Сергей Сокуров. И физик и лирик.

Если быть точным,  на этом историческом портрете в одном лице представлен химик и музыкант (точнее, композитор), а «физик и лирик» здесь для выразительности, дабы подчеркнуть крайности жизненных приоритетов одного лица, чей образ мы намерены представить.

Много лет тому назад в публичных библиотеках пользовалась популярностью книга, один из разделов которой был озаглавлен «За двумя зайцами». Автор повести на живом историческом примере показывал, что не всегда верна известная поговорка о погоне за двумя прыткими зверьками:  не сделав выбора, ни одного не поймаешь. Героем того жизнеописания был наш соотечественник - выдающийся композитор и выдающийся же учёный-химик Александр Порфирьевич Бородин.  Многие воскликнут: «Как же, знаю, «Князь Игорь»!», вспомнив зажигательные половецкие пляски из одноименной оперы. Но задайте этим «многим» вопрос, а что прибавил член музыкальной «Могучей кучки» в «копилку» классиков химии Ломоносова и Менделеева, в ответ получите  невнятное мычание. Более того, если перелистать ворох литературы о А. П. Бородине, то это будет встреча с композитором, который, устав от сидения за роялем, отдыхал в химической лаборатории. Его современник Дмитрий Менделеев не скрывал мнения учёного света, что Бородин, первоклассный химик, принёс бы ещё более пользы науке, если бы музыка не отвлекала его слишком много от химии.  Но при этом гениальный создатель Таблицы отдавал своему собрату должное: «Химия многим обязана ему».

Так чем же?  Поделимся с читателем своими изысканиями. Только, пробираясь сквозь музыкальные дебри химической тропой, нельзя заткнуть уши. Музыка Бородина объемлет властно.

Любая состоявшаяся личность задаёт окружающим загадку: каким образом появилась она из ординарного человеческого зародыша? В каком месте, когда, под чьим и каким влиянием произошёл решительный, судьбоносный поворот от простого мальчика или девочки к этой известной уже личности? Обычно «поворотный момент» начинают искать в детстве виновника загадки, с любопытством всматриваясь в его поступки, живое окружение, интерьеры, изучая глас событий ближних и эхо дальних. Представьте себе, что нам ничего не известно о юном Саше Бородине, кроме абзаца из статьи одной петербургской газеты за 1849 год:

«Особенного внимания, по нашему мнению, заслуживают сочинения даровитого шестнадцатилетнего композитора Александра Бородина… Мы тем охотнее приветствуем это новое национальное дарование, что поприще композитора начинается не польками и мазурками, а трудом положительным, отличающим в сочинении тонкий эстетический вкус и поэтическую душу».

Итак, «музыкальный корень» зафиксирован. Понятно, почему из него вырос тот (по
Е. Протопоповой)«оригинально-бородинский» росток, который, после встречи с  руководителем кружка «могучекучковцев» Балакиревым, превратился в самостоятельное древо Бородинского стиля. Этот стиль проявился ярко уже в Первой симфонии. Здесь музыка Бородина наполняется контрастными и вместе с тем неуловимо сходными образами то могучей силы, твёрдости духа, то душевной мягкости, ласковой нежности. Всё это улавливалось чутким ухом в ранних романсах композитора, инструментальных пьесах, в Фортепианном квинтете. Одним из чутких оказался небожитель Лист. Восторженно была принята музыкальной общественностью Вторая симфония - одно из лучших произведений русской симфонической музыки, произведение зрелое, совершенное по форме и содержанию, выражающее идеи патриотизма, национальной гордости за наше славное историческое прошлое. Недаром великий Стасов назвал её Богатырской. Он же и предложил Бородину тему оперы - «Князь Игорь». Говорить об этой, самой известной русскому человеку опере своими словами или цитировать авторитетных знатоков серьёзной музыки - излишне. Она сама рассказывает о себе голосами инструментов и певцов. И всё-таки трудно удержаться, чтобы не привести мнение Стасова: «Эпическое спокойствие, плавность, простор и величие при размахе творческой силы - наиболее характерная черта бородинской музыки. Вообще, талант Бородина равно могуч и поразителен как в симфонии, так в опере и романсе. Главное качество его -  великанские сила и ширина, стремительность и порывистость, соединённые с изумительной страстностью, нежностью и красотой».        

Вернёмся к той статье из петербургской газеты, но полюбопытствуем, откуда сия поэтическая душа выпорхнула.

Последуем за юным Сашей Бородиным, который является внебрачным сыном потомка имеретинских князей Луки Гедианова (вот от кого «восточный облик» композитора и учёного!) и солдатской дочери Авдотьи Антоновой, из Нарвы. Заглянем в их столичный дом, в комнату нашего национального дарования. Не правда ли, странный интерьер? Похоже на лабораторию: повсюду химическая посуда, даже на крышке рояля, приборы, различные приспособления для опытов, банки с растворами. Саша, пугая домочадцев, проводит здесь всевозможные (часто громкозвучные) эксперименты, показывает любопытным не робкого десятка химические фокусы с подозрительным запашком; изобрёл собственные краски, производил, бывало, фейерверки (с последствиями!), занимался гальванопластикой.

