый ум мальчика цепко схватывал все подробности, слова, характеры, впитывал саму атмосферу разноречивых толков о войне. Все это пригодилось ему позднее... Вернувшись в Каргин, Миша Шолохов увидел своими глазами народное горе, которое принесла война на Донскую землю. Видел, как сиротели курени, как зарастала травой незасеянная пашня, как разорялись хозяйства...» (Дон. 1985. № 4. С. 91).

Каргинский казак Михаил Иванков участвовал в стычке, которая принесла славу казаку Крючкову, был ранен, вернулся в Каргин и с юмором рассказывал об этом «подвиге».

Так что все это складывалось в копилку будущего автора «Тихого Дона».

Знал Шолохов и каргинского богача Каргина и его сынка, они-то и послужили прототипами Коршуновых.

И вот он в хуторе Плешаков... Гражданская война прервала его учебу, и тринадцатилетний Миша был предоставлен самому себе, он весь отдался чтению художественной литературы: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Чехов, Горький... Возможно, эти месяцы невольного «ничегонеделания» и укрепили в нем мечту о самостоятельном творчестве...

После окончания Гражданской войны на Дону в 1920 году пятнадцатилетний Шолохов начал свою самостоятельную трудовую жизнь, став делопроизводителем Каргинского станичного ревкома.

— В Каргине Шолоховы в то время жили очень бедно, своего домишка не имели, помещались втроем в комнате, снятой внаем, материально нуждались, больше всего в продовольствии, — вспоминает С.Т. Вахнин, в прошлом продовольственный комиссар Верхне-Донского округа. — Михаил Александрович носил простенький костюмчик, зимой — пальтишко. Он был замечательный работник, умный, находчивый, работоспособный. Что ни поручишь ему — сделает. Обязательно будет сидеть до тех пор, пока не закончит работы. По должности он обязан был составлять списки, по которым взимался продналог, — на каждый хутор и на каждый двор. А округ наш в то время был очень большой, он объединял Вешенский район, Верхне-Донской и часть станиц, отошедших теперь к Сталинградской области. Тогда часто собрания проводились, он выступал на них, страшно активный был. Парнишка — огонь, отчаянный, развитой не по годам. В Букановскую переехал (инспектором по выполнению продразверстки. — В. П.) и там опять показал себя. В его задачу входило собирать население в каждом хуторе и проводить собрания. Он вел агитацию, был неплохим оратором. Умел подойти к населению. Он местный, и его уважали...

Неспокойно было в то время на Дону. Банды Фомина, Антонова, Кондратьева часто врывались в станицы и хутора. И прежде всего расправлялись с продработниками. В стычках и перестрелках с бандитами частенько приходилось принимать участие и юному Шолохову. «С 1920 года служил и мыкался по Донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 года, и банды гонялись за нами. Все шло, как положено. Приходилось бывать в разных переплетах, но за нынешними днями все это забывается», — писал Шолохов в автобиографии. Но не все, конечно, забывается. Никогда не забыть ему, как вели его когда-то на расстрел.

Однажды, уже став знаменитым писателем, Шолохов вместе со своими друзьями подъехал на автомашине к одной из хат, вызвал хозяина.

— Садись, дело есть!

Поехали к лугу. Шолохов спросил казака, своего, как оказалось, давнего знакомого:

— Места тебе знакомые? Ну-ка расскажи... Вел меня здесь?

— Вел.

— Куда?

— На расстрел.

— С винтовкой?

— А чем же?! Не с цепком...

«Шолохов довольно посмеивается, — вспоминал об этом эпизоде Е. Поповкин. — Оказывается, он и впрямь был приговорен в те дни, когда служил в продотряде, к расстрелу «за превышение власти». Грубо обошелся с твердозаданцем. И вот этим цветущим сейчас лугом и вел когда-то Шолохова в тюрьму нынешний его хуторской приятель. Потом, продержав семнадцатилетнего паренька двое суток в холодной, заменили ему расстрел двумя «условными годами»... А во время боя под хутором Коньковом юный продармеец был захвачен махновцами. Допрашивал его сам Махно. Трудно сказать, чем окончился бы этот допрос, если б не хозяйка хаты, которая бесстрашно заступилась за попавшего в беду хлопца:

— Что ж ты дитыну губишь? У него ж десь маты е. А в тебе теж маты...

Махно отпустил парня, но пообещал повесить, если он снова попадется ему.

