Генифе П. Политика революционного террора. 1789 – 1794 / Пер. с фр. Под ред. А.В. Чудинова. – М.: УРСС, 2003. – 320 с.
Данную работу имеет смысл выделить сразу по нескольким основаниям. Во-первых, это один из по прежнему не слишком часто встречающихся образчиков перевода актуальной научной литературы. Работа П. Генифе не относится еще к числу «классических», хотя есть серьезные основания, что ей уготовано это будущее. Опубликованная во Франции в 2000 году, она сразу же вызвала шквал откликов и три года спустя была переведена и опубликована в России. Стало это возможно в первую очередь благодаря уникальной энергии и предприимчивости А.В. Чудинова, историка, принадлежащего к сравнительно «новому» поколению, выступившего за последнее десятилетие с несколькими ценными и оригинальными работами по истории Французской революции[1]. А.В. Чудинов выступил редактором издания, а также переводчиком большей части книги. Работа Генифе и данный момент остается остро дискуссионной, что вызвано самой природой избранного автором подхода к трактуемым им проблемам.
Здесь мы переходим ко второй важной особенности рассматриваемой работы – а именно, к методологическим особенностям исследования. Генифе решительно выходит за пределы позитивистской историографии, не отбрасывая ее, а, скорее, намечая новые линии исследования, проблемные поля – и тем самым ставит не только вопрос о переосмыслении материала, но и – что весьма важно – намечает новые области сбора информации. Хотя предмет исследования четко очерчен, Генифе стремится достигнуть понимания событий французской революции через призму общей логики революционных событий и «логики террора».
Исследование имеет ясную и логичную структуру. Первая глава посвящена уточнению понятия «террора» как политического феномена. Генифе выделяет террор как «трехсубъектную структуру», включающую (1) «террориста», (2) «жертву» террора и (3) «объект» террора – ту группу, на подавление которой, например, террор нацелен. Тем самым из проблемы «террора» исключается все многообразие случаев революционного насилия, имеющих разнородную природу и внимание сосредотачивается собственно на политическом феномене.
Следующие разделы работы освещают идейные (и/или идеологические) корни собственно террора Французской революции. Речь идет, в частности, о тех особенностях политической теории и политических воззрений не-теоретического уровня, что создавали идейные предпосылки для террора. В частности, большой интерес вызывает трактовка одного небольшого фрагмента «Второго трактата о правлении» Дж. Локка, в котором Генифе открывает логические возможности «террористического действия» (стр. 152 – 156). Речь не идет, разумеется, о возложении на классиков либеральной традиции – Локка и Монтескье – роли «идейных отцов» террора. Напротив, важно, что автор вскрывает «террористические» возможности, заложенные в тот круг размышлений, который кажется максимально далеким от террора. Эти «возможности мысли», скрытые от самих авторов, оказались тем не менее реализованы на практике и в дальнейшем, кстати сказать, вызывали «перестройку» либеральной традиции, вызванной учитывать эти неожиданные следствия.
Прослеживая «логику террора», Генифе, в частности, показывает, что возможности для скатывания в террор существовали и в период Учредительного собрания. Последнее не реализовало этот потенциал, оказавшись способным к самоограничению проявлений суверенитета. Одновременно Генифе стремится прояснить социальные основания, сделавшие возможным подобное самоограничение, на которое не смогло пойти ни Законодательное собрание, ни Конвент. Эту возможность Генифе предполагает в особенностях социального состава Учредительного собрания – создавая новое общество, оно само представляло собой воспроизведение социальной системы «старого режима», что давало ему возможность оставаться относительно устойчивым в ситуации качественных социальных перемен.
Логика террора в работе Генифе предстает одновременно как
(1) трансформация наследия ancient regime как системы власти. Народ, манифестирующий себя через представителей или непосредственно, занимает место суверена и, следовательно, наследует все черты абсолютного монарха, в том числе и право на неограниченное насилие. Здесь, отмечает Генифе, важна двойственность ситуации. Абсолютный монарх, теоретически неограниченный, фактически был вынужден всегда действовать в условиях сословного общества – системы корпораций, привилегий (частных прав), регулярных правовых изъятий и т.п. Он был вынужден de facto принимать компромисс как политическую норму, одновременно de jure манифестирую беспредельность/бескомпромиссность власти. Народ как суверен наследует суверену, принимая порядок de jure как фактическое положение вещей – воспринимая народ как суверена, дабы закрепить обретенный статус, стремятся продемонстрировать и фактическую абсолютность его власти;
(2) реализация архаических представлений, в частности, о политике как о войне, решаемой победой одной из сторон, т.е. неприятием нормы компромисса; во-вторых. Другим, пожалуй еще более важным, архаическим элементом выступает представление о идеальном состоянии общества как о единомыслии – разномыслие всеми основными действующими сторонами революции, включая и либералов, воспринималось как нарушение надлежащего порядка вещей, допустимое разве что только до нахождения «правильного» решения (в силу несовершенства человеческого разума). Продолжение разногласий после манифестации «народной воли» (по природе своей, как и воля суверена-монарха, единой) объяснялось либо глупостью, либо предательством[2].
(3) логика, присущая любой социальной революции и потенциально угрожающая и революции политической. Революция предстает как разрушение политического пространства – когда преоблающей становится логика войны, а оппонент превращается во врага. Социальная революция запускает этот механизм по самой своей сути, разрушая прежнее социальное пространство, а тем самым и пространство сосуществования, взаимопереплетения интересов и (в большинстве случаев сознательно неформулируемой) иерархии целей.
Террор и революция в целом, по крайней мере в одном из аспектов, предстают как реализация традиционных моделей в совершенно отличных от традиции условий, когда запускаются механизмы, потенциально наличествовавшие в обществе и проявлявшиеся в соответствующих ситуациях, но имеющие свой естественный упор в сложившихся социальных, политических, культурных и т.п. структурах. Исчезновение «ситуации традиции» приводит к тому, что традиционные модели предстают в совершенно новых с виду формах – революция тем самым предстает одновременно и как принципиальная новизна, и как актуализация традиции и архаики.
Мы, разумеется, смогли остановится только на ряде моментов работы, наиболее привлекших наше внимание своей концептуальной насыщенностью. В заключение отметим только качество перевода, для современной научной литературы уникальное. При переводе удалось не только выдержать требования научной точности, но и передать своеобразие и интеллектуальное очарование текста Генифе, что было тем сложнее, что сам автор предпочел оригинальный для такого рода работ жанр эссе.
[1] В 2007 году в изд-ве «Наука» вышла его работа «Французская революция: история и мифы», фактически являющаяся сборником статей, в значительной части уже ранее опубликованных. Тем не менее, объединенные под одной обложкой они дают новое – более целостное – представление как о направлении авторских исследований, так и о направлении поиска адекватной методологической базы.
[2] В этом тщательно проделанном анализе образа «единства» Генифе тесно связан с идеями Б. Бачко, высказанными тем в замечательной работе «Как выйти из Террора?», что автор многократно высказывает в подстрочных примечаниях и в предпосланной работе благодарности.
Великая французская революция (хронологическая таблица).
Исторические лица Франции (биографический справочник)
Морщихина Л.А. Утопия и Великая французская революция "Фрагменты республиканских установлений" ("Les Institutions republicaines. Fragments") А. Сен-Жюста как характерный пример утопического творчества XVIII века.
Морщихина Л.А. Военная деятельность Антуана Сен-Жюста