Все районы Франции объединились и сплотились вокруг Ассамблеи. (Циркуляр Тьера провинциям, вечером 23-го марта.)
Каково было положение в провинциях?
В течение нескольких дней провинции в отсутствие парижских газет перебивались лживыми депешами Тьера, числом в 103. Затем, ознакомившись с подписями под прокламациями ЦК и не найдя среди них имен ни представителей левых, ни светочей демократии, они спросили: - Кто такие, эти незнакомые люди? – Буржуазные республиканцы, введенные в заблуждение событиями, происходившими в Париже во время осады, искусно обманутые также консервативной прессой, как и их предшественники, в свое время вопившие: - Питт и Кобург, - когда не могли уяснить суть народных движений, сейчас кричали: - Эти незнакомцы не могут быть никем иным, как бонапартистами. – Только народ проявил верный инстинкт.
Парижская коммуна отозвалась первым эхом в Лионе. Это был неизбежный отзвук. С возникновением Ассамблеи трудящиеся оказались под присмотром. Муниципальные советники, слабовольные люди, некоторые, почти реакционеры, спустили красный флаг под предлогом того, что «гордый флаг сопротивления, по крайней мере, не должен пережить унижение Франции». Этот неуклюжий трюк не мог обмануть народ, который, в Гвийотьере, установил охрану своего флага. Новый префект, Валентен, бывший офицер, столь же грубый, как и вульгарный, нечто вроде Клемана-Тома, предостаточно дал людям понять, что за Республику он держит для них про запас.
19-го марта, едва услышав первую весть, республиканцы всполошились, они не скрывали симпатий к Парижу. На следующий день Валентен выпустил провокационную прокламацию, распространенную парижскими газетами, но отказался послать какую-либо депешу. 21-го марта, некоторые члены муниципального совета стали проявлять свое возмущение более открыто. Один из них сказал: - Давайте, по крайней мере, проявим смелость в объявлении Коммуны Лиона. – 22-го марта, в полдень, 800 делегатов Национальной гвардии собрались во дворце Св.Петра. Внесли предложение сделать выбор между Парижем и Версалем. Граждане, приехавшие из Парижа, объяснили суть происходивших там событий. Многие участники собрания пожелали немедленного выбора Парижа. В конце концов, собрание направило делегатов в ратушу с требованием расширить муниципальные свободы, назначить мэра главой Национальной гвардии и наделить его полномочиями префекта.
Муниципальный совет как раз заседал. Мэр Эно, тупой реликт 1848 года, возражал против всякого сопротивления Версалю. Мэр Гвийотьера, Крестен, известный республиканец потребовал, чтобы депутаты местного совета хотя бы направили протест Версалю. Другие хотели, чтобы совет расширил свои прерогативы. Эно угрожал подать в отставку, если заседание будет продолжаться в том же духе. Он предложил депутатам извиниться перед префектом, который собирал батальоны реакционеров.
Когда прибыли делегаты из дворца Св.Петра, Эно обошелся с ними весьма грубо. Одна депутация следовала за другой, встречая тот же прием. Однако в это время выступили батальоны из Бротто и Ла Гвийотьера, а в 8 часов вечера плотная масса людей заполнила площадь Терро перед ратушей, выкрикивая: - Да здравствует Коммуна! Долой Версаль! – Реакционные батальоны не откликались на обращение префекта.
Часть депутатов муниципального совета встретились снова в 9 часов вечера, в то время как другие депутаты вместе с Эно переругивались с делегатами. После ответа мэра, не оставлявшего никакой надежды на взаимопонимание, делегаты вошли в зал заседаний совета, и толпа, извещенная об этом, ворвалась в ратушу. Делегаты, сидевшие вокруг стола заседаний, назначили Крестена мэром Лиона. Он отказался, и после вызова для объяснений заявил, что руководство движением принадлежит тем, кто его начал. Вслед за громкой словесной перепалкой национальные гвардейцы огласили состав Общественного комитета, во главе которого они поставили пять муниципальных советников – Крестена, Дюрана, Буватье, Пере и Велэ. Делегаты послали за Валентеном и спросили, поддерживает ли он Версаль. Тот ответил, что его прокламация не оставляет сомнений в этом отношении, после чего был взят под арест. Затем участники заседания приняли решение о провозглашении Коммуны, роспуске муниципального совета, отстранении префекта и генерале Национальной гвардии, которого должен был сменить Риччиотти Гарибальди, прославившийся во время службы в армии в Вогезах. Об этих решениях оповестили народ, приветствовавший их восторженными возгласами. На балконе снова вывесили красный флаг.