Трудно сказать, были эти два эпизода в жизни Шолохова или не были, биографы до сих пор спорят, одни утверждают, другие отрицают...Шолохов иногда «разыгрывал» своих коллег.

Но эти разговоры свидетельствуют лишь об одном: Шолохов очень рано начал самостоятельную жизнь, и все познал сполна, радость общения с природой, обиды и разочарования «Нахаленка».

Так что уже по самому факту рождения Михаил Шолохов сразу же вошел в такую среду, где хорошо знали жизнь и быт купеческий, где хорошо знали жизнь и быт помещичий, уж не говоря о повседневной жизни казаков и иногородних, с которыми он постоянно общался, примечал самое характерное, а память у Шолохова была поразительная, об этом все говорят, близко его знавшие. Обидное прозвище Нахаленок не раз еще ранило восприимчивую душу будущего писателя. Может, поэтому родители Шолохова отправили его в Москву — учиться: после лечения в глазной клинике доктора Снегирева он был зачислен в подготовительный класс частной мужской гимназии имени Григория Шелапутина, «учился в Москве года два-три, а затем продолжал учение в Богучарской гимназии. Несколько месяцев учился в 1918 году здесь, у себя в Вешенской. Всего довелось окончить четыре класса гимназии» (Абрамов Ф.А., Гура В.В. М. Шолохов. Семинарий. М., 1958. С. 131—132).

А на каникулы Михаил Шолохов приезжал к родителям. «Знаю Шолохова с малых лет, — вспоминает Давид Михайлович Бабичев, — бегали вместе по хутору, на Дону рыбалили. Еще мальчишкой я начал работать вальцовщиком на Плешаковской мельнице. С 1915 года мельницей стал заведывать отец Шолохова — Александр Михайлович. В Плешаках они и жили безвыездно до 1919 года.

Жили Шолоховы прямо на мельнице в завозчицкой, в небольшом каменном доме. На каникулы приезжал Михаил и все лето проводил здесь, у отца» (Там же. С. 132).

Можно представить, сколько людей за это время побывало на мельнице, сколько разговоров, событий, конфликтов происходило на глазах юного Шолохова, казаки, иногородние, тавричане, шибаи, купцы... Возвращались с фронта раненые казаки и в долгих очередях рассказывали и о подвигах на войне, и о ее невзгодах, тяжком быте фронтовом, о противоречиях и конфликтах, которые неизбежно возникали между рядовыми и офицерами, между казаками, стойко служившими царю и отечеству, и большевистскими пропагандистами, стремившимися разрушить эту веру, расшатать верность старым традициям.

А когда Донская область стала ареной Гражданской войны, Михаил Шолохов вынужден был прервать учебу и остаться в Плешаках. Предоставленный самому себе, Шолохов отдался самостоятельному чтению, учебные программы дали ему основное направление в выборе книг, а теперь он читал без всяких программ. За эти годы, 1915—1919-й, он прочитал Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, Достоевского, Льва Толстого, читал все, что попадалось и что можно было достать по тем нелегким временам. К тому же и отец тоже с детства любил книги, собирал домашнюю библиотеку.

Обладая уникальной памятью, Михаил Шолохов многое запоминал наизусть и впоследствии мог цитировать целыми страницами полюбившиеся книги. А оторвется от книг, выйдет на улицу, и целый круговорот событий и лиц — на его глазах. Тоже происходила подспудная внутренняя работа: он моментально схватывал то, что удавалось узнать от сверстников, невольно подслушать то, что всерьез обсуждали взрослые, гуртуясь у мельницы, запоминал характерные лица, оброненные словечки... Все услышанное и увиденное несметными богатствами до поры до времени откладывалось в его душе.

Долгие месяцы юный Шолохов был свидетелем небывалых сражений на Дону, видел, как хозяйничали белые и красные, отступали, наступали, приходили со своими приказами и указами, одинаково ломая жизнь и быт казаков и иногородних, отбирая коней, фураж, продукты.

— Как-то возвращался домой через станицу, занятую белыми, — рассказывал Шолохов в декабре 1954 года аспирантам МГУ, задавшим ему вопрос, как он работал над «Тихим Доном», — меня остановили, потребовали документы, вылез из саней, тулуп до пят, сказал, кто я, — тринадцатилетний подросток, какие у меня документы. Какой-то казачий урядник долго разглядывал меня, дыша винным перегаром прямо в лицо, наконец-то разглядел, что перед ним тринадцатилетний подросток, махнул рукой: пропустить, дескать. Лошадь тронулась, урядник откачнулся... Столько лет прошло, а этот едва стоявший на ногах урядник до сих пор стоит у меня перед глазами... Много интересного и значительного тогда происходило на моих глазах. Многое запоминалось, но общая картина жизни возникала только после того, как изучишь соответствующие материалы. А их много печаталось в 20-е годы...

