Совещание по разведке в Праге – Поездка в Голландию – Покушение – Похороны Гейдриха – Реакция Канариса – Беседы с Гитлером и Гиммлером – Карательные меры – Тайна остается нераскрытой – Разговор с Гиммлером.
В мае 1942 года Гейдрих созвал в Праге, в Градчанах, рабочее совещание всех руководителей отделов и управлений разведки и руководящих сотрудников управления зарубежных стран и разведки Главного командования вермахта. Для соблюдения внешних приличий и демонстрации хороших отношений между различными ведомствами разведки на этом совещании должно было быть оглашено новое рабочее соглашение – те самые «десять заповедей», о которых я уже упоминал, в их новой редакции. Все участники совещания были личными гостями Гейдриха, заместителя рейхспротектора Богемии и Моравии. Совещание было устроено с большой предусмотрительностью, Гейдрих входил во все подробности его подготовки. В своем номере гостиницы каждый гость обнаружил памятный подарок – изделия чешских ремесленников ибутылку сливовицы. Председательствовали на совещании совместно Гейдрих и Канарис, однако оно принесло успех только одному из председателей – Гейдриху. В новом рабочем соглашении Канарис вынужден был, наряду с многими другими пунктами, признать, что вопросами политической разведки в зарубежных странах отныне будет заниматься исключительно 6‑е управление. Он обещал также принять все меры, чтобы помочь в осуществлении этого требования.
После совещания я имел продолжительную беседу с Канарисом, во время которой он довольно грустно заметил, что хотя решение найдено, он не может избавиться от чувства, что Гейдрих все еще не отказался от идеи повести против него генеральное наступление. И у меня было впечатление, что Гейдрих по‑прежнему намеревается систематически подрывать позиции Канариса, и я до сих пор убежден в том, что адмиралу пришлось бы покинуть политическую арену еще в 1942 году, если бы Гейдрих не погиб.
После окончания совещания я еще два дня провел в Праге, чтобы обсудить с Гейдрихом наши внутренние дела. Мне бросилось в глаза, что он вновь заговорил о своих все более ухудшающихся отношениях с Гиммлером и Борманом. Напряженность между ними, сказал он, настолько возросла, что он планирует, изыскав подходящий предлог, ввести меня в состав непосредственного окружения Гитлера, чтобы, как он буквально выразился, иметь своего человека «наверху», который бы замолвил иногда за него словечко. Я пытался отговорить его от этого замысла, но он постоянно возвращался к нему. В конце концов мы договорились, что меня прикомандируют сроком на шесть недель к штабу фюрера, но этому так и не суждено было сбыться.
После визита в Прагу я с несколькими специалистами отправился в Голландию. Я располагал интересными сообщениями о деятельности нидерландских борцов Сопротивления; авторы этих сообщений обещали мне предоставить в наше распоряжение пятерых нидерландских борцов Сопротивления, прошедших тщательную подготовку в Англии и заброшенных с самолетов в Голландию. Наша разведка их опознала и арестовала. Теперь они выражали готовность работать на нас в качестве двойников. На них, казалось, можно было полностью положиться. Кроме того, особый интерес представляло обнаруженное в связи с их арестом техническое сотрудничество между руководящим центром в Лондоне и группами Сопротивления в Голландии. Английские самолеты в то время совершали вылеты в определенный район материка, координаты которого были заранее установлены. Летчики и ожидавшие их на земле агенты вели с помощью новейших ультракоротковолновых радиоприемников между собой переговоры, в результате которых они не только обменивались информацией; самолеты могли, следуя указаниям с земли, сбрасывать оружие, взрывчатку и деньги. Мы хотели взглянуть на новую радиоаппаратуру, захваченную в Голландии.
Во время рабочего обсуждения в Гааге телеграф неожиданно сообщил, что на Гейдриха в Праге совершено покушение, в результате которого он тяжело ранен. Одновременно от меня требовали немедленного возвращения в Берлин. Я в тот момент молниеносно вспомнил рассказ Гейдриха о трениях между ним, Гиммлером и Борманом, поэтому размышляя о вдохновителях этого покушения, я не мог не направить свои подозрения по определенному руслу. Я не сомневался нисколько в том, что людям такого склада, как Гиммлер и Борман, успехи Гейдриха, далеко превосходящего их по силе духа и интеллекта, неминуемо должны стать поперек горла. Близкий к Гитлеру крайне тесный круг руководителей, основной движущей силой которого были внутренние интриги и распри, отлично знал, что с Гейдрихом такая тактика безрезультатна. Гейдрих просто не давал себя обыграть, кроме того, у него под рукой всегда были наготове необходимые средства, позволяющие мгновенно реагировать на любое изменение ситуации. Я даже убежден в том, что Борман, если бы Гейдрих остался жив, в один прекрасный день попался бы в его сети и был бы низвергнут со своего пьедестала. Но случилось иначе.