Рано утром следующего дня, 23-го марта, пять советников, назначенные предыдущим вечером, отказались выполнять свои функции, вынуждая, таким образом, повстанцев представляться самостоятельно Лиону и соседним городам. – Коммуна, - говорили они, - должна потребовать для Лиона права устанавливать и регулировать налоги, иметь свою полицию, распоряжаться Национальной гвардией, которой следует занять все позиции и форты. – Эту довольно мизерную программу дополнили чуть позже требованием учредить комитеты Национальной гвардии и Республиканский альянс. – С провозглашением Коммуны налоговое бремя уменьшится, не будут проматываться государственные деньги, будут образованы социальные учреждения, которых требует рабочий класс. Облегчится бремя бед и страданий на пути к окончательному исчезновению скрытого социального зла – пауперизма. – Эти неполноценные прокламации, неубедительные, нечеткие в отношении опасностей, грозящих Республике, и клерикального заговора, были рычагами, при помощи которых можно было поднять на борьбу лишь низшие слои среднего класса.
Таким образом, повстанческий комитет оказался в изоляции. Он овладел фортом Шарпенне, запасся патронами, установил вокруг ратуши пушки и пулеметы. Однако общественные батальоны, за исключением двух-трех, ушли от ратуши, не оставив пикет, организовывались силы сопротивления. Генерал Круза собрал на вокзале всех солдат, моряков и стрелков, рассеянных вокруг Лиона. Эно назначил Бура командующим Национальной гвардией. Офицеры батальонов правопорядка выступили против Коммуны и отдались в распоряжение муниципального совета, который заседал в кабинете мэра рядом с повстанческим комитетом.
Невзирая на то, что сам распустил предыдущим вечером Совет, комитет пригласил его провести заседание в обычной совещательной комнате. Депутаты Совета прибыли в 4 часа. Комитет уступил им комнату, гвардейцы заняли места, предназначенные для публики. Если бы республиканские советники обладали энергией этих представителей среднего класса, предчувствием будущих зверств консерваторов, они бы возглавили народное движение. Но они оставались, во всяком случае, некоторые из них, теми же самыми меркантильными аристократами, озабоченными своим золотом и собственными персонами в ходе оборонительной войны. Другие оставались теми же самыми высокомерными радикалами, которые всегда стремились не к освобождению, а к подчинению рабочего класса. Пока советники дискутировали без принятия определенного решения, гвардейцы в растущем нетерпении позволили себе несколько восклицаний, шокировавших советнический аристократизм. Советники резко поднялись, чтобы уйти и составить обращение к Эно.
Вечером прибыли из Парижа в клуб на улице Дюгюклен два делегата ЦК. Их привели в ратушу, с большого балкона которой они произнесли речь перед массами людей, кричавших: - Да здравствует Париж! Да здравствует Коммуна! – Вновь выкрикивали имя Риччиотти.
Но это была всего лишь демонстрация. Сами делегаты имели слишком мало опыта, чтобы воодушевлять движение и управлять им. 24-го марта на площади Терро осталось лишь несколько групп праздношатающихся людей. Призыв к борьбе не нашел отклика. Четыре главных газеты Лиона, радикалы, либералы и клерикалы «решительно осудили всякое потворство парижскому, лионскому и иному мятежу». Генерал Круза распространил слух, что пруссаки, дислоцированные в Дижоне, угрожали оккупировать Лион в течение 24 часов, если там не будет восстановлен порядок. Комитет, редеющий все больше и больше, снова обратился к Совету, который теперь заседал в здании Биржи, с предложением передать ему власть. Совет отказался иметь с ним дело. – Нет, - сказал мэр, - мы никогда не примем Коммуну. – А когда прибыли ополченцы из Бельфора, Совет решил оказать им торжественный прием. Это было объявление войны.