К тому времени отец Шолохова задумал надолго освоиться в Плешаках: он стал владельцем мельницы с просорушкой и кузней, построил рубленый дом на четыре комнаты, а пока строился дом, снимал на зиму квартиру в доме казака Дроздова, семья которого и стала прообразом семьи Мелеховых, оба сына Дроздова вернулись с фронта офицерами с Георгиевскими крестами, Михаил Шолохов, естественно, слушал их рассказы о войне.

В книге Г. Сивоволова «Михаил Шолохов» подробно рассказывается об этом периоде жизни М.А. Шолохова: «В марте вспыхнуло получившее название Вешенского восстание верхнедонских казаков. В первые дни восстания Михаил Шолохов стал свидетелем гибели плешаковско-кривской повстанческой сотни хорунжего Павла Дроздова, на квартире которого он жил, а также расправы над пленными, красноармейцами и еланскими ревкомовцами. Хутор Плешаков оказался в центре боевых действий повстанцев с красными, на его улицах возникали перестрелки и рукопашные схватки. Жить в Плешакове стало небезопасно».

Шолоховы переехали в хутор Рубежный, в семи верстах от Плешакова, сняли квартиру, по совету вдовы Павла Дроздова, у ее родственника Филиппа Дроздова. Мельницу пришлось оставить, а дом остался недостроенным. Михаил Шолохов не раз в эти дни бывал в Вешенской, останавливался у дальнего родственника купца Василия Тимофеевича Мохова, у которого жил дядя Петр Михайлович Шолохов со своей семьей. В частности, биограф установил, что Михаил Шолохов в Вешенской был 2 июня 1919 года, когда происходили бои, по станице красные открыли «бешеный огонь», «несколько домов полыхнули огнем», казаки-повстанцы вместе с семьями стали укрываться в каменных погребах. Но непоседливый Михаил Шолохов был на улице. «Николай Петрович Шолохов рассказывал: в этот день они с Михаилом, находясь на площади, попали под артобстрел. Вместе с беженцами побежали за станицу. Там, по обе стороны дороги, увидал много убитых и порубленных шашками красноармейцев, затем встретили колонну пленных. Конные казаки с шашками наголо гнали их по дороге в сторону хутора Дубровка.

В колонне пленных они увидели лишившегося разума красноармейца. Он что-то пел, громко смеялся, плакал, выходил из колонны. Ударами плети его загоняли снова в середину колонны. На Михаила и Николая это произвело тягостное впечатление».

Биограф рассказывает, что Михаил Шолохов видел генерала Секретева, потому что он останавливался в доме купца Мохова; мог видеть командующего повстанческими войсками есаула Кудинова; в хуторе Плешакове видел, как генерал Сидорин вручал награду жене убитого Павла Дроздова. В эти дни Шолохов жил и у купца Мохова, и у бабушки Натальи в помещичьей усадьбе Ясеновка, скрывался от белоказачьей мобилизации, за что и прослыл «красным». «Мне помнится, как во время гражданской войны, когда мне было четырнадцать лет, в нашу станицу ворвались белые казаки. Они искали меня, как большевика. «Я не знаю, где сын...» — твердила мать. Тогда казак, привстав на стременах, с силой ударил ее плетью по спине. Она застонала, но все повторяла, падая: «Ничего не знаю, сыночек, ничего не знаю...»

В начале 1920 года Шолоховы переехали в станицу Каргинскую, бросив собственную мельницу и недостроенный дом. Александр Михайлович долго не мог устроиться на работу, Анастасия Даниловна работала на огороде, Михаил был предоставлен самому себе. «Станица Каргинская была на военном положении: комендантский час, ночное патрулирование. Старая жительница казачьей слободки Евдокия Шевцова рассказала об одном случае тех дней: комендантский час комендантским часом, а молодых девок и парней тянуло на игрища и посиделки. В один из вечеров слободские девки (за ними увязался и Михаил Шолохов) пошли на игрища в станицу. На главной улице их задержал военный патруль, арестовал, привел в пустой дом, где ранее находилась почта, закрыл на запор. Вооруженному казаку велел не спускать с них глаз. Всю ночь девки не спали — Михаил на ходу выдумывал и рассказывал такие истории, что от хохота никто не мог заснуть. Ут-ром всех «заарестованных» отпустили домой...» (Сивоволов Г. С. 119).