Во время нашей последней встречи Гейдрих рассказал мне о следующем происшествии.
Когда Гейдрих в последний раз явился в штабквартиру фюрера, он должен был сделать Гитлеру доклад об определенных экономических проблемах протектората и сообщить ему подготовленные по этому поводу предложения. Он долго ожидал Гитлера в приемной его бункера. Внезапно оттуда вышел Гитлер в сопровождении Бормана. Гейдрих приветствовал Гитлера, как положено, и ожидал, что теперь Гитлер обратится к нему и попросит его сделать доклад. Однако вместо этого фюрер смотрел на него недовольным взглядом, не говоря ни слова. Затем Борман снова пригласил Гитлера пройти в бункер. В этот день Гитлер так и не принял Гейдриха. На следующий день Борман объяснил ему, что фюрер не придает больше докладу Гейдриха никакого значения, поскольку он уже выяснил для себя проблемы, которые предполагалось обсудить с Гейдрихом. Внешне Борман держался в высшей степени вежливо, но во всей его манере отчетливо ощущалась ледяная холодность. Попытка Гейдриха добиться аудиенции у Гитлера потерпела неудачу. Через день он, вопреки всем своим планам, вернулся в Прагу.
С того времени Гейдриха не покидало ясное ощущение – проявлявшееся внешне в его растущем беспокойстве, – что по нему задумали нанести решающий удар. При этом мне кажется, что его волновал не столько сам по себе факт готовящегося удара, сколько вопрос, когда и как он будет нанесен. В конце концов, это было причиной того, почему он хотел, чтобы я некоторое время числился в штате штаб‑квартиры фюрера.
Нет, я не думал, что покушение совершили чехи или сторонники каких‑либо зарубежных группировок. Внутренне я был убежден, что Гейдрих пал жертвой суда Фемы [1] руководящей верхушки (Гитлер – Борман – Гиммлер).
Из Голландии я незамедлительно вылетел в Берлин. Как мне сообщили, руководители 4‑го и 5‑го управлений, Мюллер и Небе, поспешили на место происшествия. Я намеренно держался в тени. Вскоре Мюллер сообщил, что Гейдрих доставлен в один из пражских госпиталей и до сих пор находится без сознания. Многочисленные осколки образовали очаги воспаления, особенно серьезно повреждена селезенка. На седьмой день наступил общий сепсис, быстро приведший к смерти. Впоследствии специалисты‑медики критиковали методы лечения, примененные профессором Гебхардсом, личным врачом Гиммлера. Насколько я припоминаю, можно было, по мнению врачей, попытаться сделать операцию на селезенке, чтобы своевременно предотвратить возможность заражения в главном очаге воспаления.
На основе информации, полученной от Мюллера, последующего изучения материалов следствия выяснилась следующая картина: Гейдрих, как обычно, утром выехал из своего поместья под Прагой на большом автомобиле марки «Мерседес» в свою резиденцию в пражский кремль, Градчаны. Он, как обычно, сидел рядом с водителем. Почти на границе города улица делала резкий поворот, где мчавшийся на полной скорости автомобиль должен был притормозить. Я хорошо, знал это место, так как часто проезжал мимо него вместе с Гейдрихом. В этом пункте, где машина должна была снизить скорость до тридцати километров в час, поджидали три человека. Один из них дежурил метрах в пятидесяти от поворота; главный боевик стоял прямо на повороте, третий – метрах в пятнадцати за ним. У всех троих были с собой велосипеды, которые они прислонили к стене. На повороте автомобиль затормозил сильнее, чем обычно, так как первый из диверсантов выскочил перед машиной и открыл беспорядочную стрельбу из револьвера. Водитель, сбитый с толку, сбросил скорость еще больше, так что теперь машина двигалась со скоростью пешехода. В этот момент главный диверсант бросил бомбу, имевшую форму кегельного шара, которая подкатилась точно под автомобиль, где и взорвалась. Машина, несмотря на бронированную обшивку, была полностью разрушена. Водитель отделался только сильно кровоточащими ранами, основная сила взрыва поразила Гейдриха, который, хотя и был тяжело ранен, успел прорычать своему водителю: «А ну, жми на полный!» Но машина не трогалась с места. Тогда Гейдрих выскочил из машины и выстрелил несколько раз по убегавшим заговорщикам. После этого он упал без сознания. Судьбе было угодно, чтобы в тот день за рулем его автомобиля сидел не старый, проверенный шофер; он наверняка не испугался бы первого заговорщика, перебежавшего дорогу.