Неудивительно, что после домашнего обучения, для чего приглашались преподаватели из Царскосельского лицея, семнадцатилетний Александр, хотя казался окружающим гуманитарием, выбрал Медико-хирургическую академию. Химики из неё не выпускались, но там преподавал знаменитый профессор химии Зинин. Он с улыбкой недоверия встретил студента, пожелавшего заниматься в академической лаборатории. Ведь нежноликий красавец с глазами от Грузии печальной слыл серьёзным музыкантом и подающим надежду пиитом. Какая химия! Впрочем, профессор вскоре раскаялся в своём неверии и сделался самым ревностным покровителем и наставником необычного охотника за тайнами вещества. А когда, после сдачи осенью 1856 года экзаменов на степень доктора медицины, Бородину было разрешено приступить к написанию докторской диссертации, он избрал тему с большим уклоном в сторону химии, чем медицины. Через полтора года Бородин защищал диссертацию и вскоре был послан в Германию для усовершенствования в своих учебных познаниях.

«Гейдельберг - очень маленький городок,- пишет стажёр домой. -Я короче всех сошёлся с Менделеевым и Сеченовым». Последний вспоминал: «Бородин, имея в своей квартире пианино, иногда угощал публику музыкой, тщательно скрывая, что он серьёзный музыкант».   

Туда же судьба привела московскую пианистку Елену Протопопову, и началась неразрывная, на всю жизнь, любовь двух переполненных музыкой сердец. Болезнь невесты вынудила их перебраться в Италию. Там Бородин много и плодотворно работал в химической лаборатории, успевал бывать с Еленой Сергеевной в театрах и музеях, на народных гуляниях, играл на виолончели в городском оркестре, на органе в местном соборе; оба пели, бывало, в импровизированных хориках. Директор музыкальной школы Менокки смотрел на русского, как на музыкальное чудо, вспоминала его избранница.

Воротился Бородин в Россию осенью 1862 года и был избран адъюнкт-профессором на кафедру химии Медико-хирургической академии. Лекции его, отмечал Стасов, отличались такими качествами, что навсегда остались в памяти его слушателей. Читал также химию в Лесной академии, затем на Женских медицинских курсах, коих был одним из основателей и заботливым попечителем. Отношение его к студенткам (как и к студентам) было настолько горячее и доброжелательное, что пятнадцать лет спустя на могилу его возложат серебряный венок с надписью: «Основателю, охранителю, поборнику женских врачебных курсов, опоре и другу учащихся - от женщин-врачей десяти курсов 1872-1887 годов». Эта надпись стоит памятника, вздохнёт ученик Михаил Гольдштейн. Вообще, заботливость к окружающим, неодолимая потребность сеять вокруг себя добро, делало зияющие прорехи в семейном бюджете Бородиных. Но отпрыск обедневшего к тому времени княжеского рода не роптал. Две музы поднимали его в сияющие высоты над земным. Его добровольное служение музам Эвтерпе и Полигимнии ярко и профессионально описаны В. Стасовым, Н. Римским-Корсаковым, М. Балакиревым, Ц. Кюи, А. Глазуновым…  Что касается музы Каллиопы, в пользу химика говорят И. Сеченов, Д. Менделеев, С. Боткин.

Работая ещё под руководством Зинина, Бородин отдаться всецело занятиям химии не мог, ибо состоял ассистентом на кафедре общей патологии и терапии. Тем не менее с 1856 до 1859 года напечатал в бюллетенях Петербургской Академии наук два исследования: «О действии йодистого этила на гидробензамид и амарин и о конструкции этих соединений и (второе исследование) о действии первого на бензопланилид». Наберитесь терпения, читатель: химия скупо рождает зримые образы, в отличие от музыки.

В Гейдельберге, продолжая работать в том же направлении, Бородин напечатал «Исследование некоторых производных бензидина» и «Исследование о действии брома на серебряные соли уксусной, масляной и валериановой кислот». Последняя работа интересна тем, что исследователю удалось получить бромкислоты и другие в высшей степени интересные вещества, в частности - соли, в которых вместо металла стоит галлоид. Но тут появились подробные работы Шютценбергера о подобных же соединениях хлорноватистой кислоты. И Бородин уступает дальнейшую разработку темы немцу. Подобная уступка позднее была сделана Вюрцу, который вместе с Бородиным изучал действия натрия на валерьяновый альдегид. Такая уступчивость не от слабости характера русского учёного. Он сознавал: его лаборатория - это он один с мизером средств, а немцы «имеют огромные средства и работают в двадцать рук». Грустно, но факт. И всё же Бородин впереди в исследовании продуктов уплотнения альдегидов, в исследованиях над фтористыми соединениями.