Г. Сивоволов много лет работал над своей книгой о Шолохове, встречался с теми, кто пережил то время, когда Шолохов только начинал свою самостоятельную жизнь. Многие эпизоды из рассказанного очевидцами вошло в книгу-биографию: «В слободке Михаил Шолохов был свидетелем, когда казаки плетками избивали соседку с грудными ребенком, муж которой ушел с красными. Не выдержав издевательств и побоев, женщина покончила с собой. Как и все иногородние, Шолоховы находились под реальной угрозой расправы» (Там же. С. 119).

До прихода красных Шолохову пришлось скрываться от поголовной насильственной мобилизации в Донскую армию. В Каргинской шла мобилизация: станичный атаман Федор Лиховидов ставил в строй всех без разбора, и стариков, и подростков, здоровых и калек, казаков и иногородних. «Да будет вам путеводной звездой счастье и благоденствие родного тихого Дона», — напутствовал атаман, отправляя мобилизованных на Филоновский фронт, под Балашов и Поворино. Михаил Шолохов тоже мог быть мобилизован под горячую руку, хотя ему было только четырнадцать с половиной лет. Родители Шолохова сделали все, чтобы уберечь сына от мобилизации: «По свидетельству старожилов, в эти дни Михаила видели и в Вешенской, у Моховых, и в Ясеновке — у бабки» (Там же. С. 120).

Только с приходом советской власти на Дону Михаил Шолохов перешел на легальное положение, а ему еще не было и пятнадцати лет.

О становлении советской власти на Дону подробно рассказывает Г. Сивоволов, много лет проработавший в архиве Ростовской области и процитировавший наиболее характерные документы того времени. На конкретных примерах автор делает выводы о непримиримой вражде в семьях между «коммунарами» и «староверами»: «Сын священника Карманова, прибывшего в Каргинскую церковь на место отца Виссариона, участвовал в комсомольских сходках, а отец нес службу в церкви. Александр Покусаев руководил станичной комсомольской ячейкой, а отец в церкви был регентом, «разъяснял» прихожанам, что красных потому и называют, что они проливают кровь невинных» (Там же. С. 151).

Возникает вопрос: почему Михаил Шолохов не стал комсомольцем? Чаще всего зрелый Шолохов лишь констатировал сам факт: да, комсомольцем он не был, хотя принимал активное участие в станичной жизни.

До последнего времени биографы обходили стороной эти вопросы. А между тем дед Михаила Александровича был вешенским купцом, отец работал приказчиком у богатейшего каргинского купца Левочкина и был с ним в родстве: Прасковья Михайловна Шолохова была за ним замужем.

Каргинские коммунисты и комсомольцы хорошо знали о происхождении Михаила Шолохова, а сам Михаил Александрович прекрасно понимал, что дорога в комсомол ему закрыта как выходцу из семьи «эксплуататорского» класса.

Одновременно с этим нужно заметить, что Евгений Шолохов, двоюродный брат Михаила, сын Петра Михайловича Шолохова, младшего брата Александра Михайловича, стал членом РКСМ и «чоновцем».

В это время Михаил Шолохов наиболее ярко проявил себя в кружке самодеятельности. Сначала ставили чеховские водевили «Медведь», «Предложение», но вскоре в кружке почувствовали, что нужны постановки на злобу дня. И сама жизнь потребовала от Михаила Шолохова взяться за перо и сочинять пьесы на местные темы.

«Обычно вечером, когда после работы кружковцы собирались в клуб, приходил Шолохов, вытаскивал из-под поясного ремня свернутую тетрадь. «Вот, — показывал он, — переписал из книжки», — и начинал вслух читать. Хохотали все, кроме Шолохова, — писал Сивоволов на основании воспоминаний многих стариков, принимавших участие в кружке. — Это были пьесы на злобу дня, осмеивавшие невежество, бескультурье, находчивость одного и глупость другого, мудрость бедных, тупость и жадность богатых. Осмеивались митрофанушки, недоросли, воспевалась победа красных над белыми, торжество грядущей светлой жизни. В сочиненных Шолоховым пьесах, несомненно, было много вымышленного, но зрители принимали их как отражение собственной жизни, встречали дружными аплодисментами, криками одобрения.