Переговоры велись с полудня до позднего вечера. Мало-помалу ратуша пустела, члены комитета удалялись тоже. В 4 часа утра двое членов комитета, еще остававшихся в ратуше, сложили полномочия (104), отпустили часовых, стороживших префекта, и покинули здание. На следующий день Лион обнаружил свою Коммуну низложенной.
В тот самый вечер, революционное движение, угасавшее в Лионе, набрало силу в Сент-Этьене. С 31-го октября, когда социалисты почти преуспели в официальном провозглашении Коммуны, они не прекращали призывать к ее учреждению, несмотря на сопротивление и даже угрозы со стороны муниципального совета.
Имелось два республиканских центра – Комитет Национальной гвардии, который находился под влиянием революционного клуба на улице ла Вьерг, и Республиканский альянс во главе передовых республиканцев. Муниципальный совет, за исключением одного двух членов, состоял из тех радикалов, которые не понимали, как противостоять народу без того, чтобы победила реакция. Комитет и Альянс договорились требовать обновления совета.
Рабочие с энтузиазмом приветствовали 18-ое марта. Орган радикалов L’Eclaireurписала, воздерживаясь от какого-нибудь вывода: «Если возобладает Ассамблея, то Республика погибнет, если, с другой стороны, депутаты Парижа отмежуются от ЦК, то у них для этого возникнут, должно быть, веские основания». Народ пошел напрямик. 23-го марта клуб на ла Вьерг отправил делегатов в ратушу требовать учреждения Коммуны. Мэр обещал передать вопрос на обсуждение своих коллег. Альянс тоже пришел требовать включения в совет некоторого числа делегатов.
На следующий день, 24-го марта, делегаты вернулись. Члены Совета подали в отставку и заявили, что будут выполнять свои функции лишь до их замены избирателями, выборы же должны состояться без всякого промедления. Это было поражением, поскольку в тот же день временно исполняющий обязанности префекта Морелье призвал население воздержаться от поддержки провозглашения Коммуны и уважать власть Ассамблеи. В 7 часов вечера рота Национальной гвардии поставила часовых у ратуши под крики: - Да здравствует Коммуна! – ЦК призвал Альянс присоединиться в операции по овладению ратушей. Радикалы отказались, заявив, что обещания Совета достаточно, что движения в Париже и Лионе носят неясный характер и что необходимо поддерживать порядок и спокойствие в обществе.
Во время этих переговоров в клубе на ла Вьерг собрались люди, обвиняя первую делегацию в нерешительности. Решили послать другую делегацию в сопровождении решительных сторонников Коммуны, чтобы эта делегация не уступала. В 10 часов две колонны по 400 человек подтянулись к ограждению перед ратушей. Проходы в ограждении были перекрыты по приказу нового префекта Де л’Эспе, управляющего чугунолитейным заводом, который вскоре прибыл, чтобы урезонить зачинщиков беспорядков. Однако люди начали валить ограду, и возникла необходимость пропустить их делегатов. Те нашли мэра и Морелье, которым напомнили о Коммуне и временном созыве общественной комиссии. Мэр отказался подчиниться требованиям, бывший префект упрямо пытался доказывать, что Коммуна была изобретением пруссаков. Не сумев убедить делегатов, он пошел предостеречь Де л’Эспе – префектура соприкасалась с мэрией. Затем оба они, пройдя через сад, смогли встретиться с генералом Лавое, командующим гарнизоном.