Деятельность Александра Порфирьевича на этом поприще главным образом была направлена на разработку специальных вопросов по части органической химии путём лабораторных исследований, множество из которых были освещены в русских и иностранных химических изданиях, доставив ему почётную и солидную известность в научном мире. 

Неполных четырнадцать последних лет, до самой своей смерти, Бородин с супругой живёт в квартире при лаборатории МХА, как её директор де факто. По сути, стёрта граница между семейным гнездом и рабочим местом учёного; рояль, кроме прямого назначения, используется как подставка для колб и реторт. В этом едином, как Вселенная, пространстве химик работает без устали вместе со студентами чуть ли не целые дни напролёт. Бородин всегда духом свеж и благодушен в отношении к ученикам и сослуживцам; без нетерпения, без раздражения отвлекается от дел, отвечая на вопросы и просьбы. Причастные к делам лаборатории чувствовали себя, точно в семейном кружке, свидетельствуют ученики. При этом директор не забывает о музыке. Работая, что-то мурлыкает - сочиняет; при возможности охотно говорит и спорит с окружающими о музыкальных новостях. Часто, когда Бородин удаляется в квартиру, по лабораторному коридору несутся стройные звуки фортепиано. Каждый мог идти к нему со своими идеями, соображениями, вопросами, не боясь отказа, высокомерного приёма, пренебрежения. Редкие вспышки раздражения вызывались в нём лишь небрежным и неряшливым отношением учеников к лабораторному делу.

Именно тогда, после 1863 года, Бородин, вспоминает профессор Дианин, начал свои замечательные исследования над продуктами уплотнения альдегидов, которые продолжались десять лет. Из валерианового альдегида им было получено вещество, представляющее собою изокаприновый алкоголь. Аналогичный продукт уплотнения получился из альдегида энантового. Работу тормозил недостаток лабораторных средств, и в конце концов учёный вернулся к исследованиям амарина. Также занялся разработкой вопроса об определении азота при изучении азотистого метаморфоза в животном организме; причём, предложил  свой оригинальный метод и в высшей степени удобный и простой прибор, надолго переживший автора.

Сознавая всю громадную важность и служебную роль химии, помимо её самостоятельного значения, Бородин правильно (по общему мнению учеников) организовал занятия студентов и врачей в лаборатории, дал возможность работать в ней каждому желающему. При скудных средствах, массе студентов, при недостатке помощников выход из положения нашёлся в почти круглосуточном доступе в лабораторию. Делу помогал самый неустанный надзор за работающими, за расходом светильного газа, реактивов. Немногие замечали, сколько времени, труда и личных издержек стоили автору  «Князя Игоря» эти занятия. Ему приходилось даже содержать на личные средства служителей сверх штатного расписания. А ведь была ещё общественная деятельность и… музыка. Внешне Александр Порфирьевич не высказывал усталости, но кто знает, что происходило внутри его организма, не знающего пощады ума и воли.

15 февраля 1887 года, в последний день Масленицы, на весёлом вечере у себя дома, среди гостей, собравшихся у директора лаборатории, среди начатого разговора, пишет Стасов, Бородин упал и мгновенно скончался, не испустив ни стона, ни крика, словно страшное вражеское ядро ударило в него и смело из среды живых…

Его положили рядом с Мусоргским в Александро-Невской лавре. У  меня хранится давняя выписка из статьи о Бородине, опубликованная в каком-то популярном молодёжном журнале. Ни название её, ни автор на том ветхом уже листе бумаге не отмечены.  Привожу выписанное:

Как личность, как человек, Александр Бородин достоин удивления. Это была в подлинном смысле цельная личность, у которой не было никаких деланных принципов; все поступки вытекали прямо из его богато одарённой, гуманной, чисто русской натуры. Она служила примером того, что аналитическая, строго научная работа не исключает возможность свободного, чисто художественного творчества и наоборот. Бородин был человеком долга и на любые принятые на себя обязательства смотрел серьёзно, с чувством величайшей ответственности перед обществом. «Оставив после себя весьма ценные научные исследования и неподражаемые страницы художественного творчества, - вспоминал десять лет спустя после кончины учителя Дианин, - он при жизни служил для окружающих идеалом человека, беззаветно преданного служению науке и искусству, и всегда горячо отзывчивого на всё доброе и прекрасное». Как чисто русский человек по самосознанию, профессор Бородин продолжил миссию великого химика Зинина возбуждать в учениках чувство народности, учил их любить науку и стремиться к её развитию на родной почве родными силами.

Если поговорка о двух зайцах верна, то можно предположить, что Бородин не гнался за ними. Они сами выбежали на него, определив чутьём достойного, считая за честь оказаться в надёжных руках.