Никто из кружковцев не допытывался, из какой книжки Шолохов переписал пьесу, какой писатель их сочинил, главное, что все в них было понятно, хорошо напоминало жизнь местных казаков и богатеев. На репетициях для кружковцев одно было загадкой: все переписывали и заучивали свои роли, а Михаил свою роль всегда знал наизусть, нередко по ходу спектакля изменял текст, удачно вставлял другие слова и целые выражения, что в зрительном зале вызывало хохот и аплодисменты.

Конечно, некоторые кружковцы подозревали, что он сам сочиняет пьесы, но дальше подозрений не шло, да никого это особенно и не занимало, тем более зрителей.

Репертуар часто изменялся, Михаил приносил новую пьесу, при керосиновой лампе ее читали, обсуждали, распределяли роли — одна-две репетиции, и спектакль готов.

Посещая Каргинскую, руководители округа всегда присутствовали на спектаклях, поддерживали начинания юных коммунаров, требовали новых постановок.

Михаил Шолохов всегда играл комедийные роли. Так, в написанной им пьесе «Денщик и генерал» Михаил играло роль денщика, а счетовод кредитного товарищества Алексей Триполев — генерала. При обсуждении и распределении ролей решили, что у Триполева голос более подходящий для генеральского чина, хрипловатый же голос Шолохова больше подходит для денщика. В этом спектакле Шолохов изображал умного, сноровистого и находчивого денщика, Триполев — тупого и неповоротливого генерала.

Большим успехом у зрителей пользовался спектакль «Недоросль» по Фонвизину, переработанный Шолоховым с использованием местного материала. Роль недоросля играл Шолохов. Роль матери недоросля — Елизавета Попова. Прошло много десятков лет, а каргинские старожилы и поныне помнят, как Михаил ходил по сцене, на стенах выискивал мух, бил их нещадно и твердил одно и то же: «Не хочу учиться, а хочу жениться!» Возможно, с тех пор и сложилось у земляков мнение о Михаиле как о весьма несерьезном человеке.

Пьесы, которые писал Шолохов («Генерал Галифе», «Веники зеленые» и многие другие), всегда были комедийными. Если на сцене показывали кулака или буржуя, то обязательно в черном жилете, с огромным животом и широкой, как просяной веник, бородой. Для этого под жилет закладывали небольшую пуховую подушку, к бороде на шнурке подвешивали пучок расчесанной конопли; купчихе, такой же толстой и более неповоротливой, квашеным терном наводили жирный румянец. Спектакль заканчивался тем, что кулак становился на четвереньки, на него в рваной одежде садился бедняк и, торжествуя, покидал сцену. Наверху, как правило, сидел Шолохов. В зале раздавались аплодисменты и одобрительные возгласы: «Правиль-на-а!» (Сивоволов Г. Михаил Шолохов. С. 154—156).

В постановке спектаклей принимали участие Тимофей Тимофеевич Мрыхин, первый учитель Шолохова, агроном Милешкин, женские роли исполняли сестры Поповы, дочь заведующего почтой З. Пирятинская, принадлежавшие к образованному слою станицы. Из Ростова приезжали самодеятельные артисты и помогали ставить спектакли.

Приведу еще несколько свидетельств, подтверждающих участие Шолохова в постановках спектаклей в станице Каргинская: «Еще в тяжелые дни 20-го года появление «Мишки Шолохова» на каргинской сцене вызвало бурю аплодисментов и хохот станичной аудитории. Недаром перед тем, как ставить спектакль, публика спрашивала: «А Мишка Шолохов будет играть? Без Мишки дело не пойдет, не так интересно будет». Но вся наша беда заключалась в том, что не было совершенно пьес для постановки. А непосредственные руководители ударных прод­групп (тогда было время продразверстки) требовали от местной интеллигенции ежедневной постановки спектаклей. Снабжение пьесами и взял на себя М. Шолохов, в постановке которых он принимал самое горячее участие, а мы и не подозревали в то время, что действующие лица пьес он списывает с нас, что они взяты из станичной действительности» (Байкальский П. Мнение одностаничника // Молот. Ростов-на-Дону. 1928. 14 ноября. № 2164. Цит. по: Абрамов Ф.А., Гура В.В. М. Шолохов. Семинарий. М., 1958. С. 133).

