Значительная часть Национальной гвардии Парижа просила поддержки провинций в восстановлении порядка. (Из циркуляра Тьера префектам от 27-го марта.)
Эта неделя завершилась триумфом Парижа. Париж Коммуны снова стал играть роль столицы Франции, снова стал инициатором национального возрождения. В десятый раз с 1789 года трудящиеся указали Франции правильный путь.
Прусские штыки обнажили нашу страну такой, какой ее оставило 80-летнее господство буржуазии – Голиафом, отданным на милость своего кучера.
Париж разорвал тысячу пут, которые приковывали Францию к земле, как Гулливера, принесенного в жертву муравьям. Город восстановил кровообращение в своих затекших членах, он сказал: - Жизнь всей нации существует в каждом из живых организмов. Требуется единство людского муравейника, а не казармы. Органичной клеткой Французской республики является муниципалитет, коммуна.
Лазарь Империи и осады воскрес. Сорвав со лба салфетку и стряхнув саван, он собрался начать новую жизнь, включив в свою процессию возродившиеся коммуны Франции. Эта новая жизнь омолодила всех парижан. Те, кто месяц назад пребывал в отчаянии, наполнился теперь энтузиазмом. Посторонние люди общались друг с другом и обменивались рукопожатием. Ибо, на самом деле, мы не были чужими друг к другу, но связаны между собой одинаковой верой и стремлением.
Воскресенье 26-го марта было радостным и солнечным днем. Париж снова дышал полной грудью, подобно человеку, только что избегнувшему смерти или смертельной опасности. В Версале обстановка выглядела мрачной, жандармы заняли вокзал, в грубой форме требовали паспорта, подвергали конфискации все парижские газеты и при малейшем выражении симпатии к городу вас арестовывали. В Париж все въезжали свободно. Улицы города кишели людьми, кафе полнились людским гомоном. Один и тот же парень предлагал громким криком «Парижскую газету» и «Коммуну». Выпады против ратуши, протесты немногих оппозиционеров были наклеены на стены рядом с плакатами ЦК. Народ оставил гнев, потому что у него пропал страх. Избирательный бюллетень заменил винтовку.
Законопроект Пикара давал Парижу только 60 муниципальных советников, по три на каждый округ, независимо от численности его населения. Таким образом, 150 000 жителей 11-го округа имело то же число представителей, что и 45 000 жителей шестнадцатого округа. ЦК постановил, что советник должен избираться от 20 000 жителей и от 10 000 тех, которые составляли остаток в округах, - в целом, 90 советников. Выборы проводились на основе избирательных списков февраля в обычной манере. Только ЦК выразил пожелание, чтобы в будущем открытое голосование считалось единственным способом, достойным демократических принципов. Все пригороды подчинились и голосовали открыто. Избиратели квартала Сент-Антуан, выстроившись в длинные колонны, с красным флагом впереди, с избирательными бюллетенями, пришпиленными к шляпам, прошли перед колонной Бастилии и в том же порядке разошлись по своим участкам.
Исключающее всякие сомнения согласие и объединение мэров побуждало также голосовать буржуазные кварталы. Выборы являлись законными, поскольку с ними согласились полномочные представители правительства. Голосовали 287 000 человек, по сравнению с февральскими выборами, значительно больше, несмотря на то, что из-за открытия ворот города после осады большая часть праздного населения устремилась в провинции поправлять здоровье.
Выборы проводились в атмосфере, приличествующей свободным людям. На подходах к залам голосования не было никакой полиции, никаких интриг. Тем не менее, Тьер имел бесстыдство телеграфировать в провинции (103): «Выборы пройдут сегодня при отсутствии свободы и морального авторитета». Свобода была настолько полной, что во всем Париже не нашлось ни единого голоса протеста.
Умеренные газеты даже хвалили статьи Officiel, в которых делегат Лонге разъяснял роль будущей Общественной Ассамблеи: «Помимо всего, она должна определить свой мандат, определить границы своей компетенции. Первым ее делом должно стать обсуждение и выработка собственной хартии. Сделав это, она должна рассмотреть средства обеспечения такого статуса муниципальной автономии, признанного и гарантированного центральной властью». Ясность, благоразумие и умеренность, которые отличали все официальные действия, производили впечатление на самых закоснелых людей. Не ослабевала лишь ненависть версальцев. В тот же день Тьер вопил с трибуны: - Нет, Франция не позволит торжествовать этим разбойникам, которые утопят ее в крови.