В полночь делегаты, ничего не добившись, заявили, что никому не разрешается покинуть ратушу. Они сходили к ограде сообщить демонстрантам о сложившемся положении. Некоторые побежали искать оружие, другие проникли в Зал экспертов, где провели митинг. Ночь прошла в большом возбуждении. Делегаты, узнавшие только что о неудаче движения в Лионе, заколебались. Люди грозили им неприятностями и требовали общего сбора. Мэр отказался им уступить. Наконец, в 7 часов вечера он пошел на уловку, пообещав предложить проведение плебисцита по вопросу учреждения Коммуны. Один делегат зачитал это заявление людям, которые сразу покинули ратушу.
В это время Де л’Эспе придумал блестящую идею общего сбора, которого люди напрасно требовали с полночи. Он собрал для наведения порядка отряд национальных гвардейцев, вернулся с ними в пустую ратушу и объявил о своей победе. Муниципальный совет сообщил ему об утреннем соглашении, но Де л’Эспе отказался назвать точную дату выборов. Кроме того, сказал он, генерал обещал ему помощь гарнизона.
В 11 часов призыв к оружию префекта собрал все гражданские батальоны. Отряды, выстроившиеся перед ратушей, кричали: - Да здравствует Коммуна! – Де л’Эспе послал за своим войском, состоявшим из 250 пеших солдат и двух эскадронов гусаров, которые прибыли без особого желания. Их окружил народ, члены Совета выразили протест, и префект был вынужден отвести свое войско, оставив перед толпой людей лишь шеренгу пожарников и две роты в ратуше, только одна из которых поддерживала партию порядка.
К середине дня Совет вызвал делегацию, намереваясь выполнить свое обещание. Присутствовавшие в небольшом числе советники были не прочь взять в качестве своих помощников по два делегата от каждой роты, но Де л’Эспе высказался против любых уступок. В 4 часа прибыла весьма многочисленная делегация от Комитета. Префект требовал укрепить оборону ворот, но пожарники подняли мушкеты прикладами вверх и открыли ворота. Де л’Эспе был вынужден принять несколько делегатов.
Толпа за пределами ратуши ожесточалась, теряя терпение из-за бесполезных переговоров. В 4.30, когда прибывали рабочие оружейной мастерской, выстрелом из окна одного из домов вокруг площади был убит рабочий Лионне. В ответ прозвучала сотня выстрелов. Забили барабаны, горнисты сыграли сигнал к атаке. Гражданские батальоны бросились на штурм ратуши, в то время как другие гвардейцы обыскивали злополучный дом, откуда, как полагали, прозвучал выстрел.
Услышав шум пальбы, префект прервал переговоры и попытался сбежать так же, как прошлой ночью. Он, однако, сбился с пути, был опознан и задержан вместе с заместителем прокурора Республики. Их отвели в большой зал и показали народу с балкона. Толпа освистала префекта, уверенная в том, что именно он отдал приказ стрелять в людей. Один из реакционных охранников Де Вентаво, когда бежал из мэрии, был принят за убийцу Лионне. Его унесли куда-то на носилках, которыми только что доставили труп рабочего в больницу.
Префект и заместитель прокурора оставались в большом зале посреди возбужденных людей. Многие обвиняли Де л’Эспе в провоцировании расстрела шахтеров Обена во времена Империи. Он возражал, говоря, что был тогда управляющим шахтами Аршамбола, а не Обена. Мало помалу утомившаяся толпа расходилась, и в 8 часов вечера в зале остались лишь около 40 охранников. Пленники принимали пищу, когда председатель Коммуны, образовавшейся в соседней комнате, заметив, что вокруг все успокоилось, тоже удалился из ратуши. В 9 часов вечера толпа вернулась с криками: - Коммуна! Коммуна! Ставь свою подпись! – Де л’Эспе предложил подписать прошение об отставке, добавив, что делает это под принуждением. Охрана пленников была поручена Виктуару и Фийону, последний – старый эмигрант, весьма неуравновешенный, который сдерживал толпу, настроенную против пленников. В 10 часов, теснимый сутолокой людей, Фийон, как в полудреме, обернулся и двумя выстрелами из своего револьвера убил своего друга Виктуара и ранил барабанщика. Мгновенно на него нацелились мушкеты. Фийон и Де л’Эспе пали замертво. Заместитель прокурора, прикрытый трупом Фийона, избежал попадания пуль. На следующий день его и Де Вентаво отпустили на волю.