О начале творческой деятельности рассказывает и Я. Кривенок, близко знавший Шолохова, много раз бывавший у него в Вешенской: «Пятнадцатилетним подростком М.А. Шолохов состоял членом станичного драматического кружка. Рассказывают, что стоило только появиться на афише среди действующих лиц фамилии Шолохова, — зал не вмещал всех, стремившихся попасть на спектакль. А когда Шолохов оставлял сцену, в зале поднималась буря, все кричали, стучали ногами, требуя повторения. Зато режиссер трепетал за кулисами: нередко случалось, что Шолохов переставал слушать суфлера и начинал сочинять свое; смотришь, а конец картины получился другой.

Одно было плохо: не хватало пьес. Кружок мало-помалу распался.

Как-то к режиссеру явился Шолохов и, подавая рукопись, сказал:

— Вот, пьесу нашел.

Прочитали ее. Понравилась. Потом Шолохов не раз поставлял новые пьесы. Ребята ломали головы: где он их берет? Поинтересовались, но получили спокойный ответ:

— Знакомые из Вешек присылают.

— Ой, Мишка, да ты сам их, наверно, сочиняешь?

— Что вы? Куда мне там!

Разговор на этом прерывался. Но раз как-то Шолохов прибежал к режиссеру взволнованный. Прижимая к груди исписанные листки, выпалил:

— Тема замечательная... Два действия написал, а вот третье не получается.

И вдруг осел, притих, чувствуя, что сказал лишнее. Руководитель кружка Тимофей Тимофеевич Мрыхин, школьный учитель Шолохова, хорошо знал его характер. Умный педагог никому не сказал о вырвавшемся признании юноши» (См.: Дон. 1946. № 1—3).

В автобиографии, написанной в 1931 году, Шолохов писал: «С 1920 года служил и мыкался по Донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 года, и банды гонялись за нами. Все шло, как положено. Приходилось бывать в разных переплетах, но за нынешними днями все это забывается». Вполне возможно, что в этой автобиографии есть неточности, продиктованные временем. Официально, в документах, не зафиксировано ни одного упоминания, в каких же «разных переплетах» бывал Шолохов. К. Потапов, близко знавший Шолохова, живший подолгу в Вешенской и расспрашивавший писателя, уточняет: пятнадцатилетний Шолохов, служащий ревкома, добровольно вступает в продотряд, сначала рядовым продармейцем, потом пулеметчиком, инспектором. «Во время боя под хутором Коньковом подросток Шолохов был схвачен махновцами, допрошен самим Махно и не был расстрелян только по малости лет. Махно посулил ему, в случае повторной встречи, виселицу...» (Потапов К. «Тихий Дон» Михаила Шолохова // В кн.: Шолохов М. Тихий Дон. М., 1953. Кн. 4. С. 450).

К. Прийма также вспоминает этот эпизод биографии Шолохова, беллетризируя его, вводя милосердную казачью толпу, заступившуюся за «юнца».

Историк С.Н. Семанов решительно выражает свою точку зрения: «Чушь это!», «Этого не могло быть!». Г. Сивоволов осторожнее высказывает свое сомнение: «Скажем прямо: до сегодняшнего еще ни один человек не объявился и не заявил, что он был очевидцем пленения Шолохова и его поведения на допросе у Махно» (Указ. соч. С. 173).

И К. Прийма, и К. Потапов и другие вспоминают о пленении, конечно, со слов самого Шолохова как о факте такого столкновения, а вот «беллетризация» этого факта, конечно, на совести писавших об этом. А то, что никто не вспомнил об этом эпизоде, тоже не может свидетельствовать о том, что этого эпизода не было.

Шолохов с сентября 1920 года жил в Каргинской, когда Махно ее занял со своим шеститысячным отрядом и пробыл в ней два дня. По сведениям Г. Сивоволова, банда Махно не чинила в Каргинской ни стрельбы, ни насилия. Под Боковской махновцы потеряли атамана Гаркушу, сраженного красноармейской пулей, в Каргинской его хоронили: «На второй день махновцы плотным кольцом из пулеметных тачанок и всадников оцепили кладбище. Сам Нестор Махно приехал на тачанке и, пока могилу не засыпали землей, хмуро смотрел вниз; с тачанки не слезал, но и не уезжал.

На кладбище собралось много зевак, молодых и старых. Всякое видавшие на своем веку казаки были потрясены, увидав, как у Гаркушева коня, стоявшего у края могилы под седлом и покрытого до земли черным бархатом, слезились глаза» (Сивоволов Г. Указ. соч. С. 163).