На следующий день 200 000 «разбойников» подошли к ратуше, чтобы ввести в должность своих избранных представителей, под бой батальонных барабанов, с развевающимися знаменами, поднятыми над фригийскими колпаками, с красными оборками вокруг мушкетов. Их ряды пополнились строевыми солдатами, артиллеристами и моряками, сохранившими верность Парижу. Они стекались со всех улиц на площадь deGreve, подобно тысяче струй великой реки. В центре ратуши, против ее центральной двери, поднялась большая платформа. Над ней возвышался бюст Республики, обвязанный красным шарфом. Огромные красные транспаранты бились о торцевую стену и колокольню, как языки огня, неся добрые вести Франции. Сотня батальонов заполнила площадь и сложила свои штыки, сверкавшие на солнце, перед ратушей. Другие батальоны, которые не могли прийти, выстроились вдоль улиц вплоть до бульвара Севастополя и причалов. Перед платформой сгруппировались знамена, несколько триколоров, все с красными кисточками, символизируя пришествие народа. Пока заполнялась площадь, зазвучали песни, оркестры играли Марсельезу и Походную песнь. Горнисты проиграли сигнал к салюту, и на набережной загрохотали пушки старой Коммуны.
Внезапно шум и грохот умолкли. На платформе появились члены ЦК и Коммуны, с красными шарфами, перекинутыми через плечи. Выступил Ранвир: - Граждане, мою душу слишком переполняет радость, чтобы произносить речь. Позвольте мне только поблагодарить жителей Парижа за тот великий пример, который они показали миру. – Член ЦК зачитал имена избранников. Барабаны отбили торжественную дробь, оркестры и двести тысяч голосов подхватили ее Марсельезой. В паузе Ранвир воскликнул: - От имени народа Коммуна провозглашена!
Тысячекратное эхо ответило: - Да здравствует Коммуна! – На кончиках штыков вращались шапки, в воздухе трепетали флаги. Тысячи рук махали платками в окнах и с крыш. Скоротечные раскаты пушечной стрельбы, музыка оркестров и дробь барабанов смешались в единый грозный гул. Сердца трепетали от радости, глаза наполнялись слезами. Париж никогда не был так взволнован со времени великой Федерации.
Прохождение колонн умело регулировалось Брунелем, который, освобождая площадь от одной колонны, вводил на нее те батальоны, которые находились снаружи, все одинаково стремились приветствовать Коммуну. Флаги склонялись перед бюстом Республики, офицеры салютовали саблями, солдаты поднимали вверх свои мушкеты. Лишь к семи часам вечера прошла последняя колонна.
Агенты Тьера возвращались в Версаль и удрученно сообщали ему: - Поистине, весь Париж принял участие в демонстрации. – ЦК же мог с энтузиазмом заявить: «Сегодня Париж открыл новую страницу в летописи истории, и записал в ней свое могучее имя. Пусть шпионы Версаля, которые рыщут среди нас, идут и сообщат своим хозяевам, что значит общественное движение всего населения. Пусть эти шпионы уносят с собой величественный образ народа, вновь обретающего свой суверенитет».
Эти слова, как вспышка молнии, могли бы заставить прозреть и слепого. 187 000 избирателей. 200 000 человек в едином кличе. Это не тайный комитет, не горстка фракционеров-мятежников и бандитов, как об этом говорили в течение десяти дней. Здесь была могучая сила на службе четкой идее общественной независимости, интеллектуальной жизни Франции – бесценная сила во время всеобщей анемии. Находка, столь же бесценная, как компас, спасшийся после крушения и спасающий уцелевших людей. Это был один из тех исторических переломов, когда люди могут преображаться.
Либералы, если вы из добрых побуждений призывали к децентрализации под властью Империи, республиканцы, если вы усвоили уроки июня 1848 года и декабря 1851 года, радикалы, если вы, действительно, желаете самоуправления народа, - слушайте этот новый голос, воспользуйтесь этой прекрасной возможностью.
Но, пруссаки! Ну, и что? Почему не ковать оружие на виду у противника? Буржуа, разве не видели иностранцы, что ваш предшественник Этьен Марсель пытался переделать Францию? А ваш Конвент, разве он не действовал без промедления среди урагана?
И каков же их ответ? Смерть Парижу!
Накал гражданского разлада уничтожает внешний лоск и срывает все маски. Как и в 1791, 1794 и 1848 г.г., монархисты, клерикалы, либералы, радикалы держатся бок о бок, все вместе, с занесенными на народ кулаками – одна армия в разном обмундировании. Их децентрализация всего лишь провинциальный и капиталистический федерализм, их самоуправление – расходование бюджета в собственных интересах, точно так же, как вся политическая наука их государственных деятелей состоит лишь в кровопролитии и осадном положении.
Какая бы буржуазия на свете после столь колоссальных несчастий не позаботилась бы с предельным вниманием о таком резервуаре живой силы?
Они же, видя, что этот Париж способен породить новый мир, что его сердце наполнено лучшей кровью Франции, думали лишь об одном – пустить кровь Парижу.