В результате длительных исследований специалисты из института криминалистики установили, что заговорщики использовали совершенно незнакомую конструкцию бомбы. Она представляла собой бесформенную, легко взрывающуюся массу, снабженную взрывателем, также совершенно необычной конструкции. Механизм взрывателя был настроен на взрыв на расстоянии семи метров от точки бросания, и по тому, как бомба сработала, было видно, что вся система работала исключительно точно. По всем признакам, взрывчатое вещество бомбы было английского производства, что, само по себе, еще ни о чем не говорило относительно инициаторов этого покушения. Мы сами почти исключительно пользовались английской взрывчаткой, так как она была пластичной и более эффективной.
Сразу же после получения известия о смерти Гейдриха я выехал в Прагу. Его тело находилось во дворце Градчан. Сотрудники из ближайшего окружения Гейдриха должны были стоять в почетном карауле. Для меня оказалось нелегким делом, потребовавшим значительных физических усилий – стоять в полной форме, со стальным шлемом на голове при температуре +38° в тени, к тому же караул сменялся только через два часа. Через три дня гроб, сопровождаемый торжественным шествием, был перенесен из пражского кремля на вокзал и оттуда доставлен в Берлин. Население с большим вниманием следило за происходившим. Примечательно, что многие дома были украшены траурными флагами.
В Берлине после траурной церемонии в имперской канцелярии и выступлений Гитлера и Гиммлера состоялось погребение. В своей траурной речи Гитлер назвал Гейдриха «человеком с железным сердцем». Вся эта картина показалась мне, стоявшему в толпе министров, генералов, дипломатов и высших партийных чиновников, представлением из эпохи Чезаре Борджа. Довершало ее то, что никто иной, как Канарис, обливаясь слезами, сказал печальным голосом: «Он был большим человеком, я думаю, что потерял в нем друга».
Вскоре после этого адмирал сказал мне, что теперь, после смерти Гейдриха нам нужно еще более сплотить наши усилия, ведь у нас – общая судьба. Я возразил ему, что сотрудничество должно основываться на взаимности и что я пойду своим путем, если увижу, что добрая воля Канариса не находит своего реального воплощения на практике. Он вздохнул с сожалением и сказал: «Вы также неумолимы, как и Гейдрих».
Гиммлер использовал траурную церемонию как повод собрать всех руководителей управлений РСХА. Воздав должное заслугам Гейдриха, отметив положительные черты его характера и большое значение проделанной им работы, Гиммлер заявил, что считает невозможным найти человека, который смог бы руководить созданным Гейдрихом гигантским аппаратом РСХА так, как им руководил сам Гейдрих. По договоренности с фюрером, сказал он, он предварительно возглавит РСХА сам, пока не будет решен вопрос о подходящем преемнике. Затем он подверг критике межведомственные интриги и споры о подчиненности, отчитал начальников управлений и, наконец, обратился ко мне. Я уже весь сжался в ожидании головомойки и был изумлен, когда вместо ледяных нотаций меня согрели живительные лучи милости Гиммлера. Он благожелательно улыбнулся и сказал, что в моем ведении – самое трудное управление, и заявил, что не потерпит в будущем никаких нападок на меня. Для меня так и осталось загадкой, почему я внезапно получил такую поддержку от Гиммлера. Но удовлетворения я при этом не испытывал, так как слишком часто мне приходилось удостовериться в том, насколько быстро меняется «погода» после таких высказываний.
Вечером после выступлений Гиммлера Гитлер еще раз созвал всех руководителей управлений. Совещание проходило в бывшем рабочем кабинете Гейдриха. Гитлер почтил память покойного и обязал всех руководителей СС «в память об умершем отдать все свои силы общему делу». Свою речь он закончил призывом к тому, чтобы отныне лозунг СС гласил: «Права или неправа моя страна, но она – мое отечество», совершенно не упомянув о девизе, сплотившем всех членов ордена: «Моя честь – верность».
После покушения было начато большое расследование, которое велось при помощи всех технических и научно‑криминалистических средств. Участников покушения искали среди членов чешского движения Сопротивления. Следы были найдены, подозрительные арестованы, тайные убежища раскрыты, репрессии осуществлены – словом, полиция нанесла сильнейший удар по всему чешскому движению Сопротивления. Относительно того, кем были заговорщики, по чьим указаниям они действовали, было высказано четыре различных версии: согласно одной из них, в этой истории была замешана английская разведка, а три участника покушения были сброшены на парашютах в окрестностях Праги. Мюллер считал, что в этой версии есть доля истины, в конце концов все чешское движение Сопротивления, помимо Москвы, получает указания и деньги из Англии. Но ни эта, ни три остальные версии не помогли схватить участников покушения и выяснить все обстоятельства дела. Гестапо, поддержанное отрядами полиции порядка, в конце концов начало осаду одной небольшой пражской церкви, где собрались около ста двадцати членов чешского движения Сопротивления.