В течение вечера сформировалась Комиссия, избранная из числа офицеров Национальной гвардии и обычных ораторов клуба на ла Вьерг. Она санкционировала захват вокзала, овладела телеграфом, конфисковала патроны из порохового погреба и назначила выборы на 29 марта. «Коммуна, - провозглашала комиссия, - не имеет ничего общего с поджогами, воровством, грабежами, с которыми многие любят ее отождествлять. Она означает торжество избирательного права и свобод, отнятых у нас имперским и монархическим законодательством. Это - подлинная основа Республики». Такова была преамбула обращения Комиссии. В этом промышленном муравейнике, окруженные тысячами шахтеров с ла Рикамари и Фирмини, члены Комиссии не нашли ни единого слова для разъяснения социальных вопросов. Комиссию интересовало лишь одно – призыв к общему сбору, на который, как и в Лионе, люди не откликались.
На следующий день, в воскресенье, горожане спокойно и с любопытством читали прокламации Коммуны, расклеенные друг за другом, с обращениями к генералу и прокурору. В то время как последний, ставший добропорядочным радикалом, говорил о бонапартистском заговоре, генерал призывал Совет взять назад свое прошение об отставке. Он пошел к советникам, укрывшимся в казармах, и сказал им: - Мои солдаты не хотят воевать, но у меня есть тысяча ружей. Если вы пожелаете воспользоваться ими, тогда вперед! – Советники доказывали свою непригодность для военных целей, в то же время они, как и в Лионе, отказывались связываться с ратушей, считая, что «можно иметь дело только с честными людьми».
27-го марта представители Альянса и L’Eclaireurвышли из Комиссии, она постепенно уменьшалась. Вечером немногие стойкие члены Комиссии приняли двух молодых людей, делегатов, которых прислал ЦК Лиона. Они призвали продолжать сопротивление. Но ратуша все более пустела, и утром 28-го марта там оставалась лишь сотня человек. В 6 часов появился генерал Лавое со стрелками Вогез и некоторым количеством солдат, прибывших из Монбризона. Национальные гвардейцы в ответ на обращение генерала сложить оружие во избежание кровопролития согласились уйти из мэрии.
Были произведены многочисленные аресты. Консерваторы обрушили на Коммуну обычные обвинения, утверждали, что среди убийц префекта были каннибалы (105). L’Eclaireurне постеснялась доказывать, что движение было чисто бонапартистским. Рабочие чувствовали себя подавленными, и на торжественных похоронах Де л’Эспе негромко, но с глубоким чувством слали властям проклятия.
В Крезо пролетарии тоже были разбиты. Социалисты управляли городом с 4-го сентября, его мэр Дюмэй был раньше рабочим-металлургом. 25-го марта, по получении вестей из Лиона социалисты повели разговор о провозглашении Коммуны. На смотре 26-го марта национальные гвардейцы кричали: - Да здравствует Коммуна! – Толпа горожан сопровождала их до площади Мэрии, контролировавшейся полковником кирасиров Герхардом. Он приказал пешим солдатам стрелять. Те отказались. Тогда он отдал приказ на атаку кавалерии, но охранники подняли штыки и вошли в мэрию. Дюмэй провозгласил упразднение правительства Версаля, провозгласил Коммуну и вывесил красный флаг.
Но в Крезо, как и в других мятежных городах, народ оставался в бездействии. Командующий гарнизоном Крезо вернулся на следующий день с подкреплениями, рассеял толпу, которая стояла на площади, любопытная, но пассивная, и овладел мэрией.
В четыре дня все революционные центры на востоке: Лион, Сент-Этьен и Крезо были утрачены для Коммуны.