Легко предположить, что непоседливый и жадный до впечатлений Михаил Шолохов был среди молодых «зевак» во время этих похорон, мог и обратить на себя внимание грозного атамана. А могло быть и по-другому... Г. Сивоволов рассказывает об одном эпизоде, когда юный Шолохов оказался в трудном положении, грозившем ему серьезной опасностью.

На Донской земле по-прежнему свирепствовала продразверстка, порождая массовое недовольство советской властью. Возникли банды Фомина, Кондратьева, Дмитрия Шибалка и др., совершавшие регулярные налеты на мирные хутора и станицы, охотились прежде всего за советскими и продовольственными работниками. Заниматься продовольственной работой стало опасно, в советские органы стали поступать десятки заявлений об уходе с продовольственной работы, а именно в это время, в июне 1921 года, Александр Михай-лович Шолохов стал заведующим каргинской Заготконторы № 32, подвергая себя и свою семью опасности быть расстрелянными бандитами: и действительно, 15 июля 1921 года банда Фомина произвела первый налет на Заготконтору. Но встреченный каргинской боевой дружиной, засевшей за кирпичной церковной оградой и на колокольне, Фомин отступил, успев разгромить исполком и Заготконтору.

«Нередко среди дружинников безоружными бойцом появлялся и Михаил Шолохов (как мы уже говорили, винтовки давали только комсомольцам), дежурил с ними на колокольне, когда приходилось туго, хоронился в камышах, пережидал налет в терновниках слободки, жил теми же тревогами, как и его товарищи... В один из дней конца августа произошел случай, едва не ставший последним в жизни Михаила Шолохова. На исходе лета солнце палило нещадно. Недалеко от крайних дворов Топкой Балки на току шел последний обмолот хлеба. Бабы, молодые и старые, и среди них старшая сестра автора этих строк Акулина Сивоволова, повязав головы и лицо белыми платками, работали на току, провевая зерно.

Откуда-то появившаяся банда в несколько человек расположилась под навесом сарая в крайнем дворе на отдых и на обед, не расседланные кони стояли рядом. До слуха работавших женщин доносились громкие пьяные голоса, бранные слова жирно перемешивали их разговор. На работавших женщин они не обращали внимания.

В это время около тока из-за бугра на двуколке неожиданно появился Михаил Шолохов. Увидав его, сестра обомлела, в испуге крикнула ему: «Миша, в хуторе банда!»

Михаил тут же круто развернул двуколку, стеганул коня кнутом, наметом пустил его в степь. К счастью, занятые попойкой, быстро захмелевшие на жаре бандиты не заметили скачущую прочь от хутора двуколку....Хлеб из Топкой Балки возили на ссыпку в каргинскую Заготконтору...» (Сивоволов Г. Указ. соч. С. 224).

По свидетельству историков, летом 1921 года банды просто свирепствовали на Дону, разгромили половину сельских Советов, убили больше ста советских работников. Хоть и все совет­ские работники имели оружие, но налеты бандитов, стремительные и кровавые, наносили большой ущерб советской власти: политическая работа в Советах шла вяло, бандиты свободно разгуливали по хуторам и станицам, грабили, убивали, не получая достойного отпора.

А тут еще засуха, неурожай, голод... В это время и были созданы части особого назначения (ЧОН).

В биографической литературе о Шолохове возник спор: был ли Шолохов «чоновцем». К. Прийма, ссылаясь на рассказы самого Шолохова, пишет ярко и подробно о том, как Михаил Шолохов беседовал и спорил с командиром красного эскадрона Фоминым, жил с ним в одном курене, за одним столом обедали, потом дороги их разошлись — Шолохов стал «чоновцем», Фомин — главарем банды (См.: Чекисты Дона. Ростов-на-Дону, 1983. С. 24—25). Г. Сивоволов, не обнаружив имени Шолохова в списках Вешенской роты ЧОНа, приходит к выводу, что все, что говорится у Приймы, «вымысел»: Михаил Шолохов в Красной армии не служил, а значит, и не мог быть продармейцем и «чоновцем».

Но главное не это. Главное в том, что Михаил Шолохов все эти бурные годы становления новой жизни был свидетелем событий огромной важности, разрушительных и созидательных перемен в жизни человеческой, был активным участником этих событий, видел все то, что чуть позднее вошло материалом в художественную ткань «Донских рассказов» и «Тихого Дона». Огромный жизненный материал ежедневно входил в его душу, питая его творческое воображение.