Через несколько недель я получил от Гиммлера приказ отправиться к Мюллеру и получить от него информацию о положении дел. Сначала Мюллер выказал явное недовольство и нежелание обсуждать со мной этот вопрос. Он хмуро спросил меня: «А у вас есть какие‑нибудь сведения, которые могли бы мне помочь?» Я ответил отрицательно. Мне показалось, что Мюллеру было не по себе. Что‑то было не так. Наконец, он сказал, что обнаружены следы, позволяющие судить о руководителях покушения, и, видимо, удалось узнать имена участников покушения, но все это, в конечном счете, еще не подтверждено неоспоримыми фактами. Явно пытаясь произвести на меня выгодное впечатление, он сказал в заключение: «Может быть, мы захватим убийц в церкви. Завтра мы накроем их гнездо. Это будет завершающей чертой под следствием об убийстве Гейдриха».
На следующий день началась осада пражской церкви. Участники Сопротивления защищались до последней капли крови. В документах дела я прочел об этом следующее: «После ожесточенного боя церковь была взята, никто из бойцов Сопротивления не захвачен нами живым». Тем самым, как выразился Мюллер, дело об убийстве Гейдриха было закрыто. Так как из ста двадцати осажденных ни одного не осталось в живых, хотя бы раненого, тайна вокруг вопроса, кто же были диверсанты и кто руководил ими, осталась нераскрытой.
«Гейдрих был „человеком с железным сердцем“, как назвал его фюрер в надгробной речи. На вершине своего могущества судьба не даром взяла его от нас». Эти слова, произнесенные Гиммлером, показались мне примечательными. Однажды я увидел, что посмертной маски Гейдриха, которая находилась в его кабинете, больше нет там. Когда я, не скрывая удивления, спросил его об этом, то получил классический ответ: «Жизнь допускает посмертные маски только в определенные моменты и по особому поводу – в знак напоминания или для примера».
Сказав это, Гиммлер предложил мне сесть в удобное кресло. Это всегда было знаком особого доверия, но в то же время говорило о том, что разговор будет носить личный характер. После нескольких служебных вопросов он подошел к своей цели: «Я неоднократно беседовал с фюрером о преемнике Гейдриха». Немного склонив голову на сторону, он хитро взглянул на меня из‑за сверкающих стекол очков и продолжал: «О вас не идет речь; фюрер считает вас слишком молодым, а я – слишком мягким». После этих слов возникла довольно напряженная пауза. Затем Гиммлер резко изменил тему: «Скажите‑ка мне откровенно, какие отношения были у вас в последнее время с Гейдрихом? Мне хорошо об этом известно, но все же я хотел бы подробности узнать от вас лично». И тут он начал в своей учительской манере задавать мне различные вопросы: «Ограничивалась ли сфера вашей деятельности только рамками ведомств имперского управления безопасности или же она касалась и министерств?» Не дождавшись моего ответа, он продолжал спрашивать: «Рассчитывали ли вы на то, чтобы с переходом Гейдриха на должность рейхспротектора он постепенно отдалился от дел РСХА?» И вот самый обескураживающий вопрос: «Вы внушали Гейдриху мысль, что он – единственный человек, способный в свое время стать преемником фюрера? Сам Гейдрих кое‑что рассказывал мне на эту тему, правда, довольно отрывочно. Будьте добры, объяснитесь».
Я почувствовал, что мне угрожает страшная опасность и напряг все свои силы, чтобы не попасть в ловушку. Я попытался убедить Гиммлера в том, что отношения между мной и Гейдрихом были большей частью напряженными, и что не в моих интересах было желать восхождения Гейдриха на еще более высокую ступень власти. В подтверждение я привел многочисленные примеры, которые, казалось, постепенно рассеивали недоверие Гиммлера. Во всяком случае, он сказал, что я, независимо от того, кто будет шефом РСХА, останусь в 6‑м управлении, но подчиняться буду лично ему. В тот момент я сразу не понял, означает это повышение или понижение. Мне казалось, что он впредь хотел держать меня под своим личным контролем. Ибо только так я мог объяснить себе следующие, указания, которые Гиммлер дал мне касательно здоровья: «Попробуйте вести жизнь абстинента, – сказал он, перед тем как мы распрощались, – в будущем вас возьмет под свое наблюдение Керстен (личный врач Гиммлера). Он обследует вас и, если сочтет нужным, будет регулярно лечить вас, как и меня. Он уже добился удивительных успехов, конечно, его лечение будет для вас очень полезным. Керстен – финн, лично преданный мне. У вас не должно быть никаких сомнений. Может быть, следовало бы быть с ним немного поосторожнее, так как он иногда чересчур много говорит. Кроме того, он очень любопытен. Но в остальном он прекрасный человек, всегда готовый помочь. Да вы это сами увидите».