«Вспоминают каргинские старожилы: где бы старые казаки ни собирались на перекур (а в исполкоме при участии Федора Чукарина он иногда длился часами), о чем бы ни говорили и ни вспоминали, рядом с ними, а может быть, чуть в стороне, сидел Михаил — в разговор не вступал, а слушал и слушал, — писал Г. Сивоволов. — Мой брат, товарищ Шолохова по юношеским годам, рассказывал, что Михаил интересовался судьбами многих старых казаков, в том числе и казачьих офицеров. Если его интерес к казакам и истории донского казачества для многих товарищей был вполне понятен, то интерес к судьбам офицеров, атаманов вызывал явное недоумение: Мишка Шолохов, мол, интересуется, мол, контрой.

Шолохов никогда не пользовался записной книжкой, память у него была необыкновенная. Несколько дней спустя он мог дословно, образным языком пересказать то, о чем рассказывали казаки. Замечали, что после посиделок с казаками он быстро уходил домой — может быть, затем, чтобы на бумаге зафиксировать важное и ценное.

Не раз и подолгу Михаил Шолохов беседовал с Григорием Яковлевичем Каргиным, бывшим казачьим офицером, окончившим до германской войны военную академию, ходил к нему домой. В эти годы Григорий Яковлевич работал учителем в начальной школе. Дончека не раз вызывало в Вешенскую, допрашивало, но всегда он возвращался домой: в восстании он не участвовал, против советской власти не выступал и на стороне белоказаков не воевал» (Указ. соч. С. 251—252).

Рассказывают старожилы и о первой любви юного Шолохова. Рано пробудилось в нем это чувство: избранницей его сердца оказалась худенькая, замкнутая Катя Чукарина, дочь председателя Каргинского станичного исполкома. Крутой атаманец отверг предложение о свадьбе, не о таком «бесштанном» женихе своей единственной дочери он мечтал, а Михаил пусть играет на клубной сцене недорослей-мухобоев да денщиков тупоголовых генералов. Михаил Шолохов продолжал настойчиво ухаживать за Катей, звал ее на Кубань, будут работать, учиться, как-нибудь вместе выбьются в люди, но Катя не пошла против родительской воли, свадьба не состоялась.

 

В конце февраля 1922 года Шолохов после собеседования с окружным продкомиссаром В.М. Богдановым был зачислен на курсы, в здании Донпродкома слушал лекции ростовских профессоров и ответственных работников продовольственного фронта. «В 1922 году был командирован на курсы продработников...» — вспоминал Шолохов в 1934 году (См.: Писатель М. Шолохов на трибуне чистки // Большевистский путь. Миллерово. 1934. 30 июля).

Двухмесячные курсы продработников были успешно завершены, сданы экзамены, Шолохов получил диплом специалиста по продовольственной работе на селе — налогового инспектора.

Две корреспонденции одна за другой отметили это событие: 27 апреля 1922 года Николай Погодин, будущий знаменитый драматург, побывав на экзаменах и торжественном собрании, писал: «Профессора довольны своими курсантами, ибо редко где такое внимание встречали их лекции, как в этой аудитории» (См.: Трудовой Дон. 1922. 27 апреля). А на следующий день в информации «Серьезно, внимательно, осторожно (На выпуске продкурсантов)» Н. Погодин писал, что «то негромкое, будто неважное событие, между тем имеет колоссальное значение в хозяйственной жизни Дона»: «От этих выпущенных на работу ста двадцати работников зависит «завтра» Донской области», «им вручается, как непосредственным работникам на местах, хозяйство каждого отдельного сельского работника — им вручается сельское хозяйство Дона» (Трудовой Дон. 1922. 28 апреля). Выступившие на собрании руководители Юго-Восточного края и Донской области напоминали слова Ленина о том, что продкомиссары должны быть справедливыми и гуманными в решении сложнейших вопросов, возникавших в работе налогового инспектора.

В составе группы инспекторов Михаил Шолохов в начале мая 1922 годаприбыл в Вешенскую, у каждого инспектора был мандат, денежно-вещевые и продуктовые аттестаты. Окружным продовольственным комиссаром был руководитель этой группы С.К. Шаповалов. Михаил Шолохов был назначен продкомиссаром в станицу Букановскую... О первом месяце своей работы Шолохов написал